Ганцева Л.М.

Как
следует из Конституции РФ, конструкция новой системы современного российского
общества предполагает формирование гражданского государства, основанного на
приоритете права. Однако правовое государство невозможно построить без
соответствующей социальной базы, которая должна опираться на сознание людей,
живущих в данном обществе. Отсутствие социальной базы препятствует формированию
правового государства.

Для
формирования в недрах гражданского общества демократического правового
государства необходимо, чтобы в его лоне родилось такое общественное сознание,
которое было бы проникнуто уважением к праву, чтобы это уважение привело к
такому состоянию всего общества, при котором оно в целом будет “пронизано”
юридическими принципами и понятиями.

В
идеальном государстве, полагал Гегель, происходит своего рода синтез, слияние
двух начал: его парадигма государственности рассматривает индивида в двух
ипостасях: как единицу гражданского общества и как сознательного гражданина
государства.

Сознательное
осуществление гражданских прав и выполнение правовых обязанностей в рамках
отдельного общества связано с наличием определенного уровня правового сознания.
Великий русский философ И.А.Ильин писал, что “человеку невозможно не иметь
правосознания; его имеет каждый, кто сознает, что, кроме него, на свете есть
другие люди. Человек имеет правосознание независимо от того, знает он об этом
или не знает, дорожит этим достоянием или относится к нему с пренебрежением.
Вся жизнь человека и вся судьба его слагаются при участии правосознания и под
его руководством; мало того, жить — значит, для человека жить правосознанием, в
его функции и в его терминах: ибо оно остается всегда одною из великих и
необходимых форм человеческой жизни” [1, с. 155.]. Из данного высказывания, на
наш взгляд, вытекают следующие характеристики правосознания. 
					








Во-первых,
правосознание есть специфическая форма общественного сознания. Оно включает в
себя правовые знания людей, их мышление, чувства и эмоции, а также определяет
их отношение к окружающим правовым явлениям. 

Во-вторых,
правосознание порождено объективными условиями жизни людей, оно на всех этапах
исторического развития является продуктом отражения их общественного бытия.

В-третьих,
правосознание является важнейшим регулятором поведения человека в обществе.
Изучая поведение отдельного человека, социальных групп, общества в целом, мы
так или иначе сталкиваемся с явлениями правового осознания различного рода
социальных отношений (власти и подчинения, бедности и богатства и т.п.). 

В-четвертых,
отражая объективные потребности общественного развития, правосознание придает
человеческой деятельности в сфере действия права и общественных отношений
целенаправленный характер, что позволяет направлять поведение людей в целях
достижения поставленных обществом и конкретной личностью задач. 

В-пятых,
правосознание является одной из форм человеческой жизни. Ни один из видов
человеческой деятельности не мыслим без ее оценки сознанием личности. Никакая
деятельность не мыслима вне сознания. Безусловно, само сознание подвержено
влиянию (и очень сильному) со стороны социальной действительности, но и сама
действительность является воплощением мыслей и идей тех же личностей.

Аккумулируя
характеристики правосознания, можно сказать, что правосознание в многообразии
форм своего проявления оказывает регулятивное влияние на функционирование всей
социальной системы в целом.

Первой
чертой, отражающей специфику российского правосознания, является его слабость,
историческая несформированность, социальная “некоренность”. Эта слабость
выражается в том, что закон в историческом развитии России всегда воспринимался
как чуждая, внешняя и давящая сверху сила (из-под которой простому человеку
надо уметь увертываться), в нем никогда не видели права самого гражданина,
гарантированное государством и обществом. Это объясняется тем, что закон в
России и до и во время Советской власти был государственно ориентированным и
государство защищающим. 

В
свое время П.Я.Чаадаев, побывавший в странах Западной Европы, негодовал по
поводу отсутствия в России элементарных идей о долге, справедливости, праве,
порядке и пенял на несформированность “определенной сферы существования”, т.е.
гражданского общества. Модель идеального общества, в представлении
философа-западника, должна покоиться на трех основаниях: разумности бытия,
высоком уровне просвещения и культуры, отлаженных юридических отношениях и
развитом правосознании [2]. Именно последнего компонента — развитого
правосознания — нет в России сегодня. 

Вторая
причина несформированности российского правосознания — этатистский тип
сознания, истоки которого проявляются в исторических особенностях развития, в
специфике уклада жизни, в менталитете.

Дефицит
права и правосознания в России имеет отдаленные корни, которые уходят в историю
Российского государства. 

В
дореволюционной России общество воспринималось как патриархальная общность. Власть
в этой общности предстает в виде патриархальной формы, в которой Первое Лицо —
Царь — скорее выступает в роли “отца”, чем официального главы государства.
“…Государственная власть мыслилась как главный стержень всей общественной
жизни… она складывалась на основе эксплуатации патриархальной идеи отношения
человека и власти как отношений детей и родителей, подразумевающей хорошее,
отеческое, справедливое правление хозяина-отца” [3]. В правосознании людей
значительной была дихотомия “отец — дети”, и как следствие — представление об
отеческом отношении Царя к народу (“царь-батюшка”), который был воплощением
правды в обществе. Такая власть может все. Она накормит, напоит, оденет,
скажет, как надо жить. Напротив, все официальное, формализованное, выходящее за
пределы патриархальных структур, встречается с подозрением, воспринимается как
чуждое. Здесь и заключено объяснение того, почему население, относясь к главе
государства, как к “своему”, не считает “своим” чиновника, всякого рода
“начальство”, аппарат власти.

Исторически
возникшая в условиях натурального хозяйства община, которая основывалась на
коллективной собственности на землю и общественном самоуправлении, и сегодня
склонна к уравнительности. Она отрицательно оценивает инициативу,
предприимчивость, предпринимательство. В общинном сознании распространено
убеждение, что источник богатства – всегда либо кража, либо эксплуатация. С
большим сомнением относится большинство населения к частной собственности.
Разве не об отсутствии основных составляющих гражданского общества говорит граф
Витте: “Горе стране, которая не выпестовала в своем народе уважение к закону и
собственности, а напротив, установила самые разные формы коллективной
собственности, не определенной должным образом в законе, а скорее управляемой обычаем
или даже произволением частного лица. В такой стране рано или поздно могут
случиться такие печальные события, которые прежде были неизвестны” [4]. 

Формирующееся
в XIV-XVI вв. русское общество было социоцентричным. Человек в таком обществе
поглощен социумом, между индивидом и обществом нет непримиримых противоречий. В
таком обществе доминирует установка “быть как все”, человек не ощущает себя
личностью. Личность растворялась в общине. Коллектив подавлял личность как
таковую.

“Русский
человек, — отмечал Н.А.Бердяев, — не чувствует себя в достаточной степени
нравственно вменяемым, и он мало почитает качества в личности. Это связано с
тем, что личность чувствует себя погруженной в коллектив, личность недостаточно
еще раскрыта и сознана… Русский человек не чувствует неразрывной связи между
правами и обязанностями, у него затемнено и сознание прав, и сознание
обязанностей, он утопает в безответственном коллективизме…” [5] 

“С
русским коллективизмом связано и отрицательное отношение к праву, смешение права
с моралью… Но отрицание права, которое у русских шло справа и слева, есть
отрицание личности, порабощение ее коллективу… Русские смешивают право с
моралью и ставят судьбу личности в зависимости от нравственного сознания людей,
от их добродетелей… Такое отрицание права есть знак ослабления личного
самосознания…” [6, с. 40] В связи с этим обратим внимание на еще одну
особенность российского правосознания — неразрывную связь права с нравственными
духовными началами, более того, с христианской добродетелью. 

В
правосознании россиян нравственное право в целом всегда доминировало над
юридическим. Поступать по законам совести, а не по писаным законам было
общепринято в России. Это, кстати, также является одной из причин
пренебрежительного отношения россиян к юридическим нормам и законам, а особенно
к тем из них, которые расходятся в той или иной мере с нравственными нормами.

Кроме
того, в социоцентричном обществе ценность свободы заменяется ценностью воли,
которая блокирует всякую индивидуальность, активность людей. 

Действительно,
мечта о свободе издавна жила в русском народе, обреченном историей на
многовековую зависимость от деспотической власти царя, чиновника, помещика. Но
мечтал он не о свободе в западном понимании, предполагающем ее включение в определенный
общественный порядок, регулируемый законом, в систему политических и правовых
институтов. Свобода “по-русски” выражалась понятием “воли”. Эта чисто
индивидуальная, не ограниченная социальными нормами и законом свобода
представляет собой преимущественно стремление к бегству от общества, а не к
установлению альтернативного общественного порядка. То есть для русского
человека место свободы занимает “воля” как свобода лишь для себя и безразличие
к чужой свободе, приводящее к беззаконию, произволу и анархии.

Для
россиянина была характерна фетишизация власти, которая ставила ее выше закона.
“Примат государства над законом порождал, с одной стороны, правовой нигилизм и
произвол, а с другой — азиатскую покорность” [3]. 

Действительность
постоянно “подпитывала” правовой нигилизм. У людей выработалось недоверие к
праву, потому что они зачастую сталкивались с отсутствием праворегулирования и
заменой его актами власть имущих. Ведь человек, обладающий даже самой маленькой
частицей власти, кроме получения морального удовлетворения от ее использования
становится богом в рамках действия своей власти, т.к. он зачастую не
контролируется вышестоящими органами. Для себя, да и для окружающих этот
человек отождествлен с властью. Это тоже черта, характерная для русского сознания:
власть для людей — не набор прав и, что еще важнее, обязанностей, а конкретная
личность, которая осуществляет власть по своему усмотрению.

Самым
трудным для современных россиян оказывается освоение западного идеала отношений
между личностью и обществом, гражданином и государством. Как известно, в
западной (европейской и в американской) традиции главный акцент в этих
взаимоотношениях делается на человеке, приоритете его самоценности. В
противоположность этому менталитет россиян, являющийся соединением черт
западного и восточного миропонимания, складывался на иных принципах. “Личность,
характерная для евразийского степного пространства, — полагают А.П.Бутенко и
Ю.В.Колесниченко, — это личность, живущая в рамках государственного имперского
объединения, следующая принципам “монгольского предопределения” с ярко
выраженными психологическими чертами…” [7] 

Для
русского менталитета характерно особое отношение к власти, перевод этого
абстрактного понятия в личностную форму. Отсюда преклонение перед личными связями,
которые и заменяют правовые отношения. Это также одна из причин, объясняющих
негативное отношение россиян к праву. Личные связи являются альтернативой праву
в регулировании общественных отношений. Более того, они зачастую действуют
намного эффективнее. Право вытесняется из всех сфер жизни нашего общества.
Часто, когда власть старается действовать в рамках закона, население требует
властного акта, который даже если и противоречит закону, зато просто и быстро
решит существующую проблему.

Таким
образом, специфика исторического развития России научила россиян ненавидеть
право и законы, при малейшей возможности обходить и нарушать их. 

Очень
точно подметил подобное отношение нашего народа к праву и законам А.И.Герцен,
указав, что “он подчиняется им как силе”. При таком отношении к праву понятие
“свобода” отождествляется с вседозволенностью и анархией. 

Действительно,
как только сила государственной власти в России ослабевала, наступало смутное
время. Разгорался национальный сепаратизм, росла преступность, наблюдались
апатия и растерянность, происходил общий упадок экономики, культуры,
образования и в целом государственности. 

Таким
образом, наш народ привык относиться к праву и законам как к принудительной
внешней силе.

До
недавнего времени политико-правовой режим нашего общества был тоталитарным с
такими характерными чертами, как диктатура партийной государственной верхушки,
огосударствление всех сфер общественной жизни, произвол и беззаконие,
отчуждение человека от власти, пренебрежение к праву. 

Этому
режиму соответствовала и подобающая политико-правовая культура. Верхушку в
системе ценностей в данном обществе составлял коллектив, личность как таковая
задавливалась. Ставились преграды формированию уважения к закону, становлению
ценностей как общественно значимых.

Рассматривая
советский период нашей истории, нельзя проигнорировать и тот факт, что у
населения формировалось сознание “винтиков”. Консолидация общества и укрепление
государства достигались обезличиванием людей, их нивелировкой в качестве
одинаковых “винтиков”. Удобной “ячейкой” для построения общества нужного типа
был избран коллектив. Формирование у населения сознания “винтиков”
подкреплялось экономически. Существовавшая в стране для подавляющего
большинства жителей уравниловка на возможно более низком уровне жизни
усугубляла ощущение взаимозаменяемого равенства. Наличие же наряду с этим
привилегированного слоя еще больше подчеркивало “равенство неравенства”
основной массы населения.

В
годы правления КПСС правосознание граждан развращалось политическим лицемерием
этой партии, которая на словах требовала исполнения закона, а на деле любое
решение высшего партийного органа было важнее закона и выше закона. Более того,
член партии, совершивший преступление, не мог быть привлечен к уголовной
ответственности без разрешения партийного органа. Широкую практику приобрело
так называемое “телефонное право”, когда партийный руководитель звонил судье и
диктовал ему, какой приговор вынести обвиняемому (если этот обвиняемый был в
поле интересов руководителя).

Если
сопоставить ситуацию в советском и постсоветском государстве, то можно прийти к
выводу, что в современной России так и не укореняется важный элемент западного
гражданского общества и культуры — уважение к закону. 

Еще
дореволюционный русский философ И.А.Ильин в своей работе “О сущности
правосознания” подчеркивал, что “очередная задача современного правосознания
состоит в том, чтобы освободить себя от… черт, характеризующих душу раба.
Нормальное правосознание есть волевое состояние души, активное и творческое;
оно ищет в жизни свободного, верного и справедливого права и заставляет
человека вести борьбу за его обретение и осуществление” [1, с. 210]. А это
процесс не сиюминутный. И нам представляется, что потребуется ни год и ни два,
чтобы изменить отношение людей к праву, побороть столь затянувшуюся правовую
“спячку” людей.

Многочисленные
исследования показывают, что общество все еще воспринимается населением как
патриархальная общность — отдаленное эхо крестьянской общины. Она всецело
определяет жизнь индивида, который не видит себя вне этой коллективной формы
своего бытия, и потому должна быть, по его представлениям, устойчивой,
неизменной. 

В
глазах населения и сегодня исполнительная власть ставится выше законодательной.
Фактически (на это указывают многочисленные опросы общественного мнения) людям
нужна действующая власть, а не действующий закон. Таким образом, можно
констатировать, что сознание людей осталось этатистским. 

Наличие
этатистского типа сознания мешает также становлению среднего класса в России. В
частности, можно наблюдать такую тенденцию. Люди с более-менее стабильным
достатком, полученным за счет предпринимательской деятельности, занятия
бизнесом, видя могущество государственных чиновников, стремятся сами войти во
властные структуры, чтобы затем, используя свое служебное положение, иметь
возможность обогащаться другим способом — получая значительные материальные
льготы. Это ведет к расширению в России такого социального явления, как
коррупция. 

Отдаленное
эхо крестьянской общины “преследует” нас: все исходящее от Первого Лица кажется
положительным, правильным, надежным в отличие от того, что исходит от
чиновников, бюрократического аппарата. Бюрократия расценивается коллективным
сознанием как нечто враждебное и опасное. Этим же можно объяснить, почему в
правосознании населения до сих пор сохраняются элементы юридического нигилизма
и анархизма, иногда причудливо сочетающиеся с безграничной верой во
всемогущество государства. Достаточно спокойное отношение вызывает тот факт,
что большинство законов и указов Президента не исполняется. Воспринимая власть
главы государства как патриархальную, “отеческую”, массовое сознание (особенно
в условиях всякого рода кризисов, социальных катаклизмов), как правило, видит
выход во введении правления “сильной руки”, которое только и может навести в
стране твердый порядок и которое отнюдь не обязательно должно опираться на
закон.

Неудивительно,
что в отечественной политической элите, во многом рекрутированной из прежней
партноменклатуры, столь сильна привычка руководствоваться не законом, а старым
правилом и жить “по понятиям” и “по усмотрению начальства”. Все еще
господствуют “телефонное право”, “политическая целесообразность”, “усмотрение
вышестоящих начальников”.

Уважение
к праву и закону, вошедшее в нравы и образ жизни россиян, является важнейшей
характеристикой правосознания. Но наряду с уважением к закону в правовой
психологии многих граждан и целых групп может преобладать неуважение к закону,
пренебрежение им. Такое отношение получило название правового нигилизма.
Правовой нигилизм России хорошо передал поэт В.А.Жуковский:

“Закон
– на улице натянутый канат, 

Чтоб
останавливать прохожих средь дороги, 

Иль
их сворачивать назад, или им путать ноги! 

Но
что ж? Напрасный труд! Никто назад нейдет! 

Никто
и подождать не хочет! 

Кто
ростом мал, тот вниз проскочит,  

А
кто велик – перешагнет!” 

Это
нашло отражение и в многочисленных русских пословицах: “Закон что дышло: куда
хочешь, туда и воротишь”, “Где закон, там и обида”, “Что мне законы, коли судьи
знакомы” и др. Они, к сожалению, отражают житейский опыт поколений русских
людей в их общении с властью, судом и законом. В России всегда правили не
законы, а люди по своему усмотрению. Можно также вспомнить мысль Герцена о том,
что жить в России и не нарушать законов нельзя, что и подданные, и
правительство нарушают законы всюду, где это можно сделать безнаказанно.

Можно
сказать, что правовой нигилизм традиционно присущ российскому менталитету. Еще
А.И.Герцен отмечал, что в России все заняты поиском путей обхода закона, а не его
исполнением. С ним солидарен Н.А.Бердяев: “Русский нигилизм был русским
национальным явлением”, — писал он в “Философии неравенства” [6, с. 107]. Не
стало исключением и наше время: результаты социологических исследований
показывают, что в России почти половина взрослого населения занимает
отчужденно-настороженную позицию по отношению к праву, закону [8]. 

Несомненно,
народу необходимо знать законы своего государства — это входит в правовую
культуру общества. “Народ, не знающий “законов” своей страны, — отмечает
И.Ильин, — ведет вне правовую жизнь или довольствуется самодельными и
неустойчивыми зачатками права. Люди, не ведающие своих обязанностей, не в
состоянии и блюсти их, не знают их пределов и бессильны против вымогательства
“воеводы”, ростовщика и грабителя; люди, не знающие своих полномочий,
произвольно превышают их или же трусливо уступают силе” [1, с. 160]. В
современной России, также характеризующейся развитием правового нигилизма,
знание законов, юридические познания отдельной личности могут даже представлять
опасность для общества, ибо их применение всецело зависит от отношения к ним со
стороны индивида. Это связано с огромным влиянием, которое оказывает на
человека окружающая социальная среда, а также с постоянным (и, самое главное,
безнаказанным) попиранием закона, что в сочетании с историческими и
социокультурными традициями, выраженными в господстве государства над правом,
персонализацией власти и другими факторами, оказывает существенное воздействие
на поведение отдельной личности, которая склоняется в сторону отрицания
значимости права. 

Навыки
теневого поведения настолько глубоко укоренились в психологии и повседневном
поведении советского человека, что сама теневая практика воспринимается
массовым сознанием как нечто обычное, нормальное, чуть ли не законное.

Одно
из главных препятствий к возврату России в нормальную жизнь — широкое
распространение и укоренение криминального сознания. Речь идет уже не о
преступности, а о чем-то более глубоком: когда преступление становится законом
и чуть ли не делом чести, когда вора и бандита уважают во дворе, в поселке, о
нем мечтают девушки, ему хотят подражать мальчишки. 

Крупнейший
юрист современности Г.Кельзен говорил, что государство можно называть наиболее
эффективной организацией власти на данной территории, но если власть наиболее
эффективно организуется бандитской шайкой, то и государство становится
бандитским. А ведь именно это предрекают России — превращение страны в
криминальное, воровское государство. А в криминальном государстве по
определению не могут работать такие понятия, как права человека,
ответственность власти, свободные выборы, независимые СМИ и др.

В
целом, необходима кардинальная переоценка ценностей, установок сознания. Однако
теперь основное внимание направлено на смену приоритетов: от прежней системы
“государство — общество – личность” к новой системе отношений “личность —
общество — государство”. Таким образом, во главу угла должна быть поставлена
личность, ее права и свободы.

А
для этого необходимо формирование и воспитание личностей, которые ощущали бы
необходимость главенства права, осознавали потребность в создании развитой
системы законодательства, соотносили правовые ценности с нормами морали и
политики. Ведь от уровня и состояния правового сознания зависит характер
поведения людей в правовой сфере.

Именно
через сознание и волю людей право регулирует общественные отношения. “Чтобы
нормы права “работали” на общество в своем нормативно-регулирующем значении и
более эффективно осуществлялись в конкретных правоотношениях, их, в первую
очередь, необходимо довести до сознания широких масс в качестве общих норм
поведения, социальных ценностей. В противном случае данные нормы останутся
мертвыми, потеряют свое общественное значение” [9]. 

Русский
философ И.А.Ильин по этому поводу писал о том, что “строить право не значит
придумывать новые законы и подавлять беспорядки; но значит воспитывать верное и
все углубляющее и крепнущее правосознание”. Он справедливо отмечал, что “если
человек хочет видеть свои личные права огражденными и защищенными, то он должен
вложиться своим правосознанием в эту общественную правовую жизнь и верно
участвовать в ее устроении” [10]. 

Именно
правосознание должно стать в сфере социального бытия фактором гармонизации
жизни, посредником между общей формулой закона и единичным человеком с тем,
чтобы формальное, строгое, последовательное и неумолимое применение закона не
породило в жизни несправедливости.

Список литературы

Ильин
И.А. О сущности правосознания // Ильин И.А. Сочинения: В 10-ти т. М.: Русская
книга, 1994. Т. 4. 

Тарасов
Б. Чаадаев. М.: Молодая гвардия, 1990. С. 201. 

Поздяева
С.М. Российское общество в условиях модернизации (социально-философский
анализ). Уфа: Изд. БашГУ, 1998. С. 113. 

См.:
Социальная структура и стратификация в условиях формирования гражданского
общества в России. М.: Институт социологии, 1995. Книга 1. С. 24. 

Бердяев
Н.А. Духи русской революции // Из глубины. Париж, 1967. С. 96. 

Бердяев
Н.А. Философия неравенства. М.: ИМА-Пресс, 1990. 

Бутенко
А.П., Колесниченко Ю.В. Менталитет россиян и евразийство: их сущность и
общественно-политический смысл // Полис. 1996. № 5. 

Драма
российского закона. М.: Изд-во Юрид. книга ЧеРо, 1996. С. 144. (Серия “Конфликт
закона и общества”). 

Бура
Н.А. Функции общественного правосознания. Киев: Наукова Думка, 1986. С. 86. 

Ильин
И.А. Путь духовного обновления // Ильин И.А. Сочинения: В 10-ти т. М.: Русская
книга, 1994. Т. 1. С. 226.