Роман Гоголев, Нижний Новгород
В
становлении и развитии историософия К.Н.Леонтьева в разделе целей и задач
исторического развития можно условно выделить три этапа. Рассмотрение идейных
источников историософской модели К.Н.Леонтьева, а также анализ основных
категорий его дискурса делает возможным переход к реконструкции целей и задач,
ценностных ориентиров согласно философии истории мыслителя. Сразу стоит
оговориться, что при неизменности общей историософской модели, взгляды
К.Н.Леонтьева на приоритеты исторического развития менялся.Первый
этап (1870 — 1880 гг.) характеризуется выработкой основных теоретических и
содержательных моментов историософии К.Н.Леонтьева. Этот процесс протекает на
фоне либеральной политики царствования Александра II, франко-прусской и
русско-турецкой войн, повсеместного торжества, в том числе и в России,
либерально-эгалитарного принципа, который Леонтьев называет племенной
политикой, всемирной революцией. В этот период Леонтьев пишет статьи:
“Грамотность и народность”, “Панславизм и греки”, “Панславизм на Афоне”, “Храм
и Церковь”, “Письма отшельника”, “О всемирной любви”. Создает главный
теоретико-методологический труд “Византизм и славянство”. Апофеозом данного
периода можно считать деятельность Леонтьева в качестве сотрудника
провинциальной газеты “Варшавский Дневник”, передовые статьи которого содержат
в себе, подчас только в зачаточном состоянии, все основные идеи его
историософии.Второй
этап (1881—1888 гг.) связан с развитием идей футурологической утопии анатолизма
(гептастилизма). Откат либеральных настроений, спровоцированный событиями 1
марта 1881 года, наступление контрреформ успокаивают Леонтьева, начинающего
думать, что революционные процессы в России достигли точки насыщения, и
началась “спасительная реакция”. Этот период можно назвать наиболее
плодотворным для детальной разработки характерных черт <…> нового 4-х
основного славяно-русского культурно-исторического типа. Свои взгляды Леонтьев
изложил в статьях: “Наши окраины”, “Записка о необходимости новой большой
газеты…”, циклах “Письма о восточных делах”, “Записки отшельника”, работе
“Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения”.Работа
“Владимир Соловьев против Данилевского” запечатлела в себе кризис второго и
начало третьего этапа. Поворотным пунктом становится встреча в 1888 году, а
затем, печатная полемика с В.С.Соловьевым, питательной почвой которых послужили
выход в отставку и окончательное поселение К.Н.Леонтьева у стен Оптиной
пустыни. С этого момента начинается третий, последний этап развития философии
истории К.Н.Леонтьева (1888—1891 гг.), когда утопия 4-х основной культуры
постепенно отходит на второй план, а все футурологические построения Леонтьева
носят с этого момента подчеркнуто эсхатологический характер. Историософские
проблемы затрагиваются мыслителем в статьях “Национальная политика как орудие
всемирной революции”, “Плоды национальных движений на православном Востоке”,
“Культурный идеал и племенная политика”, “Кто правее? Письма к Владимиру
Сергеевичу Соловьёву”, “Над могилой Пазухина”, “»Московские
Ведомости» о двоевластии”. Условно можно говорить о том, что все работы
последнего, третьего этапа, так или иначе, спровоцированы полемикой с
В.С.Соловьевым.1. Оценка перспектив капитализма и социализма в
историософии К.Н.ЛеонтьеваОбращаясь
к собственно содержанию леонтьевской философии истории в той ее части, которая
касается вопросов целей и задач исторического развития, необходимо выяснить
содержательное поле ее основных терминологических концептов.Несмотря
на то, что Леонтьев прямо называл себя учеником Н.Я.Данилевского, он
значительно расходился с ним по целому ряду вопросов, местами вступая в
принципиальную полемику с автором “России и Европы”. Так, Леонтьев гораздо
чаще, для того, что Данилевский обозначает культурно-историческим типом,
применяет термины “цивилизация” или “культура”, что само по себе является более
точным и корректным определением: “под словом культура я понимаю вовсе не какую
попало цивилизацию, грамотность, индустриальную зрелость и т. п., а лишь
цивилизацию свою по источнику, мировую по преемственности и влиянию. Под словом
своеобразная мировая культура я разумею: целую свою собственную систему
отвлечённых идей — религиозных, политических, юридических, философских,
бытовых, художественных и экономических”. В культуре Леонтьев в первую очередь
видит “систему отвлечённых идей и бессознательно в жизни живущих, и сознательно
в жизнь проводимых, и из неё в область дальнейшей мысли извлекаемых” [30; 356].Для
обоснования тезиса о закате Запада, кроме аргументации Данилевского, Леонтьев
привлекает и свою гипотезу триединого процесса. По его мнению, Европа вступила
в стадию вторичного упростительного смешения, в стадию, когда рушится иерархия
и деформируется морфология. “Культура есть не что иное, как своеобразие, —
пишет Леонтьев, — а своеобразие ныне почти везде гибнет преимущественно от
политической свободы. Индивидуализм губит индивидуальность людей, областей и
наций” [6; 108]; [41; 273]. И именно в индивидуализме Леонтьев склонен видеть
скрытую пружину механизма распада цивилизации европейского Запада. “Искание
всечеловеческой равноправности и всечеловеческой правды, исходящей не от
положительного вероисповедания, а от того, что философы зовут личной,
автономической (то есть самовольной, самоузаконяющейся) нравственностью, это-то
и есть яд, самый тонкий и самый могучий из всех столь разнородных зараз,
разлагающих постепенным действием своим все европейские общества. Быть может,
даже все остальные заразы и яды европейского разложения — суть лишь
видоизменения одного и того же бродильно-смертоносного начала” [29; 250-251].
Характерно, что в признании индивидуализма и его апофеоза — революции основными
орудиями разрушения романо-германской культуры, Леонтьев следует за
Ф.И.Тютчевым. В революции, которую Леонтьев понимает как стремление к всеобщему
равенству и благоденствию, он, вслед за де Местром и Тютчевым, видит явление
мистическое и даже апокалиптическое: “«Революция» — это представление
мифическое, индивидуальное, какая-то незримая и дальновидная богиня, которая
пользуется слепотою и страстями как самих народных масс, так и вождей их для
своих собственных как бы сознательных целей” [17; 645]. “Таинственная Сила
разрушения”, направляемая историческим роком “действует то прямо, то
изворотами; она меняет образ свой; она ведет дело свое издалека! И какими же
жалкими игрушками оказываются под ее глубокомысленным руководством все эти
Кавуры, Наполеоны, Бисмарки!.. Все они покорные и слепые слуги всемирной
революции — и только!” [32; 552]. Это движение, единое в своем истоке,
многолико в разнообразных воплощениях: прогресс, либерализм, эмансипация, космополитизм
[12; 212]. Индивидуализм, господство автономической морали влекут за собой a
priori особую этику, особое мышление, основанные на непогрешимости избавленного
от кастовых, сословных, цеховых и религиозных установок собирательного ratio, и
как следствие, последовательно вытекающий из него особый экономический уклад [1]. Данное смещение в
мировоззренческой парадигме спровоцировало развитие определенных тенденций не
только в гуманитарной, но и в точной науке. “С рациональным усилением
капитализма (которому до начала ассимиляционной революции мешало преобладание
духовенства, монахов и дворянства) стало возрастать и другое детище того же
рационализма — точная наука, механика, физика, химия, техника. Рационализм
точных и прикладных знаний естественно вступил в теснейший союз с рационализмом
капитала” [17; 652].Естественным
результатом такого союза становится господство техники, кумира нарождающегося
нового либерально-эгалитарного порядка, перед которым одинаково равны “царь и
нищий, богатый и убогий”, перед которым всякая иерархия теряет смысл. “Машины,
пар, электричество и т.п., во-первых, усиливают и ускоряют смешение <…> и
дальнейшее распространение их приведет неминуемо к насильственными кровавым
переворотам; вероятно, даже и к непредвиденным физическим катастрофам;
во-вторых, все эти изобретения выгодны только для того класса средних людей,
которые суть и главное орудие смешения, и представители его, и продукт” [37;
403]. Эта мысль Леонтьева спустя полвека получит развитие в трудах “новых
левых”, теоретиков негативной диалектики, справедливо обративших внимание на
то, что “короли не распоряжаются техникой более непосредственно, чем то делают
лавочники” [263; 17].Леонтьев
склонен развивать эту мысль в еще более радикальном направлении. Техника не
просто индифферентна, пассивна, наоборот, — “Реальная наука со своими великими
открытиями спешит на помощь той адской революции, которую мы сами подготовили,
выхваляя ее под разными другими благовидными именами: прогресс, гражданское
равенство, свобода, борьба против невежества, суеверий и т.д.” [29; 241].
Характерно, что техника воздействует не только бомбами, но и вполне мирными
средствами: электричеством, железными дорогами, телеграфом. Все это
способствует как эрозии прежнего общественного уклада, так и увеличению общей
подвижности отношений и перемещений, что позволяет сочетать “физико-химический
и умственный разврат”. “Все разрушительные явления современности:
парламентаризм, демократизм, слишком свободный и подвижный капитализм и не
менее его свободный и подвижной пролетаризм неразрывно связаны с ускорением
вообще механического и психического движения (с паром, электричеством,
телефонами т.д.)” [7; 502-503]. Техника, как один из продуктов распада западной
цивилизации, одновременно служит своего рода катализатором процессов разложения
любых других обществ традиционного типа. В Европе она играет роль основного
орудия труда “могильщиков феодализма”, тем самым, расчищая поле битвы для
основных действующих лиц новой европейской истории. Ибо “прежде чем встретятся
в <…> страшном единоборстве капитал <…>, ничем идеальным не
оправданный, и голодный труд, тоже лишенный всякого идеального представления,
необходимо упростить все другие отношения, чтобы они не мешали этой
окончательной встрече” [24; 532].Парадокс
состоит в том, что устранение традиционных институтов предрешает уничтожение
самого капитала в схватке с социализмом: “С чистой повсеместной
капиталистической и «рациональной» республикой социализму, выждав
свое время, гораздо легче будет справиться, чем с таким более сложным
обществом, в котором церковь, монархия и высшие сословия еще не совсем утратили
свое влияние” [23; 679]. Ибо сам социализм, пережив эпоху мучеников и первых
общин, оставит свои “инзуррекционные приемы” и станет явлением, в высшей
степени, охранительным. Исходя из этого, Леонтьев именовал социализм не иначе
как “феодализм будущего” или словами Г.Спенсера: “грядущее рабство” [50; 146].Пагубное
влияние техники сказывается не только на социальных процессах, но и на
планетарных. Леонтьев одним из первых указывает на научно-технический прогресс
как причину того, что сегодня принято называть “гуманитарной и экологической
катастрофой”. Леонтьев замечает в человечестве охватившую его “страсть орудиями
мира неорганического губить везде органическую жизнь, металлами, газами и
основными силами природы разрушать растительное разнообразие, животный мир”
[37; 406].Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.pravaya.ru/