Уральское отделение Академии Наук России
Институт экологии и генетики микроорганизмов
Философия Вселенского
пессимизма
Артура Шопенгауэра
Реферат по философии
Исполнитель:
аспирант ЛХМ
Козлов Сергей Васильевич
Руководитель:
д.ф.н., профессор
Ласточкин Анатолий Васильевич
ПЕРМЬ, 2000 г.
I. ВВЕДЕНИЕ.
Духовный
кризис современного демократического общества все более усиливается. Происходит
это повсеместно и не зависит от культурных традиций той или иной страны, хотя
они вызывают определенную специфику протекания этого процесса. Много сделав для
удовлетворения материальных потребностей, демократическая культура создает
иллюзию достижения человечеством счастья и прогресса. На деле между человеком и
естественной средой эта культура воздвигает колоссальную стену из различных
технических нагромождений, что приводит к дисгармонизации сознания, не
способного примирить блага цивилизации (материальной культуры) и естественные
потребности души и духа в единении с природой (2).Отрицательные
последствия демократической культуры философы заметили давно. Еще в середине XVIII века, на заре буржуазного общества,Ж.-Ж.Руссо
в известной работе «Способствовало ли возрождение наук и искусств
улучшению нравов» указывал на теневую сторону прогресса. Убыстряющиеся
темпы научно-технического творчества, связанные с развитием капиталистического
производства, вызвали к жизни мировосприятие, лежащее в основе
пессимистического направления. Подчеркивание трагичности, безысходности и
абсурдности человеческого существования является характерной чертой этого
направления, возникшего в результате неприятия системы
буржуазно-демократических ценностей. На смену высоким идеалам Средневековья,
когда вся культура и человек в ней стремились к Богу — главенствующему идеалу,
пришла чувственная культура с общечеловеческими идеалами, которая, исчерпав
заложенные потенции, начала деградировать. Всеобъемлющая критика буржуазной
культуры впервые была дана в рамках иррациональной философии в Германии XIX
века и, прежде всего, в трудах Рихарда Вагнера, Фридриха Ницше и Артура
Шопенгауэра. Новое философское миропонимание возникло в результате неприятия
утверждения универсальности рационального метода познания. Абсолютизация такого
метода была представлена в работах Г. Гегеля, где развитие культуры
рассматривается исключительно как закономерный процесс, анализ которого требует
применения рационального инструментария. Однако, не только и не столько разум
отличает человека от всего остального мира, сколько дух и душа — феномены,
постижение которых с позиции гегелевского панлогизма, невозможно. Жизнь
человека в большей степени, чем кажется на первый взгляд, характеризуется
алогичностью. Рациональная методология при осмыслении жизни не срабатывает, она
наталкивается на скорый предел своих возможностей, дальше которых особая
область, ее познание требует иную методологию. Многие мыслители пытались
проникнуть в душу той или иной культуры, к примеру, О. Шпенглер через
гештальты, а Й. Хeйзинга через игру, однако эти философско- и историко-культурологические
концепции возникли в XX веке на уже имеющемся фундаменте, заложенном
представителями постклассической немецкой философии А.Шопенгауэром и Ф.Ницше.
Философия жизни, экзистенциализм, интуитивизм, психоанализ многим обязаны
учениям этих философов, у них единое мировидение. Шопенгауэр, Вагнер, Ницше —
источник самого мощного в западноевропейской мысли направления —
пессимистического.II.
ИСТОКИ.Артур
Шопенгауэр родился 22 февраля 1786 г. в Данциге (Гданьске). В юношеские годы он
много путешествовал по странам Западной Европы, и уже в это время складывались
его пессимистическое мировоззрение и отрицательное отношение к революционным
движениям. Когда он посетил Лион, на него произвели потрясающее впечатление
рассказы о тех зверствах, которые в этом городе в годы Великой французской
революции учинил посланец Конвента Жозеф Фуше. Но не прошли мимо его
внимательного взора и унылые настроения народа в годы Реставрации во Франции и
темные стороны фритредерского капитализма в Англии (4).Несмотря
на то, что Шопенгауэр родился в обеспеченной семье, материальные блага не
защитили его от страданий. Семейные ссоры родителей, а затем смерть горячо
любимого им отца, непонимание и холодность со стороны матери, неудачи на службе
и в личной жизни породили в нем недоверие к миру людей, в котором доминировало
зло. В отрешении от злой воли, формирующей реальный мир, видит Шопенгауэр
счастье.Родители
Артура находились в состоянии глубокого внутреннего разлада между собой, что
тяжело сказывалось на духовном самочувствии ребенка. Затем отец Артура
разошелся с женой, а спустя два года, в 1805 г., покончил жизнь самоубийством.
Его вдова и мать Артура, Иоганна Шопенгауэр, была жизнерадостной и веселой
особой, привыкшей к жизни в обществе и занятой преимущественно собой. Неудивительно,
что и у Артура началось с ней расхождение, а в 1814 г. произошел полный разрыв.
Но она была талантливой писательницей; вращалась в литературно-художественных
кругах. Благодаря ей Артур смог освободиться от занятий коммерцией и обратиться
к основательному изучению древних языков в гимназиях Готы и Веймара. Артур был
обязан матери и тем, что в Веймаре она познакомила его с Гёте, Виландом,
Фридрихом Шлегелем, Рейнгольдом и другими тогдашними знаменитостями. Общению с
Гёте Шопенгауэр был в свою очередь обязан тем, что углубился в
естественнонаучные изыскания и даже написал свой собственный трактат «О зрении
и цветах (Farben)» (опубликован в 1816 г.), не совпадающий по своей
направленности с соответствующим сочинением самого Гёте.III.
ТВОРЧЕСКИЙ ПУТЬ.В
1809 г. Шопенгауэр поступает в Гёттингенский, а спустя два года переходит в
столичный Берлинский университет. Предметом его занятий были сперва медицина, а
затем философия, которую в Гёттингене преподавал Готлиб Эрнст Шулце (Энесидем),
а в Берлине—Фихте и Шлейермахер. Лекции, в общем, его внимания не привлекли.
Его интерес вызвали только принцип фихтевского волюнтаризма и идеи работы
Шеллинга о свободе воли, незадолго до этого вышедшей в свет. Зато он
самостоятельно с большим прилежанием изучает теорию вторичных качеств Локка,
учение Платона об идеях и все построения Канта. И в эти годы и потом всю жизнь
Шопенгауэр следит за успехами естественных наук. Написанную в Берлине
Докторскую диссертацию о законе достаточного основания он осенью 1813 г. защитил
в Иенском университете. Затем в течение четырех лет пишет в Дрездене свой
главный философский труд «Мир как воля и представление».Раздражительный
и злопамятный характер Шопенгауэра таил в себе всегдашний разлад между
обуревавшими его страстями, житейской расчетливостью и увлеченностью
философией, и этот разлад сказался на всей его карьере. Честолюбие и тщеславное
стремление к известности долгие годы оставались у Шопенгауэра не
удовлетворенными, и многие страницы его сочинений несут на себе следы этого психологического
комплекса, прежде всего в виде резко отрицательных характеристик, которые он
дает своим соперникам или тем, кого он своими соперниками считал. Наиболее
яростно стал нападать он на Гегеля, оптимистический пафос философии которого
противоречил всему строю шопенгауэровского мышления.В
1813 г. Шопенгауэр публикует диссертацию «О четверояком корне Достаточного
основания» (второе издание относится к 1847 г.). В этой докторской диссертации
не только выражена его методология, но и намечаются основные его
мировоззренческие установки. По сути дела, его философская система в его голове
в общих чертах уже сложилась, а в 1818 г. он завершает ее полное изложение в
книге «Мир как воля и представление». Последние тридцать лет он провел в полном
уединении во Франкфурте-на-Майне, отчасти копируя образ жизни своего духовного
учителя И.Канта. Одиночество для Шопенгауэра было благом. Это беспредельная
свобода, независимость и спокойствие. Шопенгауэр добился поставленной цели,
отказавшись от мысли чего-либо добиваться. Поняв бессмысленность желаний, и, не
отыскав смысла существования человеческой цивилизации, он заключил, что мир, в
котором мы живем, «наихудший из возможных». Однако, надежда улучшить
мир, по-видимому, никогда не покидала его, иначе как можно объяснить его
творческую деятельность. Первая часть его фундаментального труда «Мир как
воля и представление» посвящена онтологическим и гносеологическим
проблемам, решаемым в рамках традиционной субъективно-идеалистической
философии. Главный труд Шопенгауэра вышел
в свет безгонорарно в 1819 г. Это был первый, основной, том всего сочинения.
Впрочем, второй том, вероятно, в это время еще и не был задуман. Как и в случае
с докторской диссертацией, публикация труда прошла совершенно незамеченной и
специалистами и публикой, издатель потерпел убытки и большая часть тиража
попала в макулатуру. Неуспех книги стал чувствительным ударом по честолюбивым
замыслам молодого философа.В
этом же, 1819 г. Шопенгауэр объявил свой курс в стенах Берлинского университета
и в марте следующего года прочитал первую, пробную, лекцию. Успеха она также не
принесла. Спустя пять лет автор новой философской системы снова попробовал в
Берлине свои силы как лектор. Университетский курс читался им в 1826—1832 гг.,
но его посещало менее десятка слушателей. Никто больше на этот курс не
записался, студенты предпочитали слушать Гегеля, который читал свои лекции в те
же самые часы, которые Шопенгауэр назначил вполне преднамеренно и для своего
курса. Не помогло молодому приват-доценту и то обстоятельство, что осенью 1831
г. эпидемия холеры унесла жизнь Гегеля. Шопенгауэр покинул университет и вообще
Берлин и никогда больше к преподавательской деятельности не возвращался. Вывод,
который он сделал для себя, был им выражен в следующих написанных им в 1844 г.
и широко известных словах: «А чтобы моя философия стала сама способна занять
кафедру, нужно чтобы наступили совершенно иные времена». Слова эти оказались
пророческими. А пока события жизни Шопенгауэра шли своим чередом: с лета 1833
г. отставной приват-доцент окончательно поселился во Франкфурте-на-Майне и
повел жизнь одинокого холостяка, жизнь необщительную и почти затворническую,
достаточно обеспеченную рентой после ликвидации дела его отца.IV. НА ЗАРЕ СЛАВЫ.
В
1836 г. Норвежское королевское научное общество в Дронтгейме объявило конкурс
на философскую работу. Шопенгауэр послал свое сочинение о свободе воли и
получил премию. Это был первый проблеск грядущей известности, но участие в 1839
г. в аналогичном конкурсе Датского научного общества в Копенгагене оказалось
безуспешным. В следующем году Шопенгауэр напечатал обе конкурсные работы (они
не вошли в настоящее издание) вместе, под общим названием «Две основные
проблемы этики». Общественность этой публикацией, так же как и опубликованной
(тоже безгонорарно) в 1836 г. брошюрой «О воле в природе» (второе издание—1854
г.), не заинтересовалась. В 1844 г. удалось организовать второе издание «Мира
как воли и представления», на этот раз в составе двух томов. Второй том был
дополнительным, он содержал пояснения и пространные комментарии к различным
местам первого тома, проливавшие свет на многие детали ранее изложенной в
первом томе философской, эстетической и этической системы. Некоторые главы
второго тома впоследствии приобрели большую известность, но общий результат
публикации второго тома в то время оказался негативным: как и ранее вышедший
первый том, он не привлек к себе тогда внимания. Публика середины 40-х годов
XIX в. проявляла интерес к младогегельянству и к сочинениям Фейербаха, но никак
не к шопенгауэровской философии пессимизма. Все это только усиливало как
мизантропию, так и негодующее отношение непризнанного мыслителя к
университетским философам вообще и специально к учениям Гегеля и его
последователей — младогегельянцев. С большой враждебностью отнесся он к
революции 1848— 1849 гг., о чем свидетельств сохранилось немало, в том числе
письмо его почитателю Ю Фрауэнштедту от 2 марта 1849 г.И
только после того как в 1851 г. Шопенгауэр опубликовал двухтомное собрание
очерков под названием «Parerga paralipomena», что на русский
язык может быть переведено примерно как «Дополнительные и ранее не изданные
сочинения», с включенными в первый том «Афоризмами житейской мудрости»,
отношение читателей к автору стало меняться все более заметно. Сыграло свою
роль то, что в «Афоризмах» мировоззрение Шопенгауэра получило преломление через
тематику повседневных жизненных проблем современников (это привело и к тому,
что далеко не все советы философа, как в этом может убедиться и современный
читатель, соответствовали его этическому кредо). Но главное заключалось в ином:
основные идеи Шопенгауэра упали теперь, в обстановке послереволюционной
политической реакции в Германии, на вполне благоприятную почву. «Иные времена»,
о которых ранее мечтал философ, настали. Последнее десятилетие жизни
Шопенгауэра было отмечено возрастающей известностью, появилось несколько
восторженных учеников, в 1854 г. Рихард Вагнер прислал ему с посвящением
экземпляр своей тетралогии «Кольцо Нибелунгов», в немецких университетах стали
читать лекции о его философской системе, его дом стал объектом паломничества.
Шопенгауэр с полным правом смог сказать: «Закат моей жизни стал зарей моей
славы». В 1859 г. появилось третье издание «Мира как воли и представления». а в
следующем году—третье издание «Двух основных проблем этики». Но 21 сентября
1861 г. автора этих сочинений не стало, Шопенгауэр скончался от пневмонии.V. ПЛОДЫ ТВОРЧЕСТВА.
Из многоцветья различных нитей историко-философского
ковра сплелась философия Шопенгауэра, и из разнородных элементов возникло
весьма связное целое. Его звеньями стали романтический интуитивизм в духе
позднего Шеллинга и романтиков Фридриха Шлегеля и Новалиса, крайне
пессимистический взгляд на окружающую действительность как на мрачную «юдоль
плача и воздыханий» (формула Шопенгауэра: «наш мир—наихудший из всех возможных
миров») и своеобразная теория бытия, проникнутая некоторой раздвоенностью,
тяготеющей к мировоззренческому дуализму. Здесь сыграли свою роль рассуждения
Фихте о том, что мировой субъект. Я, действует и зовет к действию всех людей.
Сыграло свою роль и учение о слепом волнении «безосновного начала (Ungrund)»,
о чем шла речь в работах Шеллинга о сущности человеческой свободы и в философии
Джордано Бруно. Близкий образ божественного первоначала был и у пантеиста Я. Бёме.
Это первоначало оказалось у него, между прочим, причастным и к злу,
совершающемуся в мире. Но главную роль в становлении шопенгауэровской системы
сыграли воздействия со стороны трех философских традиций—кантовской,
платоновской и древнеиндийской брахманистской и буддистской.В письме К. Розенкранцу от 24 августа 1837 г.
Шопенгауэр сообщает, что углубленно размышлять над уроками теории познания и
этики Канта он начал с 24-летнего возраста. Неоднократно он называет себя
последним подлинным кантианцем. Очевидно, что он действительно способствовал
укреплению философского движения «Назад к Канту», которой началось в Германии в
1865 г., но подлинным кантианцем на деле сам он отнюдь не стал: Шопенгауэр
отказался от материалистического варианта значения «вещи в себе» в теории
познания Канта, а агностическое ее значение (как границы познания) ослабил, и,
кроме того, он существенно сблизил чувственность и рассудок, утверждая их
бессознательное иррациональное единство. Разуму Шопенгауэр придал собственно
рассудочные функции, отбросив его антиномичность, внутреннюю противоречивость,
утверждавшуюся Кантом. Из числа признававшихся Кантом категорий Шопенгауэр
принял только одну «причинность», фактически отнеся, впрочем, к разряду
категорий также «пространство» и «время», что довольно естественно вытекало из
того обстоятельства, что он слил чувственную и рассудочную деятельность
воедино. В этике Шопенгауэр превратил примат практического разума в
авторитарность предшествующего всякому разуму интуитивно-волевого начала.Учение
Платона о вечных и неизменных идеях Шопенгауэр применил при построении своей
эстетики как теории происхождения и объяснения значения искусства. Эти идеи
образовали в его системе целый промежуточный мир, своего рода посредствующее
звено между мирами сущности и явлений.Желанной
находкой для Шопенгауэра стали древнеиндийские ведические «Упанишады», в
которых с большой силой обрисовывалась противоположность высшего сушностного
мирового начала, Брахмана, или Атмана, и порожденной им сферы видимости (она
получила в «Упа-нишадах» название «майя»—«покров обмана»). Последняя,
распадаясь, возвращает всех нас в бездну бессознательного. Шопенгауэр был
знаком с «Пуранами»—мифологическим эпосом, который считается низшим вариантом
ведической мудрости. Кроме «Упанишад», «Пурам», Шопенгауэр читал в переводе
также самое раннее из подлинных сочинений атеистического варианта философии
санкхья, работу Ишвара-Кришны «Санкхья-карика» (Книга о Санкхья), которую в
сочинении «Parerga und Paralipomena» он упрекает в уступках мировоззренческому Дуализму, и этот упрек, в
общем, следует признать справедливым. Свою практическую цель философия санкхья
видела в указании пути к прекращению всех человеческих страданий и мучений, и в
этой философии можно видеть непосредственную предшественницу буддизма.
Шопенгауэр приобрел все основные сведения по буддийской философии, и когда
будем говорить об этическом идеале Шопенгауэра, нельзя будет не вспомнить о
знаменитой буддийской «нирване», то есть о достижимом каждым человеком
состоянии просветленной умиротворенности души и полного покоя, граничащего с
исчезновением сознания. Идея «нирваны» содержалась в зачатке уже в брахманизме.
Выработка в себе высокого чувства достоинства личности и нравственного
совершенства, настойчивое стремление приобщить к связанному с этим погружению в
«нирвану» и других лиц — характерные черты буддистского этического идеала.
Осознание его всегда соединено с глубокой самокритичностью и
неудовлетворенностью в себе. Согласился Шопенгауэр и с учением о нереальности
(шунья) материального мира, которое в особенности распространялось буддийской
школой так называемых мадхьямиков. Использовал Шопенгауэр и многие мотивы,
имевшиеся в Евангелии. Он так или иначе опирался и на уроки всей западной
истории философии, которая была ему хорошо известна.В
учении о четырех видах действия закона достаточного основания Шопенгауэр
использовал мысль Лейбница о том, что различные модификации его действия
сводимы к некоторому общему основанию и что всем им соответствуют свои разные
варианты истинности. Использована Шопенгауэром и схема различных видов
отрицания у Канта—реального, формально-логического, математического и
антиномически-диалектического. Каждому из четырех отрицаний соответствует свое
утверждение, действующее в одном из видов обоснования. И подобно Канту,
Шопенгауэр относит действие закона достаточного основания во всех его вариантах
только к области явлений, а к сфере сущности он не имеет никакого отношения.
Среди феноменов царит физическая, логическая, математическая и мотивационная необходимость,
для свободы здесь места нет. Свобода может иметь место только в мире «вещей в
себе», но такое решение вопроса неизбежно ставит перед проблемой о путях
проникновения свободы, необходимой для обеспечения моральных целей людей, в
область явлений, и мы не раз будем видеть, какие большие трудности эта
кантовская проблема принесла Шопенгауэру. Что касается того, что у него для
мира «вещей в себе», как и у Канта, отрицается действие категории причинности,
то трудность возникла неизбежно и здесь: как, не прибегая к действию категории
причинности, охарактеризовать порождение чувственных явлений миром «вещей в
себе», тем более что Шопенгауэр полностью отверг материалистический вариант
значения «вещи в себе»?Свои
взгляды на существование мира «вещей в себе» Шопенгауэр опосредует своими
теоретико-познавательными воззрениями, основу которых в смысле метода образует
уже рассмотренное нами его учение о законе достаточного основания и в
особенности об интуитивных мотивациях. Интуитивно формирующиеся и переживаемые
мотивации человека лежат у Шопенгауэра в основе всякого познания, и познание
есть просто-напросто функция биологических мотиваций людей, и к воли. По
аналогии с биологическими потребностями, желаниями и стремлениями Шопенгауэр
характеризует все стороны и этапы познавательной деятельности, и вообще
аналогии, наряду с упованием на интуиции,—это основной его методологический
прием. Подобно таким философам, как Беркли, Юм и Шеллинг, он выражает большое
недоверие к теоретическим абстракциям и обобщениям, и если наукам без таковых
обойтись трудно, то философия, по мнению Шопенгауэра, во всяком случае должна
их избегать. Сама по себе философия не нуждается и в законе достаточного
основания, ибо ее задача состоит не в познании явлений, а в проникновении в
сущность, в мир «вещей в себе», что и может быть достигнуто только посредством
интуиции. Это все напоминает алогические интуиции Фридриха Шлегеля и других
немецких романтиков, и имеется в виду, что такие интуиции в наиболее чистом
виде проявляются в познании потустороннего мира, осуществляемом средствами
искусства. Чувственно-эмоциональным образам искусство схватывает этот
потусторонний мир в виде возвышенных идей, аналогичных идеям Платона. Именно
схватывает, ибо, строго говоря, «вещь в себе» непознаваема, однако по крайней
мере ее можно узнать. Но теорию искусства, чтобы она была понятна и
понята, хочется это или не хочется, все равно приходится выражать уже в
разумно-интеллектуальной форме, как и вообще философию, чем Шопенгауэр и
оправдывает создание им своих собственных теоретических трудов.Эмпирические субъекты познания и присущие им
конкретно-исторические способы и методы их действия совершенно отходят у
Шопенгауэра на задний план и более резко, чем это произошло в теории познания
Канта; однако, в шопенгауэровской эстетике глухо упоминается некий «чистый
субъект», познающий идеи. Но в каждом эмпирическом субъекте, как это излагает
Шопенгауэр в очерке «Набросок истории учения об идеальном и реальном» в первом
томе сочинения «Parerga und Paralipomena», интуитивно коренится сознание того, что он сам существует, и он
непосредственно переживает ту самоочевидную истину, что он есть обладающее
волей и применяющее эту волю существо и тем самым утверждает себя в сфере
явлений. Если французский философ XVII в. Ренэ Декарт в «Размышлениях о первой
философии» утверждал, что если я сомневаюсь в чем-либо, а тем более во всем
вообще, то значит я существую, а христианский мыслитель IV в. Августин в своей
«Исповеди» видел доказательство факта личного бытия в состояниях заблуждения,
Шопенгауэр в качестве такого доказательства использует наличие страданий
неудовлетворенной воли. Что же касается мыслящего сознания, интеллекта, то это,
согласно Шопенгауэру, всего лишь орудие воли. К волевому фактору философ сводит
всю сознательную и бессознательную деятельность психики человека, все его
мысли, переживания, образы и представления. К представлениям сводит Шопенгауэр
и все то, что способен познать человек в окружающем его мире явлений, но он
отрицает, будто он не верит в познаваемость окружающего нас мира, потому что,
по его взглядам, к представлениям сам этот мир в целом и сводится. А если в
глубине представлений оказываются волевые импульсы, то они сообщают нам о
существовании запредельного мира сущности. Науки же не способны познавать мир
сущности, они лишь упорядочивают, обобщают явления средствами теоретического
разума, структурируя и конструируя из явлений «природу». Таковы основные черты
теории познания Шопенгауэра. На некоторых ее деталях мы остановимся позднее.В
силу того, что Шопенгауэр отрицает подлинно объективное существование материи и
то значение кантовской «вещи в себе», которое соответствует материалистической
тенденции, мир природных явлений рассматривается им как своего рода иллюзия,
мираж, фата-моргана. Нами уже упоминался образ древнеиндийской «майя», и к нему
для пояснения мнения Шопенгауэра об иллюзорности мира явлений вполне можно
добавить ущербное, неполноценное материальное бытие у Платона. Здесь можно
сравнить представления о природе в понимании их Шопенгауэром со сновидениями и
грезами. Шопенгауэр решительно разрывает с лейбницевским понятием «хорошо
обоснованных» явлений и сближается с субъективно-идеалистической традицией,
идущей от Беркли. Но кантовская «вещь в себе» все же у Шопенгауэра не
испаряется. Однако она теперь уже не порождает явлений в смысле проявлений.
Продуктом трансцендентного, то есть потустороннего, бытия оказываются образы
видимости, «кажимости», и не сводятся к «кажимости» только движения
человеческой и вообще органической воли. Нельзя считать иллюзорным и
существование самих человеческих «я», которые все сводимы к этим волевым
импульсам. Здесь естественно вспомнить теорию бытия Беркли, в которой вещи
считались комплексами ощущений, но вовсе не были их комплексами сами души
людей. Другое дело, что у Беркли души оказывались переживающими ощущения
духовными субстанциями, тогда как Шопенгауэр какую-либо свою собственную
субстанциальность у человеческих сознании отрицает совершенно.В
философии Шопенгауэра появляются значительные трудности, когда он пытается дать
ясный ответ на вопрос, как соотносится воля людей с их телами. В § 18 первого
тома своего главного философского произведения и в сочинении «О воле в природе»
он утверждает, что человеческая волевая и телесная, а значит физиологическая,
деятельность людей—это одно и то же. Имеется «тождество воли и тела», поскольку
и то и другое является порождением потусторонней сущности. Во втором томе «Мира
как воли и представления» Шопенгауэр назвал тело человека даже «паразитом» этой
запредельной сущности. Но поскольку воля и тела людей оказываются у философа в
неравном положении, ибо именно воля составляет непосредственное обнаружение
сущностного мира, то остановиться на тезисе о «тождественности» или хотя бы
каком-то «параллелизме» сознания и тела ему было невозможно. И отсюда два пути
— один из них довольно естествен для общего строя философского мышления
Шопенгауэра: мозг и все тело человека—это лишь его собственные представления,
аналогично тому, что все телесное, материальное есть продукт самосозерцания
потустороннего бытия. Другой путь противоположен первому, и он ведет к
материализму: сознание есть продукт деятельности человеческого мозга. И как ни
странно, Шопенгауэр иногда вступает именно на этот материалистический путь.
Возникает одно из тех противоречий, которые подрывают философскую систему
франкфуртского затворника, — самое, пожалуй, разительное, хотя далеко не
единственное противоречие.Что же такое потусторонняя сущность действительности, обычно
выступающая на поверхность мира представлений в закамуфлированном, так сказать,
виде? Всякое понятийное познание здесь прекращается, «вещь в себе» Доступна
лишь интуитивной догадке, на которую обычные люди почти не способны, тем более
что корыстолюбие замутняет и деформирует их и без того слабые познавательные
возможности. Но людей, способных к глубинному интуитивному прозрению, подвинуть
хотя бы к тени знания о мировой сущности может то обстоятельство, что эта
сущность сама является своим собственным вестником. Эта сущность есть Мировая
Воля, одна и единственная, хотя в мире своих явлений (представлений) она
выкупает в виде беспредельного многообразия. Это не Кантова моральная воля,
обусловленная потусторонней свободой, но безличный сверхобъект, совпадающий со
свободой как антиморальным полным произволом. Эта свобода иррациональна и,
действуя как вечное становление, бесцельное стремление, способна породить любое
зло. Недаром Шопенгауэр в качестве историко-философских аналогий приводит
мнение древнегреческого философа Анаксимандра, что многообразие вещей,
порождаемое «беспредельным началом», оказывается тем самым причастным злу.
Ссылается он и на убеждение Эмпедокла, что одной из двух всеобщих космических
сил является «Вражда». Апеллирует философ и к Якову Бёме, у которого злая
деятельность выступала как необходимый результат самораскрытия мировой
божественной сущности. От Бёме шло и рассмотрение Шопенгауэром Мировой Воли как
беспричинного и «безосновного» начала, оно не нуждается ни в каком законе
достаточного основания. Такое же утверждение о «безосновности» сущностного
бытия мы найдем впоследствии у русского религиозного философа Н. А. Бердяева,
но он не следовал Шопенгауэру: творчество Бёме было одним из источников их
собственных теоретических исканий. Но у Бердяева «безосновное» «раньше» Бога.Мировая
Воля—это могучий творческий принцип, порождающий все вещи и процессы, но
изначально в ней коренится нечто ущербное, негативное. Она как бы вечно
«голодна», заявляет о ней Шопенгауэр по аналогии с физиологическим состоянием
человека и вообще животных. Он антропоморфизирует свою теорию бытия, и если у
Парацельса человек выступал в качестве микрокосмоса, то у Шопенгауэра космос
уподобляется макроантропосу. Некая квазибиологическая активность, смутный
прообраз потребности выживания, как «слепое влечение, темный, глухой позыв, вне
всякой непосредственной познаваемости», вне всякой планомерности, но вечно
неудовлетворенная и ненасытная—такова Мировая Воля. Нечто похожее мы найдем во
взглядах на мир французского философа начала XIX в. Мен де Бирана, а также
немецких философов-пантеистов середины прошлого столетия Фехнера и Лотце, но
это только отдаленное сходство, потому что только у Шопенгауэра Воля устремлена
на реализацию своей мощи так, что в своих проявлениях сама себя разделяет,
разрушает, однако вновь и вновь продолжает свои бесконечные искания и борения.Различными
формами процесса этой самореализации Мировой Воли служат, по Шопенгауэру,
всемирное тяготение, магнетизм и прочие разнообразные физические силы,
химическое сродство, воля к жизни и борьба за существование в органическом
мире, тропизмы растений и инстинкты животных, и сильнейшие из последних —
пищевой и половой, а затем — аффекты людей, их мстительность и властолюбие
(мотив, впоследствии использованный Ф. Ницше). В конце концов фактов,
свидетельствующих об активности, присущей действительности в самом ее
фундаменте и во всех ее «надстройках», приводилось в истории философии после
Лейбница огромное количество, о них повсюду свидетельствует сама жизнь, и
собрать их заново было совсем не трудно. Важно иное—та особенная интерпретация,
которую этим фактам дал Шопенгауэр, и та концепция, в которую их он включил. А
концепция его проводила ту мысль, что, воплощаясь в многообразии всевозможных
процессов и событий, Мировая Воля как «вещь в себе» оказывается совсем не
вещью: умопостигаемый сверхобъект не есть «вещь», и далеко не «в себе», так как
Воля обнаруживает себя подчас в очень ярких красноречивых формах. Но и это не
все: обнаруживая себя в себе, она себя также невольно маскирует тем, что в ее
обнаружениях все более выступает черта, казалось бы, совсем чуждая ее желаниям,
устремлениям и порывам: в своих проявлениях она все более страдает и ощущает
себя мучительно несчастной.Отчего
это происходит? От того, что чем более совершенный и сознательный уровень обнаружений
Мировой Воли достигается, тем более жестокий для нее самой и притом морально
отрицательный характер они приобретают. Чем более развиты в интеллектуальном и
эмоциональном отношении люди, тем сильнее их нравственные коллизии и страдания.
Социальная жизнь проникнута скудоумием и пошлостью, завистью и лицемерием.
Забота о ближних и борьба за счастье угнетенных то и дело оказываются на
поверку искательством собственной выгоды, патриотические призывы — маской
своекорыстного национализма, парламентская болтовня—прикрытием самого
беззастенчивого группового и личного эгоизма, выспренная демонстрация
религиозных чувств — маскировкой ханжеской бессовестности. Большинство
философов стремятся не к тому, чтобы обнаружить истину, но лишь к тому, чтобы
утвердить свое материальное благополучие, и ради этого они приобретают показную
эрудицию, демонстрируют мнимую оригинальность, а больше всего стараются угодить
вкусам публики. Они готовы пресмыкаться перед государством и церковью. Жизнь
людей в обществе полна нужды, страха, горя и страданий. Тревоги чередуются с
разочарованиями, а отделяющие их друг от друга моменты удовлетворения своих
желаний мимолетны и приносят затем скуку и новые страдания. Люди портят друг
другу жизнь, и Шопенгауэр повторяет слова древнеримского драматурга Плавта,
повторенные затем английским философом XVII в. Томасом Гоббсом: «Человек
человеку волк».Невозможно
отрицать, что франкфуртский затворник очень метко обрисовал современную ему
буржуазную действительность, а заодно и темные стороны всей промышленной
цивилизации вообще. Он почувствовал и то, что объективному исследованию этих
отрицательных черт человеческого общежития упорно препятствуют, говоря словами
К. Маркса, «самые яростные, самые низменные и самые отвратительные страсти
человеческой души — фурий частного интереса». Сам Шопенгауэр отнюдь не помышлял
о каком-либо ином, помимо существующего капиталистического общества, и когда в
знаменитой 46-й главе второго тома «Мира как воли и представления», названной
им «О ничтожестве и горестях жизни», отрицает возможность существенного
улучшения жизни людей, а в не менее широко известной 44-й главе нацело
развенчивает половую любовь, сводя ее к коварной «ловушке» природы, цель
которой заставить людей обеспечить продолжение рода (хотя он и ратует за иную
любовь—любовь как сострадание к отдельным людям и ко всему человечеству), вся
его критика носит не социальный, но только обобщенно антропологический
характер. Чужды ему и гегелевская вера в общечеловеческий разум, и
прекраснодушная надежда многих позитивистов XIX в. на то, что счастье людям
принесут успехи естественных наук. Чуждо ему и марксистское убеждение, что
классовая борьба в истории на протяжении многих веков служила двигателем
социального развития. Не верит Шопенгауэр и в спасительные последствия
длительного гражданского мира. Да и возможен ли он вообще? Вопреки
распространенным в XIX в. буржуазно-либеральным иллюзиям о скором повсеместном
торжестве воплощенных в жизнь идей процесса, Шопенгауэр напоминает о том, что
новые поколения людей то и дело повторяют ошибки прошлых поколений, научное
познание то и дело заходит в тупик, а в руках морально ущербных людей
достижения наук приносят зло. В области морали прогресса на протяжении
последних веков не достигнуто вообще, что и видно по широчайшей распространенности
бесчеловечной эксплуатации, кровопролитных войн, яростных насилий и садистских
истязаний. Ненависть и злоба правят в обществе свой бал, и пока не видно, что
этому приходит конец.Шопенгауэр
считал, что Мировой Воле присуща «нелепость», она лишена смысла и ведет себя
совершенно абсурдным образом. Мировую Волю не интересует ни прошлое, ни
будущее. А происходящие во времени’ и пространстве события истории лишены связи
и значения. Поток событий во времени — это пестрая смена одних случайных происшествий
другими, подобная вереницам кучевых облаков на небе в ветреную погоду (Ницше
сравнил ход исторических событий с мелкой зыбью на поверхности моря). Вечное
беспокойство и постоянная неуверенность пронизывают все сущее.
Неудовлетворенность и тревога никогда не оставляют людей в их суетных исканиях,
надеждах и разочарованиях.Этот
крайний шопенгауэровский антиисторизм опирается на убеждение в том, что в
исторических событиях отсутствует какая-либо закономерность, все диктуется
случайностями, которые сталкиваются друг с другом, сплетаются и соединяются в
произвольные конгломераты. Все мечты и ожидания людей терпят крушения под
обломками этих конгломератов и сменяются новыми, но столь же напрасными мечтами
и ожиданиями. Однако, видеть в истории всего лишь вереницу случайностей, как
это было свойственно Шопенгауэру, было бы неправильно.Шопенгауэр
представляет себе механизм происходящих событий следующим образом: явления Воли
отравляют друг другу существование, губительно действуют друг на друга и друг с
другом борются, но через их посредство Воля находится в состоянии борьбы и сама
с собой, происходит ее внутреннее «раздвоение в самой себе»«». Шопенгауэр
предвосхитил кризис цивилизации, которую ныне толкают в пучину бессмысленного
хаоса грозные глобальные проблемы, коль скоро разрешение их откладывается, и у
него сложилось то мироощущение, которое выразили с еще большей резкостью
основатели современных нам экзистенциалистской и франкфуртской философских
школ. По-другому выразил это мироощущение С. Л. Франк: «Все наши страсти и
сильнейшие влечения обманчиво выдают себя за что-то абсолютно важное и
драгоценное для нас, сулят нам радость и успокоение, если мы добьемся их
удовлетворения, и все потом, задним числом, когда уже поздно исправить ошибку,
обнаруживают свою иллюзорность, ложность своего притязания исчерпать собою
глубочайшее стремление нашего существа и дать, через свое удовлетворение,
полноту и прочность нашему бытию. Отсюда неизбежное для всех людей
меланхолическое, втайне глубоко и безысходно трагическое сознание, выражаемое
французской поговоркой:«si jeunesse savait, si viellesse pouvait» — «сознание обманутых надежд, недостижимости истинного
счастья на земле». Здесь выражен трагизм человеческой жизни для всех эпох,
осознаваемый, впрочем, именно в нашем, двадцатом, веке с наибольшей силой и
остротой.Итак, Шопенгауэр — философ мировой скорби, но это не
унылая скорбь Кьеркегора, которая сродни словам Екклезиаста: наш мир—это «суета
сует—все суета» (Еккл., I, 1). Это скорее своего рода героический пессимизм,
близкий к стоицизму, присущему философии Хайдеггера. Шопенгауэр обосновывает
свои пессимистические взгляды и определенным пониманием времени и пространства.
Время враждебно человеку; оно обнаруживает тщету любых упований и изрекает свой
безжалостный приговор над самым дорогим и святым для нас. Пространство
разделяет самых близких друг другу людей так же и тем, что сталкивает их
интересы. Свою лепту в диссонансы жизни вносит и причинность. Она, подобно
маятнику, перебрасывает людей от одних состояний к другим, им противоположным.
Причинность—самая губительная основа человеческих горестей.Шопенгауэр
не делает того вывода, что в жизни абсолютно все безнадежно. Но какие же
надежды он хочет возродить в сердцах людей? Характер этих надежд определяется
прежде всего апелляцией к чувству человеческого достоинства. А затем—утверждениями
насчет запредельной Мировой Воли. Философ использует известную статью Канта «Об
изначально злом в человеческой природе» (1792) и продолжает ход рассуждений ее
автора в направлении того вывода, что зло коренится в самом мировом начале, в
двойственности Воли, в ее диссонанс и разладе с самой собой. В ней укоренено
как тождеств мучителя и мученика, так и их взаимопротивоположностью. Шопенгауэр
считает даже, что в притеснителе воля страдает «еще более, в той мере, в какой
сознание обладает большей ясностью и определенностью и воля больше
стремительностью».В
окружающем нас мире, по мнению философа, происходят вечные повторения
трагических состояний, и в их повторениях виновата именно Воля. Мысль о «вечном
возвращении» в истории выскажет потом Фридрих Ницше. Неотъемлемым составным
элементом того вариант. «трагической диалектики», который был создан
Шопенгауэром, является понятие вины Мировой Воли. Возникновение Вселенной и
жизни в ней — это стихийное не осознанное, а затем и сознаваемое грехопадение,
и толь ко отчасти оно искупается страданиями, выпадающим . на долю живущих в
мире существ. Уже сам тот факт, что область явлений существует, требует
вынесения «мирского приговора», а затем и его исполнения—приговор над
явлениями, а через посредство явлений—и над сущностью. Все дело Мировой Воли
само по себе есть преступление, хотя этот преступник сам по себе неразумен и,
казалось бы, не может за себя отвечать, но, создавая способный на порождение
разумных существ космос, ми «майи» себя обманывает, отделяя и отдаляя
последствия своих действий от их причины, однако это не может его оправдать.
Преступник должен быть наказан, и это значит, что ему надлежит наказать самого
себя. В философии Гегеля Мировой Разум, благодаря своей «хитрости)»,
поднимается «выше добра и зла», у Шопенгауэра же Мировая Воля, вследствие своей
изначальной преступности погрязает во зле, и ей остается проявить некую
хитрость в отношении себя, чтобы освободиться от зла и связанных с ним
страданий. Освобождение должно быть достигнуто самоубийством Мировой Воли.Как
же это может быть достигнуто? Привести в исполнение приговор над Волей, а тем
самым и избавить себя и людей от страданий сама Воля не в состоянии, это могут
осуществить только люди как составные звенья мира явлений. Эта их деятельность
будет вполне морально оправдана, потому что она будет означать искупление Волей
своей вины перед собой. В чем же должна заключаться названная деятельность?Философ
мировой скорби считает, что людям надлежит направить присущую им жизненную
энергию и против самой этой энергии, а через посредство этого и против ее
источника — Мировой Воли. Высшие проявления Воли следует обратить на борьбу
против ее ядра, что, по мнению Шопенгауэра, подсказывается уже тем фактом, что
и в природе более развитые существа (скажем, хищники) уничтожают менее развитых
(травоядных животных). Отчужденная жизнь, если использовать гегелевскую форму
выражения, должна довести себя до состояния полного самоотчуждения, феномен
воли призван упразднить саму Волю.Но
какими действиями можно этого добиться? Прежде всего необходимо средствами
философского познания выяснить саму стоящую перед людьми задачу. Затем надо
пройти по двум следующим друг за другом ступеням самоуничтожения Воли. Первая
из этих ступеней — эстетическое созерцание, вторая—моральное
самосовершенствование и благодаря этому переделка своего поведения в надлежащем
направлении. На самом верху второй ступени намечается переход в состояние,
близкое к религиозному самоотречению, и это при несомненном общем атеистическом
умонастроении Шопенгауэра! Таким образом складывается некоторое подобие схемы,
возникай у датского философа Серена Кьеркегора, согласно которой в жизни
ищущего истину человека последовательно сменяются эстетический, этический и
религиозный стили жизни. Они составляют различные образцы человеческого
поведения, и из них только последний из образцов обещает спасение. Но перед
нами только отдаленное подобие, потому что Кьеркегор уповал на возвращение к Богу,
а Шопенгауэр надеется на то, что будет достигнуто полное уничтожение всего
существующего.Как
считает Шопенгауэр, наивысшая цель искусства состоит в освобождении души от
вызываемых эгоистическими страстями страданий, в обретении духовного
успокоения. Это отчасти близко к идеалу так называемом «атараксии» древних
греков, но не в смысле эпикурейцев, у которых это понятие означало
приятно-безмятежное состояние души, равновесие и гармонию всей психической и
телесной жизни, и не в смысле стоиков, видевших г. «атараксии» освобождение от
страха и мужественное примирение с приближающимися бедствиями и несчастиями
Скорее здесь намечается «атараксия» в ее скептическое варианте, которая
совпадает с установкой на полное без различие к жизненным благам и невзгодам. Концовка
«Этики» Спинозы, которая гласит, что «все прекрасное так же трудно, как и
редко», добавляет, несомненно, присутствующий во взглядах Шопенгауэра на роль
искусств, в жизни людей элитарный момент. Не каждый человек способен достигнуть
морального состояния в его эстетическом звучании, но только художественно
просветленный.VI. «СПАСЁТ ТОЛЬКО
ИСКУССТВО…».Гораздо
больший интерес представляют оригинальные разделы, посвященные вопросам этики,
эстетике музыки и культуре в целом. Осмысливая собственный бытийный опыт и
оглянувшись вокруг, Шопенгауэр увидел много зла и страдания, которые определяли
смысл жизни без счастья. Лишь безнравственный может быть счастлив. Каждый
человек должен чувствовать ответственность за зло, происходящее в мире. Зло не
только доминирует, но оно источник и первооснова всего сущего, оно разлито в
окружающем мире и в нас самих в виде желаний, оно определяет нашу деятельность,
а, следовательно, культуру, которую творит человек — продукт этой злой воли. По
мысли Шопенгауэра первоэлементом мира является Воля, которая, проходя через ряд
ступеней объективации, достигает вершины, объективируясь в человека. В основе
культуры лежит Воля — некая злая, слепая, безосновная субстанция, задающая
пессимистический тон жизнедеятельности человека. Никогда ещё в истории
философии не акцентировалось так место человека в социокультурном процессе. Он
поставлен в центр мироздания. Человек есть начало и конец мировосприятия,
которое предполагает не только логико-рациональное познание, но и чувствование,
лежащее за его пределами. После открытий психоанализа, бесспорно утверждение об
огромном значении бессознательного в поведении человека, а следовательно в
культуре. Бессознательное, внесознательное, подсознательное, иррациональное —
этими понятиями пытаются обозначить пространство, внутри которого находятся
различия, вызывающие феномен уникальности каждого. Ценности, значения, нормы
могут быть истинными лишь постольку, поскольку они формировались душой.
Своеобразие культуры заключено в душе и духе народа, а не в разуме. Трудности в
изучении культуры связаны со спецификой духовных образований, требующих, наряду
с традиционными формально-логическими методами научного познания, иные подходы:
учет интуиция, анализ художественного творчества как сферы проявления иррационального,
в целом -символическое прочтение бытия. Вклад Шопенгауэра в культурологию
видится в том, что именно он указал на пространство, где формируются ценности и
нормы человека, определяющие его деятельность, культуру, по большей части
лежащие за пределами разумного. Человек есть существо страдающее. Бытие и
страдание — понятия взаимосвязанные. В философии Шопенгауэра страдание
осмысливается положительно, поскольку является продуктивным, основой творческой
деятельности. Однако плоды человеческого труда не приносят человеку счастья, он
не может насытить свои потребности, так как всякая удовлетворенная потребность
порождает новую, а удовлетворение — скуку. Человек распят между страданием и
скукой, то и другое есть зло. Шопенгауэр не ограничивается констатацией зла в
окружающем мире, а пытается обрисовать пути, следуя которыми ,человек может
прожить жизнь спокойно, счастливо. По Шопенгауэру счастье есть спокойствие. В
подобной рефлексии прослеживается известная традиция, уходящая корнями в
древнеиндийскую философию, изложенную в «Упанишадах». Шопенгауэр
видел возможность отстранения от построений Воли в пренебрежении потребностями,
выходящими за рамки самых необходимых, тем самый пропагандируя аскетический
образ жизни. Моральное самосовершенствование рассматривалось мыслителем как
способ отрешения от злой Воли.Шопенгауэровская
Воля, пройдя ряд объективаций, возвращается к исходному началу через искусство
и, в частности, музыку, которая отражает, схватывает суть Воли, представляющую
вечное становление. Безграничная образность в музыке уникальна, она позволяет
собственные фантазии и переживания органично вплетать в замысел автора. На
иррациональном, интуитивном уровне музыка проникает в душу, соприкасаясь с
таинственным и труднообъяснимым внутренним миром человека. Слова грубы и
вульгарны. Они не могут даже приблизительно выразить что есть жизнь. Музыка как
высшее проявление духовности мистически постигает эту истину. Шопенгауэр
вербализовал то, как чувствовал музыку Вагнер. На основании сопоставления
времени написания текста оперы «Кольцо Нибелунга» и знакомства
Вагнера с философией Шопенгауэра, А.Ф.Лосев вполне обоснованно утверждал, что
«нужно говорить не столько о влиянии Шопенгауэра на Вагнера, сколько о
самостоятельном шопенгауэрианстве Вагнера»4. После знакомства Вагнера с
философией Шопенгауэра, ему нечего было менять в тексте «Кольца». Мир
на сцене гибнет, потому что все персонажи оперы желали обладать кольцом
Альбериха, символизирующего несправедливую, безнравственную власть при помощи
золота. Вещное обладание пагубно: не удовлетворение потребностей — смысл
существования человека, а сохранение и развитие человеческих качеств. В ХХ веке
Э.Фромм, в работе «Иметь или быть» заявит, что каждый человек делает
в жизни выбор, после которого он или обретает внутреннюю свободу,
независимость, сохраняет собственную индивидуальность или становится частью
толпы, вещью, частицей рыночных отношений. Последний выбор в глобальном
масштабе обрекает существующую культуру на вымирание. Вагнер более четко,
нежели Шопенгауэр обрисовывает истоки духовного кризиса буржуазного общества.
Мировое зло происходит от того, что человек пытается построить своe
благополучие на беззаконном использовании природной мощи и красоты мироздания,
в качестве которого выступает золото Рейна в опере «Кольцо
Нибелунга». Шопенгауэром утверждал, что счастье состоит в отказе от
желаний, которые есть проявления Воли. Отрешенность от злой Воли, способно
привести к спокойствию, а, следовательно к счастью.Искусство, согласно воззрениям философа мировой скорби,
призвано приносить его потребителям нечто большее, чем просто освобождение от
страданий через достижение равнодушного отношения к жизни: оно должно утешать,
то есть исполнять ту роль, которую приписывали философии Боэций и многие другие
мыслители времени упадка античной цивилизации, но утешать, принося при этом и
определенное духовное наслаждение. Дело в том, что предметом искусства
становятся высшие идеи. Что это такое?Характеризуя
эти идеи, Шопенгауэр ссылается на Платона. Но великий древнегреческий философ
отрицал непосредственную выразимость идей в искусстве через
индивидуализированные объекты, подражающие природе. Он утверждал, что если
предметы в природе—это тени идей, то результаты художественного творчества
являются всего лишь «тенями теней». Отсюда проистекало принижение Платоном
собственно изобразительных видов и жанров искусства. Не совсем так у
Шопенгауэра. Тенденцию к этому принижению отчасти принимает и он, поскольку
считает, что искусство должно стремиться к непосредственному выражению идеи,
что сам Платон считал маловозможным. Однако он все-таки считает, что искусство
вполне способно выражать общее, отвлеченное, а это проявляется более всего в
поэзии и особенно в музыке. Эстетическое переживание и созерцание, делая своим
содержанием по возможности непосредственно идеи красоты и возвышенного,
приобщают тем самым человека к промежуточному между природой и Мировой Волей
миру, который так же, как и сама Воля, находится вне времени и пространства. Но
только приобщает, поскольку скульптура и живопись вне пространства, а поэзия и
музыка вне времени невозможны. Другой дороги, кроме искусства, для познания
мира идей не имеется, а поскольку для целей познания сущностей служит и
философия, значит, и философию следует признать видом искусства.Эмпирические
субъекты познают мир идей средствами искусства, как бы соприкасаются с
красноречивыми обнаружениями Мировой Воли, чуждыми всего утилитарного,
обыденного и пошлого. Любители и ценители искусства освобождаются от своей
индивидуальности, в их сознании проглядывает некий безличный, абсолютный
субъект, который в конечном счете тоже представляет собой продукт Воли как
«вещи в себе». Их эстетические переживания все более обнаруживают свою
интуитивную и априорную природу, родственную тем интуициям, о которых писали
немецкие романтики Фридрих Шлегель и Шеллинг, но от них все же отличающуюся,
поскольку Шопенгауэра не привлек пафос романтического художественного восторга:
он всегда помнит о пессимистических составляющих своей теории искусства и
считает, что творцы художественных произведений, как и их потребители,
стремятся к тому, чтобы находить в искусстве прежде всего забвение. Это
воззрение не очень согласуется с отношением Шопенгауэра к Байрону,
романтическим творчеством которого он всегда восхищался и очень жалел, что не
познакомился с ним лично во время их одновременного пребывания в Венеции в 1819
г. Впрочем, ведь Байрону не было чуждо, помимо всего прочего, и чувство
меланхолии и печали. Это видно уже из его «Чайльд-Гарольда».Но что такое эстетическое забвение? Шопенгауэр понимал забвение в
искусстве как безвольную одержимость творцов художественных произведений и
столь же безвольную отрешенность от всего житейского у тех, кто эти
произведения воспринимает и переживает. Творцы искусства—это не такие гении, которые,
создавая произведения искусства, тем самым творят, созидают и себя как
выдающихся личностей, но такие гении, которые способны, забывая о своем «я» и
утрачивая его, раствориться в собственном творчестве, они становятся активно
безвольными, тогда как подчиняющихся их магнетизму зрителей и слушателей
охватывают настроения пассивной безвольности. И в тех и в других страдания Воли
если не исчезают совсем, то хотя бы ослабляются. Прежде других поэты и
музыканты освобождаются от диктата житейских потребностей, приближаясь тем
самым к идеалу освобождения от тягот жизни, протекающей в формах причинности,
пространства и времени. Именно в поэзии и музыке различие между творцом,
исполнителем и потребителем искусства может стать очень малым, и постоянное
сопереживание в творчестве в особенности усиливает приобщение к вечности. В
своих высших достижениях музыка способна к мистическому соприкосновению с
запредельной Волей. Мировая Воля находит в строгой и таинственной, мистически
окрашенной музыке свое наиболее возможное в нашей жизни воплощение, и это
воплощение как раз той черты Воли, в которой содержится ее недовольство собой,
а значит, нарастающее тяготение к грядущему искуплению своей воли, к
самоуспокоению, «нирване». Мы видим, что главное в искусстве, в том числе и в
музыкальном, для Шопенгауэра не форма, но познавательное содержание, пусть и
выраженное в туманной форме, оно устремлено к тому, чтобы ухватить сущность
вещей, соединиться с ней через чувство возвышенного. Музыка в лице своих
непреходящих шедевров снимает с жизни пестрый покров явлений, сплетенный из
нитей игры страстей, их столкновений и поражений; она указывает на те
непреходящие ценности, которые скрывал этот покров, хотя ценности в виде идей
еще не есть сама Воля. Ценности представляют собой как бы преддверие Воли, хотя
Шопенгауэр называет эти музыкально выражаемые идеи также и «непосредственной
объективацией и снимком всей Воли». Можно сказать, что перед нами
неоромантический взгляд на музыку, как и на искусство вообще. И если даже и
отвлечься от того мистического тумана, которым обволакивает его Шопенгауэр, он
поражает своей односторонностью: из огромного многообразия музыкальных и иных
художественных феноменов философ выбрал только один и довольно узкий их
фрагмент, который с большей или меньшей долей натяжек, но все же соответствует
его собственному мироощущению. Трагический жанр сценического искусства и
трагическая музыка, подобная реквиему или его косвенно напоминающая, — это
средства демонстрации того горя, которым является само бытие людей. Такое
искусство внушает мысли об искуплении вины человеческого бытия страданиями,
которые подготавливают освобождение от себя опять же посредством страданий.
Так, музыка и вообще то искусство. которые заставляют слушателя и зрителя
духовно мучиться, но тем самым и очищаться от тех духовных установок, которые
послужили источником этих мучений, а следовательно, отрешаться от пут жизни,
которая порождает все эти мучения, питая их источник, — это великое средство
избавления и нас и самой Воли от себя как носителей жизни вообще.Взгляды
философа мировой скорби на музыкальное искусство воспринял великий композитор
Рихард Вагнер. Он воспринял эти взгляды уже тогда, когда еще не вполне
рассеялись его увлечения философией Людвига Фейербаха. Уже в таких ранних
произведениях Вагнера, как «Летучий голландец», «Тангейзер» и «Лоэнгрин»,
радость жизни смешивается со страхом перед ней и ее неприятием. А в «Тристане и
Изольде» (1854) Вагнер предпринял попытку реализовать эстетику Шопенгауэра
наиболее адекватным образом. В письме Ференцу Листу в конце того года он,
назвав Шопенгауэра «величайшим философом со времен Канта», признался, что
находит в его Философии «успокоение и покой (Quietir)» и
именно с этими настроениями принимается за оперу о Тристане и его
возлюбленной. В парижском наброске «Счастливый вечер» Вагнер замечает, что
задача художника состоит как раз в том, чтобы выразить не страсть, любовь,
тоску, самоотречение того или иного конкретного индивидуума в их конкретном
виде, но эти чувства как отвлеченные общие идеи. Впрочем, Шопенгауэр счел
попытку Вагнера воплотить его эстетику в музыкальном творчестве неудачной, хотя
он и сам не заметил ослабления силы искусства, если оно приводит различные
чувства к общему знаменателю. Все это не помешало Вагнеру незадолго до своей
смерти заявить, что учение Шопенгауэра должно стать основой всей духовной
культуры грядущих времен.Надо
заметить, что до полного отрицания роли индивидуальности в содержании
искусства, эстетика Шопенгауэра не доходит хотя бы в принципе, не говоря уже
проведенных на конкретных анализах различных художественных произведений: ведь
среди платоновских идей должна находиться и идея индивидуальности, и только
индивидуальности в состоянии положить начало восстанию человечества против мощи
сначала слепых, а потому безличных, а затем индивидуализированных обнаружений
Воли, хотя, с другой стороны, всякая индивидуальность мимолетна, она не более
как одно из эфемерных проявлений мирового безначального начала. Как бы то ни
было, проблема взаимоотношения общего, особенного и единичного осталась не
разрешенной и в теории бытия, и эстетике Шопенгауэра, его рассуждения о
художественных гениях как об одиноких аристократах духа, от которых зависит
спасение человека и которые тем более близки к осуществлению этой цели, чем более
удаляются от разума и приближаются к интуициям и озарениям исступленного
сознания, ведут к разрыву между отдельным всеобщим, а не к их соединению. Тем
менее художественно одаренные индивидуальности в состоянии приблизить тех, кто
внимает им, к такой бессознательности, которая требуется, по Шопенгауэру, для
избавления Воли и порождений от бытия, полного драматизма и трагедийности.Шопенгауэр уже пренебрег научным
познанием как эгоистическим и не приносящим никакой пользы человеческому
освобождению. Теперь он заявляет и о недостаточности познания через искусство.
Познание сущности мира ради освобождения и ее явлений, и ее самой средствами
искусства своей полной цели не достигает. Следует обратиться к этическому
познанию и поведению, и здесь Шопенгауэр надеется указать наиболее аффективный
путь к самоупразднению Воли: люди, уничтожая себя как явления, тем самым
уничтожат и сущность. Как бы ни отвергал Шопенгауэр Гегеля, но он сам вынужден
хотя бы частично принять разработанную Гегелем диалектику сущности и явления:
когда есть явления, тогда есть и сущность, а когда исчезают субъекты,
олицетворяющие собой, по Шопенгауэру, мир явлений, тогда исчезнет и абсолютный
объект как мир сущностей. Впрочем, у самого Гегеля сущностный мир
действительности сам представляет собой единство объективного и субъективного.Философ
отнюдь не призывает к самоубийству, и этим он отличается от Эдуарда Гартмана, в
философии которого, близкой учению Шопенгауэра, вопрос о целесообразности
сведения счетов с жизнью решается вполне утвердительно. Шопенгауэр же даст
отрицательный ответ и обосновывает его следующим образом. Самоубийца
отталкивается не от самой жизни, а только от того, что делает ее неприятной и
мешает наслаждаться ее радостями, почему и кладет всем этим отравляющим жизнь
событиям конец. Задача же состоит в том, чтобы расстаться с самой волей к
жизни, для чего следует возвыситься и над ее горестями, и над ее радостями, и
над ее одноцветностью, и над ее пестротой.Возвышению и над тяготами жизни, и над
ее постылостью должна содействовать определенная линия морального поведения,
которую и рекомендует Шопенгауэр в четвертой книге «Мир как воля и
представление», в «Двух основных проблемах этики», и во втором томе «Parerga und Paralipomena». Здесь обрисовывается своеобразный
антисоциальный гуманизм Шопенгауэра, который может быть охарактеризован и как
самоотрицание гуманизма, и как придание гуманизму неожиданного измерения.Этическая программа Шопенгауэра
по-своему вполне последовательна. Коль скоро Мировая Воля представляет собой
источник зла, то ее самоликвидация вполне морально оправдана и даже необходима.
Поскольку уничтожение ее возможно только через определенную деятельность порожденных
ею людей, морально необходимо упразднение ими воли к жизни в самих себе. В этом
и заключается их этический долг. Правда, Шопенгауэр порицает всякое моральное
долженствование и в этом пункте не согласен Кантом, заявив, что ссылки на долг
приводят только к «рабской морали», однако сам же не может не апеллировать к
долженствованию в решениях человека насчет своего поведения. Собственный
шопенгауэровский «категорический императив» гласит: принуждая себя ничего не
делать из того, что хочется, следует делать все то, что не хочется. Смысл этого
императива (обязательного требования) состоит в том, что подлежит подавить в
себе по к жизни или хотя бы все более и более ослаблять в себе. Обращает на
себя внимание и следующее обстоятельство: подобно Канту, Шопенгауэр исходит при
опей поступков не из их характера, а из тех побудительных мотивов, которые их
вызвали. И он вполне согласен с Кантом также и в том, что обязательной
предпосылкой и условием морали является свобода воли человека, при всем том,
что у Канта свобода воли отлична от других черт потустороннего бытия, а у
Шопенгауэра совпадает с самой его необходимостью, в глубине «безосновной» Во
свобода необходимости тождественна (о «безосновности» свободной воли
впоследствии писал и Н. А. Бердяев). К этому должно быть добавлено, что из
глубин Воли, по Шопенгауэру, исходит и иная необходимость — та, которая безраздельно
царит в мире представлений. А мораль должна складываться из следующих
элементов: покорное принятие мучений, аскетическая позиция в отношении
собственной личности, альтруистическая установка в отношении всех других людей
и полное упразднение эгоизма в результате действия первых двух принципов.
Последнее означает, что подлинно моральный человек достигает своего рода
атеистической «святости». Он не верит в Бога, но ведет себя так, как если бы он
в него верил, и следует его заветам.Доведенный до крайности аскетизм
означает полное прекращение желаний, а альтруизм в том значения, которое ему
придал Шопенгауэр, выражается в сострадании, обращенном ко всему человечеству,
в совершенно бескорыстной и беззаветной помощи всякому чужому горю. Выражается
также и в солидарности со всеми, кто смог вступить на стезю полного уничтожения
в себе стремлении к земному, эмпирическому счастью. Разве все это в
совокупности никак не похоже на поведение «святых отшельников»? С той
оговоркой, что едва ли кому из них удавалось в абсолютно полном виде
осуществить достаточно скоро свой моральный идеал. Не осуществил его в своей
личной жизни и Шопенгауэр. Что же касается теории, то как бы ни порицал
Шопенгауэр многие черты христианства и прежде всего само упование на благость
сверхъестественного существа, он вполне приемлет отшельническое самоотречение и
добровольное умерщвление плоти, христианское милосердие и служение ближнему.
Кроме того, он одобряет растворение своего «я» в окружающей природе и тенденцию
к постепенному его исчезновению, возводимую в идеал поведения в буддизме и
некоторых других восточных религиях.По мнению философа мировой скорби,
земные радости и наслаждения столь же враждебны морали, как и зависть, вражда,
ненависть и вообще злоба, чем-либо мотивированная или беспредметная. Осуждает
он и обычное обывательское поведение, хотя это не помешало ему в «Афоризмах
житейской мудрости» примирять читателей с практическим своекорыстием как
проявлением «благоразумного» поведения. Вполне приемлемо для философа и
существующее государство, хотя он и порицает его как «шедевр» эгоистического
поведения, а всемогущество эгоизма именует метафизическим заблуждением. Но тут
возникает общая мировоззренчески-философская трудность: поскольку в мире
представлений господствует необходимость, то, следовательно, всякий
эгоистический поступок, а не только просто акт злодейства (последний мог бы
оказаться плодом и почти беспричинного каприза) обусловлен необходимым образом,
и здесь нет проявления вины, нет и возможности хотя бы некоторым людям изменить
свое поведение так, чтобы оно стало моральным. Это все та же поставленная
Иммануилом Кантом проблема: разве может свобода проникнуть из запредельного
мира в мир явлений? Шопенгауэр не дает сколько-нибудь удовлетворительного
разрешения этой проблемы и предпочитает ответить на совсем другой вопрос:
одинаковы ли характеры людей? Нет, они, конечно, различны, особенностями
характера и определяется то, что одни люди способны направить себя к
«святости», а другие либо вообще закостенели во зле, либо ведут себя чувственно
и легкомысленно. Таким образом, из запредельного, потустороннего (в отношении
явлений) мира к нам проникает не столько свобода, сколько характер. Однако тем
самым главная трудность этики Шопенгауэра остается без разрешения.Возвращаясь
к сопоставлению этики Шопенгауэра с христианской религией, необходимо отметить,
что вслед за Кантом, он отвергает все доказательства существования Бога и все
попытки оправдать богоправление миром со всеми его несправедливостями,
мучениями, злодеяниями и мерзостью как совершенно несостоятельные.
Франкфуртский мизантроп иронически цитирует известное место из Ветхого завета:
«И увидел Бог, что он создал, и вот хорошо весьма» (Бытие, 1, 37). Он отвергает
также попытки придания религии интеллектуальной респектабельности и, подобно
Гегелю, не приемлет ни антифилософского приписывания Богу личностных черт, ни
претензии религии как в этом, так и в других вопросах стать выше философии. В
диалоге «О религии» Шопенгауэр утверждает, что вера и знание не совместимы, всякое
богословие и всякий фидеизм ложны. Он убежден, что религиозные надежды на
загробное счастье в корне фальшивы. Шопенгауэр фактически следует Гоббсу и Юму,
когда заявляет, что в Европе религия унизила себя, став одной из опор
существующею в обществе политического устройства. И в то же время он признает,
что из всех религии по своему внутреннему содержанию ему наиболее импонирует
христианство, и это получает свое обоснование в том, что в этической программе
Шопенгауэра явственно звучат мотивы изначального греха (вины) и покаяния,
порицания плотской жизни и всех земных радостей. А вместе с тем — прославления
очистительной функции страданий, требования воздавать людям добром за зло и
ориентации на подвижничество, оправдания евангельских идей искупления и спасения.Значительной
школы учеников Шопенгауэр не создал, но к числу его ближайших сподвижников
могут быть отнесены Ю. Фрауэнштедт и П. Дейсен. Под его влияние попал философ
Ю. Банзен. «Соединить» Гегеля с Шопенгауэром попытался в своем варианте
вселенского пессимизма Эдуард Гартман. Те или иные отзвуки шопенгауэровской
концепции не трудно обнаружить у американского прагматиста У. Джемса,
французского «философа жизни» А Бергсона неогегельянца Б. Кроче, немецкого
экзистенциалиста К. Ясперса и австрийского психоаналитика З. Фрейда. Еще ближе,
чем Фрейд, подошел к Шопенгауэру другой психоаналитик — К. Г. Юнг. Но прежде
всего конечно, следует вспомнить Фридриха Ницше, который в годы молодости
считал Шопенгауэра своим наставником: третии раздел его «Несвоевременных размышлений»
(1874) так прямо и называется: «Шопенгауэр-воспитатель». Вырабатывая
собственные методологические установки, Ницще резко усилил свойственные уже
самому Шопенгауэру мотивы волюнтаризма и элитарности. А вместо единой Мировой
Воли он ввел конгломерат массы противоборствующих друг с другом центров Воли к
власти.VII. ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
Внимание
к творчеству Шопенгауэра снова заметно усилилось, и не только в Германии.
Ожидания ядерного и экологического кризиса, а затем, когда эти ожидания стали
все-таки ослабевать, те неопределенность и неуверенность, которые писле первых
двух-трех лет начавшейся «перестройки» жизни в нашей стране и в международных
отношениях стали затрагивагь довольно многочисленные слои интеллигенции,
пробудили вновь, те чувства и настроения, которые обуревали великого пессимиста
на протяжении всей его жизни. Но это все же преходящая ситуация. Непреходящей
является всегда поучительная критика Шопенгауэром пороков и недостатков
современного человека индустриального общества, полезная для всех тех, кто
искрение стремится к их преодолению и исправлению в новых поколениях, используя
уроки ушедших в прошлое столетий и созданного ими культурного наследия.Не
все представители иррациональной философии декларировали свою приверженность
пессимизму, поскольку вкладывали различный смысл в это понятие, но в созданных
ими системах трагическое ощущение мира доминирует. В жизни так много зла и
страданий, что, даже не видя зло подле себя, но зная о его существовании,
невозможно человеку нравственному быть счастливым. Осознавая это, он может
различно проживать жизнь: деятельно — преобразуя внешний мир или наоборот,
отказавшись от него, углубиться в себя. Последнее наиболее привлекательно для
философов-иррационалистов, которые точку духовной опоры всегда искали не вне, а
внутри себя. Что же касается внешнего мира, то он в их представлениях выступал
в качестве зависимой от Я субстанцией. Следовательно, путь преобразований мира
внешнего лежал через внутренний мир человека. А.Шопенгауэр был последним
немецким философом, предпринявшим попытку создать всеобъемлющую систему,
способную разрешить основополагающие проблемы бытия, разгадать его тайну.
Мыслитель, которого недолюбливали не только современники, но и потомки, обвиняя
его во многих смертных грехах, оставил человечеству красивейшую аналитическую
систему в виде объемного трактата «Мир как воля и представление»,
предварив ее «обращением к человечеству передаю я ныне законченный труд свой, в
уповании, что он не будет для него бесполезен…» (4). Шопенгауэр мечтал о
культуре, целью которой был бы человек, ему он и адресовал свою книгу.
Современная культура выталкивает человека гуманного из социокультурной среды.
Демократическая культура не ставит недостижимых идеалов, она предельно
приближена к массам и служит им. Шопенгауэр жаждал «освящения и спасения
жизни». Отдельному индивидууму, а не безликой массе должна служить
культура, на уникальность каждого отдельного человека должна быть
ориентирована. Шопенгауэр утверждал это, как и многие другие истины, исходя из
собственного опыта, а не умозрительно, для него свой собственный опыт был
превыше всего. Мир по Шопенгауэру, есть «моe ощущение и существует постольку,
поскольку есть Я. Всe, что стало мне известно, тоже есть часть меня, будь-то
история культуры человечества или собственный повседневный опыт».Отличительными чертами
творчества А. Шопенгауэра являются многогранность его представлений, начиная с
его взглядов на общие проблемы бытия и кончая этикой и эстетикой, большое
внимание к проблематике личности, морали и жизни гражданского общества.«Ни наука, ни религия не
могут спасти нас, только искусство», — в этом Шопенгауэр, Вагнер и Ницше были
едины. Сегодняшний интерес к ним связан, прежде всего, с актуализацией проблем
антропоцентризма и гуманизма в целом. Кризисное состояние человечества, с
повсеместным распространением насилия, выступающего в качестве показателя
духовной деградации человека, приводит к генерации идеи отвращения к насилию.
Однако, реализация этой идеи невозможна в рамках современной демократической культуры.
Это всего лишь декларация желаемого. Суть культуры, её ядро заключено в
главной, стержневой ценности, на которую нанизываются все остальные,
подчиненные идеалы, нормы, правила, создающие в совокупности систему, где без
замены главной ценности все попытки возродить высокую духовность обречены.
Техногенное общество приводит к уничтожению внутренней свободы человека, данной
ему от рождения.VIII. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
1.
Рассел Б. История западной
философии. Новосибирск, 1994. Т.2, с.243.2.
Кансузян Л.В. Культурологические
концепции А. Шопенгауэра, Р. Вагнера, Ф. Ницше. МИЖ №5,1999.3.
Лосев А.Ф. Философия. Мифология.
Культура. М., 1991, с.300.4.
Шопенгауэр А. Избранные
произведения. «Просвещение», 1993,с.4.5.
Шопенгауэр А. Мир как воля и
представление. М., 1992. Т.1,с. 44.6.
Шопенгауэр А. Мир как воля и
представление. М., 1992. Т.2.7.
Шопенгауэр А. Афоризмы житейской
мудрости. М., 1998.8.
Шопенгауэр А. Об интересном. М.,
1997.9.
Шопенгауэр А. Две основные
проблемы этики. М, 1997.СОДЕРЖАНИЕ:
I.
ВВЕДЕНИЕ
2II. ИСТОКИ
3III. ТВОРЧЕСКИЙ ПУТЬ
3IV.
НА ЗАРЕ СЛАВЫ
5
V. ПЛОДЫ ТВОРЧЕСТВА
6
VI.
«СПАСЕТ ТОЛЬКО ИСКУССТВО…» 14VII. ЗАКЛЮЧЕНИЕ 21
VIII.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 23
