Этические моменты в учении досократиков
Прежде
чем переходить к характеристике этических учений, обратим внимание на ряд
моментов, существенных для понимания специфики духовной культуры, определившей
возникновение тех или иных концепций. 
Мироощущения
греков.
 Какой
была доминанта греческого мировосприятия? Были ли греки
изначальными оптимистами, принимавшими мир светло и радостно, или же мир
выступал для них в качестве противника, несущего людям зло?
Известно,
что идея греков, искрометно радующихся жизни, пришла в европейское сознание с
немецким романтизмом, противопоставившим античность мрачным средним векам.
Гегель писал, что нет более серьезных и радостных людей, чем греки.
					







Но
уже во второй половине XIX века Ницше и другие заговорили о
пессимизме, пронизывающим греческое искусство, об исконном для них ощущении
безысходности в отношении неумолимой судьбы. В самом деле, уже Гомер говорит: “Листьям в
дубравах древесных подобны сыны человеков: ветер один по
земле развевает, другие дубрава, вновь расцветая, рождает, и с новой весной
возрастают; так человеки: сии
порождаются, те погибают”. Пессимизм пронизывает греческую лирику. Наверно,
наиболее ярко это проявляется у Феогнида Мегарского — “Хоть среди всех людей
ищи — не наберешь столько, чтобы не забрал их всех один корабль, таких, чтобы у
них в глазах, как и на языке, была совестливость и на скверное не влекла
нажива”, “… бесстыдство и дерзость, правду одолев, всей землей владеют”.
Греческие мудрецы констатируют, что люди дурны и несчастны. Тем более это
умонастроение проявляется в трагедиях. Высказывалась идея, что глубинной
основой греческого мироощущения является сознание бессилия людей и богов перед
неумолимой судьбой. И лишь влияние восточных культов внесло элемент оптимизма.
“Сущность трагической коллизии в греческой литературе — борьба личного и
нравственного начала со слепым Роком, причем сила остается за Роком”. Рассуждая
о постепенном разрушении трагедии Рока под воздействием учений, несущих явные
следы восточного мистицизма, историк Смирнов говорит: “Это дает право
противопоставить исконное мрачное мировоззрение греков с их идеей непреложного
Рока, миросозерцанию индийцев с их идеей Дхармы. Представление о жизнерадостной,
светлой Элладе — во многом исторический миф, созданный гуманистами Возрождения.
Знаменитое
изречение на фронте Дельфийского храма: “Познай самого себя и ты
познаешь Богов и Вселенную”, в котором многие видели формулировку сущности
эллинского мировоззрения, в действительности не греческая формула. Это основа
основ всей индийской философии …”
Вопрос
о корнях греческого мировосприятия требует дальнейшего анализа. Укажем лишь на
возможность разных трактовок, поскольку это имеет принципиальное значение для понимания
возникновения проблематики, связанной со свободой воли.
Влияние
искусства на мораль
Существенное
влияние на моральный поиск оказало искусство. Разумеется его влияние шире, чем
влияние только на нравственность, но в данном аспекте оно имело особый смысл.
Следует отметить две черты древнегреческого искусства — рациональность и
человечность. Рациональные черты раньше всего проявились в искусстве так
называемого “геометрического стиля”: сосуды, часто в человеческий
рост величиной, расписываются четкими, равномерно повторяющимися
орнаментальными полосами. Иногда в эти полосы входят сцены, чаще всего
погребальные, подчиненные общему принципу росписи. “Геометрический стиль”,
таким образом, можно представить себе как искусство, создающее своего рода
“модель” мира, строго упорядоченного, состоящего из арифметически несложных
элементов, собранных в единую стройную систему, противостоящую изначальному
хаосу. Традиционные земледельческие и тому подобные символы широко используются
и тем самым свидетельствуют, что геометрическая роспись стремится охватить
собой все мироздание. В этой системе символические мотивы полностью включены в
геометрический порядок орнамента.
Наиболее
ярким выражением рациональности, присущей греческому мышлению были храмы.
Пропорции храмов вычислялись по строго определенным правилам, но самым
интересным было то, что здание строилось таким образом, чтобы казаться идеально
строгим. В действительности в самом здании не было ни одной прямой линии. Углы
намеренно отклонялись от прямых, ступени выгибались посредине к верху, крайние
колонны делались тоньше остальных. Все это делалось для того, чтобы
удовлетворить человеческому чувству соразмерности.
Теперь
перейдем к характеристике второй особенности греческого искусства — его
построения по канонам человеческих пропорций. Знаменитый архитектор Витрувий,
обобщая опыт строительства храмов греческого типа, писал: “Если природа
так устроила тело человека, что его члены своими пропорциями отвечают его
общему очертанию, то, кажется мне, вполне основательно древние установили то
правило, чтобы и при возведении построек соразмерности отдельных частей здания
точно соответствовали виду сооружений”.
Таким
образом, греческое искусство реализовывало принцип “Человек есть мера всех
вещей” задолго до осознания его философами. 
“Новая
каменная ордерная архитектура обретает новое, не известное ранее качество. В
какой — то мере она мифологична, овеяна поэтической фантазией, заставляющей
жить преображенной жизнью каменные изображения отесанных балок и древесных
стволов. Но так же как египетский миф отличается от греческого, в той же мере и
архитектура Древнего Египта, призывающая себе в помощь могучие и
сверхчеловеческие силы природы, отлична от архитектуры Древней Греции, где
изображается не природа, а дарованные ею материалы, уже освоенные и
преображенные человеческим трудом. Греческий ордер — это художественно —
поэтический образ человеческой мысли и труда человеческих рук. Он увековечивает
в камне не красоту и величие природы, а разумность и красоту человеческого труда”.
Те
же черты присущи греческой трагедии. Рациональны ее структура и организация
представления: элементы
трагедии со строгой заданностью чередуются между собой, трагедии исполняются в
рамках цикла из четырех пьес, последняя из которых сатировская драма. По мере
становления трагедии все большую роль играет индивидуальное начало. Сам жанр
вырос из хорового пения, в котором не было драматического действия. Феспид,
поставивший в 534 году до н.э. в Афинах первую трагедию, выделил из состава
хора актера. Здесь в противопоставление хора, воплощающего внешние силы, и
героя явно преобладает хор, по сути дела ведущий непрерывный диалог. Эсхил,
введя второго актера и построив настоящий диалог, совершил переворот в
искусстве трагедии. Доминирующим становится человеческое, а не
сверхчеловеческое начало.
Еще
раньше развитие древнегреческой лирики привело к появлению жанров,
приспособленных для выражения чувств и мыслей отдельных личностей. Архилох,
Алкей, Сапфо делают огромный шаг в индивидуализации чувств и развитии искусства.
“Песня превращалась в средство выражения субъективных чувств, и носителем
лирической эмоции становится образ поэта со всеми его индивидуальными чертами и
особенностями личной биографии”. 
Религия
в жизни греков
Выше
говорилось, что религиозные идеи составляли смысловую основу интеллектуальных
поисков философии. Они осознанно вошли в философские системы. Так, идея
переселения души стала одной из важнейших в учении пифагорейцев, а затем в
философии Платона. Понятие “катарсиса” (очищения) стало одним из центральных в
эстетике Платона, а затем Аристотеля. Понятие “теории” (созерцания), занявшее
важное место в античных гносеологических учениях, так же восходит к орфической
мистике. Религиозные основания имеет позднеантичная концепция теургии.
Количество примеров легко умножить. Разумеется, становясь предметом философской
рефлексии, эти понятия постепенно утратили свой сакральный смысл, и приобретали
строго определенное значение. Но сам факт заимствований говорит о том, что на
протяжении всей античности религиозные концепции оставались живым, активно
осознаваемым фоном философских исканий. С точки зрения этики, важнейшим
достижением религиозной мысли стало слияние понятия добродетели с понятием
добра. Дело в том, что для грека гомеровского периода добродетель выступает как
доблесть, она сливается с фактом видимого успеха, независимо от путей его
достижения. Боги и герои поэм Гомера далеко не всегда далеко не всегда являются
примером служения добру: они часто корыстны и лживы. Но уже в VII веке до н.э.
добродетель понемногу смыкается с понятием добра, блага. В законодательстве
Залевка говорится: “Каждый должен стремиться к тому, чтобы хранить
свою душу чистой от всякого зла, ибо боги не принимают почестей от злых людей.
Им служат не драгоценными приношениями и пышными затратами, а добродетелью и
честной волей, направленной к правде и добру”. Понятие блага все больше
обретает самодавлеющее звучание и в системе Платона уже занимает центральное
место, подчиняя себе все мироздание. Пифагор на вопрос о том, когда человек
более всего уподобляется богу, отвечает: “Когда он
говорит правду”.
Одним
из важнейших элементов своей жизни древние считали участие в мистериях —
религиозных празднествах, на которые допускались только посвященные. Мистерии
включали широкий набор ритуальных действий, а так же тайные учения, за
разглашение которых следовала жесточайшая кара. Наиболее известными были
Элевинские мистерии в честь богини плодородия Деметры. На время их проведения
на территории греческих полисов объявлялось пятидневное перемирие.
Многоступенчатая таинственная процедура посвящения обещала ее участникам
счастье в загробной жизни. При этом к обрядам допускались только люди,
нравственность которых удостоверена уже посвященными в таинство. Кроме того,
будущее блаженство не даровалось автоматически в результате посвящения, а
должно было быть заслуженно и последующим высокоморальным поведением.
Утверждалось, что счастливы будут только те, кто, приняв посвящение, вел
нравственную жизнь. Согласно Геродоту, идея бессмертия души была заимствована
греками у египтян. Известно, что в египетской “Книге мертвых” человек
сравнивался с зерном, которое хоронят в земле для будущей жизни. Во время
мистерий человек попадал в мрачное царство Аида, а затем переживал второе
рождение — для нравственной жизни.
Трудно
сказать, насколько мистерии реально повысили нравственность греческих граждан,
но, несомненно, стимулировали размышления на темы морали. В частности это
касается пифагорейцев.
Отношение
греков к физическому труду 
Принято
считать, что оно было безоговорочно отрицательным. Но это не верно, во всяком
случае для демоса. Приведем известное высказывание Гесиода: “Труд никакой
не позорен, позорно одно лишь безделье”. Одиссей гордо говорит о том, что он
был прекрасным жнецом. Величайшие политики Греции Фемистокл и Перикл внушали
гражданам мысль о почетности всякого труда.
Платон
и Аристотель, на текстах которых чаще всего основываются, говорят только о
ремесленническом труде, поскольку тот приковывает человека к станку и тоже
время направляет его мысли на одну лишь наживу. Труд же земледельца почетен.
Негативное отношение к труду ремесленника имеет ярко выраженную эстетическую
окраску. Об этом замечательно говорит Ксенофонт: “Ремесла по
справедливости пользуются дурной славой, потому что они истощают тело тех, кто
ими занимается; такой труд
заставляет поневоле вести сидячий образ жизни, оставаться в темноте, а иногда
проводить все время близ огня; а когда тело ослаблено, душа в скоре
утрачивает всю свою энергию”.
Греки
относились к миру пластически. Боги открывались в красоте. Космос — творение
божественное, поэтому он прекрасен. Поэтому и ремесленники — скульпторы
открывают своим трудом мир богов. К подобному труду тоже не возможно было
относиться с презрением. “Мы плохо оценим Фидия, Поликлета, Праксителя, видя в
них художников, хотя бы религиозного веяния: это были
настоящие пророки резца. Ту же службу, которую сослужили древнему Израилю
ветхозаветные пророки — создание определенного представления о божестве, ее
древним эллинам сослужили ее художники, и, притом, настолько действительнее,
насколько образ действительнее слова”.
Красота
в таком понимании — синоним божества и справедливости.
Этические
моменты в учениях досократиков.
“Первым
взялся говорить о добродетели Пифагор, но рассуждал неправильно возводя
добродетель к числам, тем самым не исследуя добродетели как таковые. Ведь
справедливость, например, — вовсе не число помноженное само на себя”.
Так
оценивает учение пифагорейцев Аристотель. Однако следует иметь в виду, что
перед нами попытка вывести все, в том числе и нравственные начала, из одного
принципа. С другой стороны, влияние пифагорейцев на последующие этические
концепции далеко не ограничивалось стремлением увидеть в нравственности
гармонию чисел. Благодаря Пифагору и его последователям предметом философского
анализа стал орфический идеал нравственного поведения, наиболее полно
выраженный Эмпедоклом в поэме “Очищение”. Земная жизнь представляется ему в
мрачных красках. Земля — это “… безрадостное место, где убийство и злоба и
сномы других богов смерти, иссушающая болезнь, тление и другие дела смерти
движутся во мраке на ниве обольщения”. Души попадают в этот мир с горных высот
в наказание за грех убийства и блуждают в разном обличье десятки тысяч лет.
Надежда избавиться от круговорота рождений связывается с осознанием своей вины
(которая по наследству передается от одного существа к другому — эта идея
известна из мифов). Стремление избежать греха заставляет постигать космический
закон. “Но мировой закон простирается через даль эфира, словно непрерывное
сооружение в бесконечном слиянии света”.
Те,
кто познает закон и ведет себя в соответствии с ним, постепенно очищаются и
возвышается. “А, наконец, у обитающих на земле людей они становятся
прорицателями и певцами гимнов, и врачами, и царями. Затем возносятся они к
богам, и почесть станет их уделом”. Подобные мысли высказывает Гераклит, однако
понятие закона трактуется им существенно глубже Для него закон, логос — это
принцип существования природы. Познав его и следуя ему, человек явит пример добродетели.
“Целомудрие — … величайшая добродетель, мудрость же в том, чтобы говорить
истину и действовать согласно природе …”. справедливость может состоять
только в соответствии логосу. Большинство же людей произвольно считают одно
справедливым, другое нет; поэтому добродетель — удел лишь самых
достойных. Гераклита от Эмпедокла отличает понимание того, что мировой закон
должен быть реализован в устройстве полиса, и только в этом случае граждане
будут вести достойную жизнь, а не делать что кому вздумается “как если бы у них
был особенный рассудок”. Гераклит изрекает: “Кто намерен
говорить … с умом … те должны крепко опираться на общее … для всех, как
граждане полиса на закон, и даже гораздо крепче. Ибо все человеческие законы
зависят от одного, божественного: он простирает свою власть так далеко,
как только пожелает, и всему довлеет, и все превосходит”.
Гераклиту
принадлежит еще одна важная мысль, хотя и не развитая им: для достижения
мудрости необходимо стать в позицию отшельника, внешнего наблюдателя. Как уже
упоминалось, он фактически понял кардинальную важность рефлексивной позиции: “Чьи только
речи я не слышал, никто не доходит до того, чтобы понимать, что мудрое ото всех
обособленно”. И он следует своему идеалу. “В своей житейской практике Гераклит
уподобляется индийским аскетам: по сообщению Диогена Лаэрция,
“уединившись он жил в горах, питаясь растениями и травами””. Известно, что
Гераклит отказался быть царем в родном городе Эфесе. Этические идеи Гераклита
стали одним из важнейших корней моральной теории стоиков. 
Мысль
об отрешенной мудрости и соответствующем жизненном идеале в философии
досократиков наиболее последовательно выразил и реализовал в собственном
поведении Анаксагор. Его друг знаменитый Еврипид говорил о нем “Кто,
счастливец, занимался наукой, необращая внимания ни на несчастье граждан, ни на
справедливые поступки, но замечал лишь неувядающий порядок бессмертной природы
— какова она, где и как образовалась. К таким (людям) никогда непристает забота
о постыдных делах”. Видимо Анаксагор связал созерцание и свободу, изучение
природы и ее законов, не являющихся произвольными в отличие от человеческих
установлений, освобождает мудреца от подчинения последним. Он отказался от
богатства в пользу родных, жил в городе, где не мог стать полноправным
гражданином, и утверждал, что родился для наблюдения солнца, земли и неба. Его
заочно приговорили к смерти. “Вести об этом приговоре и о смерти его сыновей
пришли к нему одновременно;” о приговоре он сказал: “Но ведь и мне
и им давно уже вынесла свой смертный приговор природа!” — а о сыновьях: “Я знал, что
они родились смертными”.
Анаксагор
был настолько последователен в сознании такой моральной позиции, что даже
предвосхитил в одном очень важном пункте киников. Именно у Анаксагора впервые
встречается идея космополитизма, хотя еще в очень неразвитом виде. В период
расцвета гражданского сознания эта идея была не только оригинальной, но и очень
смелой.
Итак,
прослеженная выше этическая традиция связывает нравственное начало с наличием
божественного, сверхчеловеческого закона, т.е. основания и критерии морали
представляются трансцидентальными. Но в V веке до н.э.
зарождается иная этическая традиция. Ее появление определяется деятельностью
софистов, которые точкой отсчета своих размышлений сделали человека.
Протагор
в одноименном диалоге Платона, рассуждая о добродетели, вначале примыкает к
пифагорейской традиции. Он рассказывает как Гермес по велению Зевса наделил
людей правдой и стыдом, и всех в одинаковой степени. Зевс говорит при этом: “Пусть все
будут к ним причастны; не бывать государству, если только
немногие будут этим владеть, как владеют обычно искусствами. И закон положи от
меня, чтобы всякого, кто не может быть причастным стыду и правде, убивать, как
язву общества”. Но из данного факта Протагор делает вывод, совершенно
расходящийся с представлениями философов, названных выше: “Вот я и говорю: раз считается,
что всякий человек причастен к этой добродетели, значит можно всякого
признавать советчиком, когда о нем идет речь. А еще … эта добродетель не
считается врожденной и возникающей самопроизвольно, но что ей научаются, и если
кто достиг ее, так только прилежанием”. Эти положения противоречат друг другу.
Здесь следует принять во внимание некоторые дополнительные соображения.
Во
— первых, следует иметь в виду, что софисты рассуждают в рамках противостояния
природного и установленного человеком. Природным называется все, что можно
принимать как данность. Например, утверждение, что слова “по природе” связаны с
вещами, означает исконное тождество имени и предмета. Имена выражают природу,
сущность обозначаемых предметов. А установленным, искусственным называется то,
что идет от человека и общества. Концепция, понимавшая связь слоев и вещей “по
установлению” подразумевала, что имена даны людьми произвольно, поэтому не
имеют отношения к сущности обозначаемых предметов. Соответствующее
разграничение было перенесено на понятие истины, в результате чего критерием
истины мнение отдельного человека. В силу своего положения в обществе софисты
довольно последовательно проводили во всех сферах концепцию “по установлению”.
Это вело к поэтическому релятивизму, т.е. к признанию относительности критериев
добра и зла. При определении того, что хорошо, а что плохо, следует
руководствоваться пользой для отдельного человека или для общества. Отсюда
вытекает: справедливо и
хорошо то, что представляется справедливым и хорошим отдельному человеку. Сам
Протагор этого вывода не делал.
Во
— вторых, софисты, в силу своего общественного положения, в основном разделяли
господствующие моральные установки. И возникало не всегда осознаваемое
противоречие между индивидуальными и общественными критериями добродетели. То,
что полезно обществу, не всегда полезно отдельным гражданам, поскольку
общественные идеалы существуют не по природе. Они, например, могут утверждаться
сильнейшими гражданами в их интересах. Добро в их понимании становится
справедливостью общества. “Человек справедливый везде выигрывает менее, нежели
несправедливый”.
Такие
рассуждения все более последовательно утверждают моральный релятивизм. Логика
релятивизма, пронизывающая сочинения софистов, постепенно захватывает и
нравственную сферу, и в отдельных случаях приводит к прямому аморализму.
Следует оговориться, что поскольку софисты не составляли специальной школы,
высказываемые ими мысли не были упорядочены в едином учении.
Идеи всех упомянутых выше философов составили тот (уже на
мифологический) фон, на котором были построены крупнейшие этические системы
античности.