Виктор аннинский

ТЕХНОЛОГИЯ МЫШЛЕНИЯ

Братьям нашим меньшим посвящается


Почему так трудно
выучить иностранный язык? Кто и как помогает нам в управлении автомобилем?
Почему дети в возрасте «от двух до пяти» буквально «терроризируют» взрослых
своими бесконечными вопросами? Мог ли Юлий Цезарь делать семь дел сразу? Почему
нам становится страшно, когда мы смотрим фильм ужасов? Каким образом мы
способны узнавать лица знакомых людей, и почему мы так странно забываем их
имена? Когда появились первые слова, и что появилось раньше: слова или мысли?
Чего не могут компьютеры, и с чем легко справляется ребенок? Кто «хозяин» в
нашем сознании? Как «думают» собаки, чему учат в «кошачьих школах» и почему не
все обезьяны стали человеками? 
На эти и многие
другие вопросы предлагаемая работа дает интересные, а часто и неожиданные
ответы, которые идут вразрез с устоявшимися, традиционными представлениями. Она
позволяет объяснить многие непонятные стороны и загадочные особенности
человеческого сознания. И пусть вас не пугает слово «теория»: книга написана
простым понятным языком, рассчитана на широкий круг читателей и имеет
практическое назначение.
Новая работа дает
вполне конкретные ответы на многие вопросы, в том числе и на самые трудные: что
такое сознание и мышление, каково их происхождение и какое место занимает
человек среди других биологических видов? 
					







Основные
формулировки, описывающие общие принципы организации сознания и алгоритмы
мышления человека, могут иметь важное практическое значение в попытках создания
реальных прототипов искусственного интеллекта. То есть – принципиально нового
поколения компьютеров, которые, наконец, научаться думать и находить
собственные алгоритмы решений, примерно так, как это делает человек. Более
того, работа над частными приложениями выявила и другие уникальные аспекты:
компьютерные программы могут не только стать интеллектуальными (как ни странно −
эмоциональными тоже), по отношению к искусственному интеллекту они способны в
миллионы раз сократить тот гигантский эволюционный путь, который прошел биологический
вид homo
sapiens, прежде чем стать человеком.
Технические
примечания. Текст
настоящей работы структурирован (разбит на главы). Для навигации достаточно
использовать режим «Структура», уровень 2 (меню «Вид») или соответствующий
значок в левом нижнем углу окна. Сноски собраны в конце, однако, чтобы их
увидеть, достаточно к знаку такой концевой сноски просто подвести курсор.
1. 
ТАЙНА ЗА СЕМЬЮ ПЕЧАТЯМИ

Феномен сознания человека издавна
считается одной из величайших загадок Природы и первые попытки постигнуть
сущность этого таинственного и ускользающего от нашего понимания явления
восходят еще к временам Античности. Но и в более поздние времена люди не
оставляли своих многочисленных попыток ответить на самые трудные вопросы: “Что
такое сознание? Что такое мышление? Каково происхождение сознания человека?
Каков “механизм” нашего способа мышления? Можно ли считать в какой-то степени,
пусть даже в очень небольшой, разумными других животных?” 
Целью настоящей работы являлось не
исследование каких-то биологических, физиологических, психических или иных
аспектов мозга человека или животных, хотя этого полностью избежать не удалось,
но исследование именно самого феномена человеческого сознания и предшествующих
ему прототипов. По сути дела, данная теоретическая работа является развернутой 
концептуальной идеей, которая формирует и упорядочивает в единое логическое
пространство оригинальную систему взглядов и подходов, а также собственные или
заимствованные версии, идеи или предположения. 
Основные выводы, логически вытекающие
из принятых за основу предпосылок, нередко противоречат общепринятым
традиционным представлениям о природе нашего сознания, а иногда эти выводы
диаметрально противоположны по отношению к некоторым устоявшимся научным
мнениям или подходам. Теория, не смотря на всю сложность феномена человеческого
сознания, изложена простым, доступным языком и рассчитана на широкий круг
читателей, не имеющих специальной подготовки в этой области, но интересующихся
этими “вечными загадками”.
Людям свойственно ошибаться,
подтверждений этому несть числа в истории человечества вообще и науки – в
частности. Сначала, например, считалось непреложной истиной, что Земля плоская
и держится на трех китах, потом ее все же признали круглой, но оставили центром
Мироздания, потом оказалось, что это Земля вращается вокруг Солнца и себя
самой. И сравнительно недавно выяснилось, что Земля хотя и круглая, но не шар,
а имеет довольно сложную форму в виде геоида. И вряд ли на этом месте можно
поставить точку: процесс познания человеком мира и самого себя бесконечен…
Что же касается сознания человека, то
мы еще в самом начале тернистого и многотрудного пути. Неизвестно точно, как
обстоят дела с “тремя китами”, но то, что человек является единственным
носителем разума – это на сегодняшний день непреложная истина.
Соответственно, весь Мир должен вращаться вокруг единственного и неповторимого
сознания человека, точно так же, как в свое время весь Мир вращался вокруг
Земли, центра Вселенной. Идея не оригинальна, но очень удобна для людей. Если
же отбросить непомерные человеческие амбиции и взглянуть на проблему сознания
человека непредвзято, то нетрудно заметить множество явных противоречий в таком
подходе.
Во-первых, у Природы нет и никогда не
было “любимчиков”. Люди являются такой же неотъемлемой частью животного мира
как, например, дельфины или лисицы. То, что мы люди, не означает, что мы лучше
или хуже остальных видов животных. Мы не лучше и не хуже – мы другие, но ведь
то же самое можно сказать и про любой другой биологический вид.
Во-вторых, человек, как биологический
вид, имеет немало близких родственников. Близки нам не только приматы, но и
многие другие животные. Вопрос только в близости родства, а в самом общем
смысле нет, наверное, ни одного биологического вида, который не имел бы к нам
пусть самого отдаленного и условного, но родства.
В-третьих, повседневный опыт
показывает, что некоторые млекопитающие руководствуются в своем поведении не
только рефлексами и инстинктами. Соответственно, мы склонны считать одних
животных “умными”, а других – “глупыми”.
В-четвертых, откуда же появился разум
(или сознание) у человека, если все другие биологические виды, лишены этого
качества полностью? Можно сформулировать этот каверзный вопрос и иначе: в какой
именно день обезьяна[1]
легла спать неразумной обезьяной, а наутро проснулась разумным человеком? 
Можно привести в-пятых, в-шестых и
в-десятых… Дело здесь не в количестве противоречий, а в постановке вопроса.
Действительно ли человек  является единственным разумным существом?
Ответить утвердительно на этот вопрос, означает не замечать явных противоречий
и с накопленными знаниями, и с повседневным нашими опытом. Другое дело, что
люди имеют настолько развитое сознание, что оставили далеко позади себя все
другие биологические виды. Но ведь с этим никто не спорит. Хотя и здесь не все
так просто и однозначно: мозг слона, например, превосходит по объему мозг
человека, а мозг дельфина не уступает в сложности. Уместно будет напомнить, что
мозг вымерших гигантских динозавров был ничтожен в сравнении с мозгом человека,
и это не смотря на их впечатляющие размеры. Если не путать ум с образованием
(суммой полученных знаний), то те же дельфины ведут себя на удивление разумно:
они никогда не нападают на себе подобных и исключительно дружелюбны по
отношению к людям. В отличие от “хомо сапиенсов”, которые такими “комплексами”
не страдают, не смотря на всю их разумность.
Эта и следующие две главы являются
трудными не столько для понимания, сколько для восприятия, так как содержат
большое количество необходимых пояснений и отступлений. Однако преодолев эти
главы, вы увидите грандиозную картину становления и развития сознания человека,
на создание которой природа затратила несколько миллиардов лет и бесконечное
число «экспериментов».
Теорий о сознании человека существует
множество, и нет особой нужды рассматривать их все. Однако все такие теории или
гипотезы так или иначе пытаются дать ответы на главные, принципиально важные
вопросы, и в первую очередь на такие: что такое сознание и что такое мышление
человека? Прежде, чем перейти к рассмотрению этих ключевых вопросов, следует
сформулировать постулаты (положения, принимаемые без доказательств), взятые за
основу, суть нового подхода к этой глобальной проблеме, а также указать на две
важнейшие идеи, которые послужили отправной точкой и одновременно являются
краеугольными камнями в основании настоящей теоретической работы.
Первая идея вытекает из хорошо
известного труда Ч. Дарвина “О происхождении видов путем естественного
отбора…” (1859 г.). Если человек произошел от обезьяны и таким естественным
образом “унаследовал” от своих далеких предков общее строение своего организма,
равно как и всех его частей (например, кисть руки), всех внутренних органов и
систем жизнеобеспечения, то почему мозг человека должен быть исключением из
общего правила? Хотя люди традиционно и считают приматов неразумными
существами, однако до сих пор еще не удалось обнаружить ни одной обезьяны, у
которой не было бы головного мозга. Почему же люди считают, что сознание человека
возникло на “пустом месте”? “Из ничего – ничто”, – это хорошо известный тезис и
пока еще никому ни удалось его опровергнуть. И не удастся, хотя бы потому, что
любое такое “доказательство” вступит в явное противоречие с фундаментальными
законами Природы о сохранении материи. Мозгу человека предшествовал мозг
обезьяны, точно так же как и любому другому органу предшествовал
соответствующий прототип. Это представляется достаточно очевидным и вряд ли
нуждается в доказательствах. Следующий из этих предпосылок логический вывод,
что сознанию человека предшествовало сознание обезьяны, нуждается тем не менее
в таком доказательстве, но не по причине его неочевидности, а по причине
стойких предрассудков и стереотипов человеческого мышления.
Вторая идея принадлежит нашему
знаменитому соотечественнику И. М. Сеченову: ”Все акты сознательной и
бессознательной жизни по способу происхождения суть рефлексы” (1863 г.).
Остается только удивляться его необычайной прозорливости: ведь по существу эти
слова являются ключом к проблеме человеческого сознания и мышления, проблеме,
которая не дает нам покоя на протяжении уже многих тысяч лет… Удивительно и
другое: обе идеи были известны почти полтора века назад и никто не мешал
задуматься над их значением или как-то связать их между собой – ведь они несут
в себе огромный, нереализованный научный потенциал. Настоящая работа раскрывает
и развивает эти идеи, доводит их до логического завершения. Забегая вперед,
можно сказать, что именно с таких позиций удалось ответить на многочисленные и
трудные вопросы, связанные с нашим сознанием и мышлением.
При обосновании теории “Технология
мышления” был использован логический метод анализа, как наиболее универсальный.
Не следует считать этот метод чисто формальной логикой. Возможно, методы
формальной логики хорошо подходят к решению проблем математики или физики, но к
проблеме сознания человека такой подход был бы малопродуктивным: слишком много
здесь неизвестных и слишком много “естественных” научных направлений связано с
этой проблемой, таких как биология, медицина, психология, лингвистика и многие
другие. Соответственно, такие знания носят не столько абстрактный, сколько
конкретный характер. При всем уважении к этим наукам их нельзя считать “чистыми
и идеализированными науками”, которые способны отвлечься от второстепенных
фактов и факторов и возвысится над всем и вся в своей логической чистоте,
абстрактности и “непорочности”, как, например, математика.
Фактическим материалом послужили
многочисленные и общеизвестные примеры, показывающие и подчеркивающие
особенности человеческого сознания, мышления и поведения. На многие, в том
числе и “главные”, вопросы новая теория позволяет дать достаточно обоснованные,
“логичные”, хотя нередко и неожиданные ответы. Тем не менее на очень многие
вопросы ответов пока нет, и в первую очередь это относится к проблемам и
процессам, связанными с памятью человека. Если и сам феномен сознания является
классическим “черным ящиком”, то по отношению к памяти это определение верно
вдвойне: об этом аспекте сознания нам практически ничего неизвестно.
Детальное изучение тех или иных
вопросов изначально не входило в задачи настоящей работы, поэтому приводящиеся
многочисленные и хорошо известные факты из других областей науки, например,
биологии, носят общий, а не узкоспециальный характер. В равной мере это
относится и к многочисленным аналогиям и примерам. По той же причине в работе
практически не используются узкоспециальные научные термины.
Постулаты[2],
положенные в основу настоящей теории:
1. Функция сознания является таким же
продуктом эволюции, как и любая другая функция организма.
2. Сознание, равно как и мышление, по
своей природе материальны и, следовательно, поддаются описанию и пониманию.
3. Сознание является вторичным по
отношению к существованию (образу жизни), и соответствуют этому образу жизни.
Изменение образа жизни ведет к изменению сознания.
4. “Все акты сознательной и
бессознательной жизни по способу происхождения суть рефлексы” (И. М. Сеченов).
5. Сознание является сложной
(интегрированной) функцией мышления. (Сознание – вторично, мышление – первично.)
Некоторые постулаты не кажутся
достаточно очевидными, однако отказ от любого из них ведет к неразрешимым
логическим противоречиям или разрушает общую целостность предлагаемой
концепции.
Под словом “сознавать” (“осознавать”)
в настоящей работе подразумевается логическая обработка любого типа информации,
как внутреннего, так и внешнего происхождения. Соответственно, “сознание“
(“осознание”) – это, в самом общем значении, способность к логической обработке
(т.е. “пониманию”) такой информации. Значение этих слов в настоящей теории
значительно шире, чем в общепринятом понимании или толковании этих понятий.
Во многих главах были использованы хорошо
известные пословицы и поговорки – и это не случайно. Дело в том, что пословицы
и поговорки отражают многовековые, а иногда и тысячелетние наблюдения людей и
отличаются исключительной достоверностью (хотя и субъективной). В этом легко
убедиться: попробуйте опровергнуть любую устоявшуюся пословицу или поговорку и
вы увидите, что сделать это крайне трудно, если вообще возможно. Причиной
чрезвычайной устойчивости в языке пословиц и поговорок является их
достоверность, которая выдержала испытание временем и подтверждена опытом
многих поколений людей. Именно “опыт, сын ошибок трудных” и является “главным
гарантом” их истинности, так как критерием истинности может быть только
практика, а не идеология, религия или наука. Научная картина Мира, в
соответствии с накопленными знаниями, изменялась и пересматривалась самой же
наукой неоднократно, и в этом отношении опыт, нашедший свое отражение в
пословицах и поговорках, вполне заслуживает серьезного внимания.
2.  ГЛУБИННОЕ 
ПОДСОЗНАНИЕ  (ГЛУБИННОЕ  СОЗНАНИЕ)

В рамках настоящей работы сознание
человека условно поделено на три уровня (глубинное, эмоциональное,
интеллектуальное), но с таким же успехом его можно поделить на четыре или семь
уровней – это не столь важно. Важно другое: сознание человека неоднородно, а
такое чисто условное деление позволит впоследствии понять два важнейших
момента: зарождение сознания и эволюционный путь его развития. 
Глубинные участки головного мозга
(его ядро) являются наиболее древними, первичными образованиями нервных клеток.
Сюда же можно отнести и спинной мозг. Назначение этой части – регулирование
всех систем жизнеобеспечения организма. Другими словами – вся физиология. Этот
участок мозга, назовем его уровнем глубинного сознания, обеспечивает сложнейшие
функции регулирования и контроля всех внутренних органов и систем, каждой
клетки организма, а также “отвечает” за безусловно-рефлекторную деятельность
организма. Движет или управляет этим уровнем сознания три основных инстинкта:
самосохранения, самообеспечения и размножения. Глубинное сознание
сориентировано на обслуживание внутренних потребностей организма в пище, воде,
отдыхе и т. п. Именно этот уровень сознания контролирует и регулирует все
сложнейшие биохимические процессы, протекающие на уровне клеток, органов,
систем или всего организма в целом, постоянно поддерживает в нужных параметрах
обмен веществ, энергетические балансы и многое другое, без чего нормальная
жизнедеятельность организма невозможна.
С какими именно органами чувств
связан этот уровень сознания? Полно и исчерпывающе ответить на этот вопрос пока
не представляется возможным. Но можно все же предположить, учитывая, что это
древнейший по времени происхождения уровень нашего сознания, что первоначально
он был не только связан с регулированием и контролированием всех систем
жизнеобеспечения организма (это его главная функция), но и наверняка был связан
с самыми первыми, примитивными прототипами органов чувств и органов движения
хотя бы потому, что тогда просто не существовало других уровней сознания. Во
всяком случае, что-то похожее наблюдается у примитивных видов животных – они не
имеют еще сколько-нибудь развитого мозга, (так же, как и развитых органов
чувств и движения), а его роль на этом этапе эволюционного развития организма
выполняют скопления нервных клеток. И образ жизни, и физиология таких животных
крайне примитивны.[3]
Поэтому с такими примитивными внутренними потребностями вполне справляются
несколько десятков, сотен или тысяч нейронов, играющих роль нервного центра. Но
в процессе эволюции и усложнения организма усложняется и этот уровень сознания,
который должен регулировать все новые и все более сложные органы и системы
жизнеобеспечения. Например, система терморегуляции есть у всех млекопитающих и
птиц, но отсутствует у менее организованных животных, таких как рептилии,
земноводные или рыбы.
Можно предположить, что “исторически”
этот уровень сознания был связан с прототипами таких органов чувств, как
осязание, вкуса, обоняния. Вполне возможно, что и сегодня эти органы чувств
человека замыкаются на уровень глубинного сознания, полностью или частично.
Этот уровень сознания имеет огромное
количество внутренних и внешних “датчиков” (интероцепторов и экстероцепторов).
Назначение и происхождение интероцепторов достаточно очевидно и понятно: именно
таким путем глубинное сознание получает гигантское количество информации о
работе и состоянии всех внутренних органов, систем жизнеобеспечения, вплоть до
каждой клетки организма. Подавляющая часть такой информации по вполне понятным
причинам предназначена только для “внутреннего пользования”, на ее основе
глубинные отделы головного мозга, а также спинной мозг, получают возможность
регулирования и контроля всего организма в целом или любой его части в
отдельности. 
Какая-то, и скорее всего, ничтожная
часть такой информации, но уже в обработанном, то есть осознанном виде
поступает на более высокие уровни сознания – в этом случае мы осознаем (в
обычном значении этого слова) чувство голода, жажды, усталости, боли и т. п.
Хотя в действительности эта информация была осознана (то есть “понята”,
“расшифрована”) еще на глубинном уровне, передается же она на более высокие
уровни сознания по другой и достаточно очевидной причине: назначение глубинного
сознании – регулирование процессов физиологии, а не решение несвойственных ему
проблем организма, таких как добывание пищи, нахождении воды или поиск места
для отдыха. Другими словами, глубинное сознание “обязано” информировать верхние
уровни сознания обо всех внутренних потребностях организма, а также о “сбоях и
неполадках” организма в целом или какой-то его части в отдельности. Обычно
информацию о таких возникших внутренних проблемах мы осознаем в виде усталости,
расстройства, недомогании, боли… Если же все в порядке в нашем сложном
организме, то он нас ничем и не беспокоит – без нужды глубинный уровень
сознания не передает информацию “наверх”.
Видимо, по этой причине мы и не
замечаем собственного здоровья, а вспоминаем о нем только тогда, когда начинаем
чувствовать какие-то расстройства, недомогания или боли. Известное выражение
“Молчание – знак согласия” хорошо подходит к ситуации о состоянии организма.
“Молчание” глубинного сознания равносильно докладу о том, что все системы
функционируют нормально и согласованно между собой, никаких сбоев или
отклонений в их работе нет, а все внутренние потребности удовлетворены или
находятся в пределах допустимых норм. Если уместна техническая аналогия, то это
соответствует случаю, когда двигатель автомобили хорошо отрегулирован, а
изношенных деталей в нем нет – звук от работы будет очень тихим и “шелестящим”.
Если же при работе двигателя слышны посторонние шумы, стуки, то это определенно
указывает на возникшие неисправности либо на неправильную его регулировку. 
Появление, например, симптомов
усталости недвусмысленно “уведомляет” более высокие уровни сознания о том, что
ресурсы организма заметно уменьшились, и вскоре потребуется короткий или более
продолжительный отдых. И это должно учитываться, т. к. ограничение ресурсов
организма уменьшает и потенциальные возможности для решения внешних проблем или
задач: передвижения, работы и т. п. Когда же возникают явные противоречия между
состоянием внутренних ресурсов, систем жизнеобеспечения, с одной стороны, и
выполнением каких-либо внешних функций, связанных с расходованием этих
ресурсов, с другой стороны, глубинное сознание начинает постепенно
“игнорировать” волевые приказы (например, прямые приказы из интеллектуального
уровня сознания) вплоть до полного неподчинения. Человек может пробежать первые
100 метров за 15 секунд или даже быстрее, однако на следующие 100 метров ему
потребуется заметно больше времени и по мере прохождения такой неограниченной
дистанции, скорость его будет заметно падать. В конечном итоге скорость бега
либо упадет до какого-то приемлемого уровня (насколько этот уровень приемлем −
решает глубинное сознание), либо это кончится полным изнеможением и остановкой.
Второй вариант соответствует схождению спортсмена с дистанции. Однако такие
ситуации очень хорошо известны и встречаются не только в спорте.
Никакими усилиями воли человек не
может заставить себя бежать дальше – все волевые приказы блокируются глубинным
подсознанием. Делается это по вполне понятной причине: истощение внутренних
ресурсов и пиковые нагрузки (в данном случае – физические) угрожают жизненно
важным функциям самого организма, возникли серьезные сбои в работе важнейших
систем жизнеобеспечения и в первую очередь – систем дыхания и кровообращения.
Другими словами, такая ситуация несет в себе прямую угрозу здоровью или жизни.
В действительности же ресурсы
организма полностью не исчерпаны, есть еще “неприкосновенные запасы”, но
использованы они могут быть только в случае возникновения реальных и опасных
для жизни ситуаций[4].
Такие ситуации хорошо известны. Например, на соревнованиях бегунов на длинную
дистанцию один из не самых подготовленных спортсменов совершенно неожиданно
приходит к финишу первым и с большим отрывом от остальной группы бегунов. Более
того, его результат едва не превысил мировой рекорд! Однако высокий результат
не был засчитан и совершенно справедливо: последние полтора километра (трасса
была проложена за пределами стадиона) за спортсменом несся разъяренный бык, что
и придавало бегуну сил. Он ведь спасал свою жизнь, и в тот критический момент
ему было не до рекордов…
Появление так называемого “второго
дыхания” хорошо знакомо как спортсменам-профессионалам, так и
спортсменам-любителям. Вероятно, это ни что иное как момент преодоления
защитной реакции глубинного сознания, направленной на ограничение предельных
пиковых нагрузок на основные системы жизнеобеспечения организма. Преодоление
такой защитной реакции глубинного сознания обычно связано с очень неприятными и
болезненными симптомами, которые, в свою очередь, можно считать
материализованным проявлением противоречий между разными уровнями нашего
сознания, отвечающими за разные функции организма. В зависимости от конкретных
обстоятельств и силы воли, человек может обрести “второе дыхание” либо нет.
Появление же “второго дыхания” указывает на то, что подсознание подчинилось
приказу, исходящего из более высоких уровней нашего сознания и задействовало
какие-то внутренние резервы[5].
Экстероцепторы находятся практически
по всей поверхности тела и способны реагировать на прикосновение, давление,
температуру и другие внешние раздражители. Они же могут нести и информацию о
боли. Это своего рода сигнал тревоги, что не все в порядке, что возникли или
могут возникнуть какие-либо нарушения, например, целостности кожного покрова
или слизистой оболочки. В случае ощущения раздражения или боли внутри
организма, аналогичные сигналы доносят до нашего сознания интероцепторы, с той
лишь, пожалуй, разницей, что в этом случае нам гораздо труднее идентифицировать
точное место возникшего раздражения или боли. Назначение сигналов боли, в
общем, понятно: это не только информация о возникших “неполадках”, но и
“уведомление” о возникших ограничениях каких-либо потенциальных возможностей
организма в целом или какой-то его части. Например, при переломе голени будет
ощущаться очень сильная боль. Если бы такие травмы не сопровождались болью, то
человек при попытке встать на поврежденную конечность мог значительно усугубить
собственное положение и получить еще более тяжелую и опасную травму в виде
открытого перелома.
Иногда при получении очень серьезных
повреждений человек какое-то время не чувствует сильной боли и способен не
замечать полученных переломов или ожогов. Но смысл такого блокирования болевых
ощущений, по-видимому, в другом: глубинное подсознание использует внутренние
“неприкосновенные резервы” и дает возможность верхним уровням сознания вывести
человека из опасной для жизни ситуации любым возможным способом: бегом,
ползком, вплавь и т. п. Но время такого блокирования боли незначительно, обычно
не более нескольких секунд или минут.
Имеют ли экстеро- и интероцепторы
прямой выход на уровень эмоционального сознания – сказать трудно. Скорее всего,
не имеют: сигналы боли доходят до верхних уровней сознания уже в обработанном
виде, то есть мы осознаем и характер боли, и ее место. Обработка такой
информации входит в обязанность глубинного подсознания, хотя, конечно, нельзя
исключить и другие возможные варианты. Косвенным образом это подтверждается
тем, что, например, при ощущении внезапной боли в желудке человек осознает это
сразу на всех уровнях своего сознания. Но тип такого осознания различен:
уровень глубинного сознания доносит ощущение боли, уровень эмоционального
сознания дублирует болезненные ощущения соответствующими негативными эмоциями,
а уровень интеллектуального сознания констатирует те же ощущения и эмоции в
форме мысли: “Сильно болит желудок, очень неприятно…”
Какое отношение уровень глубинного
подсознания имеет к сознанию человека вообще? Самое непосредственное: это
первый уровень нашего сознания. Именно таким способом мы осознаем внутреннее
состояние организма, его потребности и проблемы. Это способ осознания самого
себя на уровне физиологии, то есть способ осознания собственных потребностей. Таким
образом:
Глубинное сознание (глубинное
подсознание) – это осознание собственных внутренних потребностей и проблем на
уровне физиологии организма.
Это вполне самостоятельный уровень
нашего сознания и обычно он не берет на себя главной функции контроля над
организмом в целом и не вмешивается в работу эмоционального уровня сознания,
хотя постоянно обменивается с ним информацией. Тем не менее, иногда возникают
ситуации, когда глубинное подсознание берет на себя главную функцию контроля.
Но происходит это только в исключительно опасных для жизни случаях из-за
физической невозможности более высоких уровней сознания справиться с
создавшейся критической ситуацией. Это может произойти из-за полученных тяжелых
травм или увечий и в некоторых других случаях: сотрясение мозга, контузии,
болевой и нервный шок, тепловой удар, обморок… В таких случаях принято
говорить, что человек находится без сознания. Что и есть на самом деле:
человек в такой момент не осознает ни себя, ни внешний мир, и, как правило, он
ничего не чувствует, даже сильной боли.
Назначение такого временного перехода
контроля достаточно очевидно: любой ценой, за счет всех внутренних резервов,
поддерживать главные системы жизнеобеспечения организма и пытаться
компенсировать полученные повреждения, восстановить способность восприятия
внешнего мира хотя бы на уровне эмоционального сознания. Если это удается
сделать – человек приходит в себя, то есть в сознание, если нет – то погибает.
Это самый крайний и последний способ в арсенале спасения собственной жизни.
Именно глубинное подсознание “отключает” верхние уровни сознания от внешнего
мира, действуя в соответствии с “аварийной программой” спасения жизни. Если
этого не сделать, то сознание человека может получить необратимые психические
повреждения, и из-за чрезмерных перегрузок человек может просто лишиться
рассудка, что в естественных условиях выживания означает смерть. 
Похожие ситуации часто встречаются в
технике: аварийные режимы или аварийные отключения каких-либо агрегатов,
установок, приборов (из-за энергетических, тепловых, физических и других
перегрузок) направлены на сохранение целостности и потенциальной
работоспособности этих агрегатов или приборов и нередко такие системы защиты
предусматривают автоматический обратный переход в нормальный режим
функционирования или эксплуатации.
Но известны и другие случаи, когда
частичный контроль переходит к глубинному сознанию – это опасные ситуации, в
которых человек ведет себя чисто рефлекторно. Например, мы резко и неосознанно
(по отношению к верхним уровням сознания) отбрасываем горячий предмет, если
неосторожно взяли его в руки, подгибаем ноги в коленях, когда падаем или
прыгаем с высоты и т. п. Такая реакция (безусловные рефлексы) не зависит от
того, что мы видим или слышим в этот момент, слепой или глухой человек
поступает в подобных ситуациях точно так же, как и вполне здоровый. Это в
какой-то мере косвенно подтверждает предположение (более подробно это будет
рассмотрено в других главах) о том, что глубинное сознание не имеет прямого
выхода на органы зрения и слуха.
Каково происхождение уровня
глубинного сознания? Этот уровень зародился вместе с самыми первыми,
доисторическими прототипами животных организмов[6]
как необходимый регулятор примитивных функций жизнеобеспечения, усложнялся и
совершенствовался параллельно с усложнением и совершенствованием структуры
организма. Несколько миллиардов лет назад именно этот, тогда единственный
уровень сознания, и контролировал весь организм. Только инстинктов тогда было
меньше: скорее всего, один – инстинкт самообеспечения, но и в него входило
немного безусловных рефлексов. Размножались такие первоживотные, вероятно,
бесполым путем, поэтому и инстинкт размножения, в обычном понимании,
отсутствовал. Первые прототипы животных не имели ни сколько-нибудь развитых
органов чувств, ни органов активного движения, ни даже естественных врагов –
все это появится позднее, в результате эволюционного развития самих животных.
“Пионерам” животного мира было достаточно по мере необходимости просто
поглощать пищу, например, простейшие растения. Этим процессом и “заведовали”
первые нервные клетки, древнейшие прототипы глубинных отделов головного мозга.
До тех пор, пока у первоживотных не
было сколько-нибудь развитых органов чувств, которые могли бы предупредить об
опасности, органов активного движения, которые помогали бы избежать такой
опасности, и собственно врагов, то они вполне обходились и без инстинкта
самосохранения. Например, кораллы и сегодня легко обходятся без инстинкта
самосохранения. Какой им прок от такого инстинкта, если избежать опасности они
все равно не могут? Ведь у них нет органов движения, а органы их чувств,
видимо, недалеко ушли в своем развитии от примитивных органов чувств
первоживотных.
Такая “идиллия” продолжалась по нашим
понятиям долго, может быть, миллионы лет, но в конечном итоге одни
первоживотные начали поедать не только растения, но и себе подобных. Решающую
роль в этой борьбе за существование стали играть органы чувств и движения.
Древнейшие прототипы животных вряд ли имели даже один сколько-нибудь развитый
орган чувств, и, скорее всего, этим органом был примитивный анализатор
съедобности или несъедобности пищи. Но в последствии, именно эволюционное
усовершенствование этого примитивного анализатора привело к появлению более
развитых и совершенных органов чувств, и в первую очередь – органов осязания и
вкуса. Используя свои примитивные прототипы органов чувств, первоживотные
находили и поедали пригодную для них пищу. Съедобную часть своего “обеда” они
усваивали, а от несъедобной избавлялись как от ненужного компонента или
балласта. Такой принцип усвоения пищи и сегодня характерен для всех животных.
Появление самого первого органа
чувств – скорее всего это был орган вкуса – дало мощный толчок в ускорении
эволюции, и прежде всего в отношении хищников: теперь они уже не были
совершенно “слепыми” в поиске своей добычи. То же самое можно сказать и о
первых органах активного движения – все это стало важнейшими факторами в борьбе
за существование.
Где-то на этом этапе естественный
отбор определил две главные стратегии выживания. Первая, в основном, сводилась
к совершенствованию способов пассивной защиты (прочные раковины, твердые
наросты, шипы, токсичные вещества в тканях…), а вторая – к совершенствованию
способов активного поиска и нападения, которая приводила к быстрому развитию и
совершенствованию органов чувств и движения, а также специальных органов,
назначение которых было в разрушении раковин, наростов, шипов и прочих средств
пассивной защиты. 
Любопытно отметить, что вторая
стратегия в конечном итоге приводила к более совершенной структуре организма.
Если сравнивать хищников и их естественные объекты охоты, например, волков и
овец или лосей, то нетрудно заметить, что в эволюционном отношении организм
хищников более совершенен: у них гораздо лучше развиты органы чувств (они имеют
более острое зрение, более тонкий слух и феноменальное чутье) и органы
движения, они более быстры и выносливы, хотя физически не всегда превосходят
(по весу или силе) свою добычу. Лучше хищники и организованы: на охоте они,
обычно, придерживаются вполне оправданной тактики, в которой можно усмотреть и
элементы стратегии: чтобы справиться с крупной добычей, волки сбиваются в стаи,
а свою потенциальную жертву они стараются сначала отбить от стада. Вся же
“тактика” их добычи чаще всего сводится к пассивной защите или к паническому
бегству. Не менее любопытно и другое: не смотря на свое физическое совершенство
и “эмоциональное превосходство”, баланс популяций между хищными и травоядными
животными сохраняется на достаточно стабильном, хотя и динамичном уровне. Здесь
проявляется зависимость одних видов животных от других. Природа сама регулирует
эти сложные экологические процессы, не допуская чрезмерного возрастания одной
популяции за счет чрезмерного же истребления другой – в противном случае
происходит обвальное сокращение численности обоих видов…
В процессе эволюции появились типы,
классы и виды животных, но до сих пор среди них сохранилось разделение по
образу жизни: одни остались растениеядными, а другие – хищными. Правда, не
всегда такую границу можно провести четко: есть виды животных (к ним относится
и человек), которые могут потреблять оба вида пищи, как растительного, так и
животного происхождения.
В истории эволюции человека было
немало неожиданных и непонятных моментов – например, приматы не являются
хищными животными, почти полностью их рацион состоит из пищи растительного
происхождения – тем не менее, человека можно отнести к хищникам. Переход же на
высококалорийную пищу сыграл важную роль в становлении человека как
биологического вида, а следовательно – в развитии его сознания и способа его
мышления.  
3. Эмоциональное
сознание (собственно подсознание)

Орган вкуса и орган осязания – это
древнейшие органы чувств и по своему принципу действия это контактные органы
чувств. Можно предположить, что орган обоняния явился следствием развития в
процессе эволюции органа вкуса и по своей сути это все тот же орган вкуса, но
действующий уже на некотором расстоянии. Что касается органов чувств самого
человека, то несомненно близкая и почти прямая связь между вкусом и запахом, по
крайней мере – в отношении пищи. Точно так же можно предположить, что орган
слуха явился следствием развития органа осязания, который отмечал уже не непосредственный
контакт или соприкосновение с объектом, а его колебания, вибрации, передающиеся
в водной или твердой среде. Это справедливо и в отношении человека: мы и сейчас
способны чувствовать сильные колебания земли руками, подошвами ног и, вообще,
всем телом.
Можно также предположить, что
возникновение первых органов чувств, действующих уже на некотором расстоянии,
положило начало в формировании следующей зоны головного мозга – уровня
эмоционального сознания, как достаточно самостоятельного и оперативного центра
реагирования и управления, в первую очередь – органами движения. Принято
считать, что слепой человек лишен примерно 9/10-х информации о внешнем мире.
Справедливо будет и обратное: животные, получившие возможность видеть
окружающий мир, стали получать в 10 раз больше информации об этом мире, что
повлекло за собой значительные изменения в организации их уровней сознания.
Появление органов зрения,
по-видимому, завершило процесс образования эмоционального уровня сознания.
Происхождение органов зрения достаточно ясно и, скорее всего, это следствие
развития тепловых экстероцепторов, присутствующих в коже животных и реагирующих
на тепло. Человек так же способен ощущать действие света от солнца или другого
источника тепла любым участком своей кожи. Принципиальной разницы между
тепловым и световым излучением нет, отличие лишь в частоте колебаний.
Для многих видов животных, например,
для хищных змей, ведущих преимущественно ночной образ жизни, тепловое зрение
имеет даже большее значение, чем обычное. Условия и образ жизни вносят
существенные коррективы: многие виды животных имеют органы чувств, которых у
человека нет. Летучие мыши обзавелись эхолокатором (своего рода объемное звуковое
зрение), китообразные – гидролокатором, рыбы имеют так называемую боковую
линию, которая позволяет им чувствовать приближение других животных и т. п.
Некоторые же виды животных, напротив, из-за специфических условий своего
существования полностью или в значительной мере лишились органов зрения,
которые у них присутствовали на более ранних этапах эволюции – имеется немало
видов глубоководных рыб, которые слепы. Свет солнца не может достичь
многокилометровой глубины, что, по-видимому, и является причиной этого явления.
Среди млекопитающих подобный феномен наблюдается у кротов, которые большую
часть своей жизни проводят под землей. (То же можно сказать и в отношении
органов движения: млекопитающие, вернувшиеся в водную стихию, кардинально
изменили свои конечности и обзавелись хвостами и ластами. Некоторые из них,
например, дельфины, вообще лишились передних конечностей, и только строение их
скелета указывает, что такие конечности у них были на более ранних этапах их
эволюционного развития.) 
Эти примеры хорошо подтверждают
третий постулат настоящей теории: “Сознание является вторичным по отношению к
существованию (бытию) как образу жизни”. В вышеприведенных случаях эта
зависимость хорошо видна: полная или частичная утрата способности видеть
отражает произошедшие изменения в сознании таких животных. 
В немалой степени это справедливо и
по отношению к людям, не видящих с рождения: способ их передвижения, например,
значительно отличается от способа передвижения зрячих людей. У слепых людей
обычно гораздо лучше развиты другие органы чувств, и в первую очередь, это
относится к осязанию и слуху. Невозможность ориентации в пространстве с помощью
зрения заметно улучшает некоторые виды их памяти, например, моторной (память на
движения) и слуховой (память на слуховые образы), что в свою очередь является
ответной реакцией сознания на изменившиеся условия существования.
Формирование органов чувств и
развитие органов движения шло параллельно с процессом усложнения и
совершенствования эмоционального сознания. Различие между глубинным
подсознанием и эмоциональным сознанием не только в их “специализации”, но и в
уровнях осознания. Если глубинное сознание дает непрерывную оценку внутреннего
состояния всего организма, то эмоциональное – дает оценку не только внешнего
мира, но и положения организма относительно реальной действительности, то есть
осознание своего положения в этом мире. Заметно и другое различие: если
глубинное сознание занято в основном обработкой весьма конкретной информации
(от каждой конкретной клетки, органа или системы организма), то эмоциональному
сознанию уже приходится обобщать не только значительную часть информации,
поступающей, например, от органов чувств, но обобщать и отдаваемые “команды на
исполнение” Такие “обобщенные” команды (своего рода макрокоманды) нетрудно
заметить в стереотипах движения или поведения любого животного, в том числе и
человека. 
Нельзя сказать, что глубинное
подсознание не может обобщать информацию (приведенный в предыдущей главе пример
с отсутствием “доклада” по поводу прекрасного самочувствия является случаем
обобщения информации), однако в работе эмоционального сознания и количество, и
уровень обобщений значительно выше. Для любого животного гораздо важнее иметь
общее представление о своем положении в реальном мире, чем знать в каждый
момент времени точное местоположение всех частей своего тела – обычно в этом
нет особой необходимости. Но если такая подробная информация доступна сознанию
человека (мы можем при желании уяснить довольно точно, какое место в
пространстве занимают наши руки, ноги или туловище, даже не открывая глаз), то
можно предполагать, что она доступна и для других видов, классов или даже типов
животных…
Осознание своего реального
пространственного положения является жизненно важным для любого животного,
способного активно передвигаться и, следовательно, менять свое местоположение в
пространстве. Именно осознание своего действительного положения позволяет таким
животным максимально полно и оперативно использовать все возможности,
предоставляемые реальным миром для удовлетворения своих внутренних
потребностей, например, при поиске пищи или защите от своих естественных
врагов.
Эмоциональное сознание – это
осознание внешнего мира как реальной действительности, осознание внешних
возможностей, предоставляемых этим миром и осознание собственного положения в
этом мире; это способ оперативного реагирования на изменение конкретных
ситуаций внешнего мира и управления органами движения. 
В действительности нельзя провести
точной границы между одним и другим уровнем сознания – это всего лишь условная
черта, позволяющая понять принципы организации нашего сознания. Хорошо видна
преемственность между глубинным и эмоциональным уровнями сознания: и тот, и
другой способны одновременно принимать и анализировать колоссальное количество
информации, равно как и принимать одновременно огромное количество решений
(“команд на исполнение”).
И хотя в рамках этой теории все
уровни сознания будут рассматриваться как достаточно независимые друг от друга,
однако разделить их полностью нельзя. Точно так же, как нельзя разделить
полностью даже важнейшие системы жизнеобеспечения организма. Например, нельзя
физически отделить систему кровообращения от любой другой системы организма:
“конструктивно” они не только соприкасаются, но и “пересекаются” друг с другом
тем или иным образом. По этой же причине не удастся найти какую-либо четкую
границу между глубинными образованиями головного мозга и участками мозга,
отвечающими за сферу эмоций, желаний и приобретенного опыта. “Конструктивно”
мозг создан как единый орган, в котором сосуществуют и дополняют друг друга
различные уровни нашего сознания.
Самые первые органы чувств (осязания,
вкуса) замыкались на уровень глубинного сознания. Но именно развитие этих
органов, также как и развитие органов движения, вызвало необходимость в более
самостоятельном центре для восприятии информации, ее анализа и оперативного
реагирования на нее. Совершенно закономерен вопрос: на какой именно уровень
сознания замыкаются органы чувств у человека? Однозначно ответить в отношении
всех органов чувств вряд ли удастся, но некоторые предположения сделать все же можно.
Органы зрения и слуха почти наверняка замыкаются именно на уровень
эмоционального сознания. И дело здесь не в объеме информации, а в сложности ее
анализа и осознания (осмысления) – вряд ли такая сложная и специфическая работа
по силам глубинному подсознанию. Необработанная же информация такого рода по
большей части мало что стоит, ее даже не с чем сравнить, в отличии, например,
от запаха пищи – такая информация хранится в наследственной памяти и, скорее
всего, именно на уровне глубинного сознания. А вот органы обоняния, осязания и
вкуса, вполне возможно, сохранили свою первоначальную ориентацию на уровень
глубинного сознания. Но возможны и варианты… 
Однако некоторые косвенные
подтверждения такому распределению органов чувств между уровнями сознания все
же есть. В случае обморока, человека несильно ударяют ладонью по лицу (в кожном
покрове лица очень высока концентрация экстероцепторов), брызгают в лицо водой
или дают вдохнуть нашатырного спирта – на звук или свет человек в такой
ситуации, как правило, не реагирует. То есть организм реагирует на такие
раздражители именно на уровне глубинного сознания. В тяжелых же случаях потери
сознания вывести человека из такого состояния невозможно даже с помощью сильной
боли – все связи с внешним миром оказываются временно оборваны. Соответственно,
нарушается и рефлекторная реакция, зрачок, например, не реагирует на свет.
Не смотря на неопределенность с
некоторыми органами чувств, все же можно считать, что воспринимаем мы весь
реальный мир на уровне эмоционального сознания. Эмоциональное сознание – это
мир чувств, желаний, накопленного опыта, условных рефлексов и стереотипов
поведения. Это наиболее развитая и наиболее сложная часть нашего сознания[7].
На этом уровне пересекаются потоки информации от органов чувств, от глубинного
подсознания и интеллекта. Это оперативный центр управления всем организмом,
здесь анализируется огромное количество информации, здесь же принимается
подавляющее количество “команд на исполнение”.
Чтобы проще понять роль этого уровня
сознания, его можно сравнить с ролью старшего вахтенного офицера на мостике
боевого корабля. Именно старший вахтенный офицер осуществляет координацию
действий всего экипажа, он получает всю оперативную информацию о внешней
ситуации и о состоянии всех систем и ресурсов корабля, он же осуществляет и
оперативное управление кораблем. Так же, как вахтенный офицер подчинен
капитану, так и эмоциональное сознание починено интеллекту, то есть
интеллектуальному уровню сознания. Капитан вмешивается в оперативный процесс
управления боевым кораблем, когда считает это необходимым: он может изменить
курс, или общую боевую задачу, временно взять оперативное управление на себя в
случае неспособности вахтенного офицера самостоятельно принять сложное решение
либо в случае непонимания им изменившийся ситуации и т. п.
В какой-то степени сходно
распределение обязанностей между эмоциональным и интеллектуальным уровнями
сознания: первый осуществляет оперативное руководство (управление) по решению
поставленных задач, второй же осуществляет общий контроль, ставит эти задачи и
вмешивается в процесс оперативного управления или решения задач по мере
необходимости. В обычной, ординарной ситуации интеллект вполне доверяет
оперативный контроль эмоциональному сознанию. При любых сбоях, сложностях или
неординарных и непонятных ситуациях он вмешивается в оперативное управление
либо берет его временно на себя.
Главное назначение эмоционального
уровня сознания, как человека, так и высокоорганизованных животных, это
адекватное и оперативное реагирование на меняющиеся условия реального мира,
максимальное использование внешних возможностей для удовлетворения собственных
внутренних потребностей. 
В связи с предполагаемой биологической
историей возникновения этого уровня сознания следует ожидать, что прототипы
этого уровня сознания должны в той или иной мере присутствовать у многих типов
и классов животных. И отличительным признаком такого уровня сознания должны
быть хорошо развитые органы чувств и движения. Под такую классификацию попадают
очень многие животные, такие как земноводные, рептилии, птицы, рыбы. Некоторые
типы животных, например, моллюски дробятся в такой классификации на две части,
настолько разнятся их отдельные виды: у кальмаров и осьминогов хорошо развиты и
органы чувств, и органы движения, мидии и устрицы выглядят на таком фоне
совершенно допотопными созданиями. Соответственно у мидий уровень эмоционального
сознания практически отсутствует, чего нельзя сказать о кальмарах и тем более –
осьминогах. Возможно, это показывает, что даже такие примитивные животные, как
моллюски, могут тем не менее далеко продвинуться в развитии своего сознания.
Настолько далеко, что тех же осьминогов люди не считают совсем глупыми
животными, напротив, склонны им приписывать какое-то разумное поведение… 
Не стоит, конечно, ставить знак
равенства между эмоциональным сознанием обыкновенной лягушки и человека –  это
далеко не одно и то же. Но родство все же есть, точно так же, как есть родство
в строении лап лягушки и конечностей человека. Это и не удивительно: ведь
человек, как биологический вид, прошел очень длинный и долгий путь. На этом
пути наши очень далекие биологические предшественники были на разных этапах и
рыбами и земноводными, и рептилиями… Возвращаясь к более ранним этапам
эволюции, в нашей очень далекой “родне “ должны быть и еще более примитивные
организмы, вплоть до тех первоживотных, с которых и началось развитие животного
мира. 
Для убедительности можно напомнить,
что эмбрион человека в своем развитии всего за сорок недель повторяет все
основные этапы своей биологической истории, и на разных этапах внутриутробного
развития хорошо заметно его сходство и с рыбами, и с земноводными, и с
рептилиями, и с млекопитающими вообще, и с обезьянами – в частности.
Соответственно, будет какое-то сходство, пусть и очень отдаленное, между
строением мозга лягушки и мозга человека. Нельзя выбросить из нашей общей
биологической истории какие-то страницы только потому, что они нам чем-то не
нравятся.
Если же проводить аналогии с более
близкими биологическими видами, например, с млекопитающими, то здесь сходство
настолько очевидно, что вряд ли нуждается в доказательствах. И если люди очень
“ревнивы” в отношении своего сознания и стараются даже не допускать мысли о
том, что кто-то еще может обладать хотя бы ничтожными задатками рассудка, то в
отношении эмоций мы более покладисты и снисходительны: никто ведь не спорит,
что собакам или кошкам знакомы чувства и желания? Млекопитающим свойственны
многие чувства, которые свойственны и человеку, с той лишь разницей, что
чувства и желания животных, скорей всего, носят более простой и конкретный
характер. Мир чувств и желаний человека много сложней и богаче, а абстрактный
способ мышления оказывает заметное влияние на наш внутренний эмоциональный мир.
Поэтому кроме обычных, конкретных эмоций и желаний присутствует у человека и во
многом абстрактные чувства. Например, тоска по Родине (понятие “Родина”
многозначное и в значительной мере отвлеченное, абстрактное) или “мировая
скорбь”. Возможно, причиной такого размывания и “неконкретности” является наша
способность к абстрактному образу мышления. 
Но более убедительной и логичной
представляется как раз обратная версия: способность обобщать чувства, скорее
всего, и явилась изначальной предпосылкой к обобщению мыслей. Исторически, или,
если угодно – эволюционно, эмоции имеют значительно более глубокие корни, чем
интеллект[8].
Можно, например, мечтать (имеется ввиду желание или стремление) о вкусном,
конкретном бифштексе с луком, а можно мечтать о вкусной еде вообще – все равно
какой, лишь бы вкусной. Вероятно, отсюда, учитывая нашу способность к
обобщениям не только мыслей, но и эмоций, и берут начало выражения типа “вкусно
поесть” или “сладко попить”. Ведь в них не уточняется, что именно
поесть-попить, главное – чтобы было вкусно или сладко. Поэтому собака вполне
может “помечтать” о конкретной мозговой косточки, если она видит ее перед
собой, но по силам ли ей “мечтать” о еде вообще – не ясно. С одной стороны,
абстрактные чувства это, вроде бы, “изобретение” человека, но с другой – если
та же собака не видит лакомой пищи, а только чувствует аппетитный ее запах, то
в каком виде она представляет эту мозговую косточку: в конкретном или
абстрактном виде?
Не следует, конечно, ставить знак
равенства между уровнем эмоционального сознания человека и других млекопитающих
– мир эмоций, желаний и стремлений человека несравнимо сложнее и богаче –
однако определенное родство здесь, безусловно, есть. И основная причина этого
явления в преемственности эволюционного развития человека как биологического
вида. Как уже было сказано, на разных этапах эволюции мы “были” и обезьянами, и
земноводными, и рыбами… Поэтому стоит ли сравнивать богатый и разнообразный
эмоциональный мир человека с примитивными желаниями какой-нибудь лягушки?
Слишком далеко мы отстоим друг от друга.
Но как бы там ни было, а в том, что
тем же собакам хорошо знаком мир чувств (не человеческих, конечно, а собачьих[9]),
сомневаться не приходится. Чувство радости, страха или тоски им присуще как и
нам самим, с той лишь, видимо, разницей, что чувства у них должны быть много
проще. Зато по глубине своих простых и незатейливых эмоций они вряд ли нам
уступают, Посмотрите, как собака рада видеть своего хозяина, как бурно и
искренне она выражает свой восторг по этому, в общем-то заурядному, поводу!
Много вам известно людей, которые способны вот так же искренне и ярко выражать
свои чувства при встрече с вами? Причем каждый день, а не раз в году? Такая
непосредственность и искренность характерна для детей, да и то в раннем
возрасте, но не для взрослых. Во многом это, конечно, результат воспитания, но
не только. Накапливаемый с первых лет жизни личный опыт также сильно влияет на
поведение ребенка. Взрослея, мы утрачиваем детскую наивность, доверчивость и
непосредственность, приучаем себя не выражать свои эмоции бурно, а желания –
слишком откровенно, и действовать не столько по велению сердца, сколько по
велению ума. (Сравните с поговоркой: “Что у трезвого на уме, то у пьяного на
языке”. Алкоголь способен заметно изменять и нарушать обычные приоритеты
поведения.) Это очень устойчивый стереотип человеческого поведения. Но очень
похожий стереотип поведения можно заметить и у многих животных: взрослые собаки
или кошки далеко не так наивны и доверчивы как щенки или котята. Личный
жизненный опыт в жизни млекопитающих играет такую же важную роль, как и в жизни
людей.
Вероятно, Природа ничего не дает
просто так, задаром: дав человеку светлый и изощренный разум, она во многом
обделила его в яркости эмоций и в новизне восприятия рельефного, красочного,
изменчивого и многоликого мира. В своей повседневной жизни мы не только мало
эмоциональны и обыденны, но и практически не замечаем удивительной красоты и
колоритности окружающего нас мира: в лучшем случае мы отмечаем появление
зеленой листвы на деревьях весной, а желтой – осенью, летом же мы обычно не
обращаем на деревья или кустарники никакого внимания. Точно так же, как мы не
обращаем внимания на цвет неба, если на нем нет грозовых туч… Недостаток же
ярких эмоций в жизни человека является одной из причин неизменного интереса к
эмоциям и желаниям других, нередко вымышленных, книжных или “киношных” героев.
Возможно, по этой причине человек
утратил не только остроту чувств, но и остроту самих органов чувств: мы много
хуже слышим звуки и запахи даже по сравнению с обычной, домашней кошкой.
Собачий же “нюх”, вообще, находится за пределами нашего понимания – любая
дворняжка самое малое улавливает в 100 раз более слабые запахи, чем человек.
Но, тем не менее, есть два органа чувств, в отношении которых мы занимаем
почетное место на общем пьедестале: это зрение и осязание. Мы сохранили и даже
развили эти органы благодаря нашему образу жизни. Орган слуха, хотя и является
нужным и важным, все-таки не играет такой решающей роли в нашей жизни, как
зрение и осязание: глухой человек не чувствует себя беспомощным, в отличии от слепого.
Наш образ жизни оказал заметное
влияние на наше зрение и слух. Можно считать достоверным фактом (такие научные
эксперименты действительно проводились в некоторых странах), что способ зрения
человека очень сильно отличается от способа зрения других животных. Речь идет
не о строении глаза – принципиально глаз человека не отличается от глаза коровы
или собаки – а именно о способе зрения, точнее способе рассматривании
чего-либо. Например, при рассматривании портрета или фотографии глаз человека
совершает огромное количество микродвижений. Изучение характера таких движений
показало: взгляд, в виде быстрых, хаотичных движений, сосредотачивается сначала
на лице и в первую очередь – на глазах, потом переходит на руки и фигуру
человека, затем – на мелкие детали в одежде и только в последнюю очередь – на
общий фон. Это наводит на серьезные размышления, и в других главах будет дан
более детальный разбор этого феномена. Забегая же вперед, следует отметить, что
такой способ зрения непосредственно связан с работой нашего эмоционального
сознание по анализу и обобщению зрительной информации. 
Для сравнения: взгляд кошки
практически неподвижен, когда она смотрит в лицо человеку. (Любопытно, но она
тоже смотрит в глаза, а не куда-либо еще.) Это, видимо, означает, что кошка
воспринимает “картинку” целиком, а не частями, как это делает человек. Человек
же, не смотря на достаточно широкий сектор обзора (порядка 180°), тем не менее, детально может
видеть лишь очень небольшой кусочек общей картины, остальное мы видим не резко,
не в фокусе. Поэтому и рассматриваем мы картину, пейзаж да и все остальное –
частями. Это справедливо по отношению к даже очень небольшой фотографии.
Нетрудно догадаться, что чтобы собрать из таких мелких кусочков мозаики общую
цельную картину, нашему эмоциональному сознанию придется выполнить колоссальный
объем работы и по осмысливанию, и по увязыванию между собой большого количества
фактически разрозненных фрагментов – рассматриваем-то мы частями, а не целиком!
Что касается слуха, то и здесь есть
явное отличие и снова это связано со “способом слушания”. Например, человек
хорошо воспринимает живую или воспроизведенную акустическими системами речь
других людей в закрытом помещении. Если же живую речь (в помещении) записать даже
на высококачественный магнитофон, то сразу возникнут трудности при
прослушивании: голоса сливаются в общую массу, трудно разобрать многие слова…
Почему? Этот вопрос тоже тщательно изучался и все исследователи приходили к
одному и тому же выводу: в помещении всегда присутствует огромное количество
отголосков речи в виде отражения (эха) от стен, потолка, мебели… которые
приходят с некоторым запозданием по времени и “смазывают” общую картину[10].
Это своего рода акустические помехи для восприятия речи (на открытом
пространстве такой эффект минимален) и именно наше сознание отсеивает
(фильтрует) прямой звуковой сигнал от его многочисленных отголосков. Но чтобы
это сделать, нашему эмоциональному сознанию приходится проделать огромный объем
работы по анализу такой звуковой информации, выделения основного сигнала и
подавлению помех. Человек же даже не замечает этой титанической работы
собственного сознания.
Этот пример наглядно показывает
“независимость” работы уровня эмоционального сознания от интеллекта. Если
эмоциональное сознание не справляется с задачей распознания слуховых образов[11]
(слов) из-за обилия акустических помех, то мы стараемся занять более выгодную
позицию в этом отношении: например, поворачиваемся лицом к говорящему, подходим
ближе к нему, либо просим его говорить громче и разборчивей. Это, кстати, одна
их объективных причин, по которой на роль дикторов или ведущих раньше отбирали
людей с безупречной дикцией (сейчас телеведущий с невнятным голосом и даже с
явными дефектами речи – заурядное явление), потому что это значительно
облегчает задачу понимания устной речи, тем более, что слышим мы не живой
голос, а его копию, в которую по техническим причинам вносится немалое
количество искажений. 
Примерно так же мы поступаем, если
зрительный образ не удается осознать из-за каких-то оптических или прочих помех
– мы стараемся приблизиться к объекту, поменять ракурс восприятия, улучшить
освещение… То есть, в обоих случаях интеллект вмешивается в работу
подсознания из-за возникших трудностей с восприятием образов и старается помочь
с решением такой задачи. Такие моменты с затруднениями в работе эмоционального
сознание хорошо знакомы каждому человеку. Например, если мы смотрим на какой-то
предмет, в общем, нам хорошо знакомый, но никак не можем понять, что же это
такое – из-за необычного наложения теней, недостаточного освещения и тому
подобных причин – то наступает некоторая пауза. Предмет мы видим, а
идентифицировать его сразу не можем – эта задержка вызвана вмешательством интеллекта
в работу эмоционального сознания, в этот момент происходит идентификация[12]
неопознанного объекта уже на уровне интеллектуального сознания, которое заметно
медлительнее, чем подсознание. 
4.  ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ  СОЗНАНИЕ 
(ИНТЕЛЛЕКТ)

В действительности, связи между
верхними уровнями сознания у человека неизмеримо сложнее и запутаннее, чем в
вышеприведенной метафоре с боевым кораблем. И если эмоциональный уровень
сознания в целом подчинен интеллекту, то он все же достаточно независим именно
в вопросах оперативного управления. В большинстве ситуаций, когда требуется
экстренное оперативное решение, это решение принимает именно уровень
эмоционального сознания, а иногда – и уровень глубинного сознания.
Если вам приходилось попадать в
сложные, критические ситуации, связанные, например, с управлением автомобилем,
то принятие решений в таких и подобных им опасных ситуациях исходят именно с
уровня эмоционального сознания, а не интеллекта. Когда счет идет на десятые
доли секунды, у вас нет возможности проанализировать критическую ситуацию
интеллектом – он слишком медлителен – но ваши руки и ноги весьма согласованно
производят целый ряд быстрых движений по управлению автомобилем… И очень часто
такой способ позволяет избежать серьезной, а нередко и смертельной опасности.
Только потом вы почувствуете страх и будете еще долго недоумевать: каким
образом вам удалось избежать столкновения с другими участниками движения или
пешеходами? Интересно, но те же действия по управлению автомашиной, так же
быстро и согласованно, вам никогда не удастся повторить, используя только свой
интеллект.
В приведенном примере можно заметить
и другую особенность нашего сознания: в условиях реальной, а не мнимой
опасности, резко обостряется острота восприятия внешнего мира (острота зрения
или слуха, заметно улучшается глазомер, полностью подавляется вся
второстепенная информация, не имеющая прямого отношения к создавшейся
критической ситуации – человек способен не замечать боли, усталости,
сонливости, холода и т. п.) Согласованность действий становится предельно
возможной, а исполнение команд – практически мгновенным. Это можно считать и
примером на использование резервов нашего сознания. Если угодна техническая
аналогия, то использование потенциальных, но скрытых резервов соответствует
форсированному режиму работы, например, двигателей самолета, с той лишь
разницей, что у человека в “режиме форсирования работает не только двигатель”,
но и другие важнейшие системы и, конечно, все уровни его сознания. 
Что же такое интеллектуальное
сознание или интеллект? Это новый уровень осознания человеком самого себя и
окружающего реального мира. Предварительно можно дать такое определение[13]:
Интеллект (интеллектуальное сознание)
– это способность к анализу, то есть пониманию, причинно-следственных связей
внешнего мира, а также способность к прогнозированию (вероятному развитию)
таких связей или событий.
Способность к анализу
причинно-следственных связей, в той или иной степени, присуща и эмоциональному
уровню нашего сознания. Но в общем и целом, интеллект, видимо, есть лишь высшее
развитие таких способностей, хотя между этими уровнями сознания есть глубокие
и, возможно, принципиальные различия – об этом речь пойдет несколько ниже. 
“Корни” нашего интеллекта уходят в
глубь нашего же эмоционального сознания, поэтому трудно, если вообще возможно,
четко разделить верхние уровни сознания на полностью самостоятельные и
независимые. Они слишком близки, часто дублируют и вмешиваются в работу друг
друга, но раз уж люди считают себя единственными разумными созданиями и
считают, что именно интеллект отличает нас от всех прочих животных, то следует
ввести такое, во многом условное, разделение. Эти уровни, как уже было сказано,
очень близки и, как правило, работают в общей связке, выполняя свою часть общей
задачи.
Чтобы пояснить эту мысль, можно
привести такой пример. Спортсмен готовится к очередной попытке в прыжках в высоту:
он долго разминается, “примеряется и настраивается”, потом начинает уверенный
разбег, мощным толчком отрывается от земли и преодолевает планку… Какой тип
сознания был им задействован для решения поставленной задачи? Он использовал
все уровни сознания: интеллект помогал ему внести необходимые корректировки
(нужно учитывать силу и направление ветра, состояние дорожки для разбега и
множество других факторов, влияющих на результат прыжка), эмоциональное
сознание “отработало по полной программе” хорошо усвоенные навыки и опыт таких
прыжков на многочисленных тренировках (стереотипы движения и поведения),
глубинное сознание обеспечивало “техническую сторону” прыжка – именно оно в
значительной мере способно мобилизовать внутренние резервы организма. При этом,
заметьте, что все расчеты траектории бега и прыжка выполнило эмоциональное
сознание (то, что обычно называют подсознанием).
Любые попытки сделать такие расчеты с
помощью только интеллекта окончатся полной и вполне закономерной неудачей:
спортсмен собьет планку на высоте много меньшей, чем он способен преодолеть, и
которую он неоднократно преодолевал в прошлом. Расчет траекторий движения – это
одна из специализаций эмоционального сознания. (То же можно сказать и по
отношению к животным.) В приведенном примере роль интеллекта, может быть, и не
столь важна – задача, стоящая перед спортсменом, не была высокоинтеллектуальной
изначально – однако нельзя сказать, что роль интеллекта в таких упражнениях
незначительна, это не так. Каждый уровень сознания был занят решением своей
части задачи, и чем лучше будут согласованны решения всех уровней сознания, тем
лучше будет спортивный результат. По этой причине так важен “настрой”
спортсмена во время соревнований, его техника выполнения прыжков, его
физическое самочувствие и спортивная форма, его опыт и его учет реальных
внешних факторов, которые могут способствовать или препятствовать успеху.
Важное значение имеет и эмоциональная поддержка болельщиков – это является
стимулирующим фактором, влияющим на эмоциональное сознание спортсмена, а через
него – и на его глубинное сознание, отвечающее за мобилизацию резервов
организма. Сравните поговорку: “Дома и стены помогают”. 
Довольно похожую картину можно
наблюдать и у животных. Например, кошка, когда ловит мышей, тоже “настраивается”
на решение своей задачи, старается занять наиболее выгодную, удобную позицию и
также вынуждена учитывать внешние факторы, которые могут препятствовать или
способствовать в ее охоте. Вполне очевидно, что ее эмоциональному уровню
сознания приходится не только рассчитывать траекторию прыжка, но и сам момент
этого прыжка. И точно так же за каждым удачным прыжком стоят в прошлом
множество неудачных, которые и являются необходимым опытом в таких занятиях.
Однако только рефлексами и инстинктами объяснить поведение той же кошки нельзя
(хотя, конечно, в рефлексах или охотничьих инстинктах, передающихся на уровне
наследственной информации, заключен огромный накопленный опыт предыдущих
поколений). Ведь каждый раз ей приходится заново рассчитывать траектории и моменты
своих прыжков, более того – ей приходится учитывать скорость и направление
движения мыши, которая, как известно, вовсе не желает оказаться в когтях своего
заклятого врага, поэтому постоянно меняет и направление своего движения, и
скорость. Даже с чисто математической точки зрения, такие сложные расчеты
траекторий движения, которые в считанные доли секунды нужно заново
перерассчитывать или корректировать, представляют большую проблему… 
Нетрудно заметить и другое: почти
взрослый, но неопытный котенок будет добиваться успеха в такой охоте,
значительно реже, чем взрослая и опытная кошка. Почему? Ведь набор рефлексов и
инстинктов у них один и тот же! Видимо, дело в том, что кошка располагает
значительным охотничьим опытом, а котенок – нет, он только еще приобретает его.
Вот этот личный опыт и помогает кошке в охоте на мышей. Если бы она действовала
только в пределах рефлексов и инстинктов, то результаты ее охоты были бы столь
же удручающим, как и у наивного неопытного котенка.
Животным часто приходится решать
весьма сложные задачи даже с нашей, человеческой точки зрения. Могут они решать
и несвойственные для их образа жизни задачи: достаточно посмотреть на
выступления тех же кошек в цирке, но делают это они неохотно и во многом –
вынуждено.
И эмоциональный, и интеллектуальный
уровни сознания способны проводить анализ и решать на основе такого анализа
поставленные задачи, но разница между ними очень велика. Способность к анализу
на эмоциональном уровне сознания носит вполне конкретный и, следовательно, ограниченный
характер – такой анализ направлен обычно на конкретные предметы, явления или
желания и, соответственно, на конкретные причинно-следственные связи между
этими предметами, явлениями или желаниями. Такая конкретная направленность
эмоционального сознание в свое время была обусловлена именно конкретными,
реальными, а не мнимыми условиями задач на выживание. Кроме того, такой способ
анализа плохо справляется даже с краткосрочным прогнозированием развития
ситуации из-за явной абстрактности такой “сверхзадачи”.
Анализ на интеллектуальном уровне
свободен от таких ограничений и недостатков, поэтому и возможности человека
неизмеримо шире по сравнению с другими высокоорганизованными животными. В этом
одно из отличий человека от животных. Даже приматы, которые биологически нам
очень близки, практически неспособны к абстрактному анализу. Оговорка “практически”
– не случайна. Отказать приматом в такой способности на все 100% все же нельзя:
в противном случае возникает неразрешимое логическое противоречие, и будет невозможно
объяснить и обосновать появление способностей к абстрактному анализу у
человека. На “пустом месте” ничего и никогда само по себе не возникает:
абстрактному анализу предшествовал конкретный, точно так же, как конкретному
анализу предшествовала гибкая, а еще ранее – жесткая “программа действий” для
решения жизненно важных задач и проблем организма. Наследие гибких и жестких
“программ”, как необходимая и неотъемлемая часть багажа нашего сознания,
присуще человеку и сегодня в виде большого количества условных и безусловных
рефлексов.[14]
Что касается разделения поведения
животных на осознанное и неосознанное (в обычном понимании – на разумное и
неразумное), то оно возникло гораздо раньше, чем мы думаем. Принципиальная
разница в таком поведении возникла тогда, когда животные перестали
руководствоваться в своей жизни исключительно одними врожденными и
приобретенными рефлексами[15],
но начали также использовать, первоначально – в очень ограниченном объеме, и
свой собственный накопленный опыт. Но для того, чтобы этот опыт можно было
успешно использовать в своей жизни, его нужно было сначала проанализировать, то
есть осознать и сделать соответствующие выводы в его полезности либо, наоборот,
вредности. Первоначально, именно эта способность к чрезвычайно ограниченному
анализу причинно-следственных связей и явилась толчком к бурному развитию
сознания в общепринятом понимании этого слова.
Несколько десятков миллионов лет
назад обозначилась “магистральная развилка” эволюции животного мира: большая
часть животных предпочла слепо следовать своей традиционной жесткой или
полужесткой жизненной “программе”, основанной на рефлексах и инстинктах, другая
же, и судя по всему – ничтожная по тому времени часть, начала все более активно
использовать в своей жизни в дополнение к рефлексам и инстинктам свой
собственный жизненный опыт. Это принципиальное расхождение в подходах к
стратегии выживания породило впоследствии целый новый класс животных – класс
млекопитающих, уровень сознания которых начал быстро прогрессировать. (По
биологическим меркам – чрезвычайно быстро!)
Сознание человека возникло не на
пустом месте: мы унаследовали эту уникальную особенность от наших далеких
предков – человекообразных обезьян, но и они не были единственным исключением.
Осознанное поведение, в той или иной мере, свойственно всем млекопитающим. Если
рассматривать класс млекопитающих именно в этом аспекте, то не трудно
обнаружить много общего. 
Во-первых, все детеныши млекопитающих
(включая и человека) рождаются неразвитыми и неспособными к самостоятельной
жизни. Без помощи родителей, или одного из них, они обречены на смерть. Именно
родители кормят своих детенышей сначала молоком (отсюда и название класса), а
затем и естественной пищей до тех пор, пока они не смогут самостоятельно
добывать себе пропитание. Примечательно и изменение приоритетов основных
инстинктов: инстинкт защиты своих беспомощных детенышей часто оказывается
сильней инстинкта самосохранения, что нехарактерно для других классов. По этой
причине встреча в лесу, например, с медвежонком чревата самыми серьезными
опасностями для человека или других животных. Не смотря на угрозу своей
собственной жизни, медведица-мать будет слепо и беззаветно защищать медвежонка
от реальной, мнимой или потенциальной угрозы. То же самое относится и ко многим
другим видам, особенно – хищных животных. Во многом, это справедливо и по
отношению к детенышам человека: женщина-мать нередко серьезно рискует и даже
жертвует своей жизнью для спасения жизни своего ребенка. 
Во-вторых, кроме забот о пропитании и
защиты, на родителях лежит еще забота о “воспитании”, то есть о передаче
каких-то знаний, навыков и, вообще, накопленного опыта. Эта особенность
является принципиально важной для понимания происхождения сознания человека.
Дети человека также как и детеныши других млекопитающих, получают часть своих
знаний о жизни не только на уровне наследственной информации, но и путем
обучения, воспитания. В отношении человека это не только верно, но и
исключительно важно: ребенок, выросший, например, среди диких животных, уже
никогда не сможет стать полноценным человеком. У таких “маугли” в ранние
детские годы пропущен важнейший момент для передачи им навыков, опыта и знаний
о жизни со стороны их родителей-людей. “Приемные родители” (волки, медведи и
пр.), естественно, не могут научить тому, чего не знают и что им не нужно в их
жизни. Поэтому научить таких одичавших еще в раннем детстве людей даже
упрощенному языку, дело крайне сложное, если вообще возможное. Человек,
выросший вне своего общества утрачивает свой интеллект, сознание его деградирует.
Хотя правильнее было бы сказать, что потенциальные возможности его сознания
просто не были реализованы и востребованы теми условиями и образом жизни, в
которых он оказался по воле случая…
В-третьих, для класса млекопитающих в
целом характерна особенность жить семьями или стадами – это тоже возможность
обучения и усвоения необходимого опыта. 
Сравните заботы о своем молодом
поколении земноводных, пресмыкающихся или рыб: их миссия по продолжению рода
исчерпывается, как правило, откладыванием яиц или икры. Дальше молодое
поколение предоставлено самому себе, во всяком случае, никаким обучением их
родители себя не утруждают. Вероятно, именно отсутствием заботы и опеки со
стороны родителей и объясняется очень высокая плодовитость таких типов и
классов животных. Здесь мы сталкиваемся с двумя стратегиями выживания в
отношении продолжения рода. В одном случае ставка делается на количество (из
тысяч икринок только немногие смогут развиться во взрослых лягушек), а в другом
– на качество (потомство немногочисленно, но находится под защитой и опекой со
стороны родителей).
С первого дня своего появления на
свет котенок или щенок начинает постигать и изучать мир, и первую помощь в
таком изучении оказывают именно родители. Несколько позднее наступает период
более активного изучения внешнего мира – то, что мы считаем их детскими играми.
Однако на самом деле это их настоящая школа жизни. Почему не все навыки, знания
и стереотипы поведения передаются на уровне наследственной информации, и часть
таких знаний передается путем обучения? Это выглядит странно, тем более что сам
“перечень предметов обучения” заложен именно на уровне глубинного сознания.
Получается, что тех же котят нужно чему-то научить, но каждый “учитель” учит
тому, что он сам умеет или знает. Но с другой стороны, именно такой подход и
позволяет “приобщить” к наследственным и полученным от родителей знаниям и свой
собственный жизненный опыт – здесь видна преемственность между древними и более
новыми способами накопления и передачи знаний о жизни.
Для сравнения: крокодильчик, только
что вылупившийся из яйца, практически уже готов к самостоятельной жизни. Все
необходимые навыки и знания о жизни он получает при рождении: ему уже известны
виды его естественной пищи, способы добывания пропитания, а также способы
пассивной и активной защиты от врагов.
Некоторые вопросы вызывают поведение
птиц, и в первую очередь тех из них, которые в полной мере сохранили
способность летать. Их птенцы тоже рождаются слабыми и беспомощными, как и
детеныши млекопитающих, и по этой причине родители тратят немало времени и сил
на заботу о своем потомстве. Но при более внимательном рассмотрении этого
феномена нетрудно заметить и принципиальное различие: это именно забота о
выживании потомства. То есть все сводится к двум функциям: добыванию корма и
посильной защите от врагов. Обучение, как таковое, отсутствует. И хотя может
сложиться впечатление, что родители, например, учат выросших птенцов летать,
однако это не так. Родители только страхуют своих птенцов от вполне реальных
опасностей, количество которых резко увеличивается при первых пробных полетах.
Характерна тактика взрослых птиц, когда они пытаются отвлечь внимание врага на
себя и стараются как можно дальше отвести его от плохо летающего птенца. Да и
как можно научить летать птенца, тем более что учить его летать придется в
воздухе, а не на земле? Для сравнения: нельзя научить человека плавать на
берегу, и это при том, что способность к обучению у человека неизмеримо выше,
чем у любых других животных. (Как ни странно, но человек, по-видимому, один из
очень немногих представителей своего класса, утративший врожденную способность
плавать. И это тем более странно, что жизнь людей практически всегда была
связана с водой, они всегда селились вблизи рек, озер, морей…)
Основная причина того, что птенцы
рождаются беспомощными, по сравнению с млекопитающими, другая: именно
способность летать и накладывает серьезные ограничения на возможность
продолжения рода. Лишний вес самки сильно мешает ей в полете: по этой причине
яйца таких птиц мелкие, а птенцы, соответственно, рождаются значительно
недоразвитыми. По этой же причине птицы не могут откладывать все яйца разом, в
отличие от рептилий, но всегда по одному яйцу. Птицы, утратившие полностью или
частично способность к полету, а также освоившие новые возможности добывания
корма, например, гуси или утки, для которых возможность летать не связана
напрямую с добыванием пищи, откладывают значительно более крупные яйца, а их
птенцы рождаются вполне самостоятельными, хотя и не могущие еще летать.
Любопытно, но “инкубаторский
цыпленок”, который никогда не видел своей матери, становится такой же
полноценной особью, как и его товарищи, выросшие под опекой курицы. Этот пример
достаточно убедительно подтверждает высказанную ранее мысль о том, что птицы,
также как рептилии, земноводные и рыбы, передают необходимые знания и навыки
путем передачи такой информации на наследственном уровне, и обучение
практически не играет в этом никакой роли. Но справедливости ради, нужно все же
отметить, что образ жизни птиц, которые в полной мере кормятся благодаря именно
своей способности летать, много сложнее образа жизни других птиц. По этой
причине они решают очень сложные задачи по ориентированию и расчету
пространственных траекторий полета, включающие в себя “фигуры высшего пилотажа”
и, следовательно, это должно отразиться на уровне их сознания. Возможно, они
занимают какое-либо промежуточное, переходное положение по отношению к
млекопитающим. И, может быть, не случайно в фольклоре почти всех народов мира, таким
хищным птицам как орлы, филины, вороны отводится роль “умных” и даже “мудрых”
птиц в отличии, например, от кур или голубей, которых люди такими качествами не
наделяют.
В чем разница между осмысленным
поведением человека и, например, немецкой овчарки? Если исходить из
предлагаемой теории, то и людям, и собакам свойственно – хотя и в очень разной
мере – разумное поведение. Различается ли принципиально поведение человека и
поведение собаки? Различается, и очень значительно. Различаются даже более, чем
способности к игре в шахматы пятилетнего ребенка и гроссмейстера международного
класса. Ребенок знает некоторые правила игры, знает как, какие фигуры “ходят”,
но вся тактика его игры крайне примитивна и он не способен просчитывать игру
даже на один ход вперед (зачастую он сначала ходит, а потом думает, как спасти
теперь свою фигуру?). Стратегии в его игре нет вовсе. Гроссмейстер же знаком и
с тактикой, и со стратегией, кроме того он располагает очень большим опытом в
этой игре, как практическим, так и теоретическим.
Можно ли ребенка, едва умеющего
передвигать фигуры, считать шахматистом? И да, и нет… Да – потому что он все
же знает основные правила и играет по ним, и нет – потому что уровень его игры
не идет ни в какое сравнение даже с шахматистом-любителем средней руки, не
говоря уж о гроссмейстере. Хотя ведь достаточно очевидно, что ребенок делает
тот или иной ход не просто так – он ставит перед собой какие-то конкретные цели
(пусть и чрезвычайно наивные) и пытается их достичь. Он тоже думает, но он не
учитывает даже близкие последствия того или иного хода, своего или соперника.
Вот в этом и состоит разница. И хотя ее вряд ли можно считать принципиальной,
однако в конечном итоге неспособность к долгосрочному анализу ходов приводит к
сокрушительному поражению в самом начале шахматной партии.
В виде иллюстрации можно привести и
такой пример: человек и собака находятся в одной лодке посреди озера. Лодка
дает течь, вода начинает ее затапливать… Какова будет реакция на это собаки и
человека? Возможно, собака начнет беспокоиться, потому что вода начала заливать
место, на котором она находится. Или, в лучшем случае, потому, что она заметит
необычность такой ситуации, если ей неоднократно приходилось плавать в лодке
ранее, а таких “нештатных ситуаций” не случалось. Либо наоборот – она уже
попадала в такие переделки и помнит об этом неприятном опыте. Но в любом случае
собака не может предотвратить развитие событий в неблагоприятном для нее
направлении, и все, что она сможет сделать – это привлечь своим лаем внимание человека…
Собаке не под силу построить длинную
причинно-следственную цепочку: вода поступает в лодку – значит, она ее затопит,
она ее затопит – значит, лодка утонет – значит, она (собака) окажется в воде
посреди озера – а значит, это представляет реальную угрозу для жизни… Хотя
все собаки умеют хорошо плавать, но оказаться в воде и далеко от берега – все
равно означает опасность. Человек же такую причинно-следственную зависимость
просчитывает легко, соответственно, все его действия будут направлены на предотвращение
опасного для него развития событий. Даже если он не умеет плавать, то у него
все равно остается несколько возможностей:
а) вычерпать воду;
б) устранить течь;
в) быстро грести к берегу, пока лодка
не затонула;
г) использовать для спасения подручное
плавсредство;
д) звать на помощь других людей и т. п.
Какое именно он примет решение, будет
зависеть от двух факторов: от конкретных условий ситуации и от его способности
быстро находить правильное решение. Причем эта способность находится в прямой зависимости
от его способности к мышлению, то есть его способности к анализу
причинно-следственных связей, как конкретных, так и абстрактных.
Примечательно, но очень часто те же
собаки ведут себя в опасных ситуациях на удивление разумно. Есть немало описанных
и вполне достоверных случаев, когда собаки спасали жизнь своим владельцам.
Бывали и случаи, когда собака физически не могла оказать помощь человеку,
однако ей “хватало ума” найти и привести на помощь других людей. Героями таких
историй часто оказываются и другие домашние животные, например, лошади.
Такое поведение животных нельзя
объяснить одними рефлексами и привязанностью к человеку – это типичные и яркие
примеры осознанного поведения животных.
5.  РЕФЛЕКСЫ 
И  ЭМОЦИИ

Сознание человека неоднородно – это
обусловлено его происхождением и эволюционным путем развития. В связи с этим
возникает закономерный вопрос: как взаимодействуют разные уровни сознания между
собой? Уровень глубинного сознания слабо связан с интеллектом, но тем не менее
такие связи существуют. Мы можем усилием воли (прямая команда из уровня
интеллектуального сознания) изменить частоту своего дыхания, но не можем таким
способом изменить частоту пульса или уровень артериального давления. Однако это
можно сделать косвенным, непрямым путем, воздействуя на эмоциональное сознание.
Существует историческая легенда,
согласно которой Александр Македонский, при отборе воинов для своей армии,
подвергал их простому, но весьма эффективному испытанию. Каждого кандидата
неожиданно пугали и наблюдали за его реакцией: если человек бледнел лицом, то
считалось, что он не прошел испытание, если краснел – то его принимали на
военную службу. Подоплека такого психологического теста была проста: считалось,
что если при критических ситуациях кровь приливает к голове, то человек
способен быстро мобилизовать внутренние ресурсы, а значит, в минуту опасности
силы его увеличатся, реакция – ускорится. С чисто физиологической точки зрения
такая реакция, действительно, помогает в критических ситуациях (улучшается
кровоснабжение мозга, всего организма, увеличивается мышечный тонус и т. п.).
Чего нельзя сказать о тех, кто бледнеет: отлив крови от жизненно важных органов
свидетельствует о том, что страх парализует человека, а это уменьшает
возможности к быстрым и активным действиям. Трудно теперь сказать, кто
порекомендовал великому полководцу Античности такой способ отбора, но сам он
был очень одаренным и образованным человеком. Достаточно сказать, что его
учителем и воспитателем был сам Аристотель, человек не менее великий и
знаменитый.
Чтение страшной книги или просмотр
фильма ужасов оказывает несомненное влияние на физиологию организма: может
“подскочить” кровяное давление, участиться пульс, могут вспотеть ладони,
появится мурашки на спине и т. п. Почему так происходит? Вероятно потому, что
все уровни нашего сознания (и не важно на сколько частей мы его делим – это
деление условно) неразрывно связаны между собой. Сцены ужасов, которые мы видим
на экране и которые мы осознаем, провоцируют (возбуждают) соответствующие
чувства на уровне эмоционального сознания, а те, в свою очередь, “запускают
механизмы” безусловных рефлексов на уровне глубинного сознания. Уровень
глубинного подсознания вполне адекватно реагирует на всплеск эмоций, и не столь
важно, реальны или мнимы эти эмоции – глубинное сознание не имеет прямого выхода
на органы зрения или слуха, и поэтому ориентируется на реакцию эмоционального
уровня сознания. Главная задача в таких ситуациях для глубинного сознания – это
мобилизация организма для успешного отражения реальной или мнимой опасности.
Поэтому сердце начинает работать быстрее, в крови появляется адреналин, дыхание
учащается, (увеличивается приток кислорода, питательных веществ, гормонов ко
всем жизненно важным органам и системам и в первую очередь – к мозгу)
возрастает общий мышечный тонус… – человек готов сорваться с места в любой
момент.
Взрослые люди легко подавляют такую
реакцию глубинного сознания, убеждая себя в том, что на самом деле никакой
опасности нет, и все экранные персонажи существуют только в их сознании
(воображении). Но и взрослые люди нередко вздрагивают и даже вскрикивают в
наиболее страшных местах фильма, доходит дело иногда и до сердечных приступов.
Сравните: при первых демонстрациях в конце прошлого века первых черно-белых,
“немых” и технически крайне несовершенных фильмов, знаменитый эпизод с
прибытием поезда на станцию неизменно вызывал панику среди зрителей, многие их
которых вскакивали со своих мест и покидали зал, спасаясь бегством… Но разве
взрослые люди не понимали того, что все это происходит на экране, а не в
действительности, и никакой реальной угрозы для их жизни нет? Конечно,
понимали, но все же поезд, движущийся прямо на них сильно их пугал. Зрительные
образы в эмоциональном сознании “запускали” стереотипные программы (условные и
безусловные рефлексы), направленные на спасение жизни. При этом “мнение”
интеллекта игнорировалось – настолько изображение на экране казалось реальным.
Детям же гораздо труднее подавить
защитные реакции подсознания и первую очередь именно из-за неразвитости их
интеллектуального уровня сознания, поэтому и пугаются они значительно сильнее.
Даже при чтении страшных сказок дети нередко прячутся под одеяло – это вполне
естественная защитная реакция организма. 
По той же причине при сильном испуге
начинают шевелиться волосы на голове, а по телу “бегают” мурашки – это защитная
реакция глубинного подсознания напоминает нам, что когда-то все наше тело было
покрыто густой шерстью и эта шерсть “становилась дыбом”. Смысл такой реакции
очевиден: таким путем увеличивается зрительный объем тела, которое начинает казаться
больше, чем есть на самом деле, а значит, дезориентирует и сбивает с толку
потенциального врага (более крупный означает более сильный). Именно по этой
причине шерсть на загривке собаки – если ей угрожает опасность – становится
дыбом, а кошка, например, распушивает свой хвост. Мурашки у человека могут
появиться и от холода, в этом случае защитная реакция направлена на уменьшение
потерь тепла.
Такова общая схема сложного механизма
взаимодействия разных уровней сознания. Здесь же следует искать причину неизменного
интереса людей к чужим, то есть мнимым по отношению к собственному сознанию,
переживаниям других людей, будь то книга, песня, устный рассказ или фильм. Это
не столь важно. Важно другое: мы всегда сопереживаем, то есть чужие желания и
эмоции “провоцируют” и возбуждают наши собственные чувства, и мы в большей или
меньшей степени начинаем испытывать те же самые желания и чувства. При этом, не
смотря на то, что события или персонажи мнимые, чувства, которые мы испытываем
по ходу фильма или чтения книги, представляются нам вполне реальными и способны
нас глубоко волновать. Людей, способных в большой степени сопереживать мнимым
(да и своим собственным) чувствам, мы считаем эмоциональными, отзывчивыми – в
целом это характерно для женщин, а тех, кто слабо откликается на чужие
переживания – неэмоциональными, черствыми.
В наследство от древнего
биологического прошлого человеку досталось немало безусловных рефлексов и,
соответственно, защитных реакций глубинного сознания. Например, слезы от
радости, горя или боли тоже можно считать защитной реакцией организма, так же,
как и крик “Ура!” Это ни что иное, как отголосок, казалось бы, давно забытого
боевого клича, по своей природе точно такого же, как у американских индейцев
или других нецивилизованных народностей и племен. Не случайно во многих боевых
единоборствах сильные удары сопровождаются криками типа “Й-а-а..!” – это
помогает мобилизовать резервные возможности сознания и организма, а значит,
увеличить силу или резкость сокрушительных по своей мощи ударов. Для восточных
единоборств, вообще, характерны упражнения, направленные не только на
совершенствование тела или техники боя, но и на укрепление, совершенствование
сознания (духа). Основная их идея – сознание так же важно, как сила, ловкость
или выносливость.
А вот привычку людей улыбаться
объяснить трудно: показывание или оскаливание зубов у хищников всегда означает
недвусмысленную угрозу, а вовсе не знак симпатии. Причем эта угроза носит
категорический характер, это “последний аргумент в дипломатии животных” для
мирного разрешения конфликта – далее в ход идут клыки и когти для нападения или
защиты. Видимо, это как-то связано с нашими предками, человекообразными
обезьянами, которые хищниками не являлись, также как не являются хищниками и
современные нам приматы.
Во всех книгах или фильмах нетрудно
увидеть две составляющих: одна дает пищу уму, а другая – сердцу, то есть –
чувствам. О вкусах не спорят, поэтому каждый выбирает то, что ему больше по
душе[16]:
любовные романы (в них всегда присутствуют элементы эротики), боевики и
“ужастики” (месть, страх, ужас…), приключения, фантастика, романы о жизни (любопытство,
риск, страх…) и так далее. То есть в основном, в своем выборе мы
руководствуемся именно чувствами, а не интеллектом. По этой же причине
абсолютное большинство людей равнодушны к наукам, особенно точным, или к
статьям и прочим трудам такого же содержания: они дают пищу уму, но начисто
лишены эмоций и поэтому считаются скучными и неинтересными. Если было бы иначе,
то люди проводили свое свободное время не в ресторанах, дискотеках, на
вечеринках или у телевизора, а в библиотеках, причем интересовались бы не
художественной литературой, а чем-либо серьезным и интеллектуальным. Однако
этого не наблюдается: даже те люди, которые берут нехудожественную литературу,
делают это в основном по другим причинам – например, для учебы.
Приоритет интересов человека хорошо
показывает, что он является в первую очередь существом эмоциональным, и только
во вторую, если не третью, очередь – интеллектуальным. Другими словами, главные
наши интересы лежат именно в эмоциональной, а не в интеллектуальной сфере. По
большому счету человека интересует прежде всего он сам, отсюда и его неизменный
интерес к своим или чужим чувствам и желаниям. Есть такое выражение “пощекотать
себе нервы”. Есть и две возможности для такого “щекотания”: испытать эти
чувства в действительности, то есть на “собственной шкуре”, либо испытать в той
или иной степени те же чувства более безопасным способом – путем сопереживания
чужим, то есть мнимым чувствам других людей. Второй способ проще и доступнее,
кроме того он позволяет испытать чувства, которые в реальной жизни большинству
людей просто недоступны: каждый может побыть в роли неуязвимого и
любвеобильного агента 007, пилота “Формулы — 1”, английской королевы, знаменитого
разбойника или полководца… Острота сопереживания зависит от вашей
эмоциональности, созвучности мнимых эмоций собственным чувствам и мастерства
писателя или режиссера.
Глубинное и эмоциональное сознание
тесно связаны между собой: настроение (баланс положительных и отрицательных
эмоций), безусловно, влияет на физические возможности организма. Очевидна и
обратная связь – хорошее физическое самочувствие поднимает настроение, а плохое
– угнетает положительные эмоции.
Рефлексы и эмоции очень близки между
собой и далеко не всегда их можно четко разделить. Например, что лежит в основе
вполне естественного желания человека вкусно поесть? Рефлексы или эмоции? Или
то и другое вместе? С одной стороны это вроде бы желание, а значит, относится к
сфере эмоций, но с другой стороны это непосредственно связано с рефлексами,
направленными на удовлетворение потребностей в пище. Даже если ответ поделить
на две части – “поесть” это рефлекс, а “вкусно” это желание, то и в этом случае
все не так просто, как хотелось бы. Есть люди неприхотливые в еде, а есть истые
гурманы, ценящие такие изысканные блюда как “ласточкины гнезда”, устрицы, сыр с
плесенью или лягушачьи лапки – это всего лишь дело вкуса и национальных
традиций. Однако и те, и другие начинают испытывать отвращение к еде, если
каждый день их кормить одним и тем же, пусть и любимым блюдом. Достаточно
очевидно, что здесь вмешиваются безусловные рефлексы, которые подавляют аппетит
и в первую очередь из-за возникшего в организме дисбаланса питательных веществ,
витаминов, микроэлементов… Возможно, более обоснованной будет выглядеть точка
зрения, что как и в приведенном примере с дублированием информации о возникшей
боли в желудке человека, безусловные рефлексы – во всяком случае какая-то их
часть – могут трансформироваться в эмоциональные образы (может быть правильнее
– “провоцировать, возбуждать” соответствующие эмоции и желания) и проявляться в
сознании человека в виде того же желания вкусно поесть. Можно ведь просто быть
голодным (реакция глубинного сознания), можно при этом желать вкусно и с
наслаждением поесть (реакция эмоционального сознания), а можно на эту тему
написать книгу, например, “Лукулловы пиры” или “О вкусной и здоровой пище”
(реакция интеллектуального сознания).
При явном недостатке каких-либо
важных компонентов в пище, человек начинает на уровне инстинктов искать и
употреблять в пищу то, в чем есть потребность в организме. По этой причине
несмышленый ребенок начинает есть, например, мел – вещь в общем-то несъедобную,
но крайне необходимую в его возрасте из-за быстрого роста костных тканей
(потребность в кальции). Вероятно, на этом же основана хорошо известная
традиция: больному человеку всегда стараются предложить именно ту пищу, которую
он сам хочет. Видимо, это желание идет с уровня глубинного сознания, которое
больной осознает как устойчивое и сильное желание съесть какое-то конкретное
блюдо или какие-то конкретные фрукты либо овощи… Наиболее типичный пример на
эту тему – поведение беременных женщин. Изменение их вкусов и пристрастий во
время беременности связано с перестройкой организма и очень часто они начинают
есть пищу, которую раньше не любили или даже терпеть не могли.
Случаются и “противоречия, конфликты”
по вопросам питания между глубинным и эмоциональным уровнями сознания, когда
то, что нам хочется, идет нам во вред. Но обычно это связано с болезнями или
нарушениями процессов усвоения или обмена веществ. В целом же поговорка “Все
полезно, что в рот полезло” для здорового человека справедлива и отражает
взаимоотношения нижних уровней нашего сознания.
Общепризнанно, что люди сильно
различаются в плане их интеллектуального развития. На это влияют многие
причины: образование, наклонности, увлечения, выполняемая работа, общение с
другими людьми и т. п. Но в целом люди, занятые сложной,
высококвалифицированной работой имеют и более высокий интеллектуальный уровень.
Хотя ситуация не всегда однозначна и нельзя поставить знак равенства между
интеллектом и образованием, профессией или занимаемой должностью. Всегда
существовали и существуют люди далеко не глупые, но не получившие, по тем или
иным причинам, обычного или даже начального образования. Равно как и наоборот:
среди высокообразованных людей тупицы и кретины тоже не редкость. Например,
баснописец Эзоп написал множество остроумных и широко известных басен (нам они
хорошо знакомы в творческой обработке И. А. Крылова). Даже для нашего времени
его, безусловно, нужно считать Интеллектуалом, причем с большой буквы, а ведь
он был рабом и жил в 6-м веке до н.э. Или другой пример на ту же тему:
Чингисхан был вообще неграмотным человеком, и, как отмечают его современники,
не умел ни читать, не писать, однако это не помешало ему создать крупнейшее
государство в мире. Он был жесток и властолюбив, но отнюдь не глуп. Во всяком
случае, до сих пор в истории человечества не было примеров, когда тупицам и
кретинам хватало их собственного ума, чтобы создать даже небольшое государство,
не говоря уж об империях. Обратных же примеров, когда по воле или недомыслию
образованных, но недалеких правителей рушились их собственные государства –
сколько угодно.
Существуют ли подобные аналогии в
отношении эмоционального уровня сознания людей? Безусловно. Приоритеты в сфере
эмоций и желаний далеко не всегда совпадают с образованием или интеллектом:
также как среди интеллектуалов нередки пагубные наклонности и желания, так и у
обычных людей можно встретить стремление к высокому, чистому, вечному… Другое
дело, что людям свойственно скрывать свои порочные или запретные желания. Сравните:
“Чужая душа – потемки”. Такое разделение по уровню эмоций, желаний или
стремлений существует и наиболее ярко это проявляется в пристрастиях людей к
книгам, фильмам или музыке. Если рассматривать только искусство кино, то на
одном полюсе существует так называемое элитарное искусство, предназначенное для
подготовленной, рафинированной и высокоинтеллектуальной публики, а также для
части людей, которые объективно не относятся к этой категории, но хотят
таковыми казаться в силу тех или иных причин социального характера. На другом
полюсе сосредоточена весьма незатейливая кинопродукция, нацеленная не только на
простые, а часто и примитивные эмоции и желания, но и непосредственно на
основные инстинкты и подавляемые по разным причинам безусловные рефлексы:
насилие, ужасы, комедии в стиле “полудебил”, фильмы абсурда, грубая эротика,
откровенное порно и т. д. и т. п. 
Между этими двумя крайностями
существуют все остальные жанры, стили и направления. И как бы там ни было, но
вся кинопродукция находит своего зрителя и почитателя: “Каждому – свое”.
Примечательно, что один край спектра примыкает к сфере инстинктов и рефлексов,
а другой – к сфере интеллекта. Это еще раз подтверждает общность и
преемственность в эволюции сознания человека: от рефлексов – к эмоциям и стремлениям,
а от них – к мыслям.
Очень непросто провести четкую
границу и между эмоциями и мыслями. Например, игра в покер или преферанс – это
игра эмоциональная или интеллектуальная? С одной стороны, в карточных играх на
деньги эмоций даже с избытком: здесь и острое чувство риска, и азарт, но с
другой – такие игры в значительной степени основаны на точных и весьма сложных
расчетах, а значит, на интеллекте. Очевидно, что такие игры нельзя отнести к
тому или иному типу в отличии, например, от шахмат или игры в кости. Хотя даже
в такой высокоинтеллектуальной игре как шахматы, тоже бушуют скрытые эмоции и
страсти, но на очень высоком, интеллектуальном уровне, что дано понять и
оценить не каждому.
6.  ЭМОЦИИ И МЫСЛИ

Достаточно очевидно, что между
эмоциональным и интеллектуальным уровнями сознания существуют сложные и
многочисленные связи. В целом хорошие (положительные) эмоции способствуют
интеллектуальной деятельности, заметна и обратная связь: решение какой-либо
сложной интеллектуальной задачи, например, сдача трудного экзамена, всегда
способствует улучшению настроения. Отрицательные эмоции мешают интеллекту, но в
экстремальных ситуациях способны активизировать быстрый и успешный поиск
решений трудных задач или проблем.
Если человек чем-то сильно расстроен
(тревога, страх, стресс…), то все валится у него из рук, мысли “бегают по
кругу” или путаются. Иногда, и нередко, человек даже не может заниматься
сколько-нибудь интеллектуальной деятельностью по своему усмотрению – например,
читать книгу. Мысли его все равно возвращаются к собственным тревогам и
переживаниям. Поэтому в таких ситуациях мы с удивлением и досадой замечаем, что
не поняли и не помним почти ничего из только что прочитанного. Большинству
людей трудно выйти из такого дискомфортного состояния только усилием воли. С
желаниями и эмоциями вообще очень трудно бороться из-за их близости к
безусловным рефлексам. Поэтому обычно применяют другой, более эффективный
способ: одни навязчивые эмоции вытесняют другими, желательно – положительными.
По этой причине люди, обуреваемые
страстями (наиболее ярко выраженные эмоции и желания), с большим трудом
контролируют свои поступки, а то и полностью лишаются такого контроля на
какое-то время… Сравните выражения: “вспылил”, “с цепи сорвался”, “обезумел”…
Ведь “обезумел” и означает, что действовал без ума, то есть без интеллекта, идя
на поводу своих страстей. В основе таких поступков временное ослабление
зависимости эмоционального сознания от интеллектуального либо по причине
чрезвычайного всплеска эмоций, либо вследствие затормаживания (блокирования)
интеллекта, например, алкоголем.
В юриспруденции есть даже такое,
смягчающее вину обстоятельство, определение – действие в состоянии аффекта
(сильного душевного волнения). И это не случайно: в состоянии сильного душевного
волнения человек способен на многое из того, на что в “нормальном” состоянии он
никогда бы не отважился. Но более интересно другое: действия человека в
состоянии аффекта нельзя считать действиями слепого безумца – он не
контролирует своих действий даже на два шага вперед и не осознает либо
игнорирует последствия своих действий, однако оперативный контроль над своим
телом и внешней ситуацией он не теряет. Его действия вполне согласованы и
направлены на достижение конкретной цели, которую он поставил перед собой…
Чем это можно объяснить? Пожалуй,
только одним: главный контроль оказался “захвачен” эмоциональным сознанием,
именно оно “командует парадом” и игнорирует все попытки вмешательства
интеллекта. Это своего рода бунт на корабле: вахтенный офицер, ослепленный
своими страстями или желаниями, отказывается подчиняться капитану и использует
всю сокрушительную мощь военного судна в своих собственных, личных целях.
Главной же причиной такого поведения обычно является какое-либо чрезвычайно
сильное чувство: ревность, страх, отчаяние и т. п. Алкоголь в таких ситуациях
(если это имеет место) является своего рода катализатором всего сложного
процесса. Под его влиянием “амплитуда” в общем-то обычных чувств (антипатия,
ненависть, обида…) может достичь угрожающих размеров, нарушаются стереотипы
поведения и приобретенные (условные) запреты, восприятие внешнего и внутреннего
мира сильно искажаются и всего из-за одного слова, а иногда и взгляда, человек
что называется “заводится и идет вразнос”, сокрушая всё и вся на своем пути. Во
время таких эмоциональных вспышек человек не способен контролировать свои
действия (в особенности, более отдаленные последствия таких действий) с помощью
интеллекта и идет на поводу своих разбушевавшихся страстей и инстинктов.
Примерно так мы себя вели несколько
сотен тысяч лет назад, если нам что-то сильно не нравилось, либо наоборот – чего-то
сильно хотелось. Схожим образом ведут себя животные, оказавшиеся в опасных
ситуациях, угрожающих их жизни. Но для животных более характерно прямое и явное
вмешательство в работу эмоционального сознания основных инстинктов и
безусловных рефлексов. Впрочем, это хорошо известно и человеку: охваченный
страхом или ужасом человек тоже бежит, что называется, “сломя голову” и не
разбирая дороги, при этом нередко, спасая свою жизнь, он подвергает себя в ходе
такого спасения еще большей опасности, чем та, от которой он спасается.
(Сравните поговорку: “У страха глаза велики”.)
Другими словами, если человек в своем
поведении руководствуется тремя уровнями сознания, то животные – двумя
(глубинное и эмоциональное сознание). В экстремальных ситуациях характерен
переход контроля и для человека, и для животных, на более низкий уровень,
вплоть до такого состояния, когда рефлекторная составляющая становится главной,
доминантной составляющей поведения.
Если вам случалось наказывать
домашнюю кошку, “промышлявшую” на вашем обеденном столе, то вы наверняка
сталкивались с такой типичной ситуацией: она хорошо знает, что по столу ей
ходить запрещено (за это она была не раз наказана), но тем не менее она
регулярно совершает свои “рейды” (обычно в отсутствии хозяина). Почему? Потому,
что в своем поведении она “руководствуется” разными уровнями сознания: с одной
стороны, она привыкла доверять своим рефлексам и инстинктам – такая “разведка”
это охотничий инстинкт и норма ее поведения. С другой стороны, при достаточно
длительном проживании рядом с человеком она хорошо усвоила многочисленные
правила и запреты. Между двумя генеральными стереотипами поведения постоянно
возникают противоречия, поэтому любая, даже очень хорошо воспитанная кошка,
рано или поздно, но нарушит какой-нибудь запрет и стянет со стола, например,
сосиску, если такая возможность ей представится. Это лишь вопрос конкретных
обстоятельств: как только чувство голода пересилит искусственный запрет на
добывание пищи таким способом – кошка стянет сосиску и съест ее.
Любопытно, но кошка знает, что будет
наказана за свои “подвиги”, и если вы наблюдательны, то могли заметить, что
после нарушения какого-либо запрета поведение ее резко меняется: она старается
не попадаться вам на глаза, а часто – просто прячется. Поэтому поговорка “Знает
кошка, чье мясо съела” имеет под собой основание и отражает многовековые
наблюдения людей, давно подметивших осознанное поведение животных.
Чувство вины свойственно не только
человеку, но и многим домашним животным (в тех случаях, когда они нарушают
какие-либо известные им запреты). Тем же домашним кошкам очень хорошо знакомы,
например, чувства подхалимства, лицемерия и даже самоуничижения. Выпрашивая подачку,
кошка будет мурлыкать (причем по своей собственной инициативе – вы ее не
гладили, не звали и, может быть, даже отгоняли от стола), тереться об ноги и
пытаться забраться к вам на колени (чтобы быть поближе к вашей тарелке), и это
не смотря на то, что вы будете каждый раз отгонять ее от себя. Более того, она
согласна терпеть несильные шлепки и подзатыльники и вовсе не спешит покинуть
свой наблюдательный пост около вашего стола или вашей тарелки. Словом, она
готова терпеть обиды и неудобства, унижаться и подхалимничать, в надежде
получить лакомый кусочек. Когда же она получит то, что хотела и в достаточном
количестве, ее поведение изменится самым кардинальным образом: все мурлыканья и
заискивания прекращаются, кошка снова становится “гордой и независимой”, с
соответствующим видом отправляется по своим делам и на какое-то время даже
“забывает” свою кличку. В такой ситуации она обычно игнорирует все ваши
призывы, если вы только не предлагаете ей что-нибудь вкусное или приятное для
нее – вы ей пока не нужны. Когда же она проголодается, то ее поведение вновь
сильно изменится и вся история может повториться сначала.
Нередко подобным образом ведут себя и
люди. Когда им что-то очень сильно надо, они тоже способны терпеть, унижаться
или подхалимничать, заверять в своей преданности и дружбе (человеческий
эквивалент кошачьего мурлыканья), и если они не собираются еще раз повторить
свою удавшуюся предыдущую попытку после получения того, что они так жаждали
получить, то часто они тоже “в упор не видят” своего бывшего благодетеля. У
кошек по вполне понятным причинам меркантильные расчеты так далеко не идут и
они без особых “угрызений совести” готовы повторить описанную “игру” несколько
раз в течение дня.
В целом, животные гораздо более
просты и наивны, но очень многие их черты характера имеют определенное сходство
с чертами характера людей. Вероятно поэтому, все баснописцы так охотно
используют и обыгрывают типичные черты характера животных в своих баснях: люди
без труда узнают в таких персонажах самих себя. Что и не удивительно: ведь люди
унаследовали от своих доисторических предков не только разум, но и эмоции,
желания, а значит, и какие-то общие черты в характере. Скорее всего, именно по
этой причине у людей часто встречаются фамилии, образованные от прозвищ, таких как
Волк, Лиса, Конь, Медведь, Боров, Хорек, Рыба, Сокол и т. п. Ведь когда кто-то
первый в роду получил такое прозвище, которое со временем превратилось в
фамилию, то это было не случайно: видимо, было какое-то сходство с тем или иным
животным и далеко не всегда чисто внешнее, но и сходство в чертах характера или
поведении.
С большой долей достоверности можно
считать, что эмоциями и желаниями “заведует” эмоциональное сознание человека, а
мыслями и анализом причинно-следственных связей – интеллект. Но это совсем не
означает, что на эмоциональном уровне сознания у нас нет никаких мыслей. Они
есть и их на этом уровне, вероятно, даже больше чем на уровне интеллектуальном,
но они гораздо более просты по форме и содержанию, кроме того эти мысли в
основном носят конкретный, а не абстрактный характер. Когда человек спокойно
смотрит на окружающие его предметы, он осознает эти предметы и реальный мир
преломляется в его сознании в виде простых или более сложных смысловых образов:
“серый дом”, “новая красная машина”, “плачущий ребенок”, “толстая собака у
дверей магазина” и т. д. и т. п. Если человеку что-то мешает спокойно созерцать
окружающий мир, например, он занят какими-то размышлениями, не связанными с
конкретными предметами, находящимися перед его взором, то, как правило, эти
предметы он и не замечает, хотя и видит. Ситуация вполне типичная: человек
задумался и не замечает того, что происходит рядом с ним. “Не замечает” –
означает, что в этот момент он не осознает этих предметов, т. к. сознание его
было сосредоточено на каких-то внутренних проблемах, желаниях или
воспоминаниях.
Наше сознание бодрствует почти с
самого пробуждения и до ночного отдыха (сна). И только в момент пробуждения или
засыпания в нашем сознании нет законченных мыслей и образов (это какие-то
ускользающие обрывки мыслей и неясные, путанные образы) – но это всего лишь
“технический” момент перехода из режима сна в режим бодрствования или наоборот.
Когда же человек не спит, то его умственная работа[17]
проявляется либо в виде простых, конкретных мыслей и образов (необязательно
зрительных), которые являются отражением и преломлением реального мира в нашем
сознании, либо в виде более сложных образов и смысловых построениях, отражающих
не только конкретные, но и отвлеченные (абстрактные) причинно-следственные
связи, то есть не только те, что очевидны и присутствуют на самом деле, но и
те, что мы домысливаем, достраиваем самостоятельно. 
И хотя трудно провести четкую границу
между тем и другим, но можно условно считать, что первый тип мышления
соответствует эмоциональному уровню сознания и носит в основном
“повествовательный“ характер, второй же тип мышления характерен именно для
интеллектуального уровня сознания и всегда связан с анализом
причинно-следственных связей, как реальных – конкретных или абстрактных, так и
мнимых. Эмоциональному сознанию должен соответствовать и другой тип мышления,
несозерцательный, связанный с конкретными желаниями или поступками, могут здесь
присутствовать и элементы анализа причинно-следственных связей. Например, когда
человек читает книгу и одновременно ест черешню, которую он не глядя берет из
миски – то за процесс еды (взять ягоду, поднести ко рту… косточку положить на
блюдце) отвечает именно эмоциональное сознание (интеллект занят чтением книги –
см. главу “Параллельность в работе уровней сознания”), которое занято
конкретной задачей и конкретным способом ее решения.  
Исключительной особенностью
интеллектуального сознания является построение длинных и сложных умозаключений,
направленных на решение конкретных или абстрактных задач. И хотя известное
выражение “Мысль начинается там, где кончается память” относится к обоим типам
мышления, но наиболее характерно оно именно для интеллектуального сознания,
потому что эмоциональное сознание в значительной мере опирается на прошлый
опыт, стереотипы поведения или готовые решения. Если так можно выразиться, это
упрощенный тип мышления. Интеллект же приходит на помощь во всех случаях, когда
задача или проблема не может быть решена на основе уже известных стереотипов
или алгоритмов.
В качестве иллюстрации можно привести
способ или метод обучения детей математике[18]
в школе. Сначала ребенка учат сложению, используя яблоки или какие-то другие
конкретные и знакомые предметы. Обычно эти предметы представлены в
действительности – их можно потрогать или взять в руки. Когда ребенок поймет,
что одно и одно будет два яблока, то переходят к другим, но тоже конкретным
вещам, например, к еловым шишкам или апельсинам… То есть, используя
конкретные образы яблок или шишек, его учат складывать вовсе не яблоки или
шишки, а вообще любые предметы. Главная цель – в усвоении алгоритма сложения, а
не в запоминании, что одно и одно яблоко, будет два… Далее переходят к
счетным палочкам, и ребенок начинает понимать, что он может складывать яблоки,
шишки или апельсины, заменяя их другими предметами, в данном случае – счетными
палочками: результат сложения все равно будет одним и тем же. Это момент
перехода от конкретного к абстрактному. Затем следует полная замена реальных
объектов счета на их абстрактные понятия – цифры и числа. Усвоение, то есть
понимание алгоритмов или стереотипов сложения – задача именно интеллектуального
сознания.
Но здесь возникает парадокс: для
того, чтобы усвоить тот же алгоритм математической операции сложения, нужно
понять, то есть осознать этот ранее неизвестный алгоритм! А как же можно
осознать то, чего не было в ранее накопленных знаниях? Как минимум, это можно
сделать двумя путями: либо следовать уже известным, подробным и “разжеванным”
инструкциям (на это и направлены любые учебники или уроки с преподавателем),
либо… прийти к тем же выводам вполне самостоятельно и без посторонней помощи
(именно так поступил в свое время первый человек, который научился считать, и
примерно так же поступают люди, которые заняты новыми научными исследованиями).
Но в любом случае, чтобы усвоить какой-то новый алгоритм, требуется лично
решить этим способом новую задачу (именно на это направлены любые сборники
задач, которые обычно имеют и правильные ответы решений для самопроверки).
Поэтому можно сказать, что одно из
назначений интеллекта – это создание собственных, совершенно новых алгоритмов,
стереотипов, а в более широком смысле – вообще новых идей. Вероятно, именно в
этой особенности нашего сознания и мышления заложен источник творчества и
новаторства, способность к генерированию новых идей. Можно также сказать, что
интеллектуальное сознание по своей природе “реформатор”, который постоянно ищет
новые пути и способы решений, а эмоциональное сознание – “консерватор”,
предпочитающий готовые, проверенные и хорошо усвоенные в прошлом стереотипы и
алгоритмы.
Мы не можем “выключить” свое
сознание, не можем “отключить” и мышление: наши мысли обречены метаться с
одного уровня сознания на другой и обратно. Если человека поместить в темную,
звуконепроницаемую комнату, то и в этом случае он не сможет “отключить”
мышление, просто сознание переключится на внутренние ощущения, переживания,
размышления или воспоминания.
Достоверно известно, что йогам
удается путем самовнушения вмешиваться не только в работу эмоционального, но и
глубинного сознания, и даже останавливать на время собственное сердце. Известна
и их исключительная способность отрешаться от внешнего суетного мира и
сосредоточивать все свое сознание внутри себя. Обычно цель таких упражнений –
достижение состояния высшего блаженства или нирваны, то есть состояние полной
внутренней удовлетворенности, самодостаточности и абсолютной отрешенности от
внешнего мира… Что означает достижение такого состояния в соответствии с
настоящей теорией? Это, по-видимому, означает, что путем сложных упражнений и
приемов самовнушения йоги пытаются достичь мнимого состояния удовлетворения
всех внутренних потребностей организма в пище, воде, отдыхе, убежище, сексе и
т.п. 
Реальное удовлетворение таких
потребностей всегда вызывает в глубинном и эмоциональном сознании чувство
удовлетворенности, удовольствия или блаженства. Однако достичь удовлетворения
всех желаний сразу невозможно физически: ни один человек не может одновременно
есть, пить, спать, отдыхать, чувствовать себя в полнейшей безопасности,
заниматься сексом, наслаждаться внешним комфортом и т. д. Но достижение мнимого
удовлетворения всех или по крайней мере части таких потребностей или желаний,
по-видимому, возможно.
Для нашего глубинного (и в какой-то
мере эмоционального) сознания не столь важно, реальны или мнимы эмоции, которые
испытывает человек. Точно так же мнимое удовлетворение потребностей вряд ли
будет чем-то отличаться от удовлетворения реального, соответственно, блаженство
мнимое ничем не будет отличаться в наших внутренних ощущениях от блаженства,
вызванного реальными причинами. Достаточно вспомнить французскую поговорку “Кто
спит – тот обедает”. Каждый имел возможность убедиться в ее справедливости:
во-первых, во сне не чувствуется голод, а во-вторых, удовольствие от обеда,
съеденного во сне, ничем не хуже удовольствия от реального обеда. Скорее даже
наоборот: удовольствие от обеда, съеденного во сне, часто сильнее, ярче или
изысканней. Другое дело, что удовольствия такого рода можно получить только во
сне, а при пробуждении от него в лучшем случае остаются только приятные
воспоминания. Но далеко не всегда все так однозначно: например, наяву, а не во
сне, люди способны получать большое эмоциональное удовлетворение, удовольствие
или блаженство от прослушивания музыкальных записей или просмотра спектакля,
записанного на видеокассету. А ведь это всего лишь копии, то есть по большому
счету, мнимые слуховые или зрительные образы, которые в действительности могли
иметь место много лет тому назад. Однако эти мнимые образы с успехом заменяют
нам любимых певцов и актеров, большие оркестры и небольшие рок-группы. И хотя
тонкие ценители искусства могут не согласится с таким выводом – пока еще нельзя
записать на пленку, например, саму внутреннюю атмосферу театра, его “запах
кулис”, но это всего лишь вопрос техники и времени. Уже сегодня
высококачественные акустические системы способны воспроизводить слуховые образы
такого уровня, что их практически невозможно отличить от оригиналов.
Таковы же по своему происхождению
удовольствия от эротических снов – это мнимые удовольствия от мнимых образов. А
в принципе – и любых других наших мнимых удовольствий, переживаний, волнений
или кошмаров. Главное в таких удовольствиях или кошмарах, чтобы реальность не
разрушала их зыбких образов или чтобы не будили на самом интересном месте.
Видимо поэтому, в стремлении к
достижению нирваны так важно умение отрешаться, “отключаться” от внешнего,
шумного и суетного мира, который всегда стремиться разрушить внутреннюю
призрачную иллюзию. Это своего рода “психический наркотик”, и так же как и
обычные наркотики, он направлен на достижение мнимого блаженства в глубинном
или эмоциональном сознании.
В свое время проводился очень
интересный научный эксперимент с глубинным подсознанием крыс: им вживляли в
участок мозга, отвечающего за сексуальное удовлетворение, очень тонкие
электроды и учили нажимать лапкой на кнопку, подводящую к этим электродам
слабый электрический ток. При замыкании цепи электрический ток стимулировал
центр сексуального удовлетворения, соответственно, крыса испытывала
наслаждение… Это настолько понравилось подопытным крысам, что они только тем
и занимались, что беспрестанно нажимали кнопку. Стремление к удовольствию
оказалось столь велико, что крысы переставали есть, пить, спать и самозабвенно
нажимали на кнопку… Кончалось это тем, что животные довольно быстро погибали
от нервного истощения. Оказалось, что от избытка удовольствия крысы погибают
даже раньше, чем от жажды.
Именно по этой причине (защита от
нервного истощения) в глубинном сознании человека, также как и у всех других
животных, существуют своеобразные “ограничители удовольствия”, которые делают
физически невозможным, например, многочисленные попытки достижения оргазма или
эякуляции в течение ограниченного времени. По той же причине существует
“уровень сытости”, при достижении которого человек не в состоянии больше есть –
он начинает испытывать отвращение к пище, какими бы вкусными или изысканными
блюдами его не соблазняли. По-видимому, то же самое можно сказать и про любые
другие внутренние потребности организма.
Обход тем или иным способом
естественных ограничений, предусмотренных природой, чреват, как было показано
на примере с крысами, самыми тяжелыми последствиями для здоровья и жизни.
Вероятно, именно в этом состоит одна из главных причин быстрого нервного
истощения организма алкоголиков и наркоманов. Здесь же, по-видимому, следует
искать и причину их неуемной тяги к состоянию мнимого удовольствия, которого
они пытаются достичь с помощью алкоголя или наркотиков. Что касается йогов,
которые пытаются достичь состояния нирваны, то достигнув его, они уже вряд ли
“вынырнут” обратно по своей воле из своего мнимого блаженства на поверхность,
то есть в реальный мир. Ведь в достижении нирваны и состоит цель их сложных и
трудных упражнений, само слово “нирвана” переводится на русский язык как
“угасание”, а не как-нибудь иначе.
Если бы наши эмоции полностью
контролировались интеллектуальным сознанием, то мы бы легко подавляли ненужные
или неприятные. Но это далеко не так: эмоциональная сфера во многом независима
от интеллекта, а иногда и вовсе выходит из-под контроля. Например, очень трудно
усилием воли избавиться от навязчивой мелодии, которую мы где-то “подцепили”, а
теперь насвистываем или “проигрываем в голове”. Не смотря на все наши попытки
выбросить ее из головы, она снова и снова появляется, иногда не удается
избавиться от этой напасти в течении часов и даже дней.
7.  ОБРАЗ ЖИЗНИ  И  ЭВОЛЮЦИЯ  СОЗНАНИЯ

Хорошо известная фраза “Бытие
определяет сознание” принадлежит К. Марксу. И хотя он имел в виду общественное,
а не индивидуальное бытие и сознание, тем не менее, такая формулировка хорошо
отражает зависимость между уровнем сознания и образом жизни как отдельных
особей, так и целых видов, семейств и классов животных. Это правило носит
универсальный характер, справедливо оно и по отношению к человеку, как
биологическому виду. Можно эту же мысль сформулировать иначе: изменение образа
жизни ведет к изменению сознания, то есть образ жизни первичен, а сознание –
вторично. Несоответствия между образом жизни и уровнем сознания являются
главной причиной изменения сознания (эволюция, ре-эволюция, деградация).
В естественных условиях процессы
эволюции сознания чрезвычайно замедленны и нередко растягиваются на десятки и
сотни миллионов лет. Но учитывая преемственность в развитии любого
биологического вида, в том числе и человека, гораздо проще проследить такую
зависимость между образом жизни и уровнем сознания, если рассматривать отдельные
виды животных, которые занимают вполне определенное место на общей лестнице
эволюции животного мира. Поэтому для сравнительного анализа можно, например,
выбрать таких типичных представителей как кораллы, мидии, акулы, крокодилы,
лисицы, приматы.
Самыми примитивными животными в такой
цепочке являются кораллы. В своем эволюционном развитии они недалеко ушли от
первых животных организмов – у них нет органов движения, а органы чувств –
крайне несовершенны. Что и находится в полном соответствии с их примитивным
образом жизни: у них нет даже инстинкта самосохранения. Но это представители
животного мира, а не растительного, и какой-то уровень сознания у них есть. Их
уровень сознания так же примитивен, как и их образ жизни: всей их жизнью
управляет чрезвычайно упрощенный аналог глубинного сознания, а само их сознание
сводится к небольшому числу безусловных рефлексов. Кораллы являются типичными
представителями животных, которые действуют по исключительно жесткой “жизненной
программе” (роль части этих программ играют безусловные рефлексы).
Мидии же по сравнению с кораллами
прошли огромный эволюционный путь и в своем развитии ушли далеко вперед. У них
еще довольно примитивные органы чувств, но они уже имеют органы движения, есть
у них и инстинкт самосохранения, без которого легко обходятся кораллы. Но в
целом, это тоже животные, которые руководствуются очень жесткими “жизненными
программами” и сколько-нибудь заметного уровня эмоционального сознания у них
еще нет. Для сравнения: среди этого типа животных – моллюсков – есть отдельные
виды, которые ушли в своем развитии несравненно дальше, например, кальмары и
осьминоги. И те, и другие обладают хорошо развитыми органами чувств и движения,
соответственно они должны иметь и уровень эмоционального сознания.
Акулы являются типичными
представителями животных с заметным уровнем эмоционального сознания, они уже
имеют хорошо развитые органы чувств и движения. В своей жизни они
руководствуются рефлексами и инстинктами (самосохранения, самообеспечения,
размножения), но действуют по достаточно жесткой “жизненной программе”. Акулы
хорошо владеют своим телом и способны рассчитывать сложные траектории движения
(например, при охоте), но тем не менее их образ жизни очень прост, а их набор
стереотипов поведения весьма ограничен и сводится в основном к безусловным
рефлексам. Отсюда их странная – с нашей точки зрения – манера заглатывать
движущиеся, но несъедобные предметы. “Жесткие программы” поведения, которые
мало изменились за истекшие полмиллиарда лет, вынуждают акул охотиться за
жестянками, консервными банками и прочим несъедобным хламом – они принимают их
по ошибке за объекты своей охоты.
Примечателен еще один факт: акулы
нередко нападают на людей, хотя по своей природе и образу жизни люди не
являются и никогда не являлись объектами охоты для акул. Это лишний раз
указывает на то, что они придерживаются жестких “жизненных программ” поведения
и вполне оправдывают свое второе название “безжалостных убийц”, хотя более
точным названием было бы “совершенная машина для убийства”. Элементы разумного
поведения у акул, как и всего надкласса рыб, отсутствуют напрочь. Да и зачем им
разумное поведение, если столь длительный срок своего биологического
существования (как вид) они вполне успешно обходились одними рефлексами? “От
добра добра не ищут” – эта поговорка вполне применима и к многим другим видам
животных, которые на протяжении сотен миллионов и даже миллиардов лет
практически не изменяются и словно застыли в своем эволюционном развитии. Нет
существенных изменений в условиях существования или причин, толкающим к этим
изменениям – нет и заметных изменений в их сознании. Многочисленность тех же
видов акул указывает только на их дифференциацию по отношению к их естественной
пище. В целом, это характерно для абсолютного большинства любых других видов животных.
Крокодилы также являются очень
“древними” видами животных. И хотя биологически они стоят гораздо выше рыб,
уровень их эмоционального сознания ближе к тем же акулам, а не к млекопитающим.
Но прогресс их сознания (по сравнению с рыбами) не вызывает особых сомнений:
освоение такого сложного вида охоты, как охота из засады, освоение нового
жизненного пространства указывает на более сложный образ жизни. Эти крупные и
сильные хищники являются “хозяевами” пресных водоемов, где у них практически
нет врагов. Они великолепно приспособлены к условиям жизни и прочно занимают
свою экологическую нишу. В целом, их образ жизни указывает на то, что к жестким
“жизненным программам” поведения начинают добавляться менее жесткие, то есть
более гибкие “программы”. Например, передвижение по суше много сложнее, чем
передвижение в воде, и требует постоянных и довольно сложных расчетов
траекторий таких передвижений, согласованного движения всех конечностей, умения
обходить или преодолевать препятствия на пути…
Любопытен и тот факт, что многие виды
млекопитающих являются[19]
их естественными объектами охоты, хотя по уровню развития сознания млекопитающие
стоят гораздо выше, чем крокодилы: особенности образа жизни этих рептилий во
многом способствуют такой охоте. Крокодилы “не стесняются” нападать и на людей
и, по-видимому, они не видят особой разницы между человеком и, например,
антилопой. Что, видимо, является следствием применения слишком жестких
“жизненных программ” и отсутствием даже ничтожных элементов разумного
поведения. Сравните: даже такие сильные и опасные хищники, как волки, медведи
или тигры никогда без крайней необходимости не нападают на людей, более того –
стараются держаться от нас как можно дальше. В основе такой стратегии поведения
хищных млекопитающих, несомненно, их жизненный опыт, который, вероятно, уже
закреплен в какой-то своей части на уровне наследственных знаний. Ведь человек
является для них очень легкой добычей (у человека нет острых клыков, когтей или
рогов, физически он заметно слабее, чем средних размеров волк, не говоря уже о
медведях или тиграх). Однако этот жизненный опыт подсказывает, что человек
является самым опасным видом животных и даже случайная встреча или соседство с
ним таит в себе смертельную опасность. 
В плане развития сознания крокодилы
являются довольно типичным звеном между животными с жесткими “жизненными
программами” и животными, использующие в своей жизни не только жесткие и гибкие
“программы”, но и элементы разумного поведения, основанных на их личном
жизненном опыте. То есть – между рыбами и млекопитающими[20].
Лисицы являются типичными
представителями хищных млекопитающих, образ жизни которых несравненно сложнее,
чем образ жизни рептилий, а тем более – рыб. Соответственно, они обладают
великолепно развитым уровнем эмоционального сознания, а в своей повседневной
жизни широко используют накопленный опыт. В своей жизни они весьма успешно
применяют анализ конкретных причинно-следственных связей, нередко на очень
высоком уровне, чем удивляют людей. Например, в естественных условиях обитания
они охотятся на мелких грызунов, птиц, зайцев… – у них широк перечень
объектов охоты и, соответственно, способов такой охоты. Чтобы добыть полевую
мышь, лисы обычно раскапывают их ходы или норы, при охоте на птиц они действуют
иначе – из засады, великолепно используя рельеф местности для маскировки или
незаметно подкрадываясь почти вплотную… Но кто “научил” лисиц охотиться на
домашнюю птицу, устраивая подкопы под птичники? Это в полной мере результат
работы их сознания: у них “хватило ума” перенести один способ охоты
(раскапывание мышиных ходов) на совсем другой вид добычи – кур, уток или гусей
(в естественных условиях лисы охотятся на птиц, но ведь не способом же
подкопа?!). И вовсе не случайно в народном фольклоре лисицы считаются очень
умными или хитрыми животными. 
Или такой пример: лисы ухитряются
охотиться даже на ежей, которых другие хищники обходят стороной из-за их острых
колючек. Способ охоты весьма оригинален: лиса аккуратно скатывает свернувшегося
в шар ежа в воду – если вода есть поблизости – и как только еж развернется из
шара, чтобы не захлебнуться и не утонуть, изобретательная хищница хватает его
зубами за незащищенный колючками живот… До такого способа охоты нужно, что
называется, додуматься! В этом плане любопытно сравнить поведение лисиц и
несомненных чемпионов по уровню сознания в своем семействе – домашних крыс. Эти
изобретательные грызуны подчас применяют еще более изощренные и даже
“экзотические” способы добывания пропитания. Например, они способны
перетаскивать куриные яйца в свои норы целиком, хотя, казалось бы, они не
смогут этого сделать физически: они не могут удержать крупное яйцо в своей
пасти… Однако они нашли выход из затруднительного положения: одна крыса
обхватывает яйцо лапами и прижимает к себе, а вторая тащит ее за хвост в нору!
Или такой “экзотический” способ добывания растительного масла из открытой
бутылки: крыса опускает в бутылку свой длинный хвост – если, конечно, есть
подходящая, близко расположенная площадка на уровне высоты бутылки – потом
вытаскивает его, облизывает и повторяет всю “технологию” сначала, пока не
насытится или не сможет доставать хвостом до уровня масла. Совершенно очевидно,
что никаким рефлексами или инстинктами такое поведение объяснить нельзя: даже
человеку с его мощным интеллектом требуется время, чтобы изобрести такие
оригинальные и сложные, если не сказать остроумные, способы добывания
пропитания.
Поймать лисицу в капкан – дело очень
сложное: они осторожны и очень умело обходят расставленные западни. Можно
сказать, что не только люди хорошо изучили повадки лис, но и сами лисы, в свою
очередь, хорошо знают повадки людей и весь арсенал средств, применяемый против
них. Любопытен и такой момент: лисицы и волки нередко живут на одной территории
(биологически они очень близкие родственники и относятся к одному и тому же
семейству псовых) и охотятся на одних и тех же животных – например, зайцев –
однако образы жизни у них существенно различаются. Если “волка ноги кормят”, то
лису, по-видимому, больше “кормит голова”. Возможно, это связано с тем, что
лисы сильно уступают волкам физически – они заметно меньше по размерам и
слабее, и, видимо, сама жизнь заставила их применять более изощренные и сложные
виды охоты (по сравнению с волками). Кроме того лисицы никогда не сбиваются в
стаи для охоты, предпочитая охотиться в одиночку или со своим постоянным
партнером[21].
Стратегия и тактика поведения лисиц в гораздо большей степени основаны именно
на успешном использовании личного приобретенного опыта, и, несомненно – лисы
самые хитрые и изобретательные хищники лесов и степей России.
Очень высокое положение в иерархии
животного мира занимают приматы. Их уровень сознания наиболее близок человеку,
и именно они были нашими древними биологическим предками. Именно у них мы
“позаимствовали” не только общее строение организма, но и в полной мере
“унаследовали” их сознание. Первые прототипы людей были, конечно, гораздо ближе
к приматам “и телом и душой”, но и сегодня это родство бесспорно и очевидно.
Гораздо более удивительно другое: человек ушел в развитии своего сознания очень
далеко по сравнению с самыми смышлеными приматами и на это ему потребовалось
всего несколько миллионов лет – по биологическим меркам это чрезвычайно
короткий срок! Ведь по большому счету нас и их разделяют всего порядка 100.000
поколений, но как велика разница между нами и ними!
Приматы, одни из очень немногих
млекопитающих, которые способны в естественных условиях обитания использовать
какие-либо подручные предметы для решения своих жизненных проблем, связанных, в
основном, с добыванием пищи. Например, шимпанзе с помощью веток иногда достают
апельсины, плавающие недалеко от берега (обезьяны не умеют плавать и боятся
воды). Способны они построить и небольшую “пирамиду” из пустых коробок, чтобы
дотянуться до заветного банана… 
Использование каких-либо орудий
(веток, палок, камней, коробок…) является очень важным и ключевым моментом,
позволяющим понять эволюционный путь развития самого человека. Именно
применение первых орудий труда было той важнейшей причиной, которая неизмеримо
ускорила процесс развития сознания и привело в конечном итоге к появлению
нового вида млекопитающих – “хомо сапиенс” или человека разумного. И хотя в
самом феномене возникновения человека как нового вида есть много непонятных и
загадочных моментов[22],
однако тот факт, что кто-то из приматов были нашими далекими биологическими предками,
сомнений не вызывает. Спорить с этим очевидным и общим фактом в “эволюционной
биографии” приматов и людей – бесполезная трата времени и сил.
Вопрос далеко не праздный: почему
современные нам человекообразные обезьяны так и остались обезьянами, не
поднявшись в своем развитии даже до уровня вымершего пару миллионов лет назад
вида homo habilis (“человека умелого”)? На этот вопрос пока нельзя дать точного
ответа. Но все же можно предположить, что первые полуобезьяны, начав менять
свой образ жизни – а случилось это несколько миллионов лет назад – стали
фактически не столько расширять свою экологическую нишу, сколько менять ее. Но
тем самым в конечном итоге они оставили свою прежнюю нишу своим менее
изобретательным и, соответственно, более “консервативным” соседям – приматам,
которые и продолжают монопольно занимать ее до сегодняшнего дня. Другими
словами, все остальные человекообразные обезьяны не последовали сомнительному и
рискованному примеру наших далеких биологических предков и предпочли столь
радикальным переменам свой традиционный образ жизни. Что явилось реальной
причиной или причинами для изменения нашими доисторическими предками своего
традиционного образа жизни – остается открытым вопросом. Строение же тела
доисторических наших предков указывает на то, что они оставили деревья и начали
вести наземный образ жизни. Сыграл свою важную роль в этом длительном и
триумфальном процессе и способ передвижения древних полуобезьян – передние
конечности им были нужны не только для передвижения, как это делают приматы и
сегодня, но и для более важных вещей. Отсюда вертикальная, а не горизонтальная
ориентация тела: человек стал двуногим не из тщеславия, а из необходимости
развивать свои передние (верхние) конечности как наиболее важную часть тела,
если, конечно, не считать головы.
Здесь возникает любопытная аналогия с
возникновением другого господствующего класса животных – класса птиц. В свое
время некоторые рептилии “пожертвовали” своими передними конечностями, взамен
получили крылья, абсолютное господство в воздухе (современные птицы являются
далекими потомками вымерших много миллионов лет назад летающих рептилий) и
почти неограниченные возможности для своего развития и распространения.
Человекообразные же обезьяны, “пожертвовав” своими передними конечностями в
конечном итоге получили руки, как наиболее универсальный “исполнительный орган
на все случаи жизни”, и абсолютное господство на суше. И только очень немногие
из млекопитающих (летучие мыши, белки-летяги…) смогли занять свою
экологическую нишу в воздушной среде обитания, где и до сегодняшнего дня почти
безраздельно господствуют птицы, если, конечно, не считать многочисленных видов
летающих насекомых. 
Но на этом сходство кончается: если
птицы получили свое господствующее положение в природе, благодаря своей
исключительной возможности летать, то люди получили свое господство на суше
благодаря своей уникальной возможности к анализу причинно-следственных связей,
то есть возможности думать. И в отличии от птиц, которые, возможно, подошли к
пределу своих возможностей в плане совершенствования формы тела, техники полета
или новых возможностей в добывании пищи  – на это указывают многие “отступники”
этого класса: пингвины, страусы, которые утратили способность к полету, и в
какой-то степени водоплавающие виды птиц, то человек, как биологический вид,
пока не сталкивается с какими-то естественными ограничениями в развитии своего
сознания. Возможно, что именно исключительное положение птиц в живой природе,
то, что они оказались вне конкуренции по отношению к прочим, “ходячим,
ползающим или плавающим видам” и замедлило развитие их сознания, оказав им тем
самым медвежью услугу. Известно ведь: “От добра добра не ищут”. Видимо, эта
поговорка применима не только к людям…
Возвращаясь к вопросу о происхождении
и становлении вида homo sapiens, его образу жизни и эволюции его сознания,
следует отметить, что миллионы лет назад, безусловно, существовали какие-то
важные объективные причины, повлиявшие на становление нового вида, и о которых
мы просто ничего не знаем. Одна из таких возможных причин – изменение рациона
питания и постепенный переход на высококалорийную пищу. Плотоядные животные
имеют гораздо больше свободного времени, остающегося от поисков пропитания.
Сравните образ жизни лисиц или волков с образом жизни оленей, лосей или зайцев:
травоядные с утра до ночи заняты практически беспрерывным процессом еды и
заметно уступают в развитии своего сознания хищным животным своего же класса.
Хотя и здесь есть исключения из правил. Например, лошади и слоны формально
являются травоядными, однако одной травой или листьями они не питаются: овес в
рационе лошадей занимает видное место, по энергетической ценности он вполне
сопоставим с рожью или пшеницей, слоны же предпочитают поедать овощи и фрукты.
То же самое можно сказать и о человеке – даже самые убежденные вегетарианцы не
могут питаться травой или листьями: желудок человека просто не способен
усваивать такую пищу.
Особого внимания заслуживают такие
представители млекопитающих, как серые и черные крысы, которые вслед за
человеком расселились по всей земле. Человек никогда не стремился приручить
этих грызунов – в отличии от нутрий или ондатр. Более того, вся история
существования человека – это практически никогда не прекращающаяся “война на
истребление” этих видов крыс, как крайне нежелательных нахлебников и опасных
соседей (они являются переносчиками многих инфекционных заболеваний). Пожалуй,
нет такого способа или средства уничтожения, которого люди не испытали бы на
этих грызунах: от хитроумных крысоловок и всевозможных ядов до радиоактивного
поражения[23].
Крысы всегда жили рядом с человеком,
поэтому их вполне можно считать домашними животными. Эта беспрецедентная война
с грызунами является рекордной в истории человечества – она уже длится не менее
миллиона (!) лет и крысы ее пока не проигрывают. Эта же затяжная война наложила
неизгладимый отпечаток на сознание самих крыс – это необычайно хитрые и сообразительные
твари, которые в своем развитии очень далеко ушли от своих близких
родственников, обычных домашних мышей.
Если такие животные, проживающие
рядом с человеком, как собаки или лошади достигли очень высокого уровня
развития своего сознания благодаря человеку, то крысы – вопреки желанию людей.
К слову сказать, домашние крысы являются также чемпионами по выживанию в самых
сложных, вредных и опасных условиях. Нет более живучих созданий – по крайней
мере среди млекопитающих – и этому редкому качеству они снова “обязаны”
человеку.
Возвращаясь к рассмотренной цепочке
типичных представителей животного мира, нетрудно заметить зависимость уровня
сознания животных от их образа жизни: чем сложнее образ жизни, тем лучше
развито сознание. Из этого следует достаточно очевидный вывод: уровень сознания
находится в прямой зависимости от образа жизни. Но это не единственный вывод. Можно
сделать и другой: изменение образа жизни влечет за собой изменение уровня
сознания. Возможно, этот второй вывод не столь очевиден, однако его не трудно
обосновать, пользуясь “методом от противного”: если бы уровень сознания не
зависел от образа жизни и изменений этого образа жизни, то представители с
высокоразвитым сознанием встречались бы среди животных, ведущих простой и даже
примитивный образ жизни, либо наоборот – мозг животных стоящих на высших
ступенях эволюции отличался бы гораздо более простой внутренней организацией и
не был бы архисложным, чрезвычайно “запутанным” и самым таинственным органом в
организме животных. Однако ни одно, ни другое не подтверждается научными или
обыденными наблюдениями. 
И второй момент: все вышеприведенные
в этой главе примеры были рассмотрены в статичном положении, а не в динамике
развития – это было сделано для простоты и наглядности изложения основной идеи.
Динамика же развития сознания в том и состоит, что не существует в природе
каких-либо раз и навсегда определенных, “закосневших”, застывших в своем
развитии уровней сознания, точно также как не существуют в природе абсолютно
неизменяемых видов животных. Даже те же кораллы, который, казалось бы, застыли
в своем эволюционном развитии на миллиарды лет, в действительности, пусть
чрезвычайно медленно, но изменяются. И наглядное тому подтверждение –
многочисленность видов этих животных, которые в чем-то друг от друга отличны.
То же можно сказать и о сознании животных: от поколения к поколению уровень
сознания и, следовательно, сложность его организации, неуловимо, но меняется.
Сознанию млекопитающих предшествовало сознание рептилий, сознанию рептилий – сознание
земноводных, а им в свою очередь – сознание рыб и так далее. Но так как не
всегда можно провести четкую границу между классами, семействами и тем более
видами животных – всегда находятся виды, занимающих какое-то пограничное,
промежуточное или спорное положение в сложной иерархии животного мира и,
соответственно, в нашей классификации этого мира – точно так же нельзя провести
и четкой, раз и навсегда обозначенной границы между уровнями сознания тех или
других видов. 
“Все течет, все изменяется” – этот
классический афоризм как нельзя лучше отражает всю сложность эволюционных процессов
в живой Природе. Можно сказать и иначе: все, что не изменяется, обречено на
вымирание. (Сравните с высказыванием В. Г. Белинского: “Что не развивается, то
не живет, а что не живет, то умирает…”) Таковы жесткие “правила” самой
Природы и подтверждений этому несть числа: количество ранее существовавших, но
вымерших по каким-то причинам видов, значительно превосходит количество ныне
“здравствующих” видов животных.
В связи с этим любопытно, взглянуть
на положение многих видов животных, которые практически не меняются сотни и
тысячи миллионов лет и словно застыли в своем эволюционном развитии. Однако в
действительности ситуация не столь проста, как кажется, более того – она парадоксальна.
С одной стороны, животные, казалось бы, почти не изменяются, а с другой – более
высокоорганизованные виды животных произошли именно от своих примитивных
прототипов. Причем и те, и другие обычно представлены в наличии видами,
отрядами, классами, типами… Здесь можно усмотреть некоторую аналогию и с
происхождением самого человека: люди произошли от человекообразных обезьян,
однако оба результата эволюции представлены в действительности – и сами люди, и
их биологические предки, приматы.
Образ жизни первичен по отношению к
сознанию и определяет его, но и здесь не все просто и однозначно. Можно
заметить и обратную, хотя и не столь сильную зависимость, по крайней мере – в
отношении млекопитающих: развитость сознания оказывает влияние на образ жизни и
особенно хорошо видна эта обратная связь на ранних стадиях становления
сознания. Детеныши млекопитающих (как и человека) в раннем детстве ведут намного
более простой образ жизни, в первые дни и недели заняты исключительно едой и
сном. Но в процессе формирования и становления их сознания это обратное влияние
заметно уменьшается и становится намного слабее, чем прямая зависимость
сознания от образа жизни. 
В целом, не вызывает сомнений
основная, глубинная причина эволюции животного мира – противоречие между
изменяющимися условиями существования и реальными возможностями самих животных
организмов, которые перестают в полной мере соответствовать этим нарастающим
изменениям. Внешне это может проявляться в виде естественного отбора: не вполне
соответствующие таким изменениям особи, чаще гибнут и реже оставляют потомство.
Хотя следует признать, что сам “механизм” естественного отбора во многом
зависит от случайных внешних факторов и случайных изменений в самом организме,
в том числе и от мутаций, которые могут способствовать выживанию либо нет.
Способов разрешения такого рода конфликтов может быть два: либо сокращение
популяции вида и сохранение за собой только части былого жизненного
пространства (ареала), где нет еще явно выраженных противоречий между внутренними
потребностями и внешними возможностями, либо своевременное и постепенное
устранение этого назревающего противоречия путем лучшей приспособленности к
изменяющимся условиям обитания. Во втором случае изменяющиеся виды животных
способны сохранить прежнее или захватить новое жизненное пространство, которое
им уступают другие, более “консервативные” виды. Но возможен “захват” и
совершенно новых, ранее недоступных для обитания жизненных пространств, как,
например, произошло при освоении суши и воздушного пространства древними
рептилиями. Платой за такую “экспансию” является значительные изменения в
строении организма и отход от устоявшихся “традиций”, то есть,  образа жизни.
Объективно такие приспособления к новым условиям жизни выражаются сначала в
количественных, а затем и в качественных изменениях самих организмов животных,
что, естественно, отражается и на их сознании, как функции управления все
усложняющимися системами самообеспечения, самосохранения или размножения.
При таком подходе становится
понятным, почему те же кораллы сохранились до сегодняшнего дня в практически
“первозданном” виде, а не исчезли, дав начало многим типам или классам других
животных. Также становится понятным, почему в разное время различные классы или
типы животных занимали доминирующее, господствующее положение в течении
какого-то времени. В основе такой “экспансии” лежат качественные изменения
самих этих животных, и какое-то время – иногда довольно значительное – им никто
не препятствует “захвату и эксплуатации” новых жизненных пространств
(территорий). Однако рано или поздно, но появляются сдерживающие такое
господствующее положение факторы, которые будут направлены на ограничение
такого “монопольного” положения и “передел сфер влияния”, то есть, жизненного
пространства между большим количеством видов животных. Эти факторы могут
проявляться в виде нарастающих противоречий с другими типами, классами или
видами животных, которые тоже обитают на этой “территории”, либо аналогичные
противоречия возникают внутри одного класса, семейства или даже вида. Сравните:
среди млекопитающих есть и травоядные, и хищные животные, которые ограничивают
взаимную “экспансию” и регулируют таким способом собственные популяции, хотя и
сами млекопитающие являются естественной добычей для других классов животных,
например, птиц, рыб или рептилий. А среди бурых медведей нередко случаются
“территориальные конфликты”, которые заканчиваются летальным исходом для одного
из претендентов на охотничьи угодья.
Другими словами, глобальная
экологическая система, в которую входят Царство растений и Царство животных,
связана между собой астрономическим количеством прямых и обратных связей между
всеми ее частями и в конечном итоге эта тотальная взаимозависимость является
одним из главных факторов, который регулирует, ограничивает и стабилизирует
рост популяций всех видов животных. Обычно находится общий баланс интересов по
принципу “и волки сыты, и овцы целы”. Если бы, к примеру, все стали хищниками,
то чем бы они питались? Или, если бы травоядные за одну неделю съели всю траву,
то что бы они ели на следующей неделе?
Заканчивая обзор эволюции сознания,
следует отметить, что человек не оказывает заметного влияния на сам процесс
эволюции сознания абсолютного большинства видов животных, за исключением
домашних, где такое влияние очевидно и существенно. Поэтому уровень сознания,
например, дельфинов или приматов является собственной заслугой и следствием их
образа жизни – в этом отношении они нам ничем не обязаны. Те же дельфины
заслуживают особого и пристального внимания. Каково их положение на общей
лестнице эволюции сознания? Мы не знаем… Но вряд ли они в этом отношении
уступают приматам, скорее – наоборот. И причина тому их образ жизни, который,
видимо, сложнее, чем у человекообразных обезьян. Некоторые особенности их
поведения также указывают на это, словно они задались целью “докричаться” до
людей и сообщить нам, что дельфины тоже являются разумными существами на этой
планете… Например, они исключительно дружелюбны по отношению к людям и
никогда не нападают на нас. Более того, известно огромное количество случаев,
когда дельфины спасали людям жизнь, в том числе раненым и не умеющим плавать.
Все это указывает на явные признаки разумного поведения, и уровень их сознания,
по-видимому, очень высок. Но пока все их самоотверженные и отчаянные попытки
воспринимаются людьми, как “крик вопиющего в пустыне”. Мы никого не хотим и не
будем слушать, кроме самих себя… А ведь в некоторых отношениях людям впору
брать с дельфинов пример: нет ни одного (!) подтверждения тому, что дельфины
нападают на людей, а вот люди, не смотря на всю их разумность, дельфинов
уничтожают или держат их в неволе, в “дельфинариях” с протухшей водой, на
потеху публике…
Положение, которое занимают дельфины
в водной стихии, столь же уникально, как и положение человека на суше: ни они,
ни мы практически не имеем опасных естественных врагов (если не считать, что
человек является врагом всему живому, в том числе и самому себе). Следуя одному
из основных тезисов настоящей теории – образ жизни определяет сознание – можно
с большой долей уверенности предполагать, что в некоторых областях знания
дельфины ушли дальше людей. Например, “эпоха великих географических открытий”,
была у дельфинов как минимум несколько миллионов лет назад, а не несколько
веков, как у людей. И причина тому – их образ жизни, для которого знание точной
топографии (правильнее – точных очертаний береговых линий) является жизненно
необходимым. И тот факт, что Земля круглая, а не плоская, им было известно
задолго до наших открытий…
В умении ориентироваться в открытом
море и узких проливах, а также рассчитывать точные маршруты движения, дельфины
не уступают людям и сегодня, хотя они легко обходятся без морских карт, компаса
или навигационных спутников… Во многом люди и дельфины – антиподы: они пошли
по пути естественной эволюции сознания, не используя в своей жизни орудия
труда, люди же сделали главную ставку именно на всевозможные орудия труда и в
конечном итоге пошли по пути технического, а не биологического прогресса.
Любопытно взглянуть с этой точки зрения
и на цели, которые ставит перед собой человечество: достижение все большего
объема материальных благ (еда, одежда, жилища, транспортные средства…),
сглаживание глубоких противоречий с Природой (экологические проблемы), решение
хотя бы в отдаленной перспективе социальных и гуманитарных проблем (войны,
голод, нищета, болезни, государственные границы) и т. д. и т. п. Как это ни
парадоксально, но само направление развития человечества и порождает все эти и
многие другие проблемы – это и есть та цена, которую приходится платить за
пользование материальными благами и прочими достижениями технического и
культурного прогресса. Хуже того, сам образ жизни людей сориентирован не на
получение необходимого и достаточного для нормальной и достойной жизни, а на
искусственно создаваемый и всеми силами поддерживаемый стереотип массового
сознания людей, направленный на безграничное (!) потребление материальных и
прочих благ по принципу: “один холодильник – хорошо, а два новых – лучше!” Весь
“жизненный процесс” на Земле практически безотходен, если не считать “отходами”
каменный уголь, нефть или известняк, которые накапливались миллиарды (!) лет, а
не десятилетия. При этом все эти “отходы” естественного, органического
происхождения и уж во всяком случае без заметного количества радиоактивных
изотопов, канцерогенных и токсичных веществ. Количество же отходов от
деятельности человека растет в геометрической прогрессии, причем 99% этого
мусора – следствие установки на массовое производство и массовое потребление
разовых по своей сути вещей: от пластиковых стаканчиков и бумажных подгузников
до мебели и автомобилей, которые тоже нужно менять как можно чаще.
…Дельфины, так же как и люди,
животные общественные, но в их мире нет государств, социального неравенства,
опустошительных войн и многих других бед и зол, которые обычны для нашего мира.
Они живут в полной гармонии с природой и ведут очень здоровый образ жизни
(насколько возможно вести такой здоровый образ жизни в океане, превращенным
людьми в помойку), а судя по их жизнерадостности, они, вероятно, вполне
довольны своей жизнью. Чего никак нельзя сказать о людях, во всяком случае – об
абсолютном большинстве из нас.
Самая последняя “развилка”
магистральных направлений эволюции животного мира непосредственно связана с
происхождением человека как биологического вида. Следствием такого пути
развития сознания явилось появление homo sapiens или “человека разумного”. И
если на двух предыдущих “развилках” (появление класса млекопитающих и
возвращение их части в водную стихию) животные, сделавшие такой выбор были в
явном меньшинстве (млекопитающих всего около 4000 видов), то человек, сделав
свой выбор остался в гордом одиночестве. Эволюция сознания человека оказалась
неразрывно связана с техническим прогрессом. Кроме человека никто больше “не
рискнул” идти этим путем: все остальные классы, отряды, семейства и виды
животных предпочли развиваться в своем традиционным и естественном направлении
без противоречий с Природой, без технических, социальных и прочих революций.
8.  СТАНОВЛЕНИЕ  СОЗНАНИЯ  ЧЕЛОВЕКА

Эмоциональное сознание человека
гораздо старше интеллектуального. И если люди предвзято отказывают другим
млекопитающим даже в ничтожной крупице разумности, то ведь никто не спорит, что
животным знакомы чувства и желания, и что они в своей жизни руководствуются не
только рефлексами и инстинктами, но и этими своими желаниями и чувствами? Пусть
их чувства в 10 или 100 раз проще и примитивнее подобных эмоций человека, но
ведь они есть? Спорить с этим очевидным и общим фактом в “биографии” человека и
любого другого млекопитающего – достаточно бесперспективное занятие. Нелишне
напомнить некоторым не в меру гордым и тщеславным “хомо сапиенсам”, что именно
эмоциональным сознанием в основном руководствуется и сам человек – абсолютное
большинство наших осмысленных решений мы принимаем именно на этом, а не на
интеллектуальном уровне.
Доля же решений, принимаемых на
высшем уровне сознания, вряд ли превышает 10% даже у людей, занятых
исключительно умственной или творческой работой[24].
У людей же занятых обычной деятельностью эта доля будет и того скромнее. Если
все поступки человека условно разделить на три группы (безусловное поведение –
уровень глубинного сознания; осмысленное поведение – уровень эмоционального
сознания; интеллектуальное поведение – уровень интеллектуального сознания), то
человек явно тяготеет именно к эмоциональному типу поведения. Интеллектуального
сознания у животных[25]
в нашем понимании нет: в своей жизни они руководствуются с одной стороны
рефлексами и инстинктами, а с другой – собственным опытом и эмоциональным
сознанием. Причем влияние глубинного сознания на их поведение очень велико, в
отличии от человека, который во многом утратил способность доверять своим
рефлексам или инстинктам. Но достаточно характерен и тот факт, что человек,
оказавшись в непривычных для него “диких или первобытных условиях обитания” (в
непроходимом лесу, в пустыне, на необитаемом острове), быстро начинает
“перестраивать” свое сознание и в гораздо большей степени начинает доверять
своим древним инстинктам. По этой же причине у него заметно обостряется
восприятие окружающего мира, активизируется и улучшается работа органов чувств.
Другими словами, даже сравнительно
кратковременное изменение образа жизни, например, несколько месяцев, оказывает
заметное влияние на сознание человека, центр тяжести его приоритетных интересов
сдвигается к той части эмоционального сознание, которая граничит с глубинным
подсознанием (сфера рефлексов и инстинктов). По этой причине стереотипы
поведения человека становятся ближе к стереотипам поведения животных. Если же
человек вынужден пребывать в таком состоянии годы, то он заметно дичает, а
многие его повадки становятся похожи на повадки окружающих его диких животных. 
Нечто похожее можно наблюдать у кошек
или собак, которые по каким-то причинам оказались лишены заботы и
покровительства со стороны человека, и которые сами вынуждены заботиться о
своем пропитании. Они быстро утрачивают свои прежние стереотипы поведения
(которые заменяются новыми и, как правило, более простыми), дичают и уже во
втором, третьем поколении мало чем отличаются от своих изначально диких
собратьев. Например, стаи одичавших собак ведут себя примерно так же, как и
волки, и что примечательно, иногда такие одичавшие собаки прибиваются к волчьим
стаям, где их принимают на правах рядового члена сообщества. Для сравнения:
домашних собак волки считают своими врагами[26]
и законной добычей. Вероятно, не последнюю роль в этом играют различия в
сознании между теми и другими, хотя биологически они очень близки и не утратили
способности скрещиваться между собой.
В примерах с одичавшими кошками и
собаками нетрудно заметить процессы ре-эволюции сознания, то есть упрощение
поведения и как следствие – упрощение сознания, вызванного изменением образа
жизни. Образ жизни неразрывно связан с сознанием и любое значительное изменение
этого образа жизни оказывает влияние на сознание, с той лишь разницей, что
ре-эволюция, деградация сознания идет значительно быстрее, чем обратный процесс.
Для людей процессы деградации
сознания носят еще более яркий и очевидный характер, для этого вполне
достаточно проследить историю жизни любого безнадежного алкоголика или
наркомана. По мере того, как сокращается мир интересов и желаний таких людей,
упрощается и их сознание, количество стереотипов поведения быстро уменьшается,
но роль оставшихся чрезмерно возрастает. Еще более характерен процесс упрощения
их речи, в котором как в зеркале отражается уровень их сознания – в конце
своего “падения” они легко обходятся всего несколькими десятками (!) слов. С
построением сложных предложений у них явные проблемы и весьма типично для них
употребление очень коротких, простых и часто незаконченных по смыслу фраз. По
этой же причине (из-за ре-эволюции или деградации сознания) в их речи
присутствует значительная доля ругательств и междометий, которыми они пытаются
выразить все свои убогие и примитивные мысли или желания.
Любопытно, но из-за резкого
ограничения употребляемого словарного запаса, роль недостающих слов начинают
играть те же ругательства и междометия, которые приобретают многозначность и
универсальность. Но так как по форме эти части речи практически неизменяемы, то
необходимую смысловую нагрузку начинают нести вспомогательные средства языка:
интонации, контекст употребления, а также жесты. Ругательства и междометия
являются очень устойчивыми стереотипами речевого поведения, причем скорее всего
именно эмоционального, а не интеллектуального уровня сознания. Достаточно
вспомнить, что те же ругательства при соответствующих обстоятельствах даже у
вполне воспитанных и нормальных людей вырываются как бы сами собой, а часто и
вопреки желанию. Еще более любопытен другой нюанс вышеприведенного примера:
использование таких вспомогательных – с нашей точки зрения – средств языка как
интонаций, междометий и особенно жестов, было очень характерно для наших очень
далеких предков, когда они только еще осваивали устную членораздельную речь[27].
По мере своего “падения” алкоголики и
наркоманы все более утрачивают именно человеческое начало и все более
скатываются на уровень животных. В последней стадии деградации сознания этих
людей уже ничего не интересует в этом мире (кроме алкоголя и наркотиков), не
интересует их и их собственная судьба. Такое поведение человека идет вразрез с
основными инстинктами и в первую очередь – с инстинктом самосохранения, потому
что такая “стратегия” несет в себе реальную угрозу не только здоровью, но и
самой жизни. Это показывает, что процессы деградации сознания зашли очень далеко
и затронули не только интеллектуальную и эмоциональную сферы, но и сферу
рефлексов и инстинктов, то есть глубинное сознание человека. Только разрушением
собственного сознания, видимо, и можно объяснить такое безразличие к своей
собственной судьбе.
Вероятно, правы те, кто считает
алкоголизм и наркоманию болезнями, а не просто пагубными страстями – процесс
разрушения сознания носит явно патологический характер. И хотя очень часто те
же алкоголики заканчивают свое бренное существование с диагнозом “цирроз печени”,
однако главная и глубинная причина их смерти в разрушении собственного
сознания.
Фазы развития человеческого плода в
утробе матери всего за 40 недель проходят все основные этапы истории эволюции
человека: сначала человеческий эмбрион своими очертаниями напоминает рыбу,
затем – земноводное, пресмыкающееся животное, потом принимает черты, общие для
млекопитающих, затем – обезьян, и наконец – принимает облик человека. Не менее
любопытная картина происходит и с сознанием ребенка, точнее – с развитием и
становлением его сознания.
Когда ребенок появляется на свет, то
он в своей жизни руководствуется исключительно безусловными рефлексами
(например, сосательным рефлексом), то есть – своим глубинным подсознанием. Первые
дни своей жизни он занят только едой и сном. Но проходит не так много времени и
ребенок начинает познавать мир, он осваивается со своими органами чувств и
движения, у него начинает активно формироваться эмоциональное сознание. В
возрасте всего лишь нескольких недель он  начинает руководствоваться не только
безусловными, но уже и условными рефлексами (например, на время кормления), а
это показатель эмоционального сознания. К концу своего первого года жизни
ребенок начинает ходить, произносить звуки, он уже понимает некоторые слова,
отличает лицо матери от лиц других людей. Теперь он руководствуется не только
условными и безусловными рефлексами, но и своими желаниями, причем с каждым
прожитым днем центр тяжести переносится из области рефлексов в область желаний
и эмоций. 
Для этого возраста характерно
поведение, которое можно легко свести к желаниям и эмоциям. Все, что попадает в
поле зрения и досягаемости ребенка, он хочет немедленно получить в руки. Если в
такой просьбе ему отказывают, то обычно следует типичная эмоциональная реакция
– плач или крик, вплоть до того, что ребенок начинает заходиться в крике,
выражая таким способом свой протест взрослым, которые игнорируют его желания. И
хотя в этом возрасте многие дети уже могут произносить некоторые слова, однако
большинство своих желаний или нежеланий они еще предпочитают выражать не
словами, а именно своими эмоциями, которые можно “перевести“ на обычный язык
как “хочу!”, “дай!” (игрушку, котенка, конфету…), “не хочу!”, “не буду!”
(есть кашу, спать, мыться…). 
Примерно к двум годам начинает формироваться
интеллектуальное сознание – наступает время активного познания мира. Именно с
этим периодом в жизни каждого ребенка связанны бесчисленные вопросы “почему?”,
“для чего?”, “зачем?” и именно с этого момента интеллектуальная составляющая
сознания становится все заметнее. К шести или семи годам у ребенка уже вполне
сформированы все уровни сознания: глубинное, эмоциональное, интеллектуальное.
Наступает время серьезной учебы и ребенок отправляется в школу. Другими
словами, на самых первых этапах своей жизни человек руководствуется своим
глубинным сознанием, затем также – и эмоциональным, и только со временем
начинает формироваться интеллектуальный уровень сознания.
…Можно ли точно установить день,
когда ребенок начинает что-то понимать? Вряд ли… Процесс осознания самого
себя и окружающего мира начинается с первым вдохом воздуха при рождении и
продолжается всю жизнь. Но здесь есть одно “но”… Некоторые функции организма
начинают работать задолго до рождения, еще в утробе матери – например, система
кровообращения. А если учесть, что “программы построения и развития” всего
организма будущего человека заложены всего лишь в двух изначальных клетках
(женской яйцеклетке и мужском сперматозоиде), то следует признать, что в самом
общем смысле сознание человека, первоначально как способ управления
генетическими и биохимическими процессами, начинается не с момента рождения, а
именно с момента зачатия новой жизни. Другими словами, великая тайна зарождения
жизни неразрывно связана с тайнами сознания, и одно без другого просто не
существует в Природе! Жизнь –  это сознание, а сознание – это жизнь. 
Здесь возникает явная и крайне
любопытная аналогия с религиозными легендами о происхождении человека.
Сравните: “И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдохнул в лице его
дыхание жизни, и стал человек душою живою” (Бытие, 2:7). В этой древней
библейской истории четко прослеживаются два главных момента: тело человека (его
плоть) и душа живая (его дух) – и только при воссоединении тела и души
становится возможна земная жизнь. Понятие “душа”, как в религиозном, так и в
общечеловеческом смысле, чрезвычайно сложное, трудно уловимое, противоречивое и
многообразное понятие, точно так же как и понятие “сознание человека”. Но
трудно не заметить поразительного сходства между ними. По большому счету можно
не только предполагать, но и утверждать, что душа и сознание, если не одно и то
же, то очень близкие между собой понятия. Сознание или душа и есть та
“божественная составляющая” земного существования человека, которая “вдыхает”
жизнь в бренное тело, и без которой тело снова превращается в прах.
Любопытен еще один момент из той же
библейской истории: во многих местах Писания (Бытие. 1:20, 21, 24) речь идет о
живой душе других животных: пресмыкающихся, птиц, скотов, гадов и зверей. То
есть, Священное писание, а значит, и религии, признающие это Писание, признают
наличие души у животных, в отличии от науки, которая не признает за животными
ни права на душу, ни права на сознание. Подобных ситуаций в истории науки было
немало, достаточно вспомнить легендарную Трою, которая в конечном итоге
оказалась вовсе не вымыслом и мифом…
Возвращаясь к теме становления
сознания человека, следует отметить, что человек учится всю свою жизнь: после
окончания школы и университета он продолжает накапливать профессиональный и
житейский опыт, а также переосмысливать свои прежние знания. На активное
изучение себя и мира человек тратит треть своей жизни, но и оставшиеся две
трети он все равно чему-то учится, хотя и не столь активно, как в детстве, юности
и молодости.
Очень похожие процессы можно
наблюдать и у животных. Любой появившийся на свет котенок или щенок с самого
первого дня начинает познавать себя и окружающий мир и точно так же они
руководствуются сначала одними безусловными рефлексами, а потом – и
эмоциональным сознанием. Они так же учатся ползать, затем ходить и только
значительно позднее наступает для них более серьезный этап в обучении – то, что
мы считаем их детскими играми. Однако на самом деле это похоже на игру только
внешне – в действительности это их “средняя школа”, где они получают все
основные знания о будущей взрослой жизни. Но и после взросления кошкам или собакам
требуется не один год, чтобы научиться избегать ошибок и опасных ситуаций. У
них свои жизненные проблемы, и учатся они их решать так же как и люди,
накапливая и используя свой собственный опыт.
В основе сознания человека лежит
самый глубинный его уровень, отвечающий за физиологию организма. Вследствие
усложнения условий существования, развития органов движения и чувств, постепенно
сформировался эмоциональный уровень осознания окружающего мира. В основе этого
уровня сознания не только условные рефлексы и желания, но и чувства, навыки и,
вообще, приобретенный опыт. Сегодня, как и миллион лет назад, люди в своей
повседневной жизни используют именно этот сложнейший “механизм” осознания мира,
именно на этом уровне принимается большинство “команд на исполнение”, и именно
на эмоциональном уровне мы в основном и воспринимаем все многообразие
окружающего нас мира.
Интеллектуальное сознание выглядит на
фоне эмоционального как “надстройка”, сильно уступающая и по возрасту, и по
объему. Но это чрезвычайно важная часть нашего сознания, которая начала
формироваться в результате применения первых орудий труда. И именно применение
этих искусственных по своей природе орудий труда, защиты или нападения дало
такой мощный толчок к развитию интеллекта, который до того действительно
эпохального события вряд ли чем отличался от “интеллекта” тогдашних или
сегодняшних человекообразных обезьян. В конечном итоге именно труд по
приспособлению таких искусственных орудий к собственным нуждам и сделал из
обезьяны человека. Вывод не нов, но он представляется вполне
справедливым. 
9.  ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ  ВЕРХНИХ  УРОВНЕЙ 
СОЗНАНИЯ

То, что сознание человека было
условно разделено на три уровня – это не столь большая “ересь” и, в общем-то,
обычный и традиционный прием. Гораздо более спорными могут показаться выводы и
предположения о разумности млекопитающих, а также о наличии сознания, в той или
иной степени его развития, у всех животных без исключения, как неотъемлемой
части и обязательного условия их существования. Однако эти моменты в
эволюционном развитии животного мира являются ключевыми – они являются теми
недостающими звеньями, которые увязывают в общую цельную картину разрозненные
кусочки мозаики и позволяют объяснить и обосновать происхождение разума у
человека. В этом отношении попытки объяснить сознание человека через его
мышление, а мышление – через сознание, являются бесперспективными, если не
безнадежными, т.к. нельзя объяснить одно неизвестное через другое[28].
Но именно такие определения и дает современная наука, попросту игнорируя тот вполне
очевидный факт, что феномен сознания человека не возник да и не мог возникнуть
“на пустом месте”. 
“Из ничего – ничто” – этот отлично
известный еще с Античности тезис, кратко, но чрезвычайно емко сформулированный
в виде афоризма, носит категоричный, универсальный и всеобщий характер. Поэтому
его с полным правом можно считать самым общим, фундаментальным законом Природы,
по крайней мере два других известных фундаментальных закона Природы (о
сохранении материи в виде вещества и в виде энергии) являются, как это не
удивительно, только частными случаями (!) знаменитого античного тезиса, автором
которого является Тит Лукреций Кар, римский поэт и философ-материалист (1 в. до
н.э.). Следуя этому знаменитому тезису, настоящая теория строится не на пустом
месте, а имеет в своем основании реальные факты и гениальные по своей простоте
идеи выдающихся ученых и мыслителей далекого и не очень далекого прошлого.
Одним из краеугольных камней в
основании настоящей работы являются основные идеи, вытекающие из известного трактата
Ч. Дарвина “О происхождении видов путем естественного отбора…” (1869 г.).
Другим таким же краеугольным камнем является удивительная по своей глубине и
проницательности мысль нашего знаменитого соотечественника И. М. Сеченова: “Все
акты сознательной и бессознательной жизни по способу происхождения суть
рефлексы” (1863 г.). Все это в дополнение к тезису Лукреция и принятыми без
доказательств предпосылками и являются фундаментом настоящей теории. Именно с
этих позиций становится ясным, что рефлексы не менее важны для сознания, чем
эмоции или мысли, и отделить одно от другого или третьего можно только чисто
умозрительно и условно. По этой же причине в соответствии с настоящей теорией в
эмоциональный тип или уровень сознания оказались включены не только собственно
эмоции, желания, и накопленный жизненный опыт, но, с одной стороны – условные
рефлексы, а с другой – простые мысли. Другими словами, эмоциональное сознание
не только граничит с глубинным и интеллектуальным уровнями сознания, но и
частично “перекрывает”, дублирует их.
Вероятно, можно и как-то иначе
“поделить” сознание либо поделить его на иное число уровней. Но в любом случае
не удастся четко и однозначно разграничить между собой все составляющие нашего
сознания и разложить их по отдельным полочкам по той простой причине, что
нельзя реально разделить мозг на какие-то участки, зоны или уровни – такое
деление всегда будет чисто умозрительным и условным. Вряд ли такие допущения
имеют принципиальный характер, гораздо важнее другое: такое искусственное
разделение позволяет дать ответы на многие вопросы, связанные с нашим
сознанием.
Эмоциональный уровень сознания
“отвечает” за условные рефлексы, эмоции, желания, накопленный опыт, “простые
мысли” и связан, с одной стороны, с глубинным сознанием, а с другой – с
интеллектом. Ввиду его “географического положения” это наиболее сложная и
развитая часть нашего сознания с огромным количеством прямых и косвенных
связей. Именно этот уровень сознания разгружает наш интеллект от рутинной
работы и берет на себя оперативное управление нашими действиями при условии,
что навыки этих действий (стереотипы решений или поведения) хорошо усвоены и
закреплены на практике. Не будь у нас такой способности, мы и к 20-ти годам
своей жизни вряд ли бы научились правильно ходить, во всяком случае травм и
переломов, связанных с “интеллектуальным способом” управления собственными
ногами, было бы в десятки, если не в сотни раз, больше. Управлять ногами таким
способом примерно то же самое, что управлять самолетом, руководствуясь только инструкцией
по пилотированию, которая попала к вам в руки уже во время полета.
В том, что эмоциональное сознание
способно брать на себя огромную, если не сказать львиную долю общей работы
сознания, убедится не трудно, причем убедится на своем собственном опыте.
Попробуйте, например, перевести с любого иностранного языка, которого вы не
знаете, с помощью словаря и грамматики всего лишь несколько строчек и вы
увидите, что затраты времени на такой перевод будут огромны, качество же вашего
перевода, если вам все же удастся сделать его, будет в лучшем случае весьма
посредственным – в нем будет масса ошибок и неточностей. Если же вы попытаетесь
таким же способом сделать обратный перевод, то есть с русского на иностранный
язык, то результат будет и вовсе удручающим из-за еще большего количества
ошибок. И в том, и в другом случае это результат работы вашего
интеллектуального сознания, оставшегося без помощи вашего же эмоционального
сознания. И не смотря на уникальные способности интеллекта к анализу, без
помощи подсознания человек становится крайне беспомощным.
Именно этим моментом можно объяснить
такой феномен: человек знает и помнит несколько тысяч иностранных слов, знает
основные грамматические правила, но ни понимать устную речь, ни тем более
говорить на этом языке он не может! И это при том, что на бытовом уровне люди
легко обходятся гораздо меньшим количеством слов[29].
Аналогичный феномен возникает при
работе человека на пишущей машинке или компьютере: запомнить расположение
нескольких десятков клавиш на клавиатуре можно за несколько часов или даже
быстрее, но никому еще не удалось за это же время научится быстро и
профессионально, то есть без ошибок, набирать текст. Без помощи эмоционального
сознания любой человек обречен тыкать в клавиши одним или двумя пальцами и
искать взглядом “потерявшуюся” клавишу с нужной буквой. Профессиональные же
наборщики текстов легко и очень быстро выполняют такую работу, причем используют
“слепой метод” и, соответственно, все десять пальцев. Это результат применения
устойчивого стереотипа эмоционального сознания, закрепленного сотнями и
тысячами часов специальных упражнений и подтвержденного повседневной
практической работой.
Приведенные примеры показывают как
велика роль эмоционального сознания в нашей жизни. Приблизительно такая же
ситуация возникает и с нашим родным языком – основной объем по пониманию
(осмыслению) устной или письменной речи выполняет эмоциональное сознание. Именно
оно выполняет гигантский объем рутинной работы: анализирует устную или
письменную форму слов и его составляющих элементов, устанавливает их смысловой
эквивалент, находит необходимые причинно-следственные связи между отдельными
смысловыми значениями этих слов и вслед за этим дает или пытается дать
смысловой эквивалент части фразы или даже всей фразы целиком, если такая фраза
проста и стереотипна… Если же такой анализ оказывается не под силу
эмоциональному сознанию, то оно передает эстафету интеллекту. Другими словами,
основная задача эмоционального сознания состоит в распознавании и укрупнении
смысловых образов речи до размеров отдельных фрагментов фразы или размера всей
фразы целиком, если она проста и стереотипна (то есть доступна анализу на
уровне эмоционального сознания). 
Сравните: мы очень легко и обычно без
всякого напряжения понимаем устную речь, правильнее – смысловой эквивалент этой
речи. То есть, в отличии от речи на иностранном языке, который мы, к примеру,
понимаем, но с большим трудом, родную речь мы понимаем легко и без всякого
“перевода”. Каждое услышанное нами слово практически мгновенно превращается в
его смысловое значение или образ: слово “улица” означает для нас улицу, слово
“автобус” – автобус, а слово “ключ” – ключ от квартиры, слесарный инструмент
или родник, в зависимости от общего контекста употребления. Но чтобы понять
любое отдельное слово, его сначала нужно идентифицировать, то есть – опознать.
А чтобы понять целую фразу, нужно кроме идентификации входящих в нее слов,
провести и анализ причинных зависимостей между этими словами, то есть
определить подлежащее, сказуемое, дополнения, обстоятельства места или времени
и так далее. Это достаточно сложная задача для нашего сознания, но мы справляемся
с ней легко, просто, быстро и, как правило, без особого напряжения нашего
интеллекта. И возможно это только потому, что львиную долю такой рутинной
работы берет на себя подсознание, то есть – наше эмоциональное сознание.
Возьмем для примера очень простую
фразу: “Мама мыла раму”. Если ребенку требуется немало времени, чтобы прочесть
по слогам такое простенькое предложение и понять его, то взрослый человек
понимает такую фразу “с лёта”, не напрягаясь и не задумываясь над отдельными
членами этого предложения и обусловленными связями между ними – настолько она
проста для понимания. Видимо, интеллект не сильно себя утруждает анализом столь
простых фраз – такая рутинная работа вполне по силам эмоциональному сознанию.
Такие простые построения хорошо отработаны и усвоены – это стереотип простого
предложения, поэтому и углубленного или сложного анализа на уровне интеллекта в
данном случае не требуется. Но замените в этой хрестоматийной фразе всего одну
букву (“Мама мыла рану.”) и ситуация сразу изменится. Вы либо не
заметите “опечатки” и воспользуетесь очень устойчивым стереотипом, который
“намертво” отпечатался в сознании со времен чтения школьного букваря, либо
сразу “споткнетесь” на букве “н”. Какую еще рану? Как, вообще, можно
мыть рану?! То есть, вмешается ваш интеллект и ответит на эти вопросы: либо это
просто опечатка, если по контексту это не может быть связано с раной, либо речь
действительно идет о ране, а не о раме. Но и в том, и другом случае вы
остановитесь на этой простой фразе, пока ваш интеллект будет решать эту
неожиданную проблему.
Каждому знакома типичная ситуация: вы
не поняли совсем или частично смысла только что прочитанной фразы. Как вы
поступаете в таком случае? Вы возвращаетесь к началу, внимательно и более
медленно читаете эту фразу снова – в этот момент анализом кроме эмоционального
сознания занят и ваш интеллект, он заметно более медлителен, чем подсознание.
Если же и эта попытка не помогла вам понять смысл туманной, путанной или
слишком сложной фразы, то интеллект переходит к подробному и тщательному
анализу причинно-следственных связей всех членов предложения. В соответствии с
результатом такого подробного, а нередко и неоднократного анализа вполне может
вернуться к уже прочитанным абзацам, страницам и даже предыдущим главам в
надежде найти там какие-то важные моменты или детали, на которые вы не обратили
должного внимания первоначально, и которые теперь не дают вам возможности
понять в полном объеме трудное место в книге. При этом заметьте, что даже при
самом тщательном анализе интеллект как правило не дублирует свою часть работы внутренними
вопросами типа: “В каком падеже, числе, грамматическом роде, временной форме
или залоге употреблено то или иное слово?” Он по-прежнему работает “в одной
упряжке с эмоциональным сознанием” и по-прежнему доверяет ему эту рутинную
работу, сам же в это время преимущественно занят анализом причинно-следственных
связей на более высоком уровне, например, на уровне всей сложно построенной
фразы, целого абзаца или контекста прочитанной главы.
 Всем, кому приходилось готовиться к
сложным экзаменам в школе или в Вузе, неоднократно приходилось сталкиваться с
подобными ситуациями и, соответственно, возвращаться в середину или начало
учебника или конспекта лекций при непонимании каких-то трудных мест. Иногда
приходится использовать для этой же цели несколько учебников разных авторов или
какие-то дополнительные материалы. По своей сути это достаточно устойчивый
стереотип или прием интеллектуального сознания, направленный на устранение
каких-либо возникших пробелов в понимании.
Иногда слишком доверительное, если не
сказать “панибратское” отношение интеллекта к собственному эмоциональному
сознанию приводит к занятным казусам в понимании даже очень простых вещей и
тогда явно начинает проявляться так называемая “инерция мышления”. Эта инерция
мышления как раз и заключается в следовании готовым стереотипам понимания или
решения, которые нам услужливо подсказывает наше эмоциональное сознание.
Образно говоря, это своего рода медвежья услуга. Существует немало специально
подобранных, искусно сформулированных и обычно очень простых по своей сути и
форме вопросов или задач, на которые люди, как правило, дают неправильные или
абсурдные ответы. Попробуйте в течении пяти секунд (в данном случае это
обязательное условие, сильно затрудняющее участие интеллекта в решении задачи)
ответить, например, на такой вопрос: “Будут ли ночному сторожу платить пенсию,
если он умрет днем?”[30]
Однако не следует думать, что при
чтении книги, где нам все ясно и понятно, интеллект не участвует в такой
работе. Он участвует, как было сказано выше, но на своем, более высоком уровне.
Большая часть словосочетаний, устойчивых оборотов и типов построения фраз,
особенно простых, нам отлично знакома – подобное мы уже встречали тысячи раз, а
многие места давно стали расхожими и общеупотребительными шаблонами. То есть, у
нас хорошо отработаны и усвоены стереотипы понимания таких мест, приемов или
построений, поэтому и становится возможна работа нашего подсознания. (Навыки
чтения или понимания принципиально ничем не отличаются от любых других навыков,
например, поведения или движения – главное, чтобы они были хорошо усвоены и
закреплены на уровне эмоционального сознания).
Почему дети, когда учатся читать,
читают так медленно? Потому, что у них нет достаточных навыков чтения (они еще
только нарабатывают и закрепляют эти необходимые навыки) и подавляющую часть
работы по анализу слов и их связей между собой им приходится делать на уровне
интеллекта. Другими словами, им приходится каждый раз проводить не только
анализ всей фразы в целом, но и каждого слова в отдельности. Кроме того и сам
их интеллект еще не развит и находится в стадии становления. Взрослые же люди
обычно избавлены от такой рутинной и утомительной работы на уровне интеллектуального
сознания, потому что такая работа идет на уровне подсознания. По этой же
причине дети, не имеющие достаточных навыков беглого чтения, не любят читать
сами, а просят об этом взрослых – сам процесс чтения для них слишком утомителен
и они теряют интерес к нему из-за чисто “технических трудностей”.
Для ребенка, начинающего читать или
писать на своем родном языке, такая работа мало чем отличается от изучения
иностранного языка взрослыми людьми – только “переводит” он с письменной формы
в устную или наоборот. У него возникают точно такие же проблемы с запоминанием
формы написания слов, грамматических правил и многочисленных исключений из них.
Но у него есть огромное преимущество – устную речь он хорошо усвоил еще в
раннем детстве, кроме того, думает он на том же родном языке, что и изучает. В
возрасте трех или четырех лет ребенок бегло и довольно правильно говорит на
родном языке, а учитывая неразвитость в этом возрасте его интеллектуального
сознания, можно вполне резонно предполагать, что основной объем по усвоению
устной речи (словарный запас, грамматические правила[31],
стереотипы построения фраз, их понимания и так далее) выполняет именно
эмоциональное сознание. Причем усваивает он родной язык преимущественно в
реальном разговорном темпе, а не в замедленном, как это делается при обучении
чтению по слогам.
Эмоциональное сознание много быстрее,
чем интеллектуальное и со своей частью работы справляется не только легко
(обычно мы даже не замечаем такой работы), но и быстро. Мы достаточно легко
воспринимаем на слух даже очень высокий темп речи и возможно это благодаря
тому, что наше эмоциональное сознание успевает делать “синхронный перевод” слов
в их смысловые образы. Для сравнения: читать в таком быстром темпе мы не можем,
либо не полностью улавливаем смысл прочитанного. И вот почему: нам мешают
устойчивые навыки чтения, то есть фактически добавляется еще один “синхронный
перевод”. Сначала мы “переводим” письменную речь в устную (учили-то нас в школе
читать вслух и по слогам – это очень устойчивый навык чтения!), а только потом
– устную “параллельную речь” в смысловые образы. Многие люди до преклонных лет
сохраняют подсознательную привычку шевелить губами, когда читают не вслух –
настолько силен и устойчив стереотип “параллельного перевода”, приобретенный
еще в детстве. 
Но и те люди, которые не шевелят при
чтении губами, тем не менее, такой “параллельный перевод” делают: любую фразу
которую мы читаем, мы все равно “озвучиваем” в своем сознании. Прислушайтесь к
вашим собственным ощущениям и к “голосу за кадром” и вы поймете, что это ваш собственный
голос, приглушенный по громкости почти до нуля. В этом нетрудно убедится, если
сравнить интонации внутреннего и вашего обычного голоса, когда вы читаете вслух
– они совпадают вплоть до таких досадных мелочей, как неправильные ударения и
ошибки в некоторых словах (сугубо индивидуальные нюансы, присущие каждому
человеку). Можно, конечно, имитировать вслух или про себя интонации и манеру
чтения другого человека – например, чтение монолога в исполнении
профессионального актера – но обычно мы себе такой задачи не ставим. Люди же,
владеющие приемами скорочтения, не дублируют письменную речь устной либо
подавляют мешающий стереотип, поэтому исключают из “технологии чтения” лишнее
звено и сразу “переводят” письменную форму речи в смысловую. В этом состоит и
секрет, и трудность усвоения метода скорочтения.
Любопытно и другое наблюдение.
Задумывались ли вы, как именно мы воспринимаем устную речь? Если у собеседника
нет особых проблем с дикцией или косноязычностью, а говорите вы на одном и том
же языке (диалекте, жаргоне, сленге), то и понимаете вы его без какого-либо
видимого напряжения, как нечто само собой разумеющееся. Если он говорит, что
“видел вчера в небе радугу”, то нам не требуется переводить все произнесенные
им слова в их смысловую форму. То есть, мы сразу понимаем смысл этих слов: этот
смысловой перевод отдельных слов выполняет именно наше эмоциональное сознание.
Интеллект же обычно не вмешивается в такую рутинную работу и занят своей
задачей: укрупняет осмысленные подсознанием отдельные смысловые образы и
фрагменты до уровня всей фразы, находит причинные зависимости с предыдущей или
следующей фразой, подвергает сомнению высказывания вашего собеседника (“Вчера
весь день была пасмурная погода, может он видел радугу позавчера?”) и т. п. Но
если он говорит ту же фразу, например, по-английски, а вы владеете этим языком
слабо и понимаете с трудом, то картина резко меняется. Теперь вы вынуждены
делать смысловые переводы английских слов в их русские эквиваленты, причем не
столько на уровне подсознания, сколько на уровне интеллекта. Восприятие такой
речи резко замедляется, а от былой комфортности не остается и следа: вы
напряженно и внимательно слушаете каждое слово, а само такое общение дается с
заметным трудом.
Тем, кому приходилось изучать
иностранный язык, могли заметить и такой характерный момент: некоторые простые
и часто встречающиеся слова или стереотипные выражения со временем начинают
восприниматься без всякого перевода (например: good morning, I love you, go
home, bye-bye…) Это, по-видимому, означает, что эстафета по смысловому
переводу этих слов перешла к эмоциональному сознанию, и между верхними уровнями
сознания началось перераспределение “служебных обязанностей”. Со временем
количество таких слов и выражений, которые воспринимаются “без перевода” может
достичь сотен и тысяч единиц, и преодолев какой-то рубеж, вы сможете довольно
сносно понимать простую разговорную речь, с той лишь разницей, что не владея
языком в полной мере, вы не сможете улавливать тонкости, нюансы живого языка
или многочисленные смысловые оттенки, основанные, например, на игре слов.
Когда мы заняты интеллектуальной
работой, нам явно мешает доносящаяся до нас речь других людей или песня,
которую транслируют по радио. Собственно мешает не сама песня, а ее слова:
эмоциональное сознание услужливо “переводит” для нас эти слова в их смысловые
эквиваленты, хотя мы не хотим слышать слов, которые отвлекают нас от работы.
Это, судя по всему, означает, что эмоциональное сознание “работает в
автоматическом режиме”, во всяком случае “подавить” с помощью интеллекта такие
нежелательные, можно даже сказать “паразитные переводы”[32]
крайне трудно, а часто и невозможно. По этой причине человек, занятый какой-либо
сложной, интеллектуальной работой, старается делать это в тишине, иначе он
начинает допускать в своей работе ошибки. Очень характерно, но если песня на
иностранном языке, которого мы не понимаем, то это нам особенно не мешает, а
песня воспринимается как инструментальное произведение, где одну из музыкальных
партий ведет голос (эмоциональное сознание не может “перевести” иностранные
слова в их смысловую форму, поэтому “молчит” и не мешает интеллекту). Когда же,
наоборот, мы заняты обыденной и неинтеллектуальной работой, например, делаем
уборку в комнате, то обычно стараемся это делать под музыку: включаем
магнитофон или напеваем, насвистываем какую-нибудь мелодию. Возможно, такой
стереотип поведения связан с неосознанным стремлением “загрузить” свой интеллект
чем-нибудь, если не полезным, то хотя бы приятным, чтобы он “не скучал,
оставшись без работы”.
Такова общая схема взаимодействия
верхних уровней сознания в словесно-логической сфере, но практически то же
самое можно наблюдать и в других сферах совместной работы этих уровней
сознания.
Чем отличается опытный водитель от
новичка? Тем, что у него не забита голова проблемами типа: когда нажимать на
педали или насколько нужно повернуть руль. Навыки вождения автомобиля у него
хорошо отработаны и доведены до автоматизма, поэтому его интеллектуальное
сознание не перегружено мелочами и рутинными задачами, успевает следить за
обстановкой на дороге и сосредоточено на главном – маршруте движения. Новичок
же теряется даже в простых ситуациях, он пытается решать все проблемы, возникающие
при движении, именно на интеллектуальном уровне сознания, и в первую очередь
из-за отсутствия устойчивых навыков вождения. Поэтому и не справляется с таким
количеством задач, многие из которых требуют быстрых и одновременных решений.
Ему не хватает времени, реакция его запаздывает, а внимание рассеивается по
мелочам – но с опытом это проходит.
Из этого следует важный вывод:
эмоциональное сознание, беря на себя рутинную работу, руководствуется не только
приобретенными навыками и знаниями, оно занято и довольно сложной работой по
осмыслению постоянно меняющейся внешней ситуации. Но работа этого уровня
сознания не просчитывает ситуацию дальше, чем на один-два хода вперед, и тем не
менее этого оказывается вполне достаточно, чтобы разгрузить интеллектуальный
уровень сознания. Именно по этой причине опытный водитель во время движения
может делать несколько дел сразу: слушать радио, курить, разговаривать с
пассажиром… (Сравните с этим собственные впечатления, когда вы сдавали
экзамен по вождению автомобиля. Определенно, вам тогда было не до музыки и
разговоров – не забыть бы включить указатель поворота, не прозевать знак или
красный свет светофора…) Со стороны создается впечатление, что опытный
водитель совершенно не думает об управлении автомобилем и только время от
времени посматривает на дорогу…
Во многом это наблюдение справедливо:
большую часть дорожных забот берет на себя эмоциональный уровень сознания,
своего рода “универсальный автопилот”. И именно на этом уровне решаются
огромное количество простеньких задачек, которые однако требуют быстрого
анализа и быстрого решения: когда и насколько повернуть руль, когда перейти на
другую передачу, притормозить перед пешеходным переходом, а заметив впереди
красный свет светофора, перейти на нейтраль и начать плавное торможение и т. д.
и т. п. При достаточном опыте вождения все это происходит как бы само собой и
без заметного участия интеллекта. Но за всем этим стоит гигантский объем работы
эмоционального сознания и тысячи часов практики. Интеллект же только время от
времени вмешивается в процесс управления автомобилем и, например, напоминает,
что скоро будет нужный левый поворот, следовательно, нужно заблаговременно
занять левую полосу движения, или что асфальт мокрый – нужно снизить скорость и
тому подобное. То есть интеллект вмешивается не в сам процесс управления
автомобилем – когда и что нажимать, крутить или переключать – а отдает в
основном общие директивы, и в первую очередь эти директивы касаются маршрута
движения и общей ситуации на дороге.
Практика ДТП подтверждает, что
опытные водители (речь идет о трезвых) гораздо реже виновны в происшествиях и
авариях на дорогах, чем новички, которые, как уже было сказано, надеются не
столько на свои навыки вождения, сколько на свой интеллект. То, что опытные
водители реже оказываются в опасных ситуациях именно по причине того, что они
лучше управляют автомобилем – верно. Но это не вся правда. Есть и другая:
интеллектуальное сознание опытного водителя легко просчитывает развитие
дорожных ситуаций на несколько ходов вперед – вот этот долгосрочный анализ
(прогнозирование) причинно-следственных связей и помогает ему принять
заблаговременные меры безопасности. Он старается сам не создавать опасных
ситуаций и уж тем более не стремиться попадать в опасные и аварийные ситуации,
создаваемые кем-либо еще. Его обычная стратегия – избегать таких потенциально
опасных ситуаций, причем еще в самом начале их возникновения, когда есть и
время и выбор (возможность отстать, перейти в другой ряд, пропустить “лихача”
вперед и, вообще, держаться от “шизиков” и новичков подальше). 
Наше эмоциональное сознание, часто
берущее на себя функции “автопилота” иногда оказывает нам и медвежьи услуги.
Применительно к примеру с управлением автомобилем, нередко возникает ситуация,
когда двигаясь по хорошо “наезженному” маршруту, вы проскакиваете нужный
поворот или съезд. Виноват в этом ваш “универсальный автопилот”, который не
получил вовремя указаний от интеллекта и “прокатил” вас по хорошо знакомому и
отработанному маршруту, которым вы обычно или часто пользовались.
Или такой, “пеший пример” на ту же
самую тему. Вы идете по хорошо знакомой вам дороге, например, домой, но сильно
заняты какими-то своими  проблемами, переживаниями или мыслями. Словом, сильно
о чем-то задумались… Ноги сами вас приведут к нужной двери, а ведь вы даже не
помните, какой именно дорогой вы шли и кого встречали на своем пути. Как такое
возможно? Это результат работы вашего эмоционального сознания – весь путь или
какую-то его часть вы проделали на “автопилоте”. Дорога отлично знакома,
непредвиденных или сложных ситуаций на вашем пути не было, поэтому
эмоциональный уровень сознания и не обращался за разъяснениями к интеллекту, не
мешал вашим раздумьям и сам справился с поставленной задачей.[33]
Но более любопытно в вышеприведенном
примере не то, что вы благополучно добрались до своего дома, не налетев на
столб или не свалившись в канаву, а то, что множество мелких задач на движение
– куда опустить правую или левую ногу, когда повернуть и насколько именно, с
какой стороны обойти препятствие или помеху и т. д. и т. п. – ваше
эмоциональное сознание решило вполне самостоятельно. А такое осмысленное
поведение невозможно без оперативного анализа конкретных условий задач и
принятия конкретных, своевременных решений. Способность эмоционального уровня
сознания к анализу сильно ограничена по сравнению с возможностями интеллекта,
но нередко “интеллектуальных способностей” подсознания бывает вполне
достаточно, если для решения таких задач уже есть готовые стереотипы, которые
неоднократно применялись ранее. Для сравнения: любое млекопитающее легко решает
аналогичную задачу (движение по знакомому маршруту), точно так же используя
устойчивые стереотипы движения, поведения или ориентирования. Любопытно, но те
же домашние кошки или собаки имеют свои, излюбленные маршруты движения,
которые, если ничего им не мешает или не отвлекает, повторяют с удивительным постоянством.
Другой пример. Вы поднимаетесь по
лестнице к себе домой, при этом вы можете думать о чем угодно, но не будете
задумываться, когда поднимать ту или другую ногу и куда их ставить – эту
рутинную работу выполняет ваше эмоциональное сознание. Но вот вы заметили на
ступеньке бумажник – ситуация кардинально меняется и контроль за движением
переходит к интеллектуальному сознанию. (Иногда этот момент перехода контроля
настолько заметен, что человек как бы запинается, а его рука или нога замирает
на середине движения.) До тех пор, пока ничего необычного не происходило,
эмоциональное сознание не обращалось за помощью к интеллекту и переставляло
ваши руки-ноги по хорошо отработанной схеме. После перехода общего контроля к
интеллекту ситуация будет проанализирована на самом верхнем уровне сознания,
оттуда же начнут поступать возможные решения:
1. Просто поднять бумажник (мотив
любопытство);
2. Поднять, чтобы… (целый список
мотивов);
3. Не поднимать (мотив – опасение
розыгрыша) и т. п.
Допустим, вы приняли к исполнению
вариант № 1 и подняли бумажник. (Внутри оказалось немного денег и фото
человека, который вам незнаком.) Вы снова продолжаете подниматься по лестнице в
режиме “автопилота”, интеллект же ваш занят размышлениями по поводу неожиданной
находки. То есть снова контроль за движением перешел к подсознанию, и если
больше сюрпризов на вашем пути не будет, то в том же режиме вы доберетесь до
своей квартиры, отопрете ее, затем закроете за собой дверь и бросите ключи на
полочку… 
Интеллекта у млекопитающих в нашем
понимании нет, но эмоциональное сознание у них развито очень хорошо, легко
различимы и многочисленные стереотипы поведения или движения. В этом нетрудно
убедиться, наблюдая за обычной собакой, кошкой или лошадью. Как они едят, ходят
или бегают. Стереотипы ходьбы или бега у них не менее устойчивы, чем у
человека. То же можно сказать и о диких животных – волках, оленях или сурках, а
также о животных других классов: рептилиях, земноводных, рыбах…
О чем думают собаки, кошки, слоны[34]
или обезьяны сказать трудно, но какие-то простенькие и незатейливые мысли у них
должны быть, и скорее всего, они сводятся к еде, прогулке, игре, отдыху…
Другими словами, они думают о том, что имеет непосредственное отношение к их
образу жизни и к их желаниям. Слов у них нет, однако многие конкретные
смысловые образы им не только доступны, но и необходимы в их жизни. Например,
такие смысловые образы или понятия как “пища”, “убежище”, “враг”, “опасность”,
“отдых” и многие другие, имеющие непосредственное отношение к их образу жизни,
им известны не хуже, чем нам. Если кому-то такой вывод кажется малоубедительным
или необоснованным, то нелишне будет напомнить, что те же собаки хорошо
понимают не только эмоции или настроение людей, и в первую очередь – своих
владельцев, но понимают и некоторые наши слова. За каждым же словом, как уже
было сказано, стоит его смысловой образ. Отсюда вытекает резонный вопрос: как
могут такие животные понимать наши отдельные слова, если мы отказываем им в
способности понимать собственные желания, эмоции или стремления? Крайне
маловероятно, что такую сложную для их сознания работу можно свести всего лишь
к условным рефлексам – это очень неубедительная версия. Нет пока никаких
сомнений в том, что они понимают собственные желания и именно по этой причине
они способны подняться и до понимания наших отдельных слов. Способны они и к
простому анализу конкретных причинно-следственных связей (в том случае, если
это имеет непосредственное отношение к их эмоциям, желаниям, стремлениям,
рефлексам или инстинктам). 
Например, вы вернулись домой, где вас
встречает голодная кошка, и принесли свежей рыбы. Все ваши попытки накормить
кошку хлебом будут ей проигнорированы: она чувствует запах рыбы и рассчитывает
на более вкусный обед. За таким поведением стоит определенная работа ее
эмоционального сознания: она не потому не ест хлеб, что не голодна, а потому,
что решила для себя несложную задачу: лучше немного потерпеть и дождаться рыбы.
Если в качестве “эксперимента” вы не угостите ее рыбой, то она с весьма
недовольным и обиженным видом вернется к хлебу, потому что решила еще одну
задачу: рыбы для нее нет, придется есть то, что дали.
Хорошим примером, раскрывающим
возможности разумного поведения животных, является такой факт: медведя можно
научить ездить на мотоцикле и он с успехом будет демонстрировать свои
приобретенные навыки на арене цирка. Одними рефлексами такое поведение
объяснить нельзя – даже человеку такие навыки даются с трудом и ценой
длительных упражнений. Достаточно очевидно, что медведь в таких трюках решает
сложные для его уровня сознания задачи. А вот обучить вождению мотоцикла
крокодила вряд ли возможно – это животное с гораздо более примитивным уровнем
сознания. 
10.  ПАРАЛЛЕЛЬНОСТЬ  В  РАБОТЕ  УРОВНЕЙ 
СОЗНАНИЯ

Говорят, что Гай Юлий Цезарь мог
одновременно делать семь дел сразу. Очень может быть – он был неординарной
личностью и великим человеком. Но по крайней мере два дела сразу может делать
любой человек. 
Вот типичное тому подтверждение:
хозяйка на кухне разговаривает со своей приятельницей и одновременно чистит
картошку. Причем одно занятие не мешает другому. Почему? Потому, что картошку
она чистит на “автопилоте” – это устойчивый навык и стереотип поведения, хорошо
закрепленный тысячами подобных упражнений. Интеллектуальное сознание для такой
рутинной работы практически не требуется. Здесь мы имеем дело с параллельной
работой двух уровней сознания: эмоционального и интеллектуального. Причем
эмоциональное сознание занято чисткой картофеля, для чего нужны глаза и
устойчивые навыки, а интеллектуальное занято разговором, для которого нужны уши
– одно другому не мешает.
Но если изменить условия “опыта” и
предложить одновременно делать два дела, для которых участие интеллекта
необходимо – например, смотреть фильм и разговаривать с приятельницей – то
сразу возникнут неудобства: интеллектуальное сознание у нас одно, а дела – два.
Поэтому в такой ситуации внимание будет переключаться с одного на другое и
обратно. В результате – ответы невпопад и просмотр (непонимание) каких-то
моментов в фильме. Вероятно, можно научиться делать довольно сносно два таких
дела одновременно, но это очень неудобно и требует соответствующей подготовки.
Примерно то же самое будет, если слушать новости по радио и читать книгу. Если
же пытаться делать три дела сразу – слушать новости, читать книгу и
разговаривать с приятелем – то из этой затеи определенно ничего хорошего не получится.
А вот два-три дела на уровне
подсознания (на уровне эмоционального сознания) не особенно мешают друг другу:
можно чистить картошку, слушать музыку, отбивать такт ногой… Три дела сразу!
Можно добавить и четвертое – есть конфеты. Если подобрать еще три дела, то вы,
может быть, и сравняетесь с Юлием Цезарем в талантах… Только не забудьте, что
он мог одновременно делать несколько дел на уровне интеллектуального сознания.
Как ему это удавалось – об этом история умалчивает, но эту его особенность отмечали
его современники. Он мог в одно и то же время принимать устный доклад,
диктовать сразу несколько писем и думать при этом о каких-то других важных и
серьезных вещах. Обладал Цезарь и еще одной удивительной особенностью: он знал
в лицо и помнил по именам всех своих легионеров, а это не одна тысяча человек!
Хорошим примером, показывающим
возможности эмоционального сознания, является выступления жонглеров в цирке. Им
удается манипулировать множеством предметов сразу, причем в отдельных своих
трюках они ухитряются использовать все свои конечности, а также голову и шею. И
хотя на подготовку таких номеров уходит очень много времени и сил, но результат
все же поражает: масса предметов находится в движении или неустойчивом
равновесии и не падают на землю.
Отсюда следует простой, но важный
вывод: если так можно сказать, интеллектуальное сознание по своей природе
“одноканально”, а эмоциональное, напротив – “многоканально” и ему по плечу
одновременно управлять десятками, если не сотнями мышц тела человека. Достаточно
наглядное тому подтверждение – выступление спортсменов-акробатов: в один и тот
же момент времени они контролируют работу большого числа своих мышц, причем
делают это на удивление согласованно, точно и изящно. Заметной грациозностью,
точностью и изяществом движений отличаются также танцовщики, балерины и многие
представители различных видов спорта, (спортивная и художественная гимнастика,
фигурное катание и спортивные танцы на льду, прыжки в воду…). То есть как раз
те люди, которые великолепно владеют своим телом и ежедневно совершают свои
сложнейшие головокружительные прыжки, кульбиты или фуэте. Образ жизни таких
людей заметно влияет на их эмоциональное сознание, и хотя это грациозность
приобретенная, а не врожденная, однако во многом они сохраняют это качество и
после окончания профессиональной карьеры.
Среди животных непревзойденной
врожденной грациозностью отличаются представители семейства кошачьих: тигры,
львы, пумы, леопарды, рыси и, конечно, обычные домашние кошки. У всех
представителей этого семейства великолепно развит вестибулярный аппарат, а
телом своим они владеют в совершенстве[35].
Все это, естественно, является следствием их образа жизни. Прогулка по очень
узкому верху забора для кошек самое обычное дело, как для людей – по дорожке в
парке. О неуклюжих, скованных в своих движениях и плохо владеющих своим телом
людях говорят: “как корова на льду”, “как медведь” или “как собака на заборе”
тем самым подчеркивая, что собаки, медведи или коровы особой грациозностью не
отличаются. Хотя довольно близкие биологические родственники той же коровы –
олени и лошади – считаются грациозными животными.
Возвращаясь к теме “одно- или 
многоканальности сознания”, невольно напрашивается аналогия с компьютерами.
Компьютер с одним процессором[36]
управляет своими периферийными устройствами, количество которых может
исчисляться тысячами, практически одновременно. И хотя в действительности такие
компьютеры управляют своими устройствами именно последовательно, но временной
разрыв между отдельными командами столь мал, что создается впечатление одновременного
или параллельного управления многочисленными устройствами. Что касается
“многоканальности” эмоционального сознания, то вопрос: “Сколько “сопроцессоров”
оно имеет?” – остается открытым. Возможно, что такие параллельные центры по
обработке информации и принятии решений существуют в действительности, а
возможно, что эмоциональное сознание вполне “обходится” одним сверхмощным и
сверхбыстрым “процессором”.
Из приведенных примеров следуют и
другие важные выводы. 
Во-первых, мы постоянно используем в
своей жизни уровень эмоционального сознания для решения обычных задач, которые
требуют навыков, но не требуют постоянного вмешательства интеллекта. 
Во-вторых, делать два дела сразу,
требующих участия интеллектуального сознания – задача очень трудная для
большинства людей. 
В-третьих, большую часть своих задач
и проблем мы решаем именно в режиме “автопилота”. И только иногда, время от
времени, вмешивается “первый пилот”, то есть интеллект, чтобы “поправить курс”,
дать разъяснения или изменить задачу. 
Это означает, как уже подчеркивалось
ранее, что интеллект играет роль высшей командной инстанции по отношению к
эмоциональному сознанию, и именно к интеллекту обращается подсознание в трудных
для него ситуациях.
Однако так бывает не всегда: часто в
самом начале критических и опасных ситуаций к помощи интеллекта мы не
прибегаем, а действуем рефлекторно на уровне эмоционального или глубинного
сознания. Например, если над головой человека в стену влепится пуля, то чисто
рефлекторно он присядет, пригнется, бросится на пол или спрячется за
каким-нибудь подходящим и близким предметом – вне зависимости от того, была ли
эта пуля шальной или это был прицельный выстрел. Справедливости ради, следует
отметить, что иногда в подобных критических ситуациях человек теряется,
“застывает столбом” – возможно, это попытка выйти из неожиданного и опасного
положения именно с помощью интеллекта. Интеллектуальное сознание гораздо более
медлительно и ему, соответственно, требуется больше времени, чтобы
проанализировать создавшуюся ситуацию и принять какое-либо решение. Но в целом,
вслед за рефлекторной реакцией в ход событий вмешивается и интеллект: как выйти
без потерь из столь необычной и опасной для жизни ситуации?
Если бы в подобных ситуациях мы
руководствовались только интеллектом (имеется ввиду самая первая реакция), то,
скорее всего, мы гораздо чаще получали бы опасные травмы и увечья. Очень часто
экстренные, пусть и не совсем правильные и оптимальные решения или действия,
гораздо важнее размышлений по этому поводу. Эмоциональное сознание человека
сильно уступает интеллекту в плане анализа или поиска решения, но значительно
превосходит его в быстродействии.
Лучшим подтверждением сказанному
является методика подготовки бойцов спецподразделений. Подготовка, например,
десантников кроме боевой, физической, специальной подготовки, приемов
рукопашного боя и многого другого, обязательно включает в себя упражнения по
отработке именно рефлекторной реакции при возникновении внезапной опасности.
Такие навыки (быстро пригнуться, упасть на землю и откатиться в сторону, успеть
еще в падении привести свое оружие к бою…) стараются хорошо закрепить и
довести до автоматизма на уровне условных рефлексов эмоционального сознания. И
именно хорошему усвоению таких крайне необходимых в их службе навыков они часто
обязаны сохранению собственной жизни в критических ситуациях.
11.  ОСОБЕННОСТИ  НАШЕГО  МЫШЛЕНИЯ[37]

Самого пристального внимания
заслуживает одна весьма любопытная особенность нашего мышления. Если человеку
нужно решить какую-либо трудную задачу (необязательно математическую), то
сознание делится как бы на две части: одна задает вопросы, а другая – пытается
на них ответить. Некоторые люди даже дублируют такой внутренний диалог
бормотанием типа: “А если попробовать вот так?.. – Нет, не получается… – А
может быть, так?.. – Тоже не годится… – А если вот так?! – Пожалуй,
правильно!” То есть, мы спрашиваем сами себя и сами же отвечаем. Какой в этом
смысл?
Возможно, что с учетом этой
интересной особенности легче всего подойти к самому трудному вопросу,
связанному с сознанием человека: что такое мышление, каков его “механизм”? Ведь
половина проблем с непониманием “устройства” собственного сознания связана
именно с этими вопросами.[38]
Итак, какой смысл задавать вопросы самому себе? Может быть, это косвенный
признак того, что сознание наше неоднородно и есть в нем как бы два “центра”:
один из которых занят формулированием проблем (задач), а второй – пытается
найти правильное решение? Этот внутренний диалог может продолжаться долго:
часами, днями и неделями (с перерывами, конечно).
Если все это соответствует
действительности, то кто “герои” такого диалога? Ответить на трудный вопрос или
найти решение сложной задачи может только интеллектуальное сознание – таким
образом, с одним из участников диалога все более-менее ясно. Но кто задает
вопросы? Однозначно ответить не удастся. Как минимум, возможны два варианта:
либо в роли задающего вопросы выступает наше подсознание (эмоциональное
сознание), либо… все тот же интеллект, который попеременно играет обе главные
роли. Это очень сложный и принципиально важный момент, поэтому стоит
остановиться на нем более детально.
1. Если вопросы задает эмоциональное
сознание, то хватит ли “ума” у этого уровня сознания для такой работы? Способно
ли оно провести анализ ситуации и, следовательно, сформулировать
соответствующие вопросы? В целом, такая постановка проблемы хорошо вписывается
в настоящую теорию: эмоциональное сознание способно к несложному анализу,
осмыслению (пониманию) сути задачи или проблемы и, стало быть, способно и к
формулированию общих, основных вопросов. Но тогда проблема приобретает чисто
“технический характер” – хватит ли у эмоционального сознания потенциальных
возможностей для такой интеллектуальной работы? Прямо ответить на этот вопрос
вряд ли удастся, но уместно будет напомнить, что задавать вопросы несравнимо
легче, чем отвечать на них. Сравните: “Один дурак способен озадачить своими
вопросами сотню мудрецов”.
Это принципиально важный момент. Как
поступает человек, если ему что-либо непонятно? Он начинает задавать вопросы
(себе или другим – это не суть важно) типа: “что это?”, “кто это?”, “почему?”,
“для чего?”, “каким образом?” и тому подобное. Количество же вопросительных
слов и словосочетаний в русском языке, точно так же как и во всех других
языках, ограничено, следовательно, и количество вопросов тоже не бесконечно. И
хотя теоретически можно придумать и задать огромное количество вопросов по
поводу даже самого простого предмета или явления, однако далеко не все они
будут иметь важный или принципиальный характер, потому что будут находиться в
стороне от сути непонятного предмета, проблемы или явления.
Например, если ребенок первый раз в
своей жизни видит обычный кофейник, какие вопросы он может задать? Почти
наверняка его первый вопрос будет таким: “А что это такое?” (Подоплека вопроса:
куда, к какой категории предметов отнести незнакомую вещь? Игрушка ли это,
мамина вещь или вещь непонятного назначения, которых у взрослых много?) Если он
получит ответ: “Это такая посуда, как чайник, чтобы греть в нем воду”, то
вполне может последовать следующий вопрос: “А почему он блестящий и не такой
как чайник?”. (Ребенок уже уяснил, что это посуда – вещь такого же назначения,
как кастрюля или чайник, но другой формы. Значит, это не игрушка и играть с ним
мама, наверное, не позволит… Соответственно, он перешел от общих вопросов к
более конкретным.) – “Ты ведь любишь какао? Вот в таком кофейнике его можно
сварить для тебя…” – “Тогда почему он кофейник, а не “какавник?” – задает
ребенок вполне резонный вопрос, отметив несоответствие названия предмета с его
назначением. – “Потому, что в нем можно варить не только какао, но и кофе.” –
“А можно мне поиграть с ним?” – “Нельзя, это не игрушка. Он горячий, ты можешь
обжечься и тебе будет очень больно”. 
После такого ответа ребенок уточнит
классификацию нового для него предмета – это такой красивый, блестящий и высокий
чайник, в котором мама варит горький кофе для папы и сладкое, вкусное какао для
него. Но играть с ним нельзя – он горячий… Из всего многообразия вопросов
ребенку потребовалось всего четыре или пять, что бы уяснить для себя назначение
незнакомой вещи.
Любопытно, но именно с вопросов “что
это?”, “кто это?” и ответов на них начинается изучение родного или иностранного
языка и в жизни, и в школе. С этих же вопросов человек (ребенок или взрослый)
начинает, когда ему что-либо не ясно. Это важнейшие стереотипные вопросы,
которые в “обойме главных вопросов” стоят на первом месте, причем нет никакой
уверенности, что это стереотипы только интеллектуального сознания. Сравните:
когда собака обнюхивает ранее незнакомую ей пищу, например, кусочек творожной
запеканки, то она пытается ответить для себя сначала на тот же самый общий
вопрос “что это?”. (Обычная подоплека вопроса: “пища ли это?”) Если она
посчитает что это пища – а она именно так и посчитает, сравнив запахи со своими
врожденными знаниями о пище – то она перейдет к другому важному для нее
вопросу: “съедобна ли эта пища?”
Второй важный момент. Когда ребенок в
возрасте “от двух до пяти” лет начинает засыпать взрослых своими бесконечными
“почему?”, он хотя и руководствуется своим интеллектом, но уровень интеллектуального
сознания у него еще только-только начинает формироваться. Однако даже этих,
более чем скромных способностей интеллекта с избытком хватает, чтобы поставить
в тупик многоопытных взрослых. И далеко не всегда мы можем вразумительно
ответить на неожиданные, наивные, а порой и просто дурацкие, с нашей точки
зрения, детские вопросы. (“А собачка потому не кошка, что не царапается? А
паровозик утром ест манную кашу? А солнышко ночью тоже спит в кроватке? И т. д.
и т. п.) Нетрудно заметить за такими вопросами сложную работу детского сознания
по осмыслению (пониманию) причинно-следственных связей реального внешнего мира.
Но этих связей оказывается слишком много для ребенка, слишком многого он еще не
знает и не понимает, поэтому и обращается к взрослым за разъяснениями. В
какой-то мере, здесь можно усмотреть отдаленную аналогию взаимоотношений
эмоционального сознания (ребенок) и интеллекта (взрослый человек). И точно так
же ребенок, хотя и находится в прямой зависимости от родителей, нередко
своевольничает, капризничает или даже “бунтует”, отказываясь вести себя так,
как от него требуют, а то и, вообще, подчиняться.[39]
Любой вопрос ребенка, даже самый
дурацкий, показывает, что с какой-то задачей по осмыслению (пониманию) явления,
предмета или проблемы он не справился полностью или частично. Он либо не понял
чего-нибудь, либо понял, но не уверен в правильности самостоятельных логических
выводов и хочет получить подтверждение этих своих выводов от высшей в его
понимании инстанции – от взрослых, которые все знают.
Как уже было отмечено ранее, здесь
просматривается аналогия с ситуацией, когда эмоциональное сознание обращается
за помощью к интеллекту в непонятных или сложных случаях, хотя работа эмоционального
сознания вопросами обычно “не озвучивается”. Сравните: если человек в темной
комнате налетает на стул и больно ударяется коленом, то обычно совершенно
непроизвольно вырываются такие “конструктивные предложения” по этому поводу:
“Вот дьявол!”, “Какого черта?!”, “Блин!”, а также “Ой!”, Ай!” и “выражения
покрепче”. Все эти выражения и междометия являются очень устойчивыми
стереотипами речевого поведения. Вопрос только в том, чьи это стереотипы,
эмоционального или интеллектуального уровня сознания? Ведь основные знания
родного языка закладываются в раннем детстве, и именно эмоциональный уровень
сознания играет в этом процессе важнейшую роль. Вспомните такой чрезвычайно
устойчивый детский стереотип речевого поведения: “на фиг надо (не надо)!” и
производные от него – “фиг тебе (вам)”, “фигня”, “иди на фиг!”… Эти
стереотипы с удивительным постоянством присутствуют в речи детей, особенно при
общении со сверстниками. С возрастом они начинают вытесняться аналогичными по
смыслу речевыми стереотипами, свойственными уже взрослым, наиболее
“литературные” из которых следующие: “на хрен надо (не надо)!”, “хрен тебе!”,
“хреновина”, “иди на хрен!” и т.п. То есть происходит не замена детского
стереотипа, а всего лишь изменение его внешней формы… Как бы там ни было, но
именно поведение детей в возрасте до пяти лет, приоткрывает завесу над
многочисленными тайнами человеческого сознания, в том числе и таких, как
взаимоотношения разных уровней сознания, а также стадии развития и становления
сознания человека. 
Следует также учесть, что
эмоциональное сознание, также как и интеллектуальное, находится в постоянном
процессе своего развития и совершенствования практически весь период жизни
человека за исключением, пожалуй, глубокой старости, когда становятся заметны
процессы ре-эволюции и деградации сознания, вызванные общим физиологическим
угасанием и старением организма. Эмоциональное сознание 5-ти летнего мальчика,
15-ти летнего подростка и 50-ти летнего мужчины далеко не одно и то же. То же
можно сказать и об их интеллектуальном сознании. Сравните употребление в языке
таких близких по значению слов как “несмышленый” и “глупый”. Если глупым может
быть и взрослый человек, и ребенок, то несмышленым можно назвать только
ребенка, а также детенышей каких-то животных, например, щенка или котенка.
Другими словами, выражение “несмышленый” подчеркивает наивность, неразвитость
детского сознания, которое еще находится в периоде активного развития и
обучения. Но как уже было отмечено, потенциальные возможности эмоционального
сознания ребенка достаточно велики и значительны. Возможности же эмоционального
сознания взрослого, а тем более умудренного жизнью человека, несравнимо шире и
богаче.
Таким образом, вариант № 1 имеет под
собой достаточное основание.
2. Вопросы задает наше интеллектуальное
сознание и само же пытается на них ответить. Возможно ли такое? Вполне…
Вспомните: “Поставь себя на его место, как бы ты поступил?” То есть такая
“подстановка” вполне согласуется с нашим повседневным поведением. А некоторые
представители отдельных профессий такими мнимыми перестановками в своем
сознании занимаются довольно часто. Например, следователь умышленно пытается
поставить себя на место преступника, чтобы легче понять его психологию и мотивы
поведения – ему так проще понять и, возможно, предугадать действия преступника
(его логику поведения, тактику или стратегию). 
Но и здесь кроме принципиальных
моментов возникают и “чисто технические”. Если интеллект в какой-то конкретный
момент времени занят именно анализом условий задачи и формулированием
соответствующего вопроса, то к кому тогда обращен вопрос? Крайне сомнительна
версия, что интеллект способен расщепиться на две части – очень уж это похоже
на обыкновенную шизофрению…
Гораздо более убедительно выглядит
другая версия: вопросы не повисают в пустоте, а временно хранятся в оперативной
памяти.[40]
При таком небольшом допущении все становится на свои места: формулирует вопросы
и отвечает на них интеллектуальное сознание, вопросы же и промежуточные ответы
временно сохраняются в оперативной памяти. При этом роль базы данных играет
наша долговременная память (полученные навыки, накопленные знания, банк
стереотипов решений, поведения…)
3. Возможен и компромиссный (третий)
вариант: сначала все идет по сценарию № 1, а в случае неуспеха – по “сценарию №
2. В целом, первый и третий варианты хорошо согласуются с настоящей теорией об
эволюционном происхождении и преемственности сознания человека. Второй же
вариант входит в противоречие с ней: он не отрицает прямо наличие процессов
мышления на уровне эмоционального сознания, а как бы выносит их за скобки. Но
тем самым разрушается общее звено в преемственности всех уровней сознания: от
рефлексов – к эмоциям, а от них – к простым, и далее – к сложным мыслям. При
таком допущении, что подсознание вообще не участвует в процессах мышления, нам
никогда не объяснить, а тем более не обосновать появление интеллекта у
человека. По этой причине следует отказаться от варианта № 2. (Для сравнения:
работа глубинного сознания связана с обработкой (анализом) гигантского
количества информации, поступающей от каждой клетки организма и принятии
огромного количества решений на основе такого анализа. По большому счету, можно
вполне обоснованно утверждать, что этот уровень сознания занят осознанием
проблем и их решением на уровне физиологии организма, но этот уровень сознания
является и прототипом эмоционального уровня сознания. Эмоциональный же уровень
сознания в свою очередь является прототипом интеллекта. Такой подход позволяет
сохранить преемственность между всеми уровнями сознания и избежать неразрешимых
логических противоречий.)
Ввиду неоднородности нашего сознания
более вероятным может оказаться третий, компромиссный вариант. В этом смысле показательны
довольно типичные примеры поведения человека, когда он сталкивается с
неожиданной проблемой. Если у телевизора вдруг пропал звук, то обычно первое,
что делает хозяин – это стучит по нему кулаком! (Решение, явно принятое на
уровне эмоционального сознания и являющееся устойчивым стереотипом поведения.
Как ни странно, но такой “жесткий подход” иногда действительно помогает
устранить неисправность: часть таких неполадок в работе телевизора связана с
нарушением электрических контактов, которые от удара или тряски могут
восстановиться.) При внезапном разъединении с абонентом, многие люди, если не
большинство из них, начинают громко кричать в трубку: “Алло, алло!” или
нажимать на рычаг телефонного аппарата. Хотя совершенно очевидно, что такие
действия не смогут восстановить прерванную телефонную связь. При этом часто
следует эмоциональная реакция, чрезвычайно похожая на “конструктивные
предложения” в примере со стулом в темной комнате. И только потом, когда
человек убедится в бесполезности своих действий по поводу замолчавшего
телевизора или телефона, он начинает предпринимать гораздо более осмысленные и
правильные решения – в дело вступает интеллект.
Нечто похожее можно наблюдать и у
некоторых школьников, когда они выполняют домашние задания по математике.
Вместо того, чтобы понять условие задачи и найти правильный способ ее решения
(алгоритм или стереотип решения), ребенок нередко начинает изобретать мыслимые,
немыслимые и совсем уж дурацкие (с точки зрения взрослых) способы таких решений.
Эти способы обычно сводятся к случайному перебору вариантов типа: “прибавить к
250-ти кг. огурцов десять пустых ящиков, а потом, что получится, разделить на
количество людей в школьной бригаде, работавшей на уборке овощей… При этом,
если кто-либо из взрослых отклоняет такое решение задачи, то спустя три минуты
нерадивый ученик приносит свой следующий “шедевр”: “отнять от 250-ти кг.
огурцов 120 кг. моркови и умножить на два дня…” И только потратив немало
времени на бездумный перебор вариантов решения задачи и убедившись, что сегодня
ему не везет и задача таким способом “решаться не хочет” (в отличии от
вчерашнего дня, когда с четвертой попытки он угадал правильное решение), он
вздохнет и начнет думать над ней всерьез, пытаясь понять условие задачи, и что
он все-таки должен сделать со всеми этими килограммами, ящиками и количеством
людей в школьной бригаде, которые к тому же работали не один, а два дня…
Если в основе поступков человека
могут лежать безусловные и условные рефлексы, желания, эмоции и чисто
интеллектуальные причины или решения, то почему наше мышление должно быть столь
однозначным, однобоким и присущим только одному уровню сознания? Нет у нас в
голове никакой “мыслительной шишки”, как органа мышления. А вот кора больших
полушарий мозга, с помощью которой, как предполагает наука, мы думаем и
осознаем, как раз и связана с более глубокими и древними участками или зонами
мозга. И никакой “государственной границы” между этими или другими участками
мозга в действительности нет. Точно так же, как нет никакой четкой границы
между глубинным, эмоциональным и интеллектуальным уровнями сознанием.
Эволюционно и биологически интеллектуальному способу мышления должен
предшествовать его более древний и простой прототип на уровне эмоционального
сознания (эмоциональный тип или способ мышления). Истоки же нашего мышления
следует искать еще глубже – на уровне нашего глубинного сознания.[41]
Есть хорошо известная притча[42]
о “буридановом осле”, который якобы должен умереть с голоду, потому что не
сможет решить предложенную задачу по выбору одной из двух совершенно одинаковых
охапок или связок сена, лежащих от него на равных расстояниях. В действительности,
еще ни одно животное не умерло от голода в такой ситуации (предполагалось, что
осел не сможет сделать логично оправданный выбор из двух совершенно одинаковых
возможностей), легко решает такую задачу и человек. Он выбирает любой вариант –
тот, что справа или слева, тот, что оказался “с руки” или тот, что “больше
нравится”… С точки зрения формальной логики такой выбор нельзя обосновать –
обе возможности абсолютно равны – однако человек, равно как и любое животное,
поступает в такой ситуации явно нелогично. Это по отношению к логике, по
отношению к своим собственным потребностям выбор, наоборот, вполне логичен: с
точки зрения эмоционального или интеллектуального сознания важно не какой
именно сделать выбор, а сделать его вообще, хоть один, хоть другой – главное,
ведь, не умереть с голоду.
Вероятно, алгоритм такого нелогичного
выбора идет с уровня эмоционального сознания – раз уж этот алгоритм так хорошо
знаком всем животным – это своего рода защита от “зависания” стереотипов
решения или поведения. Сравните работу компьютера: обычно в таких ситуациях он
становится в тупик, если у него нет защитной подпрограммы на случай таких
логических тупиков или ловушек. В технике хорошо известны так называемые
генераторы случайных чисел, как механические, так и электронные – они обычно
используются для выбора выигрышных номеров в розыгрыше различных лотерей – они
легко решают такие нелогичные ситуации, то есть делают выбор из двух или любого
другого количества абсолютно равнозначных вариантов.
В одной из предыдущих глав было
высказано предположение, что эмоциональный уровень сознания можно считать нашим
миром чувств и желаний. Однако нет никакой уверенности в том, что все органы
чувств замыкаются именно на этот уровень – это крайне сомнительно хотя бы
потому, что нельзя дать даже четкого определения в отношении всех органов
чувств.
Традиционно принято считать, что
органов чувств у человека пять: это органы зрения, слуха, обоняния, вкуса и
осязания. Но если первые четыре органа чувств имеют достаточно конкретную
форму, размеры и границы, то органом осязания является практически вся
поверхность тела, в которую включено астрономическое количество
экстероцепторов, реагирующих на прикосновение, давление, температуру… А куда
отнести интероцепторы – их ведь не меньше, если не больше? Как видим, на
переходе “рефлексы – эмоции” все не так просто и однозначно и, несомненно,
часть ощущений связанных с нашим телом, мы получаем и на уровне глубинного
сознания. Например, все болевые ощущения идут с уровня глубинного сознания. То
же можно сказать и об ощущениях, связанных с солнечным загаром или с приемом
холодного душа… Или такой вопрос: куда отнести сексуальное удовольствие, к
эмоциональному или глубинному уровню сознания? С одной стороны, это связано с
основным инстинктом, а с другой – несомненно, связано с миром эмоций и
желаний…
Другими словами, с мыслями, так же
как и с эмоциями, все обстоит далеко не так однозначно, как хотелось бы. В
соответствии с настоящей теорией мысли должны присутствовать не только на
уровне интеллекта, куда их обычно и помещают, но и на уровне эмоционального
сознания, что находится в прямом противоречии с традиционными представлениями о
нашем сознании и мышлении. Однако такая точка зрения находит под собой достаточное
основание, если четко следовать основному тезису: “от рефлексов – к эмоциям, от
эмоций – к мыслям”. Сравните: многие люди получают большое эмоциональное
удовольствие от такой, например, чисто интеллектуальной игры, как шахматы или
от решения кроссвордов, головоломок или сложных дифференциальных уравнений. Это
всего лишь дело вкуса и индивидуальных пристрастий. Главное, что эмоции
присутствуют и на самом высшем уровне сознания. Впрочем – также, как и на
низшем уровне нашего сознания: когда в летний зной ветерок освежает нашу кожу,
нам это, безусловно, приятно.
С учетом вышесказанного наиболее
предпочтительным оказывается компромиссный вариант № 3. Хотя и вариант № 1
имеет право на существование: как бы там ни было, а задавать вопросы все же
гораздо проще, чем отвечать на них.
Есть хорошо известная поговорка:
“Один ум хорошо, а два лучше”. С этим вряд ли кто будет спорить, но почему
именно два, а не три или пять? Может быть, ситуация с двумя умами напоминает
ситуацию с двумя участниками внутреннего диалога? Ведь достаточно очевидно, что
играть с самим собой в шашки или карты неинтересно. Наверное, потому, что наше
сознание не может разделиться на две части (одна часть играет “за нас”, а
другая – “за воображаемого противника”) до такой степени, чтобы одна часть не
знала, почему вторая делает тот или иной ход. Это напоминает игру с открытыми
картами… Совсем другое дело, когда играют двое, пусть даже не равных по силе
игроков – в этом случае и сопернику и вам самим приходится самостоятельно и без
подсказок додумываться до мотивов того или иного хода. Есть ли здесь какая-либо
связь с поговоркой о двух умах? И почему двум умам легче додуматься до
чего-либо, чем одному? Наверное, потому, что другой человек видит проблему
как-то иначе, по-своему, не так как первый. Это вносит новизну, новые ракурсы и
подходы к решению задачи. Диалог идет не по замкнутому кругу, как это часто
бывает при внутренних диалогах, носит более конструктивный характер, и, значит,
у такого способа решения больше шансов на успех. Во всяком случае не вызывает
особых сомнений то, что такой метод решения часто позволяет проще или быстрее
найти правильное решение.
Такие коллективные способы решения
проблем характерны для людей едва ли не с доисторических времен. Достаточно
вспомнить о советах старейшин, военных, семейных советах или консилиумах
врачей. С той же целью собирают педсоветы или производственные совещания, в
отличии, например, от общих собраний, которые обычно нужны, чтобы утвердить
заранее принятое решение, или парламента, члены которого преследуют свои
собственные интересы или лоббируют интересы тех или иных общественных,
промышленных, финансовых или политических группировок.
12. Резервы нашего
сознания 

Наше сознание таит в себе много тайн
и загадок. Поэтому когда мы попадаем в очень тяжелые, критические или
экстремальные ситуации, то очень часто скрытые, потенциальные возможности
нашего организма проявляются самым неожиданным образом. Эти скрытые возможности
обусловлены потенциальными возможностями или резервами нашего сознания. И вряд
ли могло быть иначе, если иметь в виду весь длительный процесс эволюции
человека. В естественных, природных условиях любой биологический вид неизбежно
попадает в критические, опасные для жизни ситуации, выйти из которых он может
только при использовании скрытых, внутренних резервов организма. Это своего
рода запас прочности, который изначально был заложен Природой в “конструкцию”
любого биологического вида, в том числе и человека. 
Индийским йогам, например, многое
известно о потенциальных, но скрытых возможностях человека, и путем очень
сложных и длительных специальных тренировок они способны демонстрировать трюки,
которые поражают непосвященных в такие тонкости зрителей. Они совершенно
спокойно и безболезненно прокалывают себе язык или щеку стальной иглой, могут
лежать голой спиной на битом стекле (для большего эффекта на грудь становится
несколько человек или даже наезжает одним колесом грузовик), ходить босыми
ногами по горящим углям, пить концентрированную соляную кислоту, надолго
останавливать собственное дыхание и многое другое, что кажется обычным людям за
гранью возможного. И по большей части такие трюки основаны не на обмане,
ловкости рук или технических уловках, в отличие от трюков
фокусников-иллюзионистов, а именно на умении использовать внутренние резервы
сознания и тела человека.
Марк Твен в книге “Приключения Тома
Сойера” описывает весьма оригинальный способ удаления больного зуба. Способ
этот прост, но он очень хорошо учитывает особенности нашего сознания: один
конец прочной нити привязывают к зубу, а второй – к массивному неподвижному
предмету. Теперь достаточно убрать провис нити и неожиданно поднести к лицу
горящий факел – рефлекторно человек отшатнется от огня и тем самым вырвет себе
больной зуб. Любопытно, но никакой боли не чувствуется: сигнал острой боли
полностью подавляется рефлекторной реакцией, направленной на спасение жизни.
В критических, опасных ситуациях мы
перестаем замечать боль, холод, усталость, страх и многое другое (все это
отходит на второй и третий план) и мобилизуем все наши внутренние резервы на
выполнение главной задачи – спасение жизни.[43] В таких крайне опасных ситуациях
силы человека удваиваются и утраиваются, он способен перепрыгнуть на соседнюю
крышу, пройти по узкому карнизу на высоте пятого этажа, оторвать от земли
неподъемную тяжесть, броситься в ледяную воду или пылающий дом…
Примечательно, но в спокойном состоянии, после совершения своих отчаянных
поступков или подвигов, человек обычно сам недоумевает: каким образом ему
удалось это сделать, откуда взялось столько сил или смелости?
Вот типичный пример на эту тему: при
пожаре семидесятилетняя старушка весьма хлипкой комплекции спускает вниз по
лестнице (с четвертого этажа!) тяжеленный сундук со своим добром. После того,
как пожар был потушен, четырем крепким мужчинам пришлось изрядно потрудиться,
чтобы затащить тот сундук обратно в квартиру. Примечательно, но они наотрез
отказывались верить, что тяжелый и громоздкий сундук старая женщина спустила по
лестнице самостоятельно да еще выволокла его во двор! Подобных примеров
известно великое множество, но все они показывают, какими огромными резервами располагает
человек и даже не подозревает об этом.
Что означает поговорка: “Утро вечера
мудренее”? Только ли то, что утром, после ночного отдыха, голова свежая и еще
не замороченная повседневными заботами и проблемами или есть здесь и другой
подтекст? Например, проблема с решением какого-либо трудного для интеллекта
вопроса (не решенного накануне) уходит на уровень подсознания. И может так
случиться, что решение, упорно ускользавшее вчера днем или вечером, совершенно
неожиданно является утром. Как бы само по себе… Обычно такие решения приходят
неожиданно, вдруг, но откуда они приходят и кто решил за нас нашу
проблему? Ведь сами по себе задачи или проблемы, как известно, не решаются…
Можно предположить два варианта: либо
этим занималось наше подсознание (эмоциональное сознание) в то время, когда мы
спали или даже бодрствовали, либо эту работу проделало интеллектуальное
сознание (скорее, его часть) в тайне от нас самих, во сне. Достоверно известно,
что довольно часто не все участки коры головного мозга прекращают свою работу
во время сна и это является одной из причин сновидений.[44] Оба варианта возможны. С одной
стороны, интеллект, который “специализируется” на трудных задачах, а с другой –
эмоциональное сознание, которое решает задачи попроще, но зато с огромной
скоростью. Возможно, что оба уровня сознания “приложили здесь руку”. Это
загадка, ответ на которую мы узнаем очень нескоро. 
Такие случаи известны не только на
бытовом уровне, но и описаны людьми, свидетельства которых не вызывает
сомнений. Например, всемирно известный “периодический закон химических
элементов” (более известен как “периодическая система элементов”) явился в
полном по тому времени объеме выдающемуся химику Д. И. Менделееву… во сне. И
ему “только осталось” при пробуждении набросать его по памяти на листе бумаги.
Однако кому попало такие идеи во сне не приходят, а если даже по недоразумению
и придут, то хватит ли у этих людей разума, чтобы понять значение таких идей?
Ведь над проблемой взаимосвязи между различными химическими элементами
Менделеев работал долго и много, однако столь ясное, простое и убедительное
решение ускользало от него наяву, но явилось почему-то во сне…
Теперь этот закон изучают
(“проходят!”) на уроках химии в средней школе, только вряд ли школьники считают
это гениальным открытием – настолько закон прост и очевиден. Однако за этой
простотой стоит колоссальная работа выдающегося интеллекта: многие химические
элементы были известны сотни и даже тысячи лет назад, закон же был открыт
только в 1869 году.
Увидеть и понять простоту первым,
дано очень и очень немногим. В этом и состоит их гениальность: они видят в
простых, а часто и совершенно заурядных вещах или явлениях то, чего до них не
смог увидеть никто. Хотя те же самые вещи или явления могли наблюдать миллионы
людей в течение веков и даже тысячелетий. И дело здесь не в остроте зрения, а в
особом складе ума, в индивидуальных особенностях сознания и мышления, которые в
той или иной степени присущи любому человеку. Иногда ситуация доходит до
анекдота: великому Архимеду потребовалось залезть в переполненную ванну, что
открыть закон гидростатики! А разве до него никто не замечал, что любое тело
погруженное в жидкость, увеличивает объем этой жидкости? Миллионы людей видели
это тысячи раз, но только Архимед потряс округу своим историческим воплем
“Эврика!!!”, когда понял, что он открыл.
Почему же повезло именно Архимеду, а
не другим, кто тоже любил принимать ванны? Наверное потому, что знаменитый грек
обладал необычайно пытливым и изобретательным умом. Мы ему многим обязаны: он
разработал предвосхитившие интегральное исчисление методы нахождения площадей,
поверхностей и объемов фигур, является автором целого ряда важных изобретений,
таких как военные метательные машины, системы для поднятия тяжестей и многих
других. Его ум оказался настолько пытливым, что смог постичь, казалось бы,
такое заурядное явление, как вода, выплеснувшаяся через край ванны…
Все люди – будь то мыслители, ученые,
изобретатели, композиторы, поэты или художники, которым удалось сделать важные
открытия или свершения – не могут сколько-нибудь определенно и вразумительно
описать сам момент появлении идеи или решения. Все их объяснения обычно
сводятся к “внезапным внутренним озарениям”, “неожиданному и непостижимому
проблеску в сознании”, которые часто приписываются божественному провидению,
откровению либо просто вдохновению. 
Что касается откровения, то само это
слово носит ярко выраженный религиозный характер (в отличии, например, от слова
“откровенность”) и вряд ли есть смысл вникать в такие тонкие материи. То же
можно сказать и о слове “провидение”. Однако справедливости ради следует
отметить, что обычно такому откровению или провидению предшествует длительный
период существенных и часто весьма строгих ограничений человека в пище, отдыхе,
сне, свободе передвижения, общения… (одержимость работой, отрешенность и отстраненность
от суетного мира, концентрация сознания внутри себя, а также длительные
уединения, моления, отшельничество, посты, обеты, аскезы…) Все это несомненно
накладывает заметный отпечаток не только на сознание человека, но даже и на его
внешний вид (одержимость идеей, одухотворенность, просветленность лица, особая
ясность во взгляде…). Поэтому нет ничего чрезвычайно удивительного в том, что
после таких глубоких “перестроек сознания” может возникнуть особое состояние
души, особая просветленность ума. Другими словами, во всем этом крайне сложном
и трудно постижимом процессе главную роль играет, видимо, не сама религия, как
свод каких-то понятий, знаний или догм, а отношение человека к тому, во что он
верит. В этом отношении религия и вера не одно и то же и не являются
синонимами.
Таких примеров очень много в любой
религии, а монахи-иконописцы, например, и сегодня, прежде чем приступить к
работе, очень долго молятся и приводят в порядок свои мысли и чувства. Среди
них существует стойкое убеждение, что написать икону, так как это делают
ремесленники, нельзя: для этого нужно достичь особого расположения духа,
полностью сконцентрироваться на предстоящей трудной работе и обязательно
заручится благословением Божьим, которое может предстать в виде благой приметы,
знамения или видения во сне. Сравните: почему так высоко ценятся иконы старых
мастеров, живших несколько веков назад, и осуждаются их современные подделки?
Думается, причина очевидна: выдающиеся художники не писали икон на продажу, как
лубочные картинки – обычно они выполняли заказы церквей, соборов или монастырей
– поэтому понимали свою великую ответственность и, безусловно, вкладывали в
свои творения всю силу своего таланта, всю свою веру и всю свою душу.
Ремесленники же, пишущие иконы на продажу, да еще выдающие их за работы старых
мастеров таких целей перед собой не ставят. Это для них лишь способ заработать
легкие деньги… То же самое можно сказать и о других произведениях искусства:
картинах, скульптурах, книгах или песнях – во все времена в искусстве существовали
и выдающиеся мастера, и “набившие руку” ремесленники, и откровенные
конъюнктурщики.
Достаточно очевидно, что если человек
одержим не религией, а чем-то другим, например, творческой или технической
идеей, эмоциями или мыслями, то в целом результат может быть тем же самым:
будут задействованы резервы духа (т. е. сознания) и человеку, возможно, удастся
достичь особого и удивительного состояния души, просветления ума и на несколько
коротких мгновений, преодолев притяжение нашего суетного мира, вознестись на
небывалую и ранее неведомую для него высоту. В моменты высокого творческого
подъема все у человека получается и ладится, работа “горит” в его руках, а
проблемы, которые не решались месяцы и годы, вдруг находят свое яркое,
оригинальное, убедительное, а иногда и просто гениальное решение в течение
нескольких минут, часов или дней. В высшие моменты такой творческой активности
человек иногда не успевает записывать слова, ноты, мысли – настолько велик
бывает шквал обрушившихся на него чувств или мыслей. Это и есть то самое
вдохновение, о котором образно и иронично писал поэт:


Я щас взорвусь как триста тонн
тротила, – 
Во мне заряд нетворческого зла:
Меня сегодня Муза посетила, – 
Немного посидела и ушла!
…
И все же мне досадно, одиноко –
Ведь эта Муза – люди подтвердят! –
Засиживалась сутками у Блока,
У Пушкина жила не выходя…
(В. Высоцкий, “Посещение Музы, или
песенка плагиатора”)
Любопытно, но часто после таких
“приступов пароксизма” человек чувствует себя сильно уставшим, словно он не
выходил из-за своего рабочего места несколько дней подряд (что, впрочем, обычно
и случается на самом деле – в такие моменты человек не замечает размеренного и
естественного хода времени). Результат же такого “творческого действа” нередко
удивляет и поражает самого автора: за рекордно короткий срок удается сделать
очень много, но дело даже не в количестве, а в качестве “содеянного”. Сравните:
“Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!” (А. С. Пушкин о самом себе, когда закончил
трагедию “Борис Годунов”. Однако и количество написанного Пушкиным всего за два
месяца “болдинской осени” поражает. За это время он пишет или заканчивает более
двух десятков произведений, среди которых есть немало крупных вещей.) Без таких
приступов вдохновения потребовались бы годы изнурительной работы, а результат
был бы известен заранее – обычная, пусть грамотно или добротно сработанная, но
все же ремесленная поделка, в которой нет вдохновения, нет частицы души, нет
искры Божьей. А тот же Пушкин никогда бы не смог написать: 


Я помню чудное мгновенье: 
Передо мной явилась ты, 
Как мимолетное виденье, 
Как гений чистой красоты…
Этим удивительным строчкам почти
двести лет и дай бог, если в следующие двести лет родится Поэт, который сможет
достичь такой же глубины чувств в столь гениально простом и безупречном по
форме стихотворении. От другого величайшего поэта, Шекспира – Пушкина отделяет
почти два века: видимо такие гении рождаются даже реже, чем раз в сто лет.
Трудно сказать, что так сильно
повлияло на графа Огинского, когда он писал свой знаменитый полонез “Прощание с
родиной” (1794 г.), но в нем звучит такая невыразимая словами тоска, боль и
отчаяние, что и теперь, два века спустя, невозможно без внутренней дрожи
слушать его бессмертный полонез – он проникает в самую глубину сердца и
вызывает бурю эмоций. Совершенно очевидно, что написать вещь такого уровня на
заказ невозможно: в этом музыкальном произведении Огинского продолжает жить
частица его души, его чувств, желаний и стремлений. Это отчаянный крик одинокой
души, разрываемой горем и болью на части, который, уж бог знает каким образом,
удалось выразить в музыке.
Если попытки разобраться с эмоциями и
желаниями других людей (правильнее – с причинами этих эмоций, желаний или
стремлений) практически обречены на неудачу – известно ведь, что и со своими
собственными эмоциями разобраться не просто, “чужая же душа – потемки” – то с
интеллектом дела обстоят несколько лучше. В некоторых случаях можно
восстановить ход размышлений, общую схему работы мысли. Сам феномен открытия,
естественно, связан с феноменом сознания человека и в первую очередь, с
уникальной способностью человека находить новые алгоритмы решений, которых не
было в предыдущем опыте, но которые он сумел самостоятельно найти, опираясь на
имеющиеся знания и выделяя (т.е. понимая) из множества других только некоторые,
но важные причинно-следственные связи реального мира, которые не всегда и не
всем видны.
Если человеку удастся даже чисто
умозрительно (на уровне рассуждений и умозаключений) выделить некоторые реально
существующие связи из бесконечного множества таких связей реального мира,
которые и обуславливают целостность нашего мира, и если до этого никто этих
связей не выделял, хотя и видел, то человек придет к выводам, суть которых –
открытие. Именно таким способом были открыты все известные законы Природы,
включая и те, что были открыты “случайно”, и не суть важно – много было
экспериментов, мало или их вообще не было. Эксперименты нужны для того, чтобы
найти реальные и объективные доказательства новой идеи, для того, чтобы внести
уточнения в характер найденной, вновь открытой закономерности. Научные опыты не
ставятся “просто так”, “от нечего делать” или “наобум” – им всегда предшествует
уже осознанная или не совсем осознанная, на уровне смутных догадок,
предположений, гипотез, но идея, то есть мысль, логическим образом связывающая
два или более факта, события, явления… И хотя случались, конечно, в истории
науки так называемые “случайные” открытия – когда стремились открыть одно, а
открывали совсем другое (таким способом, например, был повторно открыт
алхимиками Средневековья порох и многие другие вещества). Однако это говорит
лишь об ошибках в расчетах и, видимо, потребовалась не одна сотня уже вполне
целенаправленных экспериментов, чтобы довести пропорцию исходных веществ того
же пороха до оптимального соотношения, которое и явилось открытием, имевшим
большое практическое значение.
Чтобы пояснить вышесказанное,
достаточно вспомнить историю одного открытия, где обычно неуловимый момент
перехода от известного и обыденного к неизвестному и удивительному предстает
достаточно зримо, как момент гениального озарения. Тысячи лет люди наблюдали,
как падают с высоты различные предметы, и все эти тысячи лет они были твердо
убеждены в том, что тяжелые предметы падают быстрее, а легкие – медленнее. Галилео
Галилей тоже бросал различные предметы с высокой башни и наблюдал за их
падением. Однако он пришел к совершенно парадоксальному (с точки зрения
обыденного и очевидного опыта людей) выводу: все тела должны падать одинаково
быстро. Причина, по которой одни предметы падают медленнее других, есть не вес
этих предметов, а воздух, который мешает падению. Но оказалось, что понять
этого мало – гораздо труднее доказать это всем остальным людям. И Галилей нашел
такой простой и остроумный способ: он поместил в длинную стеклянную трубку
свинцовую дробину и легкое перышко, а воздух из трубки откачал, чтобы он не
мешал свободному падению. И только тогда стало очевидно, что и тяжелый свинец,
и невесомое перо падают одинаково быстро… Но ведь Галилей пришел к этому выводу
раньше, еще до изготовления специального демонстрационного прибора, и пришел
именно путем умозаключений! Ведь любое массивное тело можно разделить на сколь
угодно мелкие части, и если эти части будут падать с одной скоростью
(правильнее – ускорением), то почему в сумме (если их снова соединить между
собой) они должны падать с другой скоростью? Вот этот вопрос и был моментом
гениального озарения Галилео Галилея, ответ же на него стал великим открытием.[45]
Другой и еще более яркий пример на
эту же тему: впервые гипотезу об атомарном строении материи выдвинул Демокрит,
который был философом и жил почти 2.500 лет назад! А ведь в то время не было ни
науки физики как таковой, ни микроскопов, ни даже обычных луп. Единственным
“инструментом”, которым располагал Демокрит, была логика, то есть способ
анализа причинно-следственных связей реального мира… Поразительно, но он
обогнал свое время на несколько тысячелетий, и только в новое время его теория
приобрела основополагающее значение для таких наук, как физика или химия. И вероятно,
где-то на пути своих исключительно абстрактных умозаключений (он не мог видеть
атомов) его и озарила гениальная догадка: весь мир (!) состоит из атомов[46] (!), которые различаются между собой
формой (!), величиной (!), положением (!) и находятся в пустоте (!!), из них
состоят как отдельные предметы (!), так и целые миры (!!!)! Правильнее сказать,
что этих гениальных догадок было по крайней мере семь – они и составили
основное ядро его теории об атомарном строении материи.
Сознание человека это и есть та душа,
о которой спорили, спорят и будут спорить медики и богословы, инженеры и
философы – настолько это понятие емко, сложно, многообразно и противоречиво.
Достоверно неизвестно, может ли душа существовать отдельно от своего тела или
нет. Однако тело отдельно от души, то есть сознания, способно балансировать на
грани жизни и смерти всего около пяти минут – далее начинаются необратимые
процессы и клиническая смерть становится смертью биологической. Эти 5 минут являются
последним резервом нашего сознания.[47]
Именно в головном мозге человека
быстрее всего возникают необратимые процессы, другие ткани и органы могут
сохранять потенциальную способность к оживлению значительно дольше. Косвенным
образом это указывает на то, что мозг является самым сложным органом в
организме человека. Чем сложнее система, тем более она подвержена своеобразной
энтропии, то есть тем быстрее она стремиться к упрощению, распаду на более
простые составляющие и в конечном итоге – к саморазрушению, и тем сложнее
поддерживать необычайно высокий уровень ее организации. На эту беспрецедентную
сложность указывает и число нервных клеток в человеческом мозге – их более
десяти миллиардов! Соответственно, этот орган является и наименее изученным:
ведь по сравнению с ним любой компьютер с несколькими миллионами транзисторов
выглядит полным примитивом, как, к примеру, деревня папуасов по сравнению с
Нью-Йорком, Парижем или Санкт-Петербургом.
13.
УРОВНИ ПАМЯТИ

Развитие сознания человека неразрывно
связано с развитием его памяти. По этой причине рассматривать различные аспекты
нашей памяти в отрыве от сознания крайне трудно, если вообще возможно. Принято
условно считать, что существуют много видов или типов памяти. Выделим из этого
общего числа только некоторые: долговременная и кратковременная (оперативная)
память, моторная (память на движения), эмоциональная (память чувств), образная
и словесно-логическая память. Деление это достаточно условно и искусственно,
если не считать первых двух типов памяти, но как часто бывает, такое разделение
позволяет лучше понять сам феномен памяти человека.
Это один из наименее изученных
аспектов нашего сознания и практически мы ничего достоверно об этом не знаем.
Не известен ни принцип записи, ни принципы классификации или хранения, ни
принцип пользования (извлечения) информации, которая, безусловно, где-то и
как-то хранится в нашем сознании. Не известно даже место хранения информации,
если такое конкретное место существует вообще. Но кое-что все же известно.
Например, плотность записи[48]
информации даже не поражает наше воображение, но находится едва ли не за
пределами нашего понимания – в нашем языке нет даже таких слов для наименования
столь умопомрачительных чисел. 
Информация, которая “записана” в одном-единственном
мужском сперматозоиде, вероятно, превышает объем информации, хранящийся в
обычной публичной библиотеке. Можно условно считать, что в нем содержится
половина информации о строении и развитии организма человека, о каждой его
клетке, о всех системах и органах, о всей физиологии, о всех безусловных
рефлексах и врожденных знаниях, о всех индивидуальных особенностях будущего
человека и т. п. – вторая же половина находится в женской яйцеклетки. Если
принять во внимание размеры сперматозоида (его можно рассмотреть только в
микроскоп) и размеры книжных хранилищ, исчисляемых в сотнях и тысячах
кубических метров, то можно понять, что плотность записи, используемая
природой, не идет ни в какое сравнение даже с самыми передовыми информационными
технологиями, не говоря уж об обычном способе записи в виде печатного или
рукописного текста. Если, чисто для сравнения, предположить, что всего 100
миллилитров ткани мозга – это около 8 % его объема – способны хранить
информацию с такой непостижимо высокой плотностью записи, то ее объем окажется
не просто гигантским или колоссальным, он окажется “запредельным” и, вероятно,
превысит объем информации, которая содержится во всех (!) книгах, написанных
людьми за всю свою историю существования. 
Любопытно и такое сравнение: на
обычной видеокассете помещается цветной фильм весьма посредственного уровня
качества объемом или длинной до трех часов реального времени. Если считать, что
человек бодрствует около 15-ти часов в сутки, то для того, чтобы записать все,
что он видит вокруг себя, ему потребуется около десяти[49]
таких видеокассет, что за 70 лет его жизни составит более 250 тысяч (!)
видеокассет. А ведь у человека есть и другие органы чувств, поэтому следует
ожидать, что для хранения всех этих сотен тысяч, если не миллионов, кассет
потребуется помещение, сравнимое по размерам с большой публичной библиотекой.
Если пересчитать на лазерные диски, то и в этом случае результат будет
неутешительным. Наше же сознание способно хранить астрономическое количество
информации и при этом никаких огромных хранилищ ему для этого не нужно. 
К таким же выводам можно прийти, если
принять во внимание только количество клеток, из которых состоит тело человека
– у новорожденного младенца их насчитывается порядка двух триллионов (!) – а
ведь каждая клетка состоит из огромного числа молекул, которые расположены не
как попало, а в строгой последовательности. Всю эту последовательность и задает
наследственная информация, хранящаяся в неведомых дебрях глубинного сознания.
При этом заметьте, что все эти клетки находятся в процессе постоянного
изменения: в течении своей жизни они возникают, развиваются, выполняют свою
роль и уступают место новым, только что появившимся клеткам… Даже описание
таких биохимических процессов на уровне одной-единственной клетки
представляется невероятно сложной и громоздкой задачей, а их в нашем организме
– триллионы.
Все это косвенном образом указывает
но огромнейшие потенциальные возможности нашей памяти, но, с другой стороны,
кому не случалось жаловаться на собственную память? Мы постоянно что-то
забываем, даже то, что не хотим забывать, и тратим по этому поводу немало сил и
времени. Нашей памяти (той части, которая нам доступна) свойственна
своеобразная “энтропия” – в нашем сознании идет постоянный процесс утраты или
разрушения информации. Сначала мы забываем мелкие детали и общий фон, потом –
важные детали, затем – главные, ключевые моменты, и, наконец, от всей
информации остаются “рожки да ножки”.
Это сильно напоминает известную
притчу о перевозке рукописей древней библиотеки: книги везли через пустыню на
нескольких сотнях верблюдов и по мере того, как животные гибли от жажды, писцы
на привалах переписывали краткое содержание рукописей в надежде сохранить всю
книжную мудрость. Путь оказался длинным и трудным, верблюды гибли один за
другим, и вскоре вся мудрость тысяч свитков умещалась в поклаже одного животного,
а потом – и в одном свитке, который нес с собой последний оставшийся в живых
человек. Когда этот полуживой человек преодолел, наконец, пустыню, то в руке он
сжимал клочок пергамента с одной-единственной фразой: “Нет бога кроме Аллаха и
Магомет его пророк”.
Если рассматривать
словесно-логическую память – а, видимо, именно ей мы обязаны запоминанием цифр,
слов, текстов, логических (смысловых образов) – то столкнемся с тем же самым
феноменом “последней значимой фразы”. Каждый нормальный человек способен
пересказать своими словами только что прочитанную книгу. И это удивительно:
ведь гораздо “проще” рассказать так и теми же словами, как это сделал автор.
(Именно так бы поступил любой компьютер – он выдал бы весь файл с текстом книги
от первой буквы и до последней точки.) Однако сделать этого мы не можем –
только очень немногие люди могут похвастать своей феноменальной памятью. Зато
мы можем другое, еще более удивительное. Чтобы пересказать содержание книги
своими словами, нашему сознанию требуется проделать гигантскую работу:
фактически по только что прочитанной книге мы готовим устный реферат (ее
краткое содержание), где будет основной сюжет, ключевые моменты или главные
герои, и где будут исключены все (!) второстепенные моменты и детали.
Любопытно, но второй такой реферат будет отличаться от первого или третьего –
это означает, что каждый раз такая работа выполняется заново. Аналогичная
работа (краткий реферат) не под силу пока ни одному, даже самому совершенному
на сегодняшний день компьютеру, мы же справляемся с такой задачей легко. То же
относится и к малолетним детям, которые еще не умеют читать: они вполне
способны пересказать своими словами только что услышанную сказку.
Но “кто” и почему “переписывает
и конспектирует” информацию, хранящуюся в нашей памяти? Что касается
первого вопроса, то ответ напрашивается сам собой – это делает наше сознание.
Сначала от прочитанного романа остается нечто вроде комикса, затем –
полстранички даже не текста, а главных смысловых образов или основных идей, и,
наконец – единственная значимая смысловая фраза. Та самая фраза, которой обычно
мы определяем то, о чем эта книга. И в принципе к такой фразе мы можем свести
содержание любого романа или нехудожественного произведения, когда требуется
ответить одной фразой на вопрос: “О чем эта книга?” Точно такой же способ
применяют в энциклопедических словарях для самой краткой характеристики
какого-либо явления, события, предмета или процесса. Нельзя, конечно, описать
одной фразой всю сложность, скажем, понятия “физика”, но определить смысл этого
понятия можно: “Физика – наука о природе, изучающая простейшие и вместе с тем
наиболее общие свойства материального мира”. Точно так же можно свести к одной
смысловой фразе содержание любых, как самых простых, так и самых сложных для понимания
вещей: от детской сказки про Курочку Рябу и до монументального сочинения графа
Л. Н. Толстого “Война и мир”.
Если же и эта последняя смысловая
фраза “исчезает” из нашей памяти, то это означает, что мы благополучно забыли
не только первоисточник информации, но и самый сжатый смысл этой информации. Но
это еще не значит, что забытая информация безнадежно потеряна – она продолжает
где-то храниться, но нам она уже, как правило, недоступна. Сравните: иногда мы
вспоминаем давно забытые события, которые произошли в нашей жизни много лет
назад, при этом нередко вспоминаем точные имена людей, причастных к этим часто
второстепенным событиям и эпизодам, какие-то мелкие и совершенно неважные
детали, которые, как нам казалось, мы навсегда забыли. Обычно такие подробности
“всплывают” в нашей памяти как бы сами собой, без особых усилий с нашей
стороны. И это выглядит тем более странным, если учесть, что многие события,
произошедшие сравнительно недавно (несколько недель или месяцев назад) мы не
можем детально воспроизвести в своей памяти, не смотря на все наши мучительные
попытки.
Существует версия, что мы вообще
ничего не забываем, просто вся первоначальная и полная информация хранится
где-то в неведомых глубинах нашей памяти, пользоваться которой мы не умеем или
не можем. И судя по потенциальным возможностям нашей памяти, такая версия имеет
под собой основание. В повседневной же жизни мы предпочитаем пользоваться (если
есть выбор) именно кратким содержанием, конспектом, рефератом, а не полной
информацией. Кому приходилось учиться в высшей школе, те знают, что готовиться
к трудным экзаменам гораздо проще и легче именно с помощью конспектов лекций, а
не учебников, которые дают более полную информацию по изучаемым предметам. По
этой же причине пишут шпаргалки – это ведь максимально сжатое изложение сути
вопросов, точнее – ответов на них. Любопытны и две стратегии подготовки к
экзаменам или зачетам: часть студентов – это более характерно для женщин –
старается запомнить суть предметов путем обычного заучивания (зубрежки), другая
же часть “нажимает” именно на смысловую сторону вопросов. Главное для таких
студентов – запомнить суть, смысл хотя бы своими словами. Если это удается, то
они легко сдают экзамены, но испытывают трудности, если требуется привести
точные, буквальные формулировки чего-либо (формулы, правила, цитаты, точные
даты). Зубрилы же, наоборот, легко справляются с точным воспроизводством
формулировок, но путаются с обоснованиями и доказательствами – предмет заучен,
но слабо усвоен, то есть понят, осмыслен. Дополнительные вопросы экзаменатора
для них серьезная проблема. Нельзя сказать, что оба типа студентов использовали
при подготовке и сдаче экзаменов разные типы памяти, но, тем не менее, одни
делали упор на формальную память, а другие – на смысловую (ассоциативную).
Если условно считать, что уровней
сознания у человека три, то сколько у нас уровней, (центров, баз данных)
памяти? Не типов или видов памяти, о которых шла речь выше, а именно уровней?
Точных данных по этому вопросу нет, неточных – тоже. Как и в случае с сознанием
мы имеем дело с классическим “черным ящиком” – все попытки “покопаться” в его
устройстве ничего не дают. Все, что мы можем, так это подавать что-либо на вход
этого таинственного устройства, получать что-то на выходе и строить на этот
счет какие-то более или менее обоснованные догадки и предположения. Но по
крайней мере два четко разграниченных уровня памяти должны существовать в
действительности: это память, хранящая врожденную информацию, которая
наследственным путем передается от поколения к поколению, и память, хранящая
вновь приобретенную информацию, которая по сути является личным опытом и не
передается “по наследству”. Условно эти уровни памяти можно, например, назвать
врожденной и приобретенной памятью – важно не их название, а принципиальные
различия между ними.
Наиболее “просто”, не смотря на
вынужденный каламбур, дело обстоит с глубинным уровнем сознания. Этому базовому
уровню сознания наверняка должен соответствовать и базовый уровень памяти
(базовая память). Это самый глубинный, устойчивый и хорошо защищенный уровень
памяти, он практически в полном объеме передается по наследству от поколения к
поколению, соответственно, память этого уровня присутствует и проявляет себя
задолго до рождения ребенка. Ведь основные системы жизнеобеспечения эмбриона
начинают работать еще в утробе матери… Можно сказать и более определенно и
категорично: именно этот уровень памяти используется с момента зачатия новой
жизни: все “программы” деления и развития оплодотворенной яйцеклетки “записаны”
на этом глубинном уровне памяти.
По этой причине, например, из-за
каких-то сбоев в работе “программ” построения и развития организма может
родиться ребенок-урод с явно выраженными врожденными дефектами, но никогда у
человека не может родиться какая-нибудь “лягушка иль неведома зверушка”. В
естественных условиях это невозможно в принципе – для этого требуется замена
одних фрагментов наследственной информации на другие, чуждые данному
биологическому виду. Таков же “механизм” передачи наследственной информации и у
любых других животных: теленок может родиться с двумя головами или шестью
ногами, но и головы и ноги будут телячьими, а не поросячьими или собачьими.
Появление, например, у человека хвостового придатка или у лошади трехпалости
также объясняется сбоями на уровне наследственной информации, когда по каким-то
непонятным причинам у организма появляются признаки, свойственные для их
далеких предков (атавизм). Но в этом случае мы все же имеем дело с несколько
иным феноменом: по-видимому, среди огромного массива наследственной информации
присутствует какой-то массив, сектор или блок своего рода “архивной
информации”, которая в свое время и определяла эти утраченные в ходе эволюции
признаки, но по непонятным причинам оказалась включенной в активный набор
“программ” построения и развития организма. Другими словами, происходит замена
активных фрагментов наследственной информации или ее дополнение теми
“архивными” фрагментами, которые хотя и присутствуют в общем массиве
наследственной информации[50],
но “не принимаются к исполнению” и в действительности могут проявиться только в
виде ошибки. Если угодна техническая аналогия, то это приблизительно
соответствует ситуации, когда командный файл (командная программа) запускает,
то есть активизирует по ошибке какое-то другое, давно устаревшее и не
используемое приложение, например, “Word2” вместо “Word7”.
Базовая память хранит колоссальное
количество информации не только о “программах построения и развития” организма,
его физиологии, о всех системах организма, способах контроля и регулировки этих
систем, но и обо всех безусловных рефлексах, жестких “программах поведения”,
образцах-эталонах различных образов, с которыми сравнивается информация от
органов чувств (в первую очередь – осязания, обоняния, вкуса) и множество
другой информации, о которой сегодня мы ничего не знаем. Кроме того, именно на
этом уровне работают биологические часы, и вероятно, первая сверка времени
происходит в момент рождения ребенка, когда “запускается” его система дыхания.
С этого момента дальнейшая жизнь человека связана с отсчетом внутреннего
(биологического) времени, а все программы развития организма согласованы с
целевыми программами жизни: младенчество, детство, юность, молодость, зрелость,
старость – это с одной стороны, и освоение органов чувств и движения,
накопление личного жизненного опыта, рождение потомства и забота о нем (главная
биологическая цель жизни), угасание физической, эмоциональной и
интеллектуальной активности… – с другой стороны. Такова биологическая
программа жизни от момента зачатия и до момента смерти. И хотя человек может
умереть в любой момент своей жизни (в детстве, зрелости или еще в утробе
матери), однако это вызвано уже другими причинами.
Большинство людей почему-то не
согласны с такой программой жизни, заложенной самой природой, и хотят жить если
не вечно, то как можно дольше. Зачем человеку вечная жизнь, если и с одной,
обычной человеческой жизнью у многих серьезные проблемы и разочарования?[51]
За свою жизнь, часто не длинную, они успевают наделать немало непоправимых
ошибок, проступков или преступлений, воспоминания о которых беспокоят и
отравляют их оставшуюся жизнь. Любопытно, но люди в преклонном возрасте,
особенно если они прожили трудную и непростую жизнь, обычно не стремятся не только
к вечной жизни, но не особенно жаждут дожить и до ста лет. Нарастающие
жизненные проблемы (в первую очередь – со здоровьем) заметно меняют их
первоначальные максималистские устремления молодости – жить как можно дольше –
и теперь они желают (или просят у Бога) для себя не успехов, богатства или
долголетия, а всего лишь спокойной старости и легкой смерти. Все остальные и
обычные для людей благие пожелания переадресовываются уже следующим поколениям:
детям, внукам, правнукам. В конце своей жизни человек не только устает от жизни
физически, но и морально: к неизбежности собственной смерти он начинает
относится гораздо более спокойно и мудро: “чему быть, того не миновать”.
Поэтому и изводить себя такими мрачными мыслями ни к чему…
Эмоциональному уровню сознания скорее
всего тоже соответствует какой-то более или менее обособленный уровень памяти.
Но дело здесь обстоит много сложнее и запутаннее. И не только потому, что этому
уровню должны соответствовать колоссальные массивы информации, связанные в
первую очередь с работой органов чувств, но и с достаточно обоснованным
предположением, что в эти массивы входят совершенно разные типы информации – не
только по их происхождению, но и по степени их последующей обработки. Кроме
необработанной (первоначальной) информации от органов чувств и огромного
количества экстероцепторов сюда входит и уже обработанная, осмысленная
информация такого рода[52],
весь личный опыт в форме условных рефлексов, навыков, пережитых эмоций и тому подобное.
Это своего рода “многоканальный черный ящик”, который записывает как всю
внешнюю информацию, так и все внутренние команды, эмоции, желания и все
остальное, что так или иначе связано с накоплением и использованием личного
опыта жизни. Такая информация носит конфиденциальный, закрытый характер и по
наследству не передается. Случаи передачи каких-либо приобретенных навыков,
знаний исключительно редки и, вероятно, носят аномальный характер из-за
каких-либо сбоев в работе эмоционального и глубинного сознания.
Как уже было сказано, случаи такого
рода чрезвычайно редки и в высшей степени загадочны, однако они все же иногда
случаются, и в отличие от примеров с атавизмами или врожденными уродствами
имеют, по-видимому, другие причины. С точки зрения информатики, это
соответствует случаю ошибочной адресации информации, когда, например,
информация, предназначенная только для решения какой-либо текущей задачи по
ошибке (сбои в командных программах) остается не в оперативной памяти, где она
должна быть стерта по окончанию решения задачи, а попадает в долговременную
память. Известен и описан, например, такой уникальный случай: человек после
травмы головы неожиданно для всех, в том числе и для себя самого, начинает
говорить на иностранном языке, на котором он ранее не знал не одного слова.
Более того, этот язык оказывается каким-то диалектом, на котором говорили люди,
жившие в соседней стране, несколько веков назад! Если такой загадочный случай и
можно как-то объяснить, то, вероятно, таким образом. Несколько веков назад с
прямым предком этого человека – для которого тот диалект был родным языком –
произошел редчайший случай: знание языка, как сумма информации, оказалось по
ошибке включенной в наследственную память, где в виде “архивного файла”
благополучно хранилась все эти сотни лет, передаваясь от поколению к поколению
в общем массиве наследственной информации, примерно так же, как передается
информация, ответственная за возникновение атавизмов.
Соответствует ли интеллектуальному
уровню сознания какой-то свой, обособленный уровень памяти – сказать трудно.
Возможно, что, например, словесно-логическая память соответствует этому уровню
сознания, но с таким же успехом можно предположить, что такая память
соответствует эмоциональному уровню сознания или даже “поделена” между верхними
уровнями сознания. Об этом достоверно ничего не известно и как уже было
сказано, память – наиболее таинственный и наименее изученный аспект нашего
сознания. 
14.  ОСОБЕННОСТИ  ЗРИТЕЛЬНОЙ  ПАМЯТИ

С особенностями нашей памяти мы
сталкиваемся на каждом шагу… Каждому хорошо знакома ситуация: поздоровался с
вами человек, лицо его, безусловно, вам знакомо, а вот вспомнить его имя
удается не всегда, даже в течение целого дня после встречи. Почему так
происходит, почему мы так странно забываем? Случается и обратная ситуация: имя
человека знакомо, но не можем вспомнить его зрительный образ… Проще всего это
объяснить, если принять за основу рабочую гипотезу о разделении файлов[53]
информации по их типам и, следовательно, местам их хранения. В соответствии с
таким допущением, зрительная информация неоднородна: есть, например, конкретные
зрительные образы конкретного человека (своего рода “мгновенные фотографии”),
есть логически обработанный, суммированный и усредненный образ этого человека
(своего рода “рукотворный портрет”, написанный или созданный на основе
мгновенных реальных “снимков”), и есть, наконец, приложение к “портрету” в виде
имени и других данных, которые нам известны об этом человеке. Все это – разные
виды информации. “Фото” можно считать аналогом конкретной зрительной
информации, “портрет” же – это продукт нашего сознания, суммированный
логический образ человека, созданный на основе его реальных и конкретных
зрительных образов. Разница между этими двумя типами образов примерно такая же,
как между обычной любительской фотографией и портретом, выполненным рукой
опытного, талантливого художника. Имя человека можно считать приложением к
“портрету”, но это “файл” совершенно другого типа – это осмысленная
словесно-логическая, а не зрительная информация.
Если “фотографии” и “портрет”,
возможно, и хранятся где-то рядом, то имя должно храниться совсем в другом
месте – это совершенно иной тип информации. (Для сравнения: компьютер хранит
графическую и текстовую информацию в разных местах своей памяти и пользуется
для работы с разными типами файлов разными программами.) Но в файле “портрет”
должна быть своего рода “ссылка”: “имя хранится там-то…”, а в файле “имя”,
соответственно, должна быть “обратная ссылка”. То есть между разнотипными
файлами должна быть какая-то связь, и “имя” при такой аналогии есть что-то
вроде “бирочки, привязанной к портрету”. Аналогичные связи, вероятно, должны
быть и между “портретом” и его обычно многочисленными мгновенными “этюдами”, то
есть конкретными зрительными образами.
Поэтому, когда наше сознание
идентифицировало лицо человек на зрительно-логическом уровне[54],
но не смогло этого сделать на словесно-логическом, то это означает, что
нарушилась связь между разнотипными файлами, а “бирочка с именем” где-то
затерялась или “оторвалась” в процессе извлечения “портрета” из места его
постоянного хранения в нашей памяти. Примечателен и способ, которым мы
стараемся вспомнить забытое имя: мы начинаем наугад перечислять имена: Иван?..
Николай?.. Сергей?.. Очевидно, что такой способ направлен на прочтение всех
“бирок с именами”, то есть файлов с именами людей в нашей личной “картотеке”. С
помощью такого простого способа иногда удается вспомнить забытое имя, иногда –
нет.
Здесь совершенно отчетливо видна
аналогия с работой нашего сознания по созданию кратких рефератов прочитанной
книги. Усредненный, логически обработанный и осмысленный “портрет” конкретного
человека является полным аналогом сжатого, “смыслового реферата” книги –
разница только в исходном типе информации. Интересно, но и с “портретами” наше
сознание поступает точно так же, как и с “рефератами”. “Энтропия информации”
приводит к тому, что смысловой “портрет” точно так же разрушается и хорошо
знакомые черты начинают расплываться, теряя сначала мелкие, а потом и
значительные, характерные черты. Кончается эта разрушительная работа так же,
как и в притче с перевозкой библиотеки: в памяти остается смутное, едва
угадываемое лицо, а потом мы и вовсе забываем зрительный образ человека.
Если в случае с “рефератом” было
неясно, зачем наше сознание все время сокращает и переписывает текст книги
(правильнее – логическое или смысловое содержание книги), то в случае с
“портретом” такое упрощение и усреднение имеет вполне очевидное практическое
назначение. Не будь в нашей памяти таких логически обработанных и усредненных
“портретов”, то мы вряд ли смогли бы опознать даже собственную мать. Ведь
достаточно ей предстать в чуть измененном ракурсе, изменить прическу или
подкрасить губы помадой другого цвета… и мы не смогли бы ее узнать! Потому
что в нашей “картотеке мгновенных фотографий” нет именно такого снимка! Однако
на практике этого обычно не происходит, и мы достаточно легко идентифицируем
лица знакомых нам людей. Хотя, случается, что ошибаемся, но, как правило,
именно в тех случаях, когда “портрет” давно не извлекался из памяти, не
подновлялся и, следовательно, в значительной мере подвергся “энтропии”. Такие
ошибки обычно вызваны значительными изменениями в чертах лица оригинала:
например, из-за возрастных изменений, перенесенной болезни, “экспериментов” над
своей внешностью, недостаточной освещенностью и тому подобных причин. 
Крайне любопытна еще одна особенность
нашей зрительной памяти. Если “мгновенные фото” двухмерны и в лучшем случае –
стереоскопичны, то “портрет” должен иметь не менее трех измерений. Другими
словами, это объемное изображение, которое наше сознание способно повернуть,
наклонить, изменить масштаб… для того, чтобы получить плоскую проекцию в
нужном ракурсе (для сравнения характерных параметров или черт лица “портрета” с
визуальной информацией, поступающей от органов зрения). Такая работа сознания
чисто технически связана с решением огромного количества задач по пересчету
пространственных координат всех точек лица, и даже быстродействующие компьютеры
справляются с аналогичной задачей с весьма заметными затратами времени. Но в
случае с нашим сознанием “портрет” (хотя правильнее было бы – “скульптурное
изображение”) подвергается пересчету еще по одному измерению – по времени. В
определенных пределах сознание человека способно интерполировать объемное
изображение вперед или назад по “оси времени”. То есть наше сознание способно
по сегодняшнему “портрету” опознать человека спустя 5, 10 и даже более лет. А
ведь сам оригинал за это время может значительно измениться: могут появиться
новые морщины, складки, одутловатость и так далее. Под силу ему и обратная
задача: опознать юношеские и даже детские фотографии, которых мы никогда не
видели, так же как не видели в этом возрасте и самого человека. Кроме того,
наше сознание может без особого труда добавить или, наоборот, убрать из
“портрета” какие-то отдельные признаки или детали: например, шрам, седые
волосы, лысину, очки… Другими словами, сознание может легко корректировать
объемный “портрет” и вносить в него необходимые изменения.
Можно предположить, что “рефераты” и
“портреты” создаются с одной и той же целью: во-первых, для опознания
оригинала, а во-вторых, для удобства пользования. А может быть – и для экономии
места: сверхсжатый вариант книги легче держать в памяти, легче им и
пользоваться. Но если мы на практике не пользуемся и этой краткой информацией,
то она постепенно исчезает из нашей памяти и перемещается в какой-то “темный
чулан”, ключей от которого у нас нет. Образно говоря, наше сознание регулярно и
постоянно проводит своеобразную чистку, перестановку и уборку в своих
гигантских хранилищах информации: чем реже мы пользуемся какими-то “файлами”,
тем дальше они отодвигаются от “окошка выдачи” и тем более скудной становится
информация в “папках-файлах”. Сравните: много ли вы сможете вспомнить деталей
или персонажей из когда-то хорошо знакомой и даже изучаемой в школе книги,
скажем, сочинения А. С. Пушкина “Дубровский”, если с тех пор вы не брали эту
книгу в руки и не смотрели одноименный фильм? 
Справедливо и обратное: постоянно
используемые массивы информации не убывают и не исчезают из нашей памяти, а
нередко и пополняются новыми данными. Хотя более правильно было бы сказать, что
процесс “энтропии” не делает исключений для таких массивов информации, равно
как и для всех остальных, просто постоянное обращение к таким массивам вовремя
восстанавливает отдельные пробелы и неточности, когда они еще не приняли
угрожающих размеров и носят локальный характер. Сравните: “Повторение – мать
учения”. Поэтому можно сказать, что “энтропия” памяти и повторение, изучение
чего-либо − это процессы одного порядка, но имеющие противоположные
направления или знаки и поэтому исключающие друг друга. Другими словами, это
“улица с двухсторонним движением”: если преобладает процесс изучения,
запоминания или повторения, то объем хранящейся и доступной для пользования
информации в нашей памяти возрастает и стремится к единице, то есть к
стопроцентному запоминанию, а если преобладает процесс “энтропии” – то
уменьшается и в предельном случае стремится к нулю.
Многие встречались в своей жизни с
такими примерами: люди, по роду своей работы постоянно использующие одни и те
же массивы информации (учителя в школах, преподаватели в институтах или
университетах, проповедники и др.), очень хорошо не только знают свой предмет,
но и отлично его помнят, очень часто могут цитировать наизусть большие фрагменты
текстов, а иногда знают наизусть весь текст книги, курса лекций, Священного
Писания. Обязаны они этим не только своей, безусловно, хорошей, памяти, но и
постоянной ее тренировке, постоянному обращению к ней.
Этим же можно объяснить и так
называемую “профессиональную память”. Например, опытные вахтеры в общежитиях
или на проходных предприятий помнят в лицо и по фамилиям всех (!) жильцов или
работников, а ведь количество людей может доходить до тысячи и даже более.
Примечательно, но такие вахтеры практически никогда не ошибаются – у них
потрясающая память на лица и имена. В связи с этим остается открытым вопрос:
обладали ли Юлий Цезарь, Суворов или Наполеон Бонапарт именно профессиональной
памятью на лица и имена? И тот, и другой, и третий постоянно имели дело с огромным
числом людей. Или эта их феноменальная способность является всего лишь одной из
граней их многочисленных и уникальных способностей и талантов? Ведь все они
были чрезвычайно талантливыми, яркими и великими личностями, оставившие
глубокий след не только в истории своих стран, но и в мировой истории… 
…Несколько часов или даже дней
спустя после встречи с человеком, имени которого вы не смогли вспомнить сразу,
вы вдруг совершенно неожиданно вспоминаете его имя, хотя в этот момент о нем
даже не думали. Просто вспомнилось имя – и всё… Как объяснить такой феномен?
Скорее всего, это результат работы эмоционального уровня сознания: не
справившись со своей задачей в первый раз, этот уровень сознания продолжает,
по-видимому, вполне самостоятельно “прочесывать” свои “картотеки и файлы”. Ведь
потеря “бирки” означает сбой в работе системы поиска информации[55].
Возможно, что существует какая-то вспомогательная внутренняя “подпрограмма”,
направленная на устранения таких сбоев в работе памяти. В любом случае такая
ситуация некомфортна – она раздражает человека, хотя никакой видимой угрозы в
себе не несет. Поэтому, когда вам все же удается вспомнить забытое имя, вы
вздыхаете с облегчением, словно решили какую-то трудную, но необходимую задачу.
Здесь также видна аналогия с
ситуацией “утро вечера мудренее”: и в том, и в другом случае наше сознание
(скорее всего на эмоциональном уровне) продолжает свою работу в тайне от нашего
интеллекта, на свой страх и риск. Цель такой “самодеятельности” достаточно
понятна – это помощь нашему интеллекту.
Следует также подчеркнуть, что именно
эмоциональное сознание играет очень важную и заметную роль в процессах
запоминания и идентификации зрительных образов – хорошо отработанные и
закрепленные на этом уровне сознания навыки и стереотипы весьма существенно
облегчают работу нашего интеллекта. Например, китайцы для всех европейцев
(постоянно живущих в Европе) кажутся все “на одно лицо” – настолько плохо мы
улавливаем характерные особенности строения их лиц. Но то же самое можно
сказать и о китайцах (живущих в Китае) в отношении европейцев! В чем причина
такого феномена? Ведь китайцы ни сколько не хуже разбираются в характерных
особенностях лиц своих соотечественников, чем мы – в европейских типах лиц. Ни
нам, ни им ведь не кажутся лица соотечественников “на одно лицо”? Ответ
достаточно прост: китайцы всю свою жизнь имеют дело с типами лиц, которые для
них естественны и обычны, и именно зрительные стереотипы восприятия позволяют
им хорошо и быстро различать характерные особенности восточных типов лиц.
Европейцы, прожившие в Китае несколько лет, также убеждаются на собственном
опыте, что китайцы вовсе не “на одно лицо”, как им казалось раньше, и
различаются между собой не менее, чем европейцы.
Видимо, с этим феноменом связано
появление в русском языке такого несуразного выражения, как “лица кавказской
национальности”, хотя никакой “кавказской национальности” в действительности не
существует. На Кавказе живет очень много национальностей, в том числе и
славянских, и что интересно, представители этих неславянских национальностей
легко отличают своих соотечественников или земляков от десятков (если не сотен)
национальностей или народностей, живущих с ними по соседству. Славяне же, не
жившие в национальных республиках, как правило, не могут даже отличить грузина
от армянина или азербайджанца, не говоря уж о чеченцах, осетинах, лезгинах и
прочих. Тот же самый “китайский синдром”: все не славяне кажутся на одно
лицо… “кавказской национальности”.
Память, ввиду разнотипности
информации, на которой она основана, весьма разнообразна и многолика: есть память
на движения, на чувства, на вкус или запах… Но в целом, на основе примеров со
зрительной памятью – а это, несомненно, один из самых сложных типов или видов
памяти – можно предположить, что и любые другие типы нашей памяти имеют дело с
теми же двумя составляющими: необработанной, “сырой” или исходной информацией и
с ее логически обработанными смысловыми образами, например – со слуховыми или
осязательными образами. В этой связи становятся совершенно понятными такие
устойчивые выражения как “забыл вкус хорошего коньяка” или “забыл, как пахнет
настоящий голландский сыр”. При длительных перерывах с дегустацией таких или
любых других продуктов смысловые образы вкуса и запаха так же разрушаются, как
и любые другие образы, которые является нашим личным опытом. Это означает, что
не смотря на существенную, а может быть, даже и принципиальную разницу в типах
исходной информации от органов чувств, сама эта информация подвергается одному
и тому же способу ее обработки. Целью же такой обработки является создание логических,
усредненных смысловых образов, с которыми наше сознание и предпочитает иметь
дело.
Этот тезис можно более строго
обосновать и даже доказать “методом от противного”: точно такая же связь
существует между конкретным предметом или явлением и словом, которым этот
предмет или явление обозначают[56].
У нашей памяти очень много
странностей и особенностей, и это относится не только к зрительной памяти.
Например, рифмованные тексты (стихи) мы запоминаем значительно легче, чем
прозу, а слова песен – еще легче, чем стихи. Хотя с точки зрения информатики,
стихи несут “лишнюю” или избыточную информацию: мы вынуждены запоминать не
только смысловой эквивалент фраз, но и порядок слов в таких предложениях, размер
стиха, рифмы, обязательные грамматические ударения и другое, чего нет в прозе.
Плохо мы запоминаем рутинную
информацию, но хорошо – что-либо необычное, яркое, неординарное. Например, если
у вашего нового знакомого оказалось редкое или даже заковыристое имя, скажем,
Каллистрат Варфоломеевич, то забыть это имя окажется труднее, чем тривиальное –
Николай Васильевич или Сергей Петрович. Или: если вам “посчастливится”
встретиться во дворе своего дома с дикой рысью, то вы вряд ли вообще когда
забудете столь “приятную встречу”. И не случайно такие встречи или события
называют “незабываемыми” – их действительно очень трудно забыть. В отличии от
заурядных и привычных встреч с ее близкими родственниками – обычными домашними
кошками.
15.  МЫСЛЬ  И 
СЛОВО

Все попытки объяснить сознание
человека, так или иначе, но связаны с одним из важнейших вопросов: “Что
появилось раньше – мысли или слова?” 
Обычно рассматривают три варианта:
а) сначала – мысли, потом – слова;
б) сначала – слова, потом – мысли;
в) мысли и слова появились
одновременно.
Но всего таких вариантов может быть
шесть – это зависит от нюансов в постановке вопросов. Вот три недостающих:
г) мысли появились, а слова – нет;
д) слова появились, а мысли – нет;
е) ни то, ни другое не появилось.
Что касается варианта “д”, то это,
может быть, подходит к случаю с говорящим попугаем, но вряд ли есть смысл
рассматривать это: слова попугай повторяет механически, тем более, что слова
эти не его, а человека. Под вариант “е” попали все (!) животные кроме человека,
даже приматы и дельфины, из-за того, что у них нет развитой, в нашем понимании,
речи. О том, что у кошек или собак нет речи (опять-таки в нашем, человеческом
понимании) – спорить не приходится, однако в таком категорическом выводе есть
скрытые и неразрешимые логические противоречия. Ведь речь это не только
способность говорить какие-то слова или фразы, но и “…использование средств
языка для общения с другими членами языкового коллектива”, “…один из видов
коммуникативной деятельности человека” (Энциклопедический словарь). 
Нелишне напомнить, что, например,
глухонемые от рождения люди не используют в своей повседневной жизни слова, а
обходятся довольно ограниченным языком жестов. Они могут уметь читать или
писать либо нет – однако в любом случае они остаются разумными людьми и в
нашем, и в их собственном понимании. 
Здесь возникает прямая аналогия с
известным софистским парадоксом под названием “Куча”. (Если из кучи песка
убрать одну песчинку, будет ли оставшееся количество песчинок является “кучей”?
Ответ, казалось бы, очевиден: – “Будет”. Но тогда следуют другие вопросы с
явным подвохом: “А если убрать 10, 100, 1000… песчинок?” Другими словами, что
бы правильно ответить на вопрос, нужно с самого начала четко обусловить, какое
именно количество песчинок мы считаем “кучей”. Совершенно очевидно, что это
количество мы можем назначать произвольно. Например, 50.000 песчинок или более
мы считаем кучей, а 49.999 – уже нет.) Если в языке жестов будет не сотни, а
всего 50 жестов – останется ли такой способ общения языком? А если таких жестов
останется всего 10 или даже 5?
Проще говоря, речь – это только одно
из возможных средств общения. Сравните: речь, как способ общения, может быть
устной, письменной или даже состоять из каких-то кодированных фраз, отдельных
слов, символов, знаков, истинное значение которых заранее согласовано и,
следовательно, понятно участникам такого общения, но непонятно остальным.
Именно с этим моментом связаны специфические формы общения, активно
используемые, например, разведывательными службами: всевозможные шифрованные
или кодированные донесения, заранее обусловленная система знаков (“цветы на
подоконнике – условный знак проваленной конспиративной квартиры”) и тому подобное.
Однако очень многие животные активно общаются между собой, издавая очень
устойчивые по форме и содержанию звуки, есть у них и своя система понятных им
жестов. Например, все кошачьи звуки люди, “не мудрствуя лукаво”, “переводят” на
свой язык как “мяу” или “мур-мур”, практически не делая никаких смысловых
различий в этих звуках. Тем не менее, такие различия (а они носят именно
смысловой характер – при общении животные преследуют всегда какие-то конкретные
цели) существуют. В крике “мяу!” нетрудно заметить многочисленные различия и
оттенки: вот кошка подзывает своих котят, вот кричит от боли, вот вызывает на
свидание “мартовских котов”, вот просится погулять, а вот выражает свою радость
или неудовольствие при встрече со своей хозяйкой… Точно так же неоднозначны
кошачьи “мур-мур” (удовольствие, удовлетворение, комфортность положения, “подхалимство”
с целью выпросить что-то вкусное с вашего стола…) или “шипения” (угроза,
страх). Люди, которые много общаются с животными и хорошо знают их повадки,
могут различать до нескольких десятков смысловых оттенков и значений в звуках,
издаваемых животными.
Язык же дельфинов не идет ни в какое
сравнение с “языком” кошек или собак – настолько он сложен и разнообразен. Однако
и они угодили в разряд “бессловесных тварей”, а, значит – и неразумных. Есть и
еще одно противоречие в таком подходе: первый человек, которого мы сами считаем
первым человеком, и который жил один или два миллиона лет назад, уж наверное не
отличался красноречием Цицерона. Первоначально весь его “язык” состоял из десятка-другого
почти нечленораздельных звуков, которые мало чем отличались от “языка” его
соседей по среде обитания – других человекообразных обезьян, которые так и
остались обезьянами.
Вариант “г” никто всерьез не
рассматривал. И напрасно. Слова или речь это всего лишь внешняя и чисто
условная форма выражения мысли. По этой причине одну и ту же мысль можно
выразить несколькими способами на родном языке или перевести на любой
иностранный язык. Обратите внимание, что такой перевод всегда носит именно
смысловой характер, за очень редкими исключениями, когда нужно сохранить игру
слов, рифму, аббревиатуру или другие особенности языка-оригинала. По этой же
причине пословицы и поговорки обычно не переводят дословно и буквально – ибо
очень часто это фразеологизмы, которые нельзя перевести таким способом – а
стараются подобрать их смысловой эквивалент в другом языке. Сравните: какой
буквальный смысл будут иметь русские пословицы “Горбатого могила исправит” или
“С лица воды не пить”, если их перевести дословно на иностранный язык? Во
всяком случае – совсем не тот смысл, который в действительности стоит за этими
пословицами. Иногда случаются и забавные казусы. Такова, например, история
появления в русском языке, ставшего очень устойчивым выражением “Чувствовать
себя не в своей тарелке”. В действительности это ошибочный перевод и в
оригинале о тарелке не шло речи. Или: многие люди своеобразно (неправильно)
приводят поговорку “Попал, как кур во щи”. На самом деле, кур попал не “во
щи”, а “в ощип” – ошибка связана с близким звучанием слов.
Можно дать и более жесткое
определение: мысль – это содержание, а слово – это форма. Но чтобы это не
выглядело голословно, нужны убедительные доказательства такого подхода. Это
будет сделано несколько позже. Но еще ранее следует дать хотя бы самые краткие
разъяснения по поводу материальности сознания и, следовательно, всех его
аспектов.
Настоящая теория целиком и полностью
основана на материалистическом мировоззрении и в принципе не согласна с любыми
идеалистическими подходами к мысли, сознанию или природе человека. Все
многочисленные попытки в прошлом и настоящем рассматривать сознание человека
как нечто нематериальное, эфемерное, иррациональное, не поддающееся ни
описанию, ни пониманию – являлись и является попытками объяснения с позиций идеализма,
и в конечном итоге, пытаются объяснить один непонятный феномен другим, еще
более непонятным и непостижимым, что приводит к идее “космического разума”,
“божественной воли”, недоступного для понимания “провидения” или Бога.
Мир материален и причинен, и эта его
причинность проявляется в бесконечном многообразии причинно-следственных
связей, которые видимы и понятны нам лишь в очень небольшой, ничтожной его
части. Именно поэтому, с одной стороны, мир познаваем, а с другой – нам никогда
не понять его полностью, до конца, не исчерпать его заветных глубин и не
раскрыть всех его сокровенных тайн. Такова диалектика познания мира: так было,
так есть и так будет. 
Основное биологическое назначение
мозга человека, так же как и мозга других животных, в обработке поступающей
информации и принятии на основе анализа этой информации соответствующих
решений, направленных на достижение основных биологических целей: выживания
(самообеспечения), размножения, самосохранения. И как бы ни были реальные
процессы, протекающие в мозге, неимоверно сложны, многообразны и запутанны,
каким бы непостижимо сложным и таинственным не представлялось бы нам наше
сознание – тем не менее, функции сознания, так же как и любые другие функции
организма, материальны. 
Да, наше сознание нельзя “потрогать
руками” или рассмотреть в микроскоп, но оно материально и реально, также как,
например, материальны и реальны электромагнитное поле, электрон, потенциальная
или кинетическая энергия и многие другие вещи, которые мы не можем видеть
непосредственно, но которые реально существуют в нашем реальном мире. Сознание
человека не ограничено только чисто биологическими функциями. Однако это не
меняет сути проблемы, в основе любых других функций сознания, например,
способности к интеллектуальному типу или способу мышления, также будут лежать
вполне материальные причины и процессы. В большом и малом, в простом и сложном,
мир причинен, и нет пока никаких оснований сомневаться в этом, и искать
исключений из самого общего, фундаментального закона Природы…
“Слово – одна из основных единиц
языка, служащая для наименования предметов, лиц, процессов, свойств” – такое
определение дает Энциклопедический словарь. Аналогичное разъяснение дает и
Толковый словарь: “…Единица языка, служащая для называния отдельного понятия”.
В обоих вариантах толкования есть слово “служащая” – одно это уже указывает на
зависимость или подчиненность: служащая “для чего?”, “чему?”, “зачем?”
Что является самым важным в любом
слове? Чередование звуков? Высота этих звуков? Тембр голоса? Сочетание гласных
и согласных звуков?[57]
Нет! Главным в любом слове является не его форма, а его смысл, то есть то
понятие, которое стоит за этим словом. Слово является символом соответствующего
ему смыслового понятия, так же как, например, государственный флаг является
официальным символом этого государства, а математические значки являются
символами соответствующих математических действий или понятий.
Строго говоря, слова в нашей речи
являются не первичной, а уже вторичной заменой конкретных предметов или
явлений, то есть слова являются символами не самих предметов (вещей, явлений,
процессов…), а смысловых понятий этих предметов или явлений. Первичной же
заменой являются именно смысловые, обычно обобщенные или абстрактные значения
этих предметов или явлений. В этом отношении слово является самым кратким
символом уже не самого предмета или явления, а его смыслового образа
(смыслового значения). Поэтому слово обычно имеет два значения: общее смысловое
значение для всей совокупности однородных или подобных предметов (явлений) и
для выделения его из ряда себе подобных, то есть для отличия его от всех других
подобных или однородных предметов (явлений). Эти тонкости в употреблении слов в
одном из двух главных его значениях очень хорошо видны, например, в английском
языке: для обозначения конкретного предмета употребляется определенный артикль
“the”, а если имеется в виду любой из однотипной или подобной группы предметов,
то неопределенный артикль “a”.[58]
В русском языке таких служебных частей речи нет, но их роль при необходимости
выполняют указательные местоимения: “этот”, “тот”, “эти” и др. Сравните: “Дайте
мне эту газету!” (Речь идет о конкретной газете.) и “Дайте мне газету!”
(Все равно – какую.)
Проще говоря, слова несут в себе не
один, а два символа: во-первых, как общее смысловое понятие, а во-вторых, как
конкретный символ единичного предмета, явления, процесса для выделения его из
ряда себе подобных. В этом отношении выделяются имена собственные – основное их
назначение именно для обозначения (называния) конкретных предметов или лиц:
“Елена”, “Петр”, “Волгоград”, “Новороссийск”, река “Дон”, озеро “Байкал”… Но
могут они употребляться и для обозначения всего ряда аналогичных понятий, как
имена нарицательные. Сравните: “Ивановы, Петровы, Сидоровы…” В таком
контексте имеются в виду либо все обладатели этих фамилий, либо вообще русские
люди. Или: “галопом по европам!” – имеется в виду быстрое и поверхностное
знакомство с чем-либо (учебными предметами, странами и тому подобное).
Смысловые значения слов собраны и
систематизированы в толковых и энциклопедических словарях. Именно в таких
словарях дается толкование различных слов и именно к таким словарям обращаются
люди, когда не знают, не понимают, не помнят или не уверены в правильности
понимания каких-либо слов (в отличии от орфографических словарей, где дается
только правильная форма написания или произношения слов).
В мире тысячи языков и диалектов, но
во всех них будет слово совершенно аналогичное русскому слову “вода”, то есть
имеющее точно такой же основной смысл. Как бы это слово не произносилось и не
писалось: слева направо, справа налево, сверху вниз, буквами, иероглифами или
азбукой Брайля[59],
главное качество любого слова – это его смысл. По этой простой причине во всем
нашем языке найдется всего два-три слова, не имеющих смысла. (Например, слово
“абракадабра”. Собственного смысла оно не имеет, но тем не менее имеет
практическое назначение – этим словом обозначают полную бессмыслицу, набор букв
или звуков.) За всеми остальными словами, а их сотни тысяч, стоят конкретные
или абстрактные, но смысловые понятия. 
Кому нужны слова без смысла? Даже
дети в своих играх, изобретая и придумывая новые слова, придают им какое-то
значение, то есть смысл. Точно так же они “заменяют” обычные слова, которые
слишком длинны или трудны для их произношения, на слова-суррогаты собственного
изобретения. Однако основной смысл за этими детскими словами сохраняется тот же
самый, и по мере освоения устной речи они легко производят обратную замену.
Или такой интересный момент. Во всех
языках существуют слова-омонимы, то есть слова, которые одинаково пишутся или
произносятся, но при этом имеют совершенно разные смысловые значения. Например,
слово “коса” имеет в русском языке три совершенно отличных друг от друга
значения. Каким же образом мы различаем, в каком значении употреблены такие
слова? Мы различаем их именно по смыслу, т. к. по форме их различить нельзя.
Смысловые значения слов могут
меняться с течением времени, и нередко – весьма значительно. Однако и в этом
случае мы подразумеваем под такими словами их современное или общепринятое
значение, в противном случае мы вынуждены делать соответствующие пояснения –
что именно мы имеем в виду. Например, такие слова как “вор” и “прелестный”
имели в XVIII веке другие значения, а именно: “государственный изменник,
преступник, бунтовщик” и “подметный, крамольный, подстрекающий к бунту,
беспорядкам или неповиновению”, соответственно. В первом случае произошел
существенный сдвиг смыслового значения, а во втором – значение стало едва не
противоположным.
Понимание под одним и тем же словом
разных значений могут привести к существенным разногласиям. Например,
американцы не делают никакой разницы между словами “русский” и “российский” – и
то, и другое, они переводят словом “russian”, тем самым смешивая два разных
понятия. Это приводит к недоразумениям: бандитские и прочие преступные
группировки на Брайтон Бич (окраина Нью-Йорка), а вслед за этим и другие
подобные группировки по всей территории США получили наименование в печати и
обиходе как “русская мафия” (в обратном переводе это звучит именно как
“русская”, а не “российская” мафия), хотя в действительности такие группировки
состоят преимущественно из евреев или армян. Тот факт, что этнических русских
среди эмигрантов из бывшего СССР в лучшем случае несколько процентов – американцев
не смущает: все эмигранты для них русские, по аналогии с тем, что все граждане
США – американцы.
Другой момент: слов в развитом языке
сотни тысяч, однако только конкретных предметов вокруг нас может быть в 10, 100
или 1.000 раз больше – их вообще бесконечное число. В повседневной жизни вокруг
нас всегда есть предметы, которые мы затрудняемся назвать одним словом, если не
считать таких универсальных словечек, как “штучка”, “вещь”, “фиговина”… В
первую очередь, это относится к предметам, не имеющим для нас конкретного
назначения либо не интересующие нас вовсе. Как называются грани у обыкновенного
кирпича? Если ваша работа не связана со строительством, то вы не ответите на
этот вопрос – просто грани, одни побольше, а другие поменьше… Однако любой
каменщик назовет их точно: постель, ложок, тычок. Потому что для каменщика это
важно – с этими понятиями связаны типы каменных кладок. А для вас, если вы
дантист или повар – это “китайская грамота”, вам это просто не нужно. Или: как
называется кусок снега? Если это не снежок, то никак и не называется, нет
такого слова в языке. То же самое можно сказать о кусочке сахара, половине
ножниц, личинке муравья или обрывке нити: предмет есть, а слова, его
обозначающего – нет. Этих слов потому и нет в языке, что в них нет особой
необходимости, а сами эти предметы нас очень мало интересуют. 
Видимо, именно этим моментом можно
объяснить существование огромного числа профессиональных жаргонов или сленгов,
в которых существует много слов или терминов совершенно непонятных для
остальных людей, даже если по форме они совпадают с общепринятыми и
общеупотребительными словами – они имеют какие-то другие смысловые значения или
оттенки. Поэтому, возможно и существуют в науке отдельные слова или термины,
обозначающие личинку или ногу муравья, но людям далеким от таких узких
интересов, они не ведомы.
Но когда появляются даже совершенно
новые, ранее неизвестные предметы и явления, которые важны для многих людей –
то сразу появляются и слова, которыми их обозначают. Больше всего таких новых
наименований дает наука и техника, часто подбирая подходящие по смыслу слова из
мертвых языков, давая новое толкование уже существующим словам в родном языке,
или придумывая совершенно новые: гидроплан, пневмония, телевизор, протектор
(часть резиновой шины), бридж (игра), пейджер, аспирин, радий… Иногда
“отличаются” писатели-фантасты, таково происхождение слов “робот”, “космолет”,
“киборг”, “антиматерия” и многих других.
Следующий важный момент: чтобы дать
какому-либо новому явлению или предмету конкретное наименование, надо сначала
понять, что представляет из себя это новое, его назначение или принадлежность к
какой-либо уже известной категории вещей. Но как бы это новое не назвали,
главным будет не внешняя форма, то есть слово, а его смысловое содержание. По
этой причине понятие “кинематограф”, например, благополучно существует в разных
странах под разными словами: “кино”, “синема” и др. 
Первые люди, которые начали давать
названия предметам, их окружавшим, называли каким-либо словом в первую очередь
те предметы, которые были важны для них. Поэтому словом, аналогичным нашему
слову “волк”, они называли не медведей или львов, а только волков: матерых,
молодых, сильных или слабых – но волков. За таким словом, как и за любым
другим, закреплялось его смысловое понятие. Это понятие отличалось от понятий
“медведь” или “лев” и не смешивалось с ними – для наших древних предков это
было жизненно важным. 
Судя по всему, слово “волк” очень
древнего происхождения. Но даже сегодня, спустя сотни тысяч лет, нетрудно
понять или “угадать” его происхождение: это слово должно быть в тесном родстве
с такими словами, как “выть”, “вой”. Вероятно, свое наименование волки получили
из-за их скверной манеры выть на луну или от голода. Видимо, слова, которые
давали наши древние предки животным, носили в первую очередь
звукоподражательный характер. Что с точки зрения древнего человек, не умевшего
еще говорить, могли означать характерные завывания, которые старательно
имитировал его соплеменник? Только одно: его соплеменник имел в виду реального
обладателя такого неблагозвучного голоса, то есть волка, и предупреждал о
близкой опасности. Жестами выразить ту же мысль гораздо сложнее, волчий же вой,
даже в исполнении человека, ни с чем не спутать. 
В некоторых словах и сегодня можно
“угадать” их очень древнее происхождение. Например, глаголы “рычать”, “мычать”,
“храпеть”, ”свистеть” – это явные подражания звукам рычания, мычания, храпа,
свиста. Поэтому можно вполне обоснованно предполагать, что звучание первых слов
в той или иной мере имитировало характерные признаки этих предметов, и, скорее
всего – именно звуковые. Следуя этому предположению, собака могла получить
наименование типа “гав” или “лай”, а кошка “мяу” или “мур”. Сравните: самая
популярная кошачья кличка – “Мурка”, “лайками” называют породу собак, а слово
“гавка” и сейчас существует в блатном жаргоне, в значении – “собака”.
Можно найти и другие примеры,
проливающие свет на взаимоотношения слова и его смыслового содержания, но и
приведенных вполне достаточно, чтобы признать полную несостоятельность варианта
“б” (сначала – слово, потом – мысль). Что касается компромиссного варианта “в”
(мысль и слово появилось одновременно), то и он не выдерживает критики.
Во-первых, потому что оба этих понятия неравноценны – слово является всего лишь
внешней и чисто условной формой выражения мысли. Во-вторых, слово вторично по
отношению к мысли. В-третьих, не всем мыслям или эмоциям соответствуют слова:
их оттенков и нюансов значительно больше, чем слов их выражающих, хотя бы
потому, что количество реальных предметов в окружающем нас мире бесконечно,
количество же слов – ограничено, так же как ограниченны и возможности языка. 
Сравните: даже из очень большого, но
ограниченного набора, например, строительных деталей и конструкций можно
построить большое количество нужных, рациональных или удобных зданий и
сооружений, но нельзя, пользуясь тем же набором “построить” березовую рощу,
горное озеро с водопадом или теплый летний вечер. То есть наибольшие трудности
мы будем испытывать не с описанием стандартных, обычных и хорошо видимых
ситуаций или предметов, а как раз с ситуациями, которые не видны всем, не
очевидны или, например, связаны с нашими эмоциями (чувствами, желаниями,
стремлениями, симпатиями, антипатиями…)
Образно говоря, язык человек и есть
такой “набор-конструктор”. Приспособлен же такой “конструктор” именно к
сегодняшним и повседневным, а не к вчерашним и тем более завтрашним нуждам и
чаяниям. Плохо приспособлен наш язык и к выражению всевозможных оттенков
сложных или тонких, мыслей или чувств. В этом легко убедиться, взяв в руки
книгу любого поэта или писателя, считающегося мастером слова: за внешней
простотой и гармонией слов угадывается титаническая работа авторов по поиску
чрезвычайно точных слов или образов. В этом, видимо, и состоит один из секретов
мастерства писателя: чтобы добиться предельно возможной точности,
достоверности, выразительности или глубины образов, даже самым великим поэтам и
писателям приходится перебирать десятки близких по смыслу слов и иногда они в
своих черновиках приводят очень много предварительных вариантов всего лишь
одного четверостишия или абзаца. Лучше и ярче всех об этом, несомненно, сказал
В. Маяковский:
Поэзия – 
                     та же добыча
радия.
В грамм добыча, 
                              в год
труды.
Изводишь 
                   единого слова ради

тысячи тонн 
                       словесной
руды.  
Сравните: даже такой всемирно
признанный писатель, как Лев Толстой, переписывал свой бессмертный роман “Война
и мир” семь (!) раз.
Мысль всегда будет играть роль локомотива
по отношению к слову, в этом одна из причин постоянного увеличения количества
слов, составляющих основу любого живого языка. Вполне типична ситуация, когда
человек говорит, что у него нет слов, чтобы выразить какие-то мысли или чувства.
В большинстве случаев это соответствует действительности: мысли или чувства
есть, и они, может быть, переполняют человека, однако выразить их словами –
дело непростое. Дело осложняется не только тем, что у человек нет достаточных
навыков выражать свои мысли ясно, эмоционально или образно, но и дефицитом
самих слов. (И это несмотря на огромное их количество!)
Особый дар находить нужные, точные
слова или выражения всегда высоко ценился среди людей, а риторика, как
искусство ясно и убедительно выражать собственные мысли и чувства, входило в
обязательное число предметов обучения еще в Древней Греции.
В споре, что появилось раньше, мысль
или слово, правильным следует признать вариант “а” (сначала – мысль, а потом –
слово). А уж если быть еще более точным, то этому варианту очень длительное
время предшествовал другой: мысли уже появились, а слов, их выражавших, еще не
было, и их роль выполняли жесты (вариант “г”). Первые люди, которых мы считаем
людьми, уже кое-что понимали, но речи в нашем понимании у них еще долгое время
не было. На этом этапе зарождения устной речи они обходились жестами,
рычаниями, визжаниями, мычаниями и прочими подобными звуками. И именно на этом
этапе среди всех этих вполне естественных для них звуков начинают появляться
явные звукоподражания, имитирующие в первую очередь звуковые характеристики
других животных или предметов, их окружавших. 
Так же как использование орудий труда
изменило строение кисти руки древнего человека (строение кисти стало больше
соответствовать его собственным нуждам), так и упражнения в звукоподражаниях
дали мощный толчок к развитию речевого аппарата человека (первоначально почти
нечленораздельные звуки стали проявляться более отчетливо и различимо). Со
временем произошло разделение звуков на гласные, полугласные, согласные,
которые впоследствии и стали фонетической основой языка. 
Такой подход к возникновению речи
позволяет сохранить преемственность в развитии средств внутривидового общения.
И точно так же, как мыслям предшествовали эмоции, а еще ранее – рефлексы, то и
речи предшествовали звукоподражания, а еще ранее жесты, корни которых,
несомненно, следует искать в очень далеком прошлом не только древнего человека,
но и предшествующего ему биологического вида, то есть человекообразных обезьян.
В основе языка жестов лежат все те же эмоции и рефлексы. 
Млекопитающим животным отказывают
даже в ничтожной толике их разумности в первую очередь именно из-за отсутствия
у них речи. Такой подход как минимум парадоксален: почему способ общения с
использованием каких-либо звуков тех же приматов должен быть именно речью в
нашем, то есть человеческом понимании? Они ведь не люди и наш сложный язык
общения им не к чему – их вполне устраивает их собственный способ общения вне
зависимости от того, считаем мы их способ общения языком или нет. Такое людское
высокомерие, если не сказать − откровенное чванство, порождает и другие,
неразрешимые с таких позиций противоречия: язык жестов очень хорошо знаком не
только приматам, но и, по-видимому, всем млекопитающим. 
Уровень сознания биологического вида
определяется образом жизни этого вида, уровень развитости речи или других
способов общения внутри того же вида определяется объективной необходимостью в
таком общении и находится в прямой зависимости от уровня развития сознания. В
свою очередь, объективная потребность во внутривидовом общении (при прочих
равных условиях) будет значительно выше у общественных животных. Это является
необходимым условием для совместного решения общих жизненных задач, например,
при охоте, добывании пропитания, объединении усилий при обороне от хищников или
врагов, защите своего потомства и мест своего обитания (лежбищ, нор, гнездовий…)
Заметьте, что подавляющее количество млекопитающих видов является, так же как и
человек, животными общественными, которые живут семьями, стаями, стадами,
колониями и другими довольно устойчивыми группами. Аналогичные примеры легко
найти и среди других классов животных – среди птиц, земноводных, рыб,
насекомых… 
Поэтому, если, например, собаки
достаточно легко обходятся в своей жизни сильно ограниченным (с нашей точки
зрения) набором звуков и жестов, то это означает, что такой набор, как средство
общения, в целом, их устраивает и соответствует их образу жизни. Сравните: при
более сложном образе жизни, например, у служебных собак, они включают в свой
язык или способ общения с человеком большое количество дополнительных знаков
или сигналов (команд), которые они хорошо понимают и исполняют. И хотя такое
общение носит в основном односторонний характер – человек отдает команды, а
собака выполняет их – однако это не меняет сути дела. В данном случае
образуется устойчивая, хотя и чисто условная, коммуникативная связь, где
элементы этой связи в виде команд или сигналов хорошо понятны обеим сторонам. 
Любопытно, но существенные различия в
образе жизни собак и волков порождает не только различия в их сознании, но и в
средствах общения: волки не лают, собаки же достигли в “вокальных упражнениях”
заметных успехов. Примечательно и то, что собачий лай далеко не однозначен. Он
несет в себе много смысловых оттенков, в зависимости от того, на кого или что
собака лает: на знакомого или незнакомого человека, на кошку, на других собак,
с которыми могут быть дружеские или явно враждебные отношения, на заводную
игрушку… Язык жестов собак также не однозначен и имеет не только различные
смысловые значения, но и множество оттенков таких значений. Например,
помахивание хвостом означает и дружелюбие (отсутствие враждебных намерений), и
выражение удовлетворения, и выражение радости. Причем “амплитуда” такого
помахивания четко указывает на уровень собачьих чувств: от едва заметного
шевеления до предельно возможного размаха. Поджатый хвост означает признание
своего подчиненного положения, страх, испуг и даже признание своей вины.
Сравните известное и устойчивое выражение: “У него вид (о человеке) как у
виноватой (или побитой) собаки”.
Отголоски древнейшего языка жестов и
сегодня играют заметную роль в общении людей. Такие понятия, как “я”, “он”,
“да”, “нет”, “пить”, “есть”, “спать” – на языке жестов очень легко выразить,
легко этот язык и понять. Любопытно, но когда ребенка учат говорить, то кроме
сообщения ему названий тех или иных предметов всегда используют и язык жестов:
такое обучение дублируется указательными жестами рукой либо дают конкретный
предмет в руки ребенку – такой способ значительно облегчает понимание. С
указательных по их смыслу фраз: “Это кукла, конфета, малыш, дядя, мяч,
котенок…” начинается не только изучение родного языка, но и иностранного.
К языку жестов человек прибегает и в
ситуациях, когда он оказывается в окружении людей, не понимающих ни единого его
слова. С помощь простых жестов всегда можно выразить свои элементарные
потребности или желания. Такой язык понимают все люди, к какой бы языковой
семье они не относились. Универсальность языка жестов подтверждает ранее
высказанное предположение, что именно этот способ общения долгое время
предшествовал устной речи человека на самых ранних этапах становления человека
как биологического вида. Необычайно высокую устойчивость языка жестов (по
сравнению с устной речью) можно объяснить двумя причинами. Во-первых, очень
глубокими корнями, которые уходят не только в область эмоционального, но,
вероятно, и в область глубинного сознания: нередко характерные особенности в
поведении людей, например, особенности походки, манера поворота головы или
подъема бровей при удивлении, передаются от родителей к детям на уровне
наследственной информации. Во-вторых, – сильно ограниченным набором таких
жестов. В свое время язык жестов был хорошо приспособлен для выражения
элементарных потребностей и желаний, но до нас он дошел в сильно упрощенном
виде из-за вытеснения его устной речью. Однако потенциальные возможности языка
жестов довольно велики и наглядное тому подтверждение – язык глухонемых. Если
из него даже исключить жесты, передающие любые наши слова по буквам, то и в
этом случае в таком языке останутся сотни жестов, которыми можно довольно
успешно выражать чувства и мысли.
16.  ОБРАЗЫ  И 
ИХ  СМЫСЛОВЫЕ  ПОНЯТИЯ

Образы и их смысловые понятия
занимают в сознании человека центральное место. С одной стороны, образы
каких-либо предметов или явлений нам очень хорошо знакомы – мы имеем с ними
дело каждый день и каждую минуту, но с другой – они чрезвычайно сложны,
неоднозначны и трудны для понимания. Воспринимаем мы окружающий нас мир как
мир, состоящий из реальных вещей, однако все эти реальные вещи представлены в
нашем сознании не самими вещами, а их образами, которые в той или иной степени
отражают их реальные свойства. Это один из ключевых и наиболее сложных моментов
в работе нашего сознания, без понимания которого невозможно объяснить ни
сознания, ни мышления человека.
Какие процессы происходят в сознании
человека, когда он видит какой-нибудь предмет, например, коробку по размерам и
форме аналогичную пачке сигарет? Во-первых, органы зрения позволяют видеть эту
коробку как реальный, конкретный объект – в данном случае, предмет продолговатой
прямоугольной формы, яркой расцветки и надписью на иностранном языке… Это
зрительный образ объекта, причем образ этот необработанный, сырой. Во-вторых,
этот образ сразу начинает подвергаться сложному логическому анализу на уровне
эмоционального и интеллектуального сознания. Обычно цель такого анализа –
идентификация предмета, то есть ответ на вопрос “что это?”. Если человек видит
такую коробку не первый раз, то в подробном анализе нет нужды: эмоциональное
сознание легко идентифицирует такой предмет и, следовательно, его назначение,
просто сверяя (сравнивая) конкретный зрительный образ с уже имеющимися
логически обработанными образами таких предметов, которые хранятся в
долговременной памяти. Если же предмет не знаком, то для ответа на вопрос “что
это?” придется проделать сложный и, возможно, полномасштабный анализ по всем
параметрам, доступным для органов чувств. К такому анализу человек прибегает и
в случае, если что-либо в знакомом предмете непонятно или вызывает сомнения. Но
и том, и в другом случае возникает весьма сложная и серьезная проблема: нужно
сравнить реально существующий объект с его абстрактно-логическими образами (или
образом) либо с такими же образами похожей или подобной категории вещей. (Суть
этой проблемы состоит в том, что логически обработанный образ – это продукт
нашего сознания, образ этот не конкретный, а обобщенный или абстрактный.
Человек же видит перед собой вполне конкретный предмет…)
Проблема может быть решена
несколькими способами, но наиболее простым представляется следующий: объект в
виде его конкретного, необработанного образа (то, что мы видим) сравнивается с
логически обработанным, обобщенным образом (или образами) такого типа
предметов, при условии, что этот логически обработанный, обобщенный образ наше
сознание может несколько видоизменять (по размеру, ракурсу, цвету и т.п.
параметрам) с целью найти такой угол зрения, соразмерность, при которых оба
образа смогут совместиться в плоской или, может быть, объемной проекции
полностью или частично. Если по большинству параметров зрительные образы
совпадут, то объект идентифицируется как известный, знакомый или похожий, если
нет – то вопрос “что это?” остается открытым. Аналогичное сравнение может быть
произведено и по любым другим, незрительным образам.
Нашему сознанию не требуется полная,
100-процентная идентификация, мы вполне удовлетворяемся близким и даже не очень
близким сходством объекта с его логически обобщенным (абстрактным) образом.
Корни этой характерной особенности нашего сознания уходят в наше очень далекое
биологическое прошлое: такой способ приблизительной и не очень точной
идентификации свойственен всем животным. В естественных условиях своего
обитания все необходимые сравнения (измерения) для животных прямо связаны с
размерами их тела: именно в соответствии со своими собственными размерами
лисицы оценивают предельный размер (силу) своих потенциальных объектов охоты,
суслики роют норы, а птицы вьют гнезда. 
Такой же подход типичен и для
человека. Именно тело человека или каких-либо его частей является для нас
исходной, отправной точкой в наших сравнениях или измерениях. По этой причине
мы обычно довольствуемся такими весьма приблизительными оценками как “близкий –
далекий”, “высокий – низкий”, “тяжелый – легкий”, “сильный – слабый”, “горячий
– холодный” и тому подобное. Обратите внимание, что такие оценки или сравнения
были бы вообще лишены смысла, если бы они не давались в сравнении с какими-либо
параметрами человеческого тела. Поэтому, когда человек говорит о другом
человеке, что тот “высокий, сильный или тяжелый”, то он в первую очередь
сравнивает его с самим собой. Эту особенность нашего сознания (и не только
нашего!) очень хорошо отражает известный афоризм Протагора: “Человек – мера
всех вещей”. Сравните! Старые и древние меры, например, длин были прямо связаны
с телом человека: фут (длина стопы), локоть (длина от сгиба локтя до кончиков
пальцев), миля (тысяча двойных шагов)…[60]
Причина такого приблизительного
подхода в измерениях или сравнениях очевидна: если в Природе не существуют двух
абсолютно одинаковых вещей (предметов, животных), то и метод сравнения,
направленный на абсолютно точное измерение, на установление абсолютной
идентичности, лишен смысла: таких ситуаций в нашем макромире не существует в
принципе. По этой же причине любые, даже самые сверхточные измерения человека с
помощью специальных измерительных приборов носят не абсолютный, а относительный
характер и всегда имеют предел точности. Есть и вторая причина: в естественных
условиях существования приблизительная, но быстрая оценка размера или силы
объекта охоты гораздо важнее более точной оценки, требующей значительно больших
затрат времени. Как говорится, “дорога ложка к обеду”, и если слишком долго
примерятся к своему потенциальному “обеду”, то вполне можно остаться и голодным
– у большинства животных инстинкт самосохранения развит достаточно хорошо.
Отсюда следует важный вывод: процесс
сравнения образов (как конкретных, так и абстрактных) носит не абсолютный, а
относительный, часто – весьма приблизительный характер. В противном случае
такие сравнения не имели бы практического смысла и всегда бы заканчивались
отрицательным результатом: если не существует двух абсолютно одинаковых
объектов, то не существует и двух абсолютно одинаковых образов этих объектов.
Сравните: человек видит перед собой большую кучу обыкновенного красного
кирпича. Если он не первый раз в своей жизни видит этот строительный материал,
то и воспринимает он реальную кучу в виде довольно абстрактного образа “кучи
кирпичей”, то есть какого-то количества одинаковых по размерам и свойствам
глиняных кирпичей. Но именно в этом и заключается парадокс: в действительности
в этой куче не найдется даже двух (!) совершенно идентичных кирпичей – они
неизбежно будут различаться по весу, размерам или другим свойствам. Но для
человека эти отличия не столь важны, и мы предпочитаем считать, что все кирпичи
– за исключением битых – одинаковы. Это и есть типичный результат “идеального
отражения действительности в нашем сознании”.
Анализ носит сложный, комплексный
характер и включает в себя работу нашего сознания по обработке не только
зрительной, но и других типов информации. 
Возвращаясь к примеру с коробкой,
похожей на пачку сигарет, это можно представить в виде условной схемы:
1. Зрительный
образ: предметы прямоугольной продолговатой формы, небольшого размера
(умещаются на ладони), обычно яркой расцветки с обязательной надписью марки
сигарет на одной или нескольких гранях…
2.
Осязательный образ:
фактура материала как у бумаги, тонкого картона, целлофана. Непрочны – легко сминаются
рукой. Вес – незначительный.      
3.
Обонятельный образ:
слабый запах табака…
4. Слуховой
образ: собственного
образа не имеют, при постукивании пальцем или ногтем – глухой звук…
5. Вкусовой
образ: не имеет.
Все эти обобщенные
(абстрактно-логические) образы составляют основу общего (консолидированного)
образа предметов этой категории и дополняются другими известными нам из личного
опыта знаниями:
Назначение – для хранения внутри
сигарет…
Опасность – не представляют…
Ценность – без сигарет не имеют…
Материал – бумага, тонкий картон,
целлофан…
Особенности – боятся влаги и сырости,
требуют аккуратного обращения (легко сминаются)…
Родственные категории вещей:
сигаретницы, портсигары, блоки сигарет (мелкооптовая фабричная расфасовка).
И т. д. и т. п.
В целом, общий абстрактно-логический
образ или образы предметов будут сравниваться по всем доступным для сравнения
направлениям (если в этом есть необходимость), то есть  – с информацией,
которую человек может получить от своих органов чувств в виде конкретных
образов этого предмета. Анализ причинно-следственных связей, также как и анализ
каких-либо характеристик (свойств) предмета редко заканчивается категорическим
выводом “да” или “нет”. В подавляющем большинстве таких выводов такой
однозначности не будет, а сами эти выводы будут иметь вероятностный характер:
“похожи как две капли воды”, “очень похожи”, “практически одинаковы”, “похожи”,
“немного похожи”, “скорее да, чем нет”… Нулевой точкой отсчета на шкале таких
оценок, вероятно, является ситуация “ни то, ни се” или “50 на 50” – то есть
равновероятных. Ниже этой условной “нулевой точки” будут присутствовать похожие
или аналогичные оценки, но уже со знаком минус: “скорее нет, чем да”, “не
похожи”, “совсем не похожи”, “как небо и земля” (т.е. абсолютно не похожи,
совершенно разные).
Вернемся к примеру с коробкой,
похожей на пачку сигарет. Какой вывод может сделать человек в описанной
ситуации? Даже если не брать этой коробки в руки и ограничится лишь одним
зрительным образом, то, скорее всего, человек придет к выводу, что это пачка
сигарет незнакомой ему марки. Однако следует иметь в виду, что в подобных
ситуациях большую роль играет и общий контекст: где именно, среди каких вещей
находится эта коробка? Если в витрине табачной лавки, то никаких сомнений не
возникает: конечно, это сигареты. Если же в витрине с парфюмерией или среди
других коробок в медицинской аптечке, то вряд ли: скорее всего это какая-нибудь
парфюмерия или лекарство. А каков будет вывод, если ни на одной из сторон
коробки не будет надписи (марки сигарет)? Отрицательный – это не сигареты
(надпись является обязательным признаком). А если эта коробка в 10 раз больших
размеров, но с традиционной надписью? Тоже отрицательный – сигарет в половину
роста человека не бывает. (Сходятся многие признаки кроме размера и,
соответственно, веса – скорее всего это рекламный муляж или макет.)
Если первоначальный (беглый) анализ
не приводит к каким-либо утвердительным выводам, то человек может поступить по-разному.
В зависимости от конкретных обстоятельств он может, например, перейти к
подробному и тщательному анализу всех доступных для него свойств предмета:
долго рассматривать этот предмет, “крутить” его в руках, прикидывать его
размеры или вес, “пробовать” его на ощупь, вкус или запах, пробовать заглянуть
внутрь или открыть его… Но все эти исследования носят вполне очевидный
характер – человек пытается классифицировать непонятный предмет, то есть
ответить на вопрос “что это?” (Подобным образом ведут себя и животные, когда обнюхивают
незнакомый предмет. Они тоже пытаются ответить на вопрос “что это?”, но не в
таком широком диапазоне как человек, а в более узком и практичном: “пища ли
это? съедобна ли она?”) 
Кроме возможности прийти к
собственным выводам о назначении незнакомого или непонятного предмета, человек
может обратиться за разъяснениями к другим людям или справочникам. То есть
человек доверяет не только собственным глазам и собственному разуму, но и
информации, полученной не им самим, а из какого-то другого источника. В этом
отношении животные гораздо более “консервативны”: своим органам чувств они
полностью доверяют, чужие же мнения им не указ. Это стереотип их поведения. Однако
и животные, особенно домашние, часто откланяются от обычных норм своего
поведения и в той или иной мере учитывают знания, желания или намерения
человека – это зависит от того, насколько животные доверяют человеку. Сравните:
кошки не любят “водных процедур”, но если хозяйка затаскивает ее в ванну и
регулярно моет в теплой, мыльной воде, то кошка с этим смиряется; лошадь
прыгает через высокий забор, подчиняясь воле наездника, хотя это довольно
рискованное занятие; белки в парках берут угощение из рук даже незнакомых
людей, вопреки инстинкту самосохранения и тому подобное.
Если же человек видит (слышит,
осязает…) какой-либо предмет, думает о нем, но не с целью его идентификации
или сравнения с другими предметами, то абстрактно-логический образ этого
предмета будет представлен в его сознании в самом “сжатом”, упрощенном и кратком
образе, то есть в виде краткого символа. Сравните: “У меня кончаются сигареты.
Нужно купить пару пачек”. Это типичная фраза нашего мышления, при этом после
слова (образа) “пачек” отсутствует его ключевой признак – “сигарет”, он опущен
и “остался за скобками”, но, несомненно, он подразумевается. Часто, особенно в
разговорной речи, такие сокращения имеют еще более радикальный характер:
“Мой-то сегодня проспал на работу…” (Из разговора двух женщин.)
В разговорной речи часто выпадают
имена собственные и даже подлежащие в предложениях – их роль начинают играть
другие части речи, например, притяжательные местоимения. Это довольно
характерная особенность нашей речи, причем не только устной: чтобы не тащить
громоздкий образ из одной фразы в другую, его часто заменяют символом, а сам
символ, в свою очередь – местоимением.
По этой причине подавляющее
количество слов, а значит и смысловых понятий, стоящих за каждым словом,
воспринимаются нами не в конкретном, а в абстрактном значении, которые
обозначают для нас целый ряд или категорию однотипных или близких по назначению
предметов, явлений, процессов. Именно этими краткими символами и предпочитает
оперировать наше сознание. Например, стулья могут быть разного цвета, размера,
конфигурации, сделаны из различных материалов, но в нашем сознании всем им
соответствует общий (или абстрактный) образ: “стул – это род мебели для сидения
со спинкой (для одного человека)”. Именно такое определение дает Толковый
словарь и именно такой смысл мы подразумеваем под словом или понятием “стул”. И
хотя далеко не каждый человек может сходу дать такое краткое и точное
определение, однако все согласятся с таким толкованием этого слова.
Если бы наше сознание не могло
оперировать абстрактными и обобщенными смысловыми понятиями (все равно в каком
виде – в виде полных смысловых понятий или их кратких символов), то нам бы
пришлось давать собственные наименования, то есть имена, каждому (!) предмету
или явлению. Причем это касалось бы не только имен существительных, но и
глаголов, прилагательных да и остальных частей речи тоже, а в нашем языке бы не
сотни тысяч, а сотни миллионов слов! Тем не менее, при таком гигантском
количестве слов люди практически перестали бы понимать друг друга: это
приблизительно соответствует ситуации, когда каждый предмет, цвет, движение и
все остальное каждый человек называет так, как ему заблагорассудится. Остальные
люди поступают точно также – в результате оказывается, что все стали говорить
на разных языках…
Косвенным образом это указывает на
характерную особенность нашего сознания: хотя мы воспринимаем окружающий нас
мир конкретным (мы видим вокруг себя конкретные и реальные вещи), но в своем
сознании мы предпочитаем оперировать именно абстрактными образами. Так нам
гораздо проще и воспринимать реальный мир, и осмысливать его, то есть думать о
нем.
Для пояснения этого парадокса или
феномена нашего сознания можно привести такой пример: следователь ведет дело о
целой серии однотипных преступлений – квартирных кражах. О злоумышленнике
известно немало: высокий темноволосый мужчина лет 25 – 30-ти, атлетического
телосложения, последний раз был одет в синюю куртку и черные джинсы, с собой
имел серую спортивную сумку… Личность его не установлена. Задача следователя
– отработка различных версий. В связи с этим, вопрос: в каком виде будет
фигурировать этот неизвестный злоумышленник в его умозаключениях? Неужели в
виде “высокого темноволосого мужчины 25 – 30-ти лет, атлетического
телосложения, одетого в синюю куртку и черные джинсы да еще имеющего при себе
серую спортивную сумку”?! 
Определенно, нет. Во всех версиях он
будет “проходить” под каким-нибудь более коротким и удобным наименованием,
может быть – “преступник”, “вор”, “дылда” или просто “он”. При этом все
известные следователю характеристики и приметы будут до поры до времени
держаться где-то за скобками, чтобы каждый раз не “тащить” такой длинный и
неудобный в употреблении образ через все его размышления и умозаключения. К
подробному образу следователь вернется тогда, когда в этом будет нужда, а пока
он предпочтет иметь дело с кратким символом сложного и громоздкого образа. Но и
этот краткий символ, который он заочно присвоил преступнику, он может изменить
или заменить на новый. Например, в случае необычайного везения преступнику, тот
может удостоится персональной клички – “Счастливчик”, “Везунчик” или что-нибудь
в том же духе.
Нечто похожее происходит в
математических вычислениях: чтобы не “тащить” за собой какую-то неудобную и
громоздкую часть формулы, ее гораздо проще заменить символам “х” или “у” и
только в самом конце преобразований произвести обратную замену икса на его
действительное значение. Так проще и легче, к тому же меньше шансов “потерять
по дороге” какой-нибудь компонент этой части формулы: цифру, знак или место
десятичной запятой.
Оба примера показывают, с какой
легкостью наше сознание переходит от конкретных образов к абстрактным и
наоборот, причем количество промежуточных замен образов на символы нас
нисколько не смущает. Скорее наоборот, это облегчает работу нашего сознания.
Сравните: “слесарь четвертого разряда по ремонту санитарно-технического
оборудования Иванов Иван Иванович” – “слесарь-сантехник Иванов” –
“слесарь-сантехник” – “сантехник” – “он”. Если бы мы мыслили только конкретными
образами, то мы не употребляли в своей речи или мыслях кратких названий
профессий вместо полного имени и полного названия этих профессий – ибо такая
замена была бы лишена смысла. Например, фраза: “Пришел слесарь, чинить кран”
вызывала бы массу недоуменных вопросов даже со стороны жильцов этой квартиры.
Какой именно слесарь? Их в стране более миллиона! И какой кран?! Их еще больше!
Но в действительности этого не происходит, и мы справляемся с такой
неоднозначной ситуацией довольно просто: нам нет особой разницы, какая у
слесаря фамилия и есть ли она у него вообще? Нам это не важно. Важно, что
пришел слесарь, а не почтальон, важно, что это сантехник, который и устранит
неполадки… Все остальное нас не интересует. То есть, воспринимаем мы
конкретного и не очень трезвого слесаря-сантехника Иванова на абстрактном
уровне: для нас он слесарь, специалист по ремонту санитарно-технического
оборудования. И если он нас не интересует с других позиций, то мы предпочтем
оставить его в нашем сознании именно в абстрактном виде “слесаря-сантехника”.
Эта смысловая замена конкретного
образа на абстрактный − аналогична замене смыслового понятия на его
краткую, условную форму (символ или слово). Сравните: “посуда круглой формы со
слегка приподнятыми краями и широким плоским дном” (смысловой образ) – это не
что иное, как обычная “тарелка” (слово-символ этого образа). И почти всегда
человек предпочитает иметь дело с краткими символами или словами, а не с
длинными и громоздкими смысловыми образами – так проще и значительно удобнее.
Очень важна еще одна особенность
нашего сознания: одни понятия (смысловые образы) мы объясняем через другие, а
нередко – и через третьи, четвертые… При этом круг обычно замыкается, и мы
снова приходим к первому понятию. Например, “тарелка” – это посуда круглой
формы…”, а “посуда” – это хозяйственная утварь для еды, питья… и отдельный
предмет из такой утвари”, то есть та же тарелка или чашка. Очевидно, что такой
способ толкования слов или их значений не имел бы смысла, если бы большинство
этих понятий не воспринимались нами как нечто само собой разумеющие и данное
изначально, очевидное, понятное и достоверное. Такие основополагающие знания мы
начинаем получать еще в самом раннем детстве, когда ребенку показывают предмет
и сообщают его название: “Это тарелка, а это – ложка…” То есть, в основе
понимания значений таких слов (правильнее – их смысловых значений) лежит наш
непосредственный чувственный опыт – это своего рода аксиомы, которые мы
принимаем на веру без доказательств, ввиду их очевидности и бесспорности.
Здесь также возникает аналогия с поведением
животных (млекопитающих) – большую часть смысловых понятий (образов) они тоже
получают в своем раннем детстве. Сравните: кошка специально приносит своим
котятам задушенных, а потом и полуживых мышей, чтобы показать им как выглядит в
действительности их естественная пища, хотя такие знания у котят наверняка есть
в наследственной памяти в виде зрительных, обонятельных, осязательных, вкусовых
и слуховых образов. Точно так же, как есть в их базовой памяти и общий
логический образ их самих. По этой причине кошки без труда отличают (на
расстоянии) себе подобных от других видов животных, а собственное отражение в
зеркале они воспринимают довольно спокойно и понимают, что это их собственное
отражение, а не другая реальная кошка. 
Типично и поведение животных, если
они что-то не понимают или сомневаются в чем-то. Они, так же как и люди,
переходят от анализа зрительных образов к полномасштабным сравнениям
конкретных, реальных образов объекта со своими врожденными или приобретенными
образами, хранящимися в их памяти. Они начинают исследовать незнакомый или
непонятный объект, обнюхивать его, трогать лапами, пробовать на вкус…
Вышеприведенный пример с восприятием
смысловых образов в виде бесспорных аксиом, усвоенных еще с молоком матери и в
более поздних периодах жизни ребенка, подростка, взрослого человека,
недвусмысленно указывает на то, что именно наш чувственный опыт лежит в основе
всей нашей сложной системы знаний, стереотипов понимания и поведения. И именно
к этим базовым знаниям мы обращаемся, когда нужно объяснить себе или другим какие-то
более сложные, более абстрактные или чисто умозрительные понятия. На этой же
особенности нашего сознания основан широко распространенный прием объяснения
сложных понятий через простые, а также приведение в виде иллюстраций к таким
объяснениям конкретных примеров, сравнений, рисунков или аналогий. Если же идти
от противного и предположить, что любые наши образы и их понятия недостоверны,
неочевидны и нуждаются в строгих доказательствах, то мы придем к абсурдной
ситуации, и вся наша довольно стройная система знаний рухнет в один момент.
Очень быстро в ходе такого “эксперимента” мы запутаемся в обоснованиях и
доказательствах[61],
ибо они будут не объяснять реально существующий мир, а умножать вопросы типа:
“А откуда это известно?”, “Кто это смог доказать и каким образом?”, “Почему я
этому должен верить на слово?” и т.п. 
Очень хорошо этот момент иллюстрирует
геометрия Евклида (та самая, которую мы изучали в школе) – в ее основе лежат всего
пять аксиом[62],
которые были приняты без доказательств, как очевидные и не нуждающиеся в таких
доказательствах. На основе этих пяти аксиом построена вся геометрия с ее
многочисленными логическими построениями, выводами, леммами и теоремами. Если
же подвергнуть сомнению хотя бы одну исходную аксиому, то в итоге мы получим
уже не геометрию Евклида, а какую-то другую, например, геометрию Лобачевского,
в которой параллельные прямые пересекаются, а сумма углов в треугольнике не
равна двум прямым углам… То же самое можно сказать и о других областях
знания, основанных на многократно проверенном опыте и логических выводах из
него, в отличии, например, от оккультных “наук” (эзотерическое знание), которые
вообще никакими обоснованиями или доказательствами себя не утруждают.
Подобный подход, когда всё и вся
подвергается сомнениям, часто – надуманным, типичен для философии. Это едва ли
не единственная область знания, где существует столь сильное расхождение во
взглядах даже по поводу основополагающих вопросов или проблем, мнения по этим
вопросам нередко полярны, а выводы – взаимоисключающи. Нужно, конечно, отдать
должное пытливому и критическому уму мыслителей-философов, однако когда начинает
подвергать деструктивным сомнениям самый что ни на есть очевидный и миллиарды
(!) раз проверенный опыт людей, то такой подход не объясняет Природы, а только
порождает массу казуистических и принципиально неразрешимых проблем. Например,
если всерьез подвергается сомнению сам факт существования реального объекта
(предмета, явления, мира) и считается, что этот объект существует только лишь в
ощущениях (сознании) человека, а вовсе не на самом деле, и то лишь в виде его
субъективного, сугубо личного и индивидуального восприятия, то тем самым мы
лишаемся тех необходимых аксиом, основ нашего знания и мироощущения, без
которых весь мир превращается в хаос. Квинтэссенция такого подхода может быть
выражена известным афоризмом Сократа: “Я знаю, что ничего не знаю”. Парадокс
этого афоризма в том, что он изначально содержит в себе взаимоисключающие
выводы: 
а) Если я что-то знаю, то, что
я знаю, уже не есть ничто. (Знание не может равняться незнанию.)
б) Если я ничего не знаю, то я
не могу знать и того, что не знаю ничего. (Незнание не может равняться знанию.)
Возвращаясь к теме зрительных
образов, следует отметить, что эти типы образов, пожалуй, единственные, которые
мы можем хорошо или плохо, но описать словами, причем достаточно понятно для
других людей. Сравните: как поступают работники правоохранительных органов для
розыска лица, подозреваемого или обвиняемого в совершении преступления, если у
них нет его фотографии? Они создают его словесный портрет, то есть образ, где
будет описан тип его лица, цвет волос и глаз, рост, телосложение, особые
приметы и все то, что им известно об этом человеке. Точно так же поступали и в
не очень далеком прошлом, когда еще не была изобретена фотография и фоторобот,
и все известные характеристики зрительных образов описывались словами. Любопытно,
но в таком искусстве описания наши предки достигали впечатляющих результатов:
преступников ловили, а украденных лошадей возвращали законным владельцам.
Заметную роль в этом играли возможности языка, богатство слов, выражавших те
или иные смысловые оттенки.
Что означает для нас редко
употребительные сегодня слова “каурая”, “соловая”, “гнедая”? Теперь мало кто
помнит значения этих слов, а ведь они удивительно точно описывали масти
лошадей. Сравните точность передачи зрительного образа, выраженного всего одним
(!) словом: “гнедая” – лошадь красновато-рыжей масти с черным (!) хвостом и
гривой.” (Видимо, нужно понимать, что если бы хвост и грива были другого цвета,
то и масть называлась бы иначе!)
Многие вещи, предметы имеют несколько
близких по смыслу названий (синонимов) – это тоже облегчает задачу описания
зрительных образов словами, через другие образы. Но совсем иначе обстоят дела,
например, с вкусовыми или запаховыми образами. На что похож вкус чеснока?
Словами этого объяснить нельзя. В лучшем случае можно сослаться на вкус черемши[63],
но если человек никогда не ел ни чеснока, ни черемши, то вам никогда не
объяснить ему вкус или запах чеснока словами. То же самое можно сказать и о
слуховых образах… Это может показаться странным, но и сам цвет предметов мы
не можем описать словами. Какого цвета сизое небо? Сизого цвета и есть… Нам в
свое время показали этот цвет и сообщили его название. Цвет нельзя описать
словами, но подобрать подходящий по цвету предмет – можно: цвет спелой сливы. И
хотя в обиходе мы используем большое количество слов, передающих цвета или
оттенки этих цветов, однако за этими словами всегда стоят какие-либо конкретные
предметы соответствующего цвета: сиреневый цвет означает цвет цветков сирени,
зеленый – цвет зелени, голубой – цвет неба, розовый – цвет розы, черный – цвет
сажи, оранжевый – цвет спелого апельсина и так далее…[64]
Даже основные цвета (красный, желтый,
синий, зеленый…) мы воспринимаем довольно условно, что называется, каждый на
свой вкус, то есть – цвет. Соответственно, словесные описания двух людей по
поводу цвета одного и того же предмета могут сильно расходиться в оценках.
Например, в русском языке “синий” и “голубой” различаются по смыслу, а в
английском – нет: оба цвета передаются одним словом “blue”. Сравните:
большинство людей не различает оттенков черного цвета, хотя и могут визуально
отличать такие незначительные нюансы. Опытные же специалисты, например, по
фабричной окраске тканей, так же как и художники, различают до нескольких
десятков (!) таких оттенков черного цвета, причем дают им соответствующие
наименования: “насыщенный черный с зеленоватым отливом”, “ненасыщенный серовато-черный
цвет” и так далее. 
Но в целом нам хватает тех слов,
которые есть в языке для передачи цветов или оттенков, так же как и в случае
неопределенных характеристик “высокий – низкий”, “легкий – тяжелый” или “теплый
– горячий”. Если же – нет, то в дело идут более точные и пространные описания
оттенков либо каталоги цветов, точно так же, как в случае необходимости в ход
идет рулетка, весы или термометр.
Идентификация зрительных образов
связана с процессом абстрагирования, мы отвлекаемся от всех второстепенных
признаков и деталей и сосредоточиваем свое внимание на главном и важном – главном
и важном для смысла, назначении вещи. При этом мы обычно задаем вопросы (себе
или другим): куда именно следует отнести эту вещь, к какой известной категории?
Если ни одна известная категория не подходит, то мы в своем сознании выделяем
для такого предмета, явления особое, новое место. Если известно наименование
вещи – то под этим именем, если нет – то под универсальном названием “штучка”,
“вещица”. Если же не известно ни назначение вещи, ни ее название, то мы
“сваливаем” бесполезный для нас абстрактный образ “в общую кучу в дальнем углу
нашего сознания” под общим названием “вещи непонятного назначения”. То есть мы
поступаем так же, как и в случае хранения ненужного хлама, который продолжают держать
на чердаке или в подвале дома на случай, если что-то из этих ненужных вещей
когда-нибудь понадобится. 
Вероятно, так же поступает наше
сознание и с другими абстрактными образами, которые не удалось идентифицировать
и которые пока являются бесполезным балластом… Пробуя на вкус какую-либо
новую, неизвестную пищу, человек решает в принципе ту же самую задачу, что и
собака, обнюхивающая кусочек творожной запеканки. Собака сравнивает
(анализирует) составные компоненты незнакомой пищи на предмет их съедобности и
полезности в соответствии с собственными “эталонами”, хранящимися в ее базовой
памяти (врожденные образы вкусов и запахов) и долговременной памяти (приобретенные образы вкусов и запахов). Если этот тест на съедобность
будет положительным – собака будет есть ранее незнакомую пищу, если нет –
значит, в пище присутствуют в слишком большом количестве компоненты, которые
животное считает вредными или опасными. Это стереотип поведения животных,
которые в значительно большей степени, чем человек, доверяют своим врожденным
знаниям.
17.  МЫШЛЕНИЕ 
И  СОЗНАНИЕ

В предыдущих главах неоднократно
подчеркивалось, что сознание человека неоднородно и по отношению к каждому
своему условному уровню имеет достаточно выраженный характер. С учетом всего
вышеизложенного можно уточнить определения, описывающие эти уровни сознания:
Глубинное сознание – это непрерывный
процесс осознания собственных внутренних потребностей организма на уровне
физиологии путем постоянного анализа показателей этих потребностей (сравнение
реальных показателей с “эталонными”, хранящимися в базовой памяти). Основное
назначение этого уровня сознания – в достижении главных биологических целей
организма (самообеспечение, размножение, самосохранение).
Эмоциональное сознание – это процесс
осознания человеком внешних возможностей реального мира, собственного положения
в нем и самого этого реального мира путем анализа конкретных причинно-следственных
связей внешнего мира на основе врожденных и приобретенных знаний об этом мире.
Основное назначение этого уровня сознания – оперативная и адекватная реакция на
изменение конкретных ситуаций реального мира, всемерное содействие в достижении
главных биологических целей (тактика содействия).
Интеллектуальное сознание – это
процесс осознания человеком своих внешних возможностей в реальном мире и самого
этого реального мира путем сложного анализа конкретных, абстрактных или
умозрительных причинно-следственных связей этого мира, а также способность к
конкретному или абстрактному моделированию таких причинно-следственных связей
на основе ранее приобретенных или заново открытых знаний, которых в прежнем
опыте не было. Основное назначение этого уровня сознания – решение сложных проблем
(задач), постоянно возникающих в жизни человека, и с которыми не может справиться
эмоциональное сознание ввиду сложности или абстрактности таких проблем,
содействие в достижении главных биологических целей (стратегия содействия).
Несколько слов о тактике и стратегии
содействия. По большому счету, стратегии вообще и стратегии содействия в
достижении главных биологических целей в частности, мы обязаны именно
интеллекту. Именно долгосрочный анализ причинно-следственных связей и дает нам
неоспоримое преимущество по сравнению с любыми другими животными: человек может
просчитывать ситуацию на много ходов вперед, а животные – нет. То же самое
можно сказать и о детях. Сравните типичную ситуацию: ребенок просит отца
немного поиграть с ним, на что получает ответ: “Я не могу сейчас поиграть с
тобой, потому что мне нужно идти на работу”. – “А зачем ты ходишь на работу?” –
“Чтобы зарабатывать денежки и потом покупать на них вкусную еду для тебя и для
всех нас”. – “Ты знаешь, папа, я сейчас не хочу есть: поиграй со мной…” То
есть ребенок в этом возрасте не может еще самостоятельно строить длинные причинно-следственные
связи зависимости одних событий от других, поэтому и мотивирует свое желание
тем, что в данный момент он не голоден. Взрослые же люди такие ситуации
просчитывают легко, в этом и состоит их стратегия поведения. Чтобы избежать
неприятных последствий в будущем (опоздание на работу, что может привести к
выговору по службе, вычетам из зарплаты или даже увольнению), нужно вести себя
соответствующим образом в настоящем – то есть добросовестно исполнять свои
служебные обязанности, зарабатывать деньги и содержать свою семью. 
Что касается тактики содействия, то
она характерна те только людям, но и всем млекопитающим. Однако заметьте: не
всегда в этом отношении мы имеем явное преимущество перед животными. Например,
бурые медведи очень часто применяют против преследующих их охотников весьма
изощренную и коварную тактику. Они отрываются от идущих по их следам охотников
на несколько километров вперед, делают неожиданную петлю и снова выходят на
свой собственный след. Но не пересекают его, а устраивают самую что ни на есть
настоящую засаду и охотник сам оказывается в роли преследуемой добычи, а
нередко – и жертвы такой коварной тактики. Хотя при желании, здесь можно
усмотреть и элементы стратегии.
…Таким образом, функция сознания
человека является сложнейшей интегрированной функцией саморегулирования,
самоорганизации и самосовершенствования, охватывающая все без исключения
аспекты жизнедеятельности человека (как внутренние, так и внешние):
Сознание человека – сложнейший
процесс осознания внутренних потребностей и внешних возможностей путем
элементарного, простого или сложного анализа причинно-следственных связей
внутреннего и внешнего мира на основе врожденных, приобретенных и приобретаемых
знаний с использованием старых либо вновь создаваемых способов (алгоритмов) для
решения задач или проблем личного или общественного характера.
Можно привести и другие определения,
которые будут более точно описывать те или иные аспекты человеческого сознания,
но все же главная проблема видится в другом: как соотносятся между собой
мышление и сознание? что такое собственно мышление? Здесь придется сделать
несколько отступлений, чтобы пояснить общую ситуацию и некоторые традиции,
которые уже давно сложились в отношении этих вопросов.
Во-первых, еще древние греки условно
делили мышление на два уровня: рассудок и разум. Не вдаваясь в детали, следует
заметить, что “рассудком” в их понимании было примерно то же, что в нашем –
здравый смысл или логика рассуждений человека на обыденном, бытовом уровне, а
“разумом” – то, что рассматривалось как высший уровень мышления, рациональное
познание или диалектика мышления, направленная уже на постижение сущности
вещей, их законов, противоречий…
Во-вторых, современная наука тоже
дает некоторые общие определения: “Сознание – …способность идеального
воспроизведения действительности в мышлении”, “Мышление – высшая ступень
человеческого познания, процесса отражения объективной реальности”.
(Энциклопедический словарь.) “Идеальное отражение или воспроизведение
действительности” в сознании человека означает, что отражение это является
идеальным или идеализированным по отношению к реально существующему объекту и
отражает оно, соответственно, только какую-то часть свойств реального объекта
вне зависимости от того, используем мы только собственные органы чувств или
“усиливаем их” специальными приборами (микроскопы, телескопы, вольтметры,
термометры, спектрометры и т. п.). В этом отношении никаких принципиальных
расхождений между общепринятым научным употреблением словосочетаний “идеальное
отражение или идеальное воспроизведение действительности (объекта, мира…) в
сознании человека” и употреблением подобных выражений в настоящей работе – нет.
В-третьих, есть принципиальная разница
в употреблении термина “мышление”. Значение этого термина в настоящей работе
шире и кроме общепринятого употребления (“думание”, “понимание”,
“размышление”…) он имеет еще одно значение, а именно: сущность самого
процесса мышления, мышление как средство, но не как результат применения этого
средства, то есть сам процесс логической обработки информации в сознании
человека. Сравните близкую аналогию: “штамповкой” называют и сам процесс
штамповки изделий, и сами эти изделия, полученные в результате применения,
например, вырубных штампов. То есть под одним и тем же словом понимают сам
технологический процесс (вырубка в металле различных отверстий) и сами эти
изделия, полученные в результате применения такой технологии. Однако это
совершенно разные вещи, совершенно разные понятия…
Что касается первого и второго
пунктов, то даже поверхностный анализ показывает, что такие понятия как
“мышление”, “сознание”, “познание” не разграничены четко между собой, нередко
смешиваются, полностью или частично подменяют или перекрывают друг друга, во
многом являются близкими понятиями, хотя и не синонимами. Причина такой
неоднозначности и путаницы понятна: ни сознание, ни мышление не существует в
отдельности, в отрыве друг от друга – эти понятия органично и неразрывно
связаны и зависимы друг от друга. Образно говоря, это две стороны одной медали.
Но чтобы понять их сущность, их все же придется рассматривать отдельно и в
искусственном отрыве друг от друга. И не смотря на всю сложность и
парадоксальность этих понятий, это будет сделано максимально ясно и, по
возможности – убедительно. 
Что же касается современных научных
формулировок, то это безнадежная и бесперспективная попытка объяснить одно
неизвестное (сознание) через другое (мышление), либо наоборот. В какой-то мере
эти определения верны, но они слишком формальны, поэтому использовать их на практике
нельзя. Действуя “методом от противного”, нетрудно понять, что если бы эти
формулировки в полной мере отвечали действительному положению вещей, то давно
бы было объяснено и сознание человека и способ его мышления. Однако этого пока
не случилось, и феномен сознания человека по-прежнему остается одной из самых
загадочных тайн мироздания, каковой он является для нас уже много тысяч лет.
Заметна и еще одна особенность: под мышлением понимается не сам процесс
мышления, а процесс познания или способность к пониманию чего-либо… Сравните:
еще Аристотель полагал, что сознание человека подобно вощеной дощечке, на
которой стилом[65]
отображаются или отпечатываются те или иные образы вещей, с которыми
сталкивается человек в своей жизни… С тех пор утекло много воды, но особого
прогресса в понимании собственного сознания пока не наблюдается. Более того,
как это ни странно, но Аристотель со своей простой и понятной метафорой оказался,
по-видимому, ближе к разгадке сознания человека, чем современные туманные и
формализованные определения этого феномена, которые большинству людей непонятны
(даже если их переводить с “высоконаучного” на обычный русский язык). Во всяком
случае, представления Аристотеля о природе сознания человека хорошо согласуются
с настоящей теорией, и по этому поводу остается только привести известный
афоризм: “Новое – это хорошо забытое старое”.
Общие проблемы сознания человека
наиболее глубоко проработаны не в биологии, медицине или психологии, а в
философии, поэтому они носят не конкретный, а самый общий характер. Настоящая
работа посвящена не столько философским аспектам сознания и мышления, сколько
исследованию самих процессов сознания и мышления, другими словами – самой
сущности этих феноменов, но в более узком и практическом смысле.
Теперь, после необходимых пояснений,
отступлений и комментариев, можно вернуться к главным вопросам: что такое
мышление и как оно соотносится с сознанием? что является причиной и что является
следствием? Это центральные и важнейшие вопросы в исследовании феномена
сознания человека (и животных) и ответы на них будут даны предельно ясно и
четко, не смотря на невероятную сложность, запутанность и парадоксальность
самих проблем. Следует также заметить, что современная наука вообще не дает
четкой причинной зависимости указанных понятий, но в целом считает мышление
высшей ступенью познания (фактически – сознания). В рамках же этой теории ответ
будет совершенно другим: мышление (как сам процесс) является не следствием, а
причиной, следствием же этой причины будет сознание – но не наоборот. Проще
говоря, мышление первично по отношению к сознанию… Такой тезис парадоксален,
более того – он идет вразрез с общепринятым пониманием сознания и мышления
человека[66].
Однако такая точка зрения имеет под собой достаточное основание, более того –
представляется весьма логичной. Но в любом случае такая позиция требует
подробного пояснения.
Другая изначальная предпосылка
определяла, что сознание является такой же функцией организма, как и любая
другая функция. Само слово “сознание” кроме его философского значения и многого
другого имеет и такое определение: “…2. Мысль, чувство, ясное представление
чего-либо” (Толковый словарь; отметим этот существенный момент!). Само слово
“сознание” образовано по такому же принципу как “со—трудничество”,
“со—гласие”, “со—ратник”, “со—звучие”…
Не надо быть лингвистом, чтобы понять – смысловой акцент в таких словах сделан
именно на сопричастности к чему-либо (слово “со—причастность”
образовано по тому же принципу). “Со—знание” – это сопричастность
к знанию чего-либо, в отличии от слова “знание”, которое близко по смыслу, но
такого смыслового значения не имеет…
То есть, с одной стороны, есть
понятие “сознание”, означающее причастность к знанию чего-либо, с другой – понятно
и что именно это “сознание” может “со—знавать”: только “знание” –
т.к. ничего другого “сознавать” уже нельзя по определению. Есть в этом занятном
“кроссворде” и третья сторона: синоним слова “знание” – “сведения”, то есть
информация! Таким образом, в общей цепочке не хватает, как минимум, одного
звена: “исходная информация” ® “…?” ® “сознание”,
которое и делает эту исходную информацию осознанной, то есть понятой. Между
этими понятиями должно существовать связующее звено, которое преобразует
исходную, “сырую” информацию в ее обработанную, осознанную форму. Назначение
пропущенного звена – сам процесс преобразования исходной информации в ее
промежуточное или конечное значение – понятие, понятия, знание или сумма
знаний. Пропущенным звеном является мышление, как процесс преобразования одного
в другое и в полном виде цепочка должна выглядеть примерно так: 
“информация”
(какое-то количество не связанных[67]
между собой по смыслу единиц информации – бит, байтов[68],
фактов и т. п.) ® “мышление” (смысловая обработка потока
информации) ® “со-знание” (новое знание или сумма
знаний, полученная в результате осмысливания или понимания, и которая может
быть приобщена к другим, ранее полученным знаниям).
Прелюбопытнейшая особенность такой
технологической схемы в том, что мышление, как средство преобразования исходной
информации в знание или сумму знаний, может точно таким же способом и с таким
же успехом преобразовывать уже ранее обработанную, то есть уже осмысленную
информацию – соответственно, новое осмысление будет иметь более укрупненный,
более общий характер! Например, “исходная информация” ® “мышление” ® “отдельные осознанные факты”;
“отдельные осознанные факты” ® “мышление” ®
“осознанное явление, как совокупность и причастность исходных фактов” и так далее.
То есть, один и тот же “механизм мышления” может обрабатывать информацию с
разным уровнем предыдущего осмысления: сырую (необработанную вовсе),
предварительно обработанную (на уровне отдельных разрозненных фактов, понятий,
событий…), крупных блоков осознанных понятий, целостного информационного
массива…
Теперь можно вернуться к
штамповочному прессу и внимательно понаблюдать за его работой – как это ни
странно, но это очень близкая аналогия с работой мышления. Центральное место в
обоих случаях занимает сам технологический процесс, в обоих случаях исходные
вещи приобретают новое качество в процессе обработки. Сам штамповочный пресс
работает очень просто: исходная металлическая заготовка фиксируется на матрице
(подложке), отверстие в которой в точности соответствуют размеру и форме
рабочего органа пресса – твердого пуансона, которым и вырубаются это отверстие
при движении пуансона сквозь заготовку…
Гораздо любопытнее другое: сами
штампованные изделия или детали могут существовать отдельно и независимо от
пуансона или матрицы, с помощью которых они были изготовлены (после окончания
технологического процесса), и штамповочный пресс со своими рабочими органами
тоже может существовать сам по себе и независимо от заготовок или готовых
изделий. (То же можно сказать и о заготовках.) Однако сама технология, именно
как процесс изготовления штампованных изделий, невозможна ни без заготовок (то,
на что будет направлен процесс), ни без уже обрабатываемой заготовки (то,
на что уже направлен процесс), ни без самого оборудования (пресс,
матрица, пуансон…). Сама штампованная деталь – что вполне естественно – тоже
не может появиться на свет в виде готового, обработанного изделия или
полуфабриката, если нет самого процесса, в результате которого и появляются
такие изделия или полуфабрикаты… Неважно, сколько долей секунды длится сам
технологический процесс – главное, что в результате такого взаимодействия
получается объект с новыми качествами, то есть новый предмет или вещь, которая
качественно отлична от предшествующей заготовки. В этом и состоит главная суть
любого технологического процесса: главное здесь не количество изделий, а новое,
приобретенной качество.
В этом же состоит и сложность
понимания самого феномена: все компоненты технологии представлены наглядно и
предметно (сырье, пресс, готовые изделия…) кроме одного и почти неуловимого –
самого быстротекущего процесса обработки металла! Ибо это ни что иное как
именно процесс, то есть “ход, развитие какого-либо явления, события,
последовательность смены состояний в развитии чего-либо” (Толковый словарь).
Глубинная же суть этого простого и заурядного с виду явления ускользает от
нашего понимания самым загадочным образом. Точно такой же, но гораздо более
ярко выраженной и феноменальной особенностью обладают и наши мысли – они,
безусловно, у нас есть, но что это такое, мы не можем ни понять, ни объяснить!
А теперь сравните вышеописанную
технологию с тем, как мы думаем. Само наше мышление невозможно ни без исходной
информации (то, на что будет направлено наше мышление), ни самой
этой обдумываемой информации (то, на что уже направлено наше
мышление), ни тем более без самого нашего мозга. Налицо явные признаки
технологической обработки: исходная информация (сырье), головной мозг
(“технологическое оборудование”), осмысленная информация (готовая продукция или
полуфабрикат для дальнейшей обработки). Вот потому-то мы и не можем понять, что
такое “мысль” или “мышление” – ибо мы пытаемся представить саму суть явления в
виде какой-либо уже известной нам категории вещей (вещество, энергия, поле,
информация…). Но явление тем и отличается от самих компонентов,
взаимодействие которых и порождает это явление, что оно существует только
и исключительно только в динамике этого явления, то есть – в самом
процессе. Можно остановить работу штамповочного пресса или препарировать мозг
человека и изучать все компоненты по отдельности, но при этом исчезает и сам
процесс, ибо он не может существовать статично и сам по себе…
Полезна и еще одна аналогия: одна и
та же деталь в технологическом цикле может рассматриваться и в виде сырья, и в
виде полуфабриката, и в виде готового изделия – эта оценка зависит не от самой
детали, а от того места, которое она занимает на технологическом конвейере –
все относительно. Точно так же одну и ту же информацию можно считать и
исходной, и уже обработанной, полностью или частично.
Мышление, как способность к
пониманию, в целом давно известна людям, однако ввиду сильно выраженной
парадоксальности и чрезвычайной сложности этого феномена, его часто
отождествляют с сознанием – но это совершенно разные вещи. Если исходить из
приведенной технологической схемы, то можно понять и саму причину смешения
совершенно разных понятий: мышление, как процесс, постоянно
“вклинивается” в работу сознания, причем на всех уровнях этой работы,
что в конечном итоге и порождает всю эту путаницу. Понятно, что отделить
мышление от сознания нельзя – это две стороны одного и того же явления – однако
не надо и забывать, что мышление это способ, но не результат применения этого
способа. Результатом же процесса мышления является понимание, осознание
чего-либо, то есть то, что мы обычно называем словом “сознание”, хотя
достаточно очевидно, что под одним и тем же словом мы понимаем два разных
понятия. Осознавать даже то, что мы уже осознали ранее, без процесса мышления,
мы не можем – в этом также проявляется парадоксальная и неразрывная связь между
мышлением и сознанием (процесс и его результат). Разделить их между собой,
видимо, нельзя – так как при этом исчезает и феномен мышления, и феномен
сознания. Друг без друга это бесполезные вещи: сознание без мышления – это
примерно то же самое, что компьютер без программного обеспечения.
Для пояснения парадоксальности работы
нашего сознания можно привести такой пример: человек переводит с иностранного
языка (которого не знает) какую-то отдельную фразу. Сначала он переводит
отдельные слова, то есть ищет в словаре нужное слово (процесс), осознает его
значение (результат), далее поступает так же со всеми остальными словами
(процесс – результат). Когда все слова переведены, они должны быть осмыслены
еще раз (процесс), но уже на более высоком уровне – нужно понять взаимосвязь
между этими словами, то есть определить причинную зависимость отдельных частей
речи в целом (подлежащие ®
сказуемое ® дополнение…)
и таким образом понять смысл всей фразы (результат). Этот пример легко
продолжить в направлении повышения уровня осознания, но для простоты будем
считать, что человек читает на своем родном языке: связи между отдельными
фразами абзаца (процесс) – понимание смысла абзаца (результат), связи между
отдельными абзацами (процесс) – понимание общего смысла прочитанной главы
(результат) и так далее.
Может сложиться впечатление, что
понимание чего-либо должно идти только в строгой последовательности: от
элементарного – к простому, от простого – к сложному, от сложного – к общему…
Однако это совершенно необязательно: само мышление, как процесс, как
неотъемлемая часть осознания, может быть направлено на любой уровень
осмысливания (понимания) – от самого элементарного и до самого общего. Мы
вправе сами решать, над чем именно думать и какой уровень обобщения нас
устроит. Образно говоря, мышление – это своего рода “развертка работы мысли”
или, точнее, – сам процесс этой развертки. 
У человека, который не знаком с принципами
работы телевизора, может, например, сложиться впечатление, что изображение на
экране воспроизводит в точности то, что находится перед передающей камерой.
Однако это не так: целостное оптическое изображение (“картинка”) техническими
способами, еще в передающей камере, “разбивается” на отдельные строки, а
строки, в свою очередь – на элементарные фрагменты – точки, которые в виде
электромагнитных сигналов передаются в эфир (или записываются на видеокассету)
не все сразу, а в определенной очередности: все точки одной строки передаются
строго друг за другом, в такой же последовательности передаются и сами строки,
на которые разбивается изображение “картинки”, то есть один кадр… На экране
телевизора изображение “строится” по тому же принципу: электронный луч
последовательно, слева направо, высвечивает строки, которые состоят из точек –
минимальных фрагментов изображения. После воспроизведения всех точек одной
строки, луч смещается немного ниже и под первой строкой воспроизводит вторую,
затем третью и так далее, пока не высветит все 625 строк (стандарт
телевизионного сигнала в России), что и составляет в сумме один полный кадр
изображения или ”картинки”. В одну секунду таких кадров на экране телевизора
появляется 25, и именно быстрая их смена создает иллюзию движения, например, гоночного автомобиля или губ диктора, читающего новости. Однако в
действительности сами кадры изображения никуда не движутся – они статичны (неподвижны),
просто эти кадры передают разные моменты изображения движущего объекта, что и
создает полную иллюзию движения.
В этом примере можно усмотреть
довольно близкую аналогию с работой нашего сознания. Следуя тезису теории –
“обработанная информация это осознанная информация” – “картинка” на экране
будет аналогом понимания, осознания чего-либо (пусть той же “картинки”, которая
воспроизводит морской пейзаж). Но “построить” этот пейзаж без работы систем
строчной и кадровой разверток телевизора (аналог процесса мышления) – нельзя.
Нельзя и отделить изображение (результат осмысления) от самого процесса
развертки изображения (процесс мышления) – одно без другого не существует…
Любопытно и другое в этой аналогии:
если нам что-то непонятно, то мы снова и снова возвращаемся к этому неясному
месту, пытаясь понять какой-то трудный момент – то есть наше мышление
“зацикливается[69]”
и идет по замкнутому кругу… В случае с телевизором это будет аналогично
ситуации “стоп-кадр”: “картинка застыла”, замерла, хотя все системы разверток
изображения работают исправно. Происходит это из-за того, что на вход
телевизора подается одна и та же информация, которая и “застывает” на экране
(после передачи всех 625 строк на вход телевизора снова подается сигнал той же
первой строки, с которой начинался кадр). Искусственным путем можно получить
ситуацию “стоп-строка”, “стоп-часть-кадра” или “стоп-несколько-кадров[70]”,
что будет аналогом “зацикливания” нашего сознания на том или ином уровне
осмысления, осознания в случае непонимания или недопонимания чего-либо.
Сравните: элементарная информация –
точка на экране; отдельный факт – строка; явление (сумма осознанных фактов) –
кадр на экране телевизора. Это хотя и чисто условная аналогия – сознание в
миллионы раз сложнее, чем устройство телевизора – однако и в том, и в другом
случае мы имеем дело именно с технологической линией по обработке информации, с
той лишь разницей, что уровень “осознания” для телевизора сводится к простому
воспроизведению изображения на экране. Как ни странно, но и здесь возникает
близкая аналогия, когда человек просто созерцает окружающий мир, не пытаясь в
нем что-либо понять – в этом случае человек просто воспринимает “картинку
изображения”, а не ломает себе голову над проблемами мироздания… Однако даже
этот в принципе несложный процесс воспроизведения телевизионного изображения
становится невозможным, если телевизионный приемник перестает “осознавать”, то есть
распознавать, “понимать” телевизионный сигнал, который он принимает в чуждом
ему стандарте[71].
Тем не менее, любопытно: почему
возникает такое большое количество аналогий с работой нашего сознания? Ответ
представляется достаточно простым: нет ничего нового под луной – между
технологическими поточными линиями есть принципиальное сходство, поэтому и
возникают такие аналогии даже в примере со штамповкой кастрюль. Если же
рассматривать с этой точки зрения высокие информационные технологии, например,
компьютеры, то количество и качество таких аналогий возрастет на порядок, а
сходство некоторых моментов будет видно невооруженным глазом.
Что же такое мышление кроме того, что
это процесс?
Мышление – это логический способ
решения информационных задач, направленный на установление необходимых
причинно-следственных связей между отдельными, ранее логически не связанными
между собой элементами информации.
Достаточно очевидно, что при принятии
за основу условной технологической линии, самих направленностей процесса могут
быть две: либо от единичных случаев, фактов – к общему, новому выводу, понятию,
либо наоборот: от общего и целого – к его отдельным составляющим. Это, что
немаловажно, находится в полном соответствии и с логикой, и с философией:
первому типу направленности мышления соответствует термин “индукция”, а второму
– “дедукция” или дедуктивное мышление.
Если абстрактным мыслям
предшествовали простые и конкретные, то что предшествовало этим простым и
конкретным мыслям? В ретроспективе различным этапам эволюции сознания должны
соответствовать и разные уровни обработки (осмысления) информации: абстрактные
мысли, конкретные мысли, эмоции, условные рефлексы, безусловные рефлексы.
Вполне логично предположить, что сами способы процессов мышления,
соответствующие разным уровням сознания, должны иметь много общего между собой.
Кроме того, они должны быть основаны на одном и том же принципе. Такое
предположение позволяет сохранить эволюционную преемственность в развитии
сознания человека. С другой стороны, достаточно очевидно, что цели обработки
информации на разных уровнях сознания значительно отличаются – для глубинного
сознания ни к чему абстрактные мысли, так же как и интеллектуальному сознанию
вовсе не нужна “технология” для обработки информации по поводу регулирования
системы пищеварения или внутренней секреции.
Процессы осмысления информации на
уровне эмоционального сознания доступны нам в ощущениях и в основном
воспринимаются нами именно как чувства[72],
но не как мысли, которые мы можем легко выразить словами. Как раз наоборот –
эмоции выразить словами крайне трудно: как выразить словами печаль, тоску,
страх или радость[73]?
Только с помощью каких-то метафор, косвенных сравнений, рассчитанных на то, что
другие люди имеют какой-то похожий собственный опыт и смогут понять такие
сравнения. Сравните: если человек рассматривает альбом или подборку фотографий
красивых, полураздетых женщин, то никакие комментарии, пояснения или подписи
под снимками ему, в общем-то, не нужны – ему нравятся стройные фигуры, красивые
лица или соблазнительные, игривые позы – процесс осознания на эмоциональном
уровне вполне может обходится и без “озвучивания чувств или желаний” в виде
мыслей. Хотя он часто и сопровождается комментариями интеллекта типа: “Ах,
какая женщина! Мне б такую…”
Любопытно и еще одно наблюдение. В
чем разница восприятия, скажем, от прочтения романа А. Дюма “Граф Монте-Кристо”
и от просмотра одноименного художественного фильма? Ведь, несомненно, такая
разница должна быть. И, думается, в первую очередь это будет связано с уровнями
восприятия (осмысления): во втором случае непосредственное восприятие идет
сразу на двух уровнях сознания – на эмоциональном и интеллектуальном (мы не
только слышим диалоги или размышления героев, но и видим их костюмы, внешность,
интерьеры помещений, виды города или природы…), а в первом – эмоциональное
восприятие носит не прямой, а косвенный характер: ведь роман изложен в виде
большого набора связанных между собой мыслей, которые каждый человек будет
по-своему “трансформировать” в эмоции (чувства и желания). Другими словами, при
чтении романа эмоциональному восприятию предшествует интеллектуальное (и в
какой-то степени препятствует ему – чтобы “почувствовать”, сначала нужно
понять) и это хорошо согласуется с действительностью. Абсолютное большинство
людей предпочитает смотреть фильмы, а не читать книги: преимущественно
эмоциональный способ восприятия более комфортен и менее утомителен. 
Сравните: даже прочитать одну
небольшую по объему книгу за один раз – дело довольно трудное и утомительное, а
вот просмотреть два или три фильма подряд оказывается значительно более легким
и приятным занятием[74].
Видимо, по этой же причине в детских книжках обычно много красочных
иллюстраций, а такой жанр, как мультипликация, вообще может обходится без слов,
представляя развитие событий как серию зрительных образов или видеоряд. Здесь
же следует искать причину популярности музыкальных клипов или комиксов для
детей и взрослых. 
Косвенным образом это указывает на
две основные причины такого пристрастия людей. Во-первых, как уже было сказано,
основные интересы человека лежат именно в эмоциональной, а не интеллектуальной
сфере – в целом, это характерно для всех людей, а во-вторых, это является
следствием неразвитости интеллектуального сознания детей (из-за их возраста –
интеллектуальное сознание находится еще в процессе становления) и взрослых
(из-за ограниченности интересов или кругозора, нежелания самостоятельно думать
– многие считают такое занятие скучным и утомительным). Хотя, конечно, есть
люди, которые любят читать книги, разгадывать кроссворды или головоломки,
решать сложные интеллектуальные задачи, думать или размышлять над чем-нибудь –
но таких людей явное меньшинство. В противном случае большинство людей
стремилось бы к сложной, творческой работе, для которой важно именно развитое
интеллектуальное сознание. Однако на практике очень многие люди вполне
довольствуются однообразной, простой, скучной и рутинной работой, которую по
разным причинам считают приемлемой для себя…
Что касается процессов осмысления
информации на уровне глубинного сознания, то это для нас закрытая книга:
практически вся информация этого уровня носит “конфиденциальный”, закрытый или
служебный характер – со всеми своими проблемами глубинное сознание справляется
самостоятельно и обычно без помощи верхних уровней сознания. Но иногда,
глубинное сознание прибегает к помощи эмоционального сознания и значительно
реже – к помощи интеллекта. Сравните: если у человека болит бок и во сне он по
привычке повернется на эту больную часть тела, то именно с уровня глубинного
сознания придет сигнал о возникшей боли. Эмоциональное сознание оперативно
отреагирует на “сигнал тревоги”, и человек, обычно даже не просыпаясь, поменяет
позу и займет более комфортное, с точки зрения глубинного подсознание,
положение. Или: если во время сна человека укусит комар или какое-то другое
насекомое, то при пробуждении эти неприятные ощущения вынудят интеллект
заняться исследованием причин внезапно появившейся боли, раздражения или
зуда…
Гораздо лучше нам знакома информация,
идущая от органов обоняния, вкуса, осязания… Хотя остается открытым вопрос –
на какой уровень сознания замыкаются эти органы чувств? Даже если информация,
которую мы воспринимаем как конкретные ощущения – например, запахи, вкусы –
доходит до нас именно с уровня глубинного сознания, то это еще не означает, что
она доходит до нас в своем первоначальном обработанном виде, в том формате или
стандарте, который принят на том уровне за основу, а не в “специальном
переводе”. 
Сравните: вся радиоаппаратура
основана на одних и тех же физических принципах и собрана, в общем-то, из одних
и тех же деталей, однако если вы подключите свой телевизор к телефонной линии,
то вы ничего не сможете услышать (увидеть – тем более). Почему? Потому что
стандарты телевизионных сигналов и телефонных сетей различаются как небо и
земля. Ваш телевизор просто “не поймет” поступающей по телефонной линии
информации, соответственно, он не сможет ее обработать и преобразовать в
привычную для нас форму, то есть – в звук. Видеоинформации в телефонной
розетке, естественно, не содержится, однако те же компьютеры обмениваются любой
информацией, в том числе и видео-, именно по телефонным сетям. Но работают они
в общем стандарте, а для согласования своего стандарта или формата передачи
информации с условиями телефонной сети они используют специальные устройства –
модемы.
Что касается ощущений боли, усталости
или жажды, то эти ощущения мы почти наверняка получаем с уровня глубинного
сознания и воспринимаем их не как мысли, не как эмоции, а именно как ощущения.
Очень часто такие ощущения дублируются на уровне эмоционального или
интеллектуального сознания соответствующими чувствами или мыслями по этому
поводу, но такие “коктейли” из ощущений, эмоций и мыслей – самое обычное для
нас дело. Это разные типы информации, но это нисколько не мешает им уживаться и
мирно соседствовать в нашем сознании. Это еще раз косвенным образом указывает
на тот гигантский эволюционный путь, который прошло наше сознание за миллиарды
лет и на преемственность между основными этапами этой эволюции. 
Интеллектуальный способ мышления не
есть какой-то особый или исключительный дар человеку свыше, это именно
результат длительной эволюции сознания человека. На разных стадиях этой
эволюции он был представлен разными способами осмысления информации: от элементарных
безусловно-рефлекторных реакций на раздражители, через сложные условно-рефлекторные
реакции, через еще более сложные эмоциональные реакции к осмыслению сначала
конкретных, а потом и абстрактных причинно-следственных связей реального мира.
И не суть важно, куда отнести простые, конкретные мысли – к эмоциональному или
интеллектуальному уровню сознания – важно, чтобы они занимали свое законное
место на общем пути эволюционного развития сознания человека.
Еще один вопрос: что понимать под
понятием “сознавать”? Только ли то, что мы можем понять или почувствовать?
Вероятно, нет: “со-знавать” ведь и означает быть причастным к знанию, то
есть понимать, чувствовать, ощущать… Это та часть айсберга, которая доступна
нам в наших мыслях, чувствах, ощущениях. Но есть и другая, подводная часть того
же айсберга, где нам не дано хоть как-то “прочувствовать” многочисленные
процессы логической обработки информации с единственной целью – понять, что она
несет и принять соответствующее решение… Любая логически обработанная
информация есть информация осознанная – этот тезис с неизменным постоянством,
явно или неявно, но проходит красной нитью через всю теорию “Технология
мышления”. Поэтому, осознание любой информации на уровне физиологии – пусть
даже в неявной для нас самих форме – является важной и неотъемлемой частью
нашего единого сознания. Сложнейшие процессы, связанные с условными рефлексами,
эмоциями, желаниями, с накоплением и использованием личного опыта, а также
связанные с простыми, конкретными мыслями – является другой составляющей нашего
сознания. И наконец, интеллект – самое сокрушительное орудие человека за всю
его историю существования – со всеми своими конкретными и абстрактными мыслями,
со всеми своими устремлениями к земному или вечному, является третьей
составляющей нашего единого и неделимого сознания.
Если у кого-то все же остались
сомнения по поводу происхождения сознания человека, то можно ко всему
вышеизложенному добавить еще один веский аргумент. А именно: человек, как и все
млекопитающие, имеет кору больших полушарий головного мозга – то самое серое
вещество, которое, как предполагают, принимает самое непосредственное участие
во всех процессах высшей нервной деятельности, и которым так самозабвенно
гордятся люди. Братья наши меньшие по этому поводу никаких особых эмоций не
испытывают – до таких чисто человеческих чувств, как чванство или непомерная
гордыня, они еще не доросли, а если и дорастут, то это случится очень нескоро.
Однако это не мешает им успешно осваиваться с такими чувствами как подхалимство,
лицемерие или гордость. И теоретически у кого-то из них сохраняются шансы
повторить путь, подобный тому, что прошел человек за последние миллионы лет и
таким образом тоже стать в нашем понимании существами разумными. В их
понимании они себя неразумными идиотами явно не считают и сегодня, что,
впрочем, очень трудно понять для большинства из нас, не смотря на всю нашу
исключительную разумность. 
18.  Через тернии – к звездам!

Каждый читатель, у которого хватило
терпения добраться до этой заключительной главы, вправе бросить автору упрек:
“Да мыслимое ли это дело – объяснять сознание человека?! Разве способен
ограниченный разум человека объяснить или постичь собственное сознание?”
Оставим эти риторические вопросы без
ответов. Но только вряд ли все ограничится именно риторическими вопросами: есть
ведь и другие, более важные и насущные, на которые настоящая теория не дает
ответов. Было бы странным, если никаких вопросов не возникало вовсе. Это означало
бы, что либо теория объясняет совсем уж тривиальные и хорошо известные вещи
(“Лошади кушают овес и сено”, “Волга впадает в Каспийское море”), либо,
наоборот, автор ухитрился в сокращенной и популяризованной версии ответить на все
(!) вопросы, причем самым что ни на есть исчерпывающим и окончательным
образом. Ни то, ни другое: автор вовсе не претендует на “обладание истиной в
последней инстанции”. Это всего лишь удачная, или неудачная, но попытка
охватить всю глобальную проблему происхождения сознания человека целиком, с
одних позиций и дать ответы на самые важные, ключевые вопросы. Это
концептуальная идея, хотя отдельные аспекты проблемы проработаны довольно
глубоко, другие же – едва обозначены. Как говаривал Козьма Прутков: “Нельзя
объять необъятного” – и он, безусловно, прав.
Что касается традиционных и явно
предвзятых взглядов науки относительно неразумности животных вообще и
млекопитающих – в частности, то никто еще не смог привести ни одного (!)
убедительного и бесспорного довода и не смог, например, доказать, что приматы
лишены даже проблесков разумного поведения. И не докажет – на этот счет есть по
крайней мере две веские и серьезные причины. Первая: любой, кто ухитрится
“доказать”, что приматы совершенно неразумные животные, будет вынужден тут же доказывать,
что он сам произошел от какого-то доселе неведомого науке животного или от
таинственных пришельцев из космоса, которые, как это ни странно, науке тоже не
известны, но подозрительно похожи на земных обезьян. В противном случае этому
хитрецу никогда не объяснить, откуда разум у человека, если даже наши ближайшие
биологические родственники, человекообразные обезьяны, непроходимо и безнадежно
глупы, а вся их довольно сложная жизнь сводится всего лишь к рефлексам и
инстинктам. Логика – вещь не менее упрямая, чем факты, и с этим придется
считаться любому человеку, какие бы громкие и почетные звания, а также прошлые
или настоящие заслуги он не имел. В спорах такого рода это не аргумент, равно
как и амбиции, высокомерие или чванство. 
“Из ничего – ничто” – кто сумеет
опровергнуть этот незыблемый тезис, тот смело может подавать заявку на
изобретение вечного двигателя, философского камня и прочих “чудес не от мира
сего”. 
И вторая, не менее веская причина:
прежде чем доказывать “наличие отсутствия” разума у обезьян, собак, слонов или
дельфинов, не посчитайте за труд, господа ученые мужи, и разберитесь все же для
начала со своим собственным, человеческим сознанием. А еще лучше – попробуйте
дать ну хоть сколько бы нибудь логичное, взвешенное, объективное, вразумительное
и лишенное мании величия объяснение происхождения и самой сущности сознания, а
также “механизма мышления” человека. “Не судите, да не судимы будете”.
Только не следует по поводу таких
объяснений ждать признания, а тем более благодарности современников. Ибо как
справедливо заметил в свое время В. Высоцкий: “Пророков нет в отечестве своем,
– но и в других отечествах – не густо”.
“Через тернии – к звездам!” – таков
девиз человека на бесконечном пути познания себя и мира. Попытки объяснить
феномен сознания человека предпринимались еще в глубокой древности – это верно.
Но верно и другое: с каждым истекшим веком, десятилетием и даже годом
увеличивается сумма знаний о человеке вообще и о его сознании – в частности.
Никто не может предсказать, когда именно произойдет качественный переход или
скачек накопленной суммы знаний в его новое состояние. Однако такой переход
неизбежен – в этом состоит диалектика Природы или, если угодно, самой нашей
жизни. И не случайно говорится, что каждый исследователь стоит на плечах своих
многочисленных предшественников – то есть тех людей, которые, нередко жертвуя
своим здоровьем, свободой и даже жизнью, внесли и свою скромную лепту, и свои
неоценимые дары в общую сокровищницу знаний. У этой метафоры очень глубокий
смысл…
У очень многих известных и великих
предшественников автор “позаимствовал” какие-то мысли и идеи, а также методы и
полезные советы, но не с целью банального плагиата, а с тем, чтобы творчески
переосмыслить эти изначальные идеи и использовать их в этом новом качестве –
они и составили основание настоящей теории. В этом длинном списке окажутся: Платон,
Аристотель, Демокрит, Архимед, Пифагор, О. Хайям, Г. Галилей, У. Шекспир, Р.
Декарт, Вольтер, Ф. Бэкон, М. В. Ломоносов, А. С. Пушкин, И. А. Крылов, Гегель,
Фейербах, К. Линней, Ч. Дарвин, И. М. Сеченов, Д. И. Менделеев, Ф. М.
Достоевский, Л. Н. Толстой, Ф. Ницше, М. А. Шолохов, З. Фрейд, С. Есенин, М. А.
Булгаков, В. Высоцкий и многие другие. 
Значение этой, впрочем, как и любой
другой теории будет определятся, кроме всех выводов и следствий из нее, еще
двумя важными моментами: потребностью в ней со стороны практики и возможностью
проверить ее экспериментальным путем. Что касается потребности в теориях такого
рода, то она давно назрела: многие высокие информационные технологии вплотную
подошли к проблемам[75],
аналогичным проблемам сознания и мышления человека. И не смотря на очень
высокие темпы развития компьютерных программ и технологий, давно обозначился
рубеж, который нельзя преодолеть только простым наращиванием отдельных
параметров, таких, например, как быстродействие или объем памяти. Нужен
качественно новый прорыв на сверхвысокие информационные технологии следующего
века. Но вряд ли такой прорыв возможен без новых магистральных идей, без нового
подхода и понимания принципов сознания и мышления человека – этой задаче в
какой-то мере отвечает настоящее теоретическое исследование. Одновременно это
будет и экспериментальной проверкой самой теории. Ибо не смотря на объективные
сложности такой проверки и весьма значительные финансовые затраты, связанные с
созданием искусственного интеллекта, это все же много проще, чем расшифровка
реального языка, на котором идет обмен информации и сами процессы мышления в
мозге человека.
Собственно говоря, именно работа над
проблемами искусственного интеллекта и явилась первоначальным импульсом к
работе над проблемами сознания человека. Все многочисленные, хитроумные или
изощренные попытки автора сформулировать основополагающие принципы такого
интеллекта, даже по отношению к элементарному прототипу этого искусственного
интеллекта, неизбежно приводили к одним и тем же сакраментальным и вечным
вопросам: что такое сознание? что такое мышление? Достаточно очевидно, что не
решив этих общих проблем, нельзя будет двигаться дальше… Другими словами,
изначально настоящая теория была ориентирована не только на решение этих общих
и чрезвычайно сложных проблем сознания человека, но и на достижение конкретных
практических целей, одной из которых является создание искусственного интеллекта.
То есть − нового и качественно отличного поколения компьютеров, которые
смогут думать, не только перебирая заложенные в их программах алгоритмы
решения, но и создавая при необходимости свои собственные, вновь открытые
алгоритмы решений, примерно так, как это делает человек.
Нет никаких сомнений в том, что такие
интеллектуальные компьютеры сильно изменят жизнь людей и заметно потеснят их в
таких традиционно человеческих профессиях, как учитель, врач, менеджер,
архитектор, водитель автомобиля, пилот самолета, капитан корабля, продавец в
магазине, секретарь, референт и множестве других, в которых хотя и заметно
вторжение компьютерных технологий, но это всего лишь “разведка боем”. Как
только компьютеры научаться думать, мы испытаем их настоящее нашествие на наши
жилища и рабочие места. Очередная техническая революция будет, видимо,
компьютерной[76]
и сейчас очень трудно представить ее последствия даже в недалеком будущем…
Некоторые чрезвычайно интересные
аспекты исследования сознания человека вынесены за рамки настоящей работы и
рассмотрены в частных приложениях к ней. Сделано это из практических соображений
– все они являются только частными приложениями, основанные в полной мере на
настоящей теории. Кроме того, такое разграничение общего и частного позволяет
не загромождать и без того достаточно сложную теоретическую работу побочными
направлениями, тем более, что таких интересных и имеющих немалую практическую
ценность направлений, уже сегодня просматривается немало. Причина же сокращений
и изъятий в настоящей, девятой по счету редакции, в другом: некоторые аспекты
исследования феномена человеческого сознания и мышления оказались далеко за
пределами обозначенной в названии работы темы. Многие опущенные выводы,
закономерности и принципы могут иметь совершенно непредсказуемые последствия в
случае открытой их публикации в печати. Во всяком случае, автор придерживается
именно такой точки зрения: некоторые положения теории, а также некоторые
частные приложения к ней, так или иначе затрагивают отдельные направления
высоких компьютерных технологий, которые в недалеком будущем способны
значительно изменить наш привычный мир или сложившиеся приоритеты
стратегических исследований в области естественного или искусственного
интеллекта… 
Кроме того, настоящее исследование
имеет косвенное отношение и к другим, в высшей степени проблемным, спорным и
неоднозначным темам (с точки зрения морали, религии или права), таким как
расшифровка реального языка мышления человека (другими словами – к чтению
мыслей человека), копирование сознания человека и в отдаленной перспективе – к
проблеме бессмертия человека (не тела, но его сознания). Если к этому добавить
тот факт, что работы по клонированию высших животных показывают весьма
обнадеживающие результаты, то тысячелетняя мечта людей о бессмертии, может
оказаться реальностью. “Трансплантация сознания” в купе с клонированием тела
человека открывают реальные перспективы для решения столь дерзкой, небывалой и
грандиозной задачи…
Кроме всего прочего, настоящая теория
может оказать ощутимую моральную поддержку многочисленным общественным
организациям и движениям, которые считают своим гуманным долгом помощь диким и
домашним животным, а также защиту их прав. Общая направленность этой
исследовательской работы в перспективе дает таким движениям какой-то
дополнительный шанс в области расширения прав животных, и в первую очередь –
млекопитающих. 
Парадоксально не только наше
сознание, но нередко и пути, которыми оно нас ведет к тем или иным целям.
Например, как могло получиться, что новейшая теория, изначально ориентированная
на сверхвысокие информационные технологии следующего века, рождается не в
Западной Европе, Японии или США, а в умирающей России, где вообще никакие
теории не нужны, ни прошлого века, ни этого, ни следующего? Кто знает… Очередной
парадокс нашего трагического времени – “пути Господни неисповедимы”. Как бы там
ни было, но теория создана в предельно сжатые сроки и не без драматических
моментов, связанных и с самой работой, и с поразительным, если не сказать
откровенно циничным безразличием к ней со стороны официозной науки… 
Впрочем, автору нет уже ровно
никакого дела ни до российской науки, ни до отдельных ее представителей,
которых хотя и касалась тема этого исследования, но, видимо, не значилась в их
научных планах. В свое время автор не получил никакой поддержки или помощи от
РАН, не получил он и ни одного (!) ответа на свои многочисленные обращения в
это некогда уважаемое автором учреждение. Теперь же в этом нет никакой нужды:
работа над основной частью теории закончена и, собственно говоря, уже нет
никакой разницы, как отреагирует на эту теорию те или иные чиновники от науки,
и отреагируют ли вообще. Они могут сохранять свое олимпийское спокойствие,
игнорировать новую работу или “выискивать в ней мелких блох”, автору это уже
безразлично. Гораздо важнее другое: “рукописи не горят”, а новая работа так или
иначе будет известна другим людям и, возможно, поможет им в их собственных
исследованиях феномена сознания и мышления человека. Время все расставит на
свои места…
Ницше как-то сказал: “Бог умер”. Он
не имел в виду ни нашу страну, ни наше время. Но самым непостижимым образом
этот “вердикт” отразился именно на России: кроме убийственных по своим
последствиям нескольких социальных катастроф добавились и новые беды. Вслед за
Богом умирает Вера, Любовь… Траурный список можно продолжить: Честь, Совесть,
Правда, Порядочность, Милосердие… На очереди, по-видимому, Разум и даже
Здравый Смысл – ибо все больше и больше наша некогда великая страна
превращается в страну Абсурда. Что касается Надежды, то, как известно, она
умирает последней…
Умерла и Наука. И хотя еще остаются
честные и талантливые ученые, но с каждым истекшим годом очередного,
грандиозного и чудовищного социального эксперимента их остается все меньше и от
них уже ничего не зависит. Еще продолжают стоять солидные здания головных НИИ с
помпезными вывесками на своих фасадах, но это уже больше похоже на фантомы или
миражи. Своего рода свет далекой и давно умершей звезды, который мы еще
продолжаем видеть…
Парадоксально сознание человека,
парадоксальна и его жизнь. Жизнь – сознание, сознание – жизнь… И не будь у настоящей
теории давно заготовленного и приберегаемого посвящения, его место бы занял
другой, печально знаменитый эпиграф: “Никому не верь, никого не бойся и ничего
не проси”.
В заключении остается только
повторить известные слова Марка Аврелия Цицерона: “Сделал, что мог, и пусть кто
может, сделает лучше”.
Новороссийск,
сентябрь 1997 – сентябрь 1999 года. 
P.S. В предыдущих редакциях работа имела другое название: «О происхождении
сознания, или Естественная эволюция сознания человека», тираж брошюры был незначительным.

P.P.S. Последняя редакция (2007 г.) носит стилистический
характер и не затрагивает принципиально важных сокращений и изъятий, о которых
говорилось в примечаниях к настоящей работе. 



Перечень
приложений к теории “Технология мышления”

I. Частные:
1. “Образ жизни и проблемы здоровья”;
2. “Мужчина и женщина: особенности
сознания, понимания, поведения”;
3. “Самосознание человека и его
“Эго”;
4. “Влияние средств массовой
информации на сознание людей”;
5. “Творчество и сознание”;
6. “Способ мышления человека”;
7. “Принципы организации сознания
человека”;
8. “Принципы организации сознания
животных”;
9. “Принципы построения и развития
искусственного интеллекта”;
10. “Материя и информация”. И др. 
(Часть этих приложений не закончены,
либо сохранились только в «набросках».)
II. Научно-популярные и
литературно-публицистические:
1. “Чего не может ни один
компьютер?”;
2. “Думающие компьютеры, что это
такое?”;
3. “Реквием для глупых обезьян”;
4. “Про Ивана-Дурака, ушлого Обезьяна
и братьев наших меньших”;
5. “Бессмертие: миф или реальность?”;
6. “Лекарство от рака”; 

7. “СПИД –
проклятие нашего времени”; И др.




Использованная литература:

1.        
А.В.Яблоков,
А.Т.Юсуфов “Эволюционное учение”, М., 1981 г.
2.        
А.А.Парамонов
“Дарвинизм”, М., 1972 г.
3.        
Ч.Дарвин “О
происхождении видов путем естественного отбора, или сохранение
благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь”, М.,1987 г.
4.        
В.А.Бердников
“Эволюция и прогресс”, Новосибирск, 1991 г.
5.        
В.М.Медников
“Дарвинизм в XX веке”, М., 1975 г.
6.        
С.И.Ожегов
“Словарь русского языка”, М., 1989 г.
7.        
“Фразеологический
словарь русского языка”, М., 1978 г.
8.        
В.Даль “Пословицы
и поговорки”, т. I-II, М., 1984 г.
9.        
“Русские народные
пословицы и поговорки”, М., 1965 г.
10.      
“Мудрое слово.
Русские пословицы и поговорки, М., 1957 г.
11.      
“Советский
энциклопедический словарь”, М., 1990 г.
12.      
“Библия”, М.,
1995 г.
13.      
Н.А.Кун “Легенды
и мифы Древней Греции”, Йошкар-Ола, 1998 г.
14.      
О.Хайам “100
рубаи”, Душанбе, 1984 г.
15.      
А.С.Пушкин, с/с в
3-х томах, М., 1986 г.
16.      
М.А.Булгаков
“Мастер и Маргарита”, М., 1995 г.
17.      
В.С.Высоцкий
(Поэзия и проза), М., 1989 г.
18.      
В.В.Маяковский
“Поэмы и стихотворения” 
19.      
“Философия”,
Ростов-на-Дону, 1997 г.
20.      
“Современная
философия”, Ростов-на-Дону, 1996 г.
21.      
В.И.Курбатов
“Логика”, Ростов-на-Дону, 1996 г.
22.      
Теофраст,
Ж.Лабрюйер “Парадоксы души”, Симферополь, 1998 г.
23.      
B.
& K. Kvols-Riedler “Understanding Youself & Others” (без выходных данных). 
24.      
“Reader`s
Digest. 1986 Almanac and Yearbook”, Pleasantville, New York.
25.      
Д.Карнеги “Как
завоевывать друзей и оказывать влияние на людей”; “Как вырабатывать уверенность
в себе и влиять на людей, выступая публично”; “Как перестать беспокоится и
начать жить”, М., 1990 г.
26.      
“Энциклопедия
народной мудрости”, Спб, 1997 г.
27.      
“Справочник
афоризмов и изречений”, Ростов-на-Дону, 1995 г.
28.      
“Афоризмы”, М.,
1966 г.
29.      
“Афоризмы”,
Улан-Уде, 1975 г.
30.      
“Умное слово.
Афоризмы, мысли, изречения, крылатые слова”. М., 1966 г.
31.      
“Ларец
острословов”, М., 1991 г. 
32.      
Н.Т.Бабичев,
Я.М.Боровский “Словарь латинских крылатых слов”, М., 1982 г.
33.      
“Сокровища
античной и библейской мудрости”, Спб., 1999 г.
34.      
“Thoughts that
help us live / Мысли, помогающие нам жить”, М., 1992 г.
35.      
“Толковый словарь
уголовных жаргонов”, М., 1991 г.
36.      
Гай Светоний
Транквилл “Жизнь двенадцати Цезарей”, М., 1990 г.
37.      
Н.М.Романов,
“Знаменитые россияне XVIII – XIX веков”, Спб, 1996 г.
38.      
“Англо-русский
фразеологический словарь”, М., 1984 г. 
39.      
“Толковый словарь
современного английского языка…”, т. I-II, Москва – Оксфорд, 1982 г.
40.      
“Практическая
грамматика английского языка”, М., 1979 г.
41.      
“Словарь
употребительных английских пословиц”, М., 1990 г. 
42.      
“Краткий словарь
американского сленга и разговорных выражений”, Смоленск, 1993 г.
43.      
И.Н.Лосева,
Н.С.Капустин и др. “Мифологический словарь”, Ростов-на-Дону, 1996 г.
44.      
Р.Оих
“Психологические отмычки”, Спб., 1997 г.
45.      
Б.М.Яворский,
Ю.А.Селезнев, “Справочное руководство по физике”, М., 1989 г.
46.      
А.С.Ехонович,
“Справочник по физике и технике”, М., 1989 г.
47.      
А.С.Иванов,
А.Т.Проказа, “Мир механики и техники”, М., 1993 г.
48.      
О.Ф.Кабардин,
“Физика” (справочные материалы), М., 1991 г.
49.      
“Толковый словарь
по химии и химической технологии”, М., 1987 г.
50.      
Р.А.Лидин и др.
“Справочник по неорганической химии”, М., 1987 г.
51.      
Л.А.Цветков,
“Органическая химия”, М., 1983 г.
52.      
Большая
энциклопедия Кирилла и Мефодия, I-II CD, М., 1999 г.
——————————————————————————
Отклики, замечания или предложения
направляйте по адресу электронной почты: [email protected]
———————————————————————————
КОНЦЕВЫЕ СНОСКИ: