Игровая природа языка романа Саши Соколова «Школа
для дураков»
И. В. Азеева, старший преподаватель Ярославского
государственного театрального института, соискатель кафедры культурологии ЯГПУ
Современная
отечественная проза активно востребована как в вузовском, так и в школьном
учебном процессе. Но материалов, которые могут быть использованы учителем для
анализа такого произведения на уроке, к сожалению, очень мало. Предлагаемый
фрагмент анализа языка прозы писателя Саши Соколова может способствовать более
глубокому знакомству с творчеством этого интересного автора.
Писатель
Саша Соколов определяет себя как авангардиста «не столько по стилю,
сколько по мировоззрению, по способу мышления» и считает, что его
«литературное поколение … имело свою миссию, которая была связана с
модернистскими течениями« (8, с.180). Он »верит в авангард» и в
то, что «на русской почве он (авангард) может отличиться, как нигде»
(там же, с.181). Уверенность Соколова основана на существовании в русской
культуре сильной авангардной традиции и на совершенно особом отношении этой
культуры к речи, интересе собственно к слову, игре словом, на понимании его
самоценности. По мнению автора, речь, загнанная в рамки реализма,
«несчастна и бездыханна». Убираются рамки, то есть перестает
существовать контроль за словом, язык начинает развиваться, появляются новые
формы.
Соколов
не только мечтает «увидеть что-либо новое в плане языка» («Я по
специальности, так сказать, стилист и пекусь в основном об этом» (там же,
с.181).Писатель, на наш взгляд, добивается в своем творчестве значительных
сдвигов в плане сохранения самобытности русского языка. Находясь долгие годы в
эмиграции в чужой языковой среде, он ищет спасение в языке («родина
превращается в язык» (там же, с.184).
					







Именно
язык, как интересно отмечают П.Вайль и А.Генис, «экспериментальная
делянка, на которой он выращивает свои образы, сад, в котором он срывает цветы
для икебаны, не стесняясь, как и изобретатели этого искусства, подчинять их
естественную форму своим художественным задачам» (2, с.14).
«Его
русский язык гибок и богат на удивление, — пишет Т.Толстая, — он словно бы
открыл в нем такие закоулки, оттер от пыли такие оттенки и отливы, которых мы
не замечали» (11, с.20).
Писатель
сам указывает на носителя традиции, продолжателем которой он является. Это
В.Набоков, интересующий Соколова в первую очередь как стилист: «Набоков
работает с языком, как и я вижу свою основную задачу — развитие языка. А язык
заключает в себе все, все концы и начала: язык сам по себе насыщен чувствами,
идеями» (10, с.66).
Для
Соколова значим только тот автор, который изощренно владеет языком, заставляет
читателя забывать о сюжете. На своей «экспериментальной делянке»
Соколов не только делает прививки, используя материал авторитетных для него
мастеров прозы, но и возделывает чрезвычайно благодатную почву: живой народный
язык. Писатель говорит, что несколько лет, проведенных им в деревне, среди
стариков, не прочитавших в своей жизни ни одной книги, кроме Библии, дали ему
больше, чем пять лет университета: «Старики подкованы Новым Заветом,
молитвами, Евангелием, которые знают почти наизусть. Духовная традиция не
нарушена, живость мысли сохраняется. Литературная традиция заменяется устной:
сказы, бывальщины, словотворчество» (7, с.2). Из сказок, бывальщин,
скороговорок, словотворчества вырастает проза Саши Соколова, авангардиста по
собственному признанию, который, кстати, заметил, что Гоголь, «вышедший из
народных преданий был авангардистом своего времени» (8, с.181).
Роман
«Школа для дураков», созданный автором в 1975 году и опубликованный в
1976 в США, где писатель находился в эмиграции, стал доступен русскому читателю
в конце восьмидесятых. «Это книга об утонченном и странном мальчике, страдающем
раздвоением личности…, который не может примириться с окружающей
действительностью», — так пишет о романе сам писатель. Соколов создает
современный «роман воспитания» (по определению А.Гениса — «роман
взросления» (3,с.237). Взросление происходит по мере накопления опыта.
«Школа» — это и есть процесс приобретения опыта, его переживание и
осмысление.
Безусловно,
важнейший в романе мотив школы. Школа — это не только специальная школа
(«школа для дураков»). Это и литературная школа писателя. Это и школа
для читателей, прошедших, проходящих, станущих проходить «науку
жизни» вместе с Сашей Соколовым. Школа — это и клишированность мышления,
воспитания. И с этим связана любовь к перечислениям и обилие кусков текста,
представляющих собой как бы отрывки из учебника русского языка. Школа — это и
погружение в «чужое слово» и преодоление его стереотипов, штампов,
клише, и возможность от них избавиться только одним способом — обыгрывая.
Крылатое
выражение «школа для дураков» давно бытует в народной речи как обозначение
учебного заведения для детей, отстающих в умственном развитии. Это позволяет
нам говорить о цитатной природе названия романа. Интересно, однако, что
выражение вошло в «Словарь современных цитат» К.Душенко не как
народное, анонимное, а как название романа Саши Соколова (4, с.330).
Следовательно, оно получило «вторую жизнь» и теперь, в современном,
скажем так, гуманитарном сознании ассоциируется сначала с романом Соколова и
только потом — с соответствующим учебным заведением.
Обозначая
цитатную природу названия, мы тем самым обращаем внимание на присутствие в
романе чужого слова, так как текст романа есть отношение к своему названию.
Речевое
клише «школа для дураков» приходит в роман и становится его названием
«с подачи» героя, обработано его сознанием, обыграно и принято его
языком («Дорогой автор, я назвал бы вашу книгу ШКОЛА ДЛЯ ДУРАКОВ; знаете,
есть Школа игры на фортепьяно, Школа игры на барракуде, а у вас пусть будет
ШКОЛА ДЛЯ ДУРАКОВ, тем более, что книга не только про меня или про н е г о, д р
у г о г о, а про всех нас, вместе взятых, учеников и учителей…(9, с.177,
выделено автором).
Автор
ведет свою игру: пишет роман. Герой, рожденный в этой игре, понимает ее правила
и живет по их законам: «Вы вправе поступать с нами, героями и заголовками,
как вам понравится, так что … валяйте: ШКОЛА ДЛЯ ДУРАКОВ» (там же).Это
замечание позволяет нам характеризовать сам процесс выбора названия как
игровой: автор, обсуждающий со своим героем проблему выбора названия романа —
подчеркнуто условная ситуация, которая осознается читателем как ситуация
«невзаправду».
Таким
образом, выражение «школа для дураков» заимствовано автором как из
народной речи, так и у собственного героя. И это не единственный пример
«осваивания» автором языка героя. Их сближает и общность зачина,
рефреном проходящего через весь роман («Дорогой ученик такой-то, я, автор
книги…« — »Дорогой автор…»), и сама структура языка, а вслед
за ней и структура повествования. Образцом заимствования автором языка героя
может послужить финальный монолог автора: «Ученик такой-то, разрешите мне,
автору, перебить вас и сказать, как я представляю себе момент получения вами
долгожданного письма из академии, у меня, как и у вас, неплохая фантазия, я
думаю, что смогу…» (там же, с.170-175).
Мы
наблюдаем размывание границы между автором и персонажем, что влечет за собой
появление имплицитного героя и единого языкового поля романа, на котором и
«произрастает» центральная метафора романа «школа для
дураков», вынесенная на обложку.
«Школа
для дураков» — это метафора мироустройства, с которым не согласны ни
герой, ни его автор. Если герой, как пишет А.Генис, «пытается сбежать на
природу, на дачу, в «страну вечных каникул», вырваться не только из
школы, но и из самой истории, которая тащит его не туда, куда ему надо, а туда,
куда надо всем» (3, с.237), то автор, также тоскующий по свободе, создает
текст, сама форма которого свободна: поток сознания. Не случайно о публикации
романа на родине в конце 70-х годов речи идти не могло. Не случайно и то, что
роман создается Соколовым в ситуации, когда писатель сам пытался бежать
«из самой истории», чтобы стать свободным, а значит иметь возможность
писать: «Школу для дураков» я написал в России, на Волге. Я работал
там егерем в одном лесном хозяйстве… Решил жить за городом, на воле» (6,
с.197).
Мир
несвободы проникает в сознание героя и находит отражение в его языке, принося в
него свои речевые клише («жизнь дается человеку один раз, и прожить ее
надо так, чтобы…«, »бороться и искать, найти и не
сдаваться…»(9, с.82). Сознание, стремящееся к свободе, протестует, и
клише переживают удивительные метаморфозы: «униженные и оскорбленные»
становятся «униженными и окровавленными» (там же, с.135), увольнение
«по собственному желанию» случается «по щучьему велению»
(там же, с.152) , «почетный караул» превращается в
«почтенный» (там же, с. 167), шагающая по долинам и по взгорьям
вперед дивизия рождает «шагающего по долинам небытия и нагорьям
страданий» любимого наставника (там же, с.125), бюро пропаганды и агитации
трансформируется в «женевское туристическое бюро пропаганды и агитации за
лучшую семейную жизнь» (там же, с.135), надежды и планы на будущее
становятся и вовсе абсурдными «надеждами и планктоном на будущее»
(там же, с.153), отдел народного образования зло преобразуется в «отдел
народного оборзования» (там же, с.167).
Насыщенность
языка клише, имеющими идеологическую окраску — один из ярких показателей
внутренней несвободы человека, его ангажированности «системой».
Человек, верно служащий системе, к свободе не стремится, следовательно не
только не пытается освободиться от речевых клише, но, наоборот, активно
использует их, причем не только идеологизированные, но и любые другие.
Свободная от речевых клише речь из уст такого героя не звучит. Примером может
служит речь отца «ученика такого-то» — прокурора: «вчера у него
было тяжелое заседание, он говорит, что д ь я в о л ь с к и у с т а л, но зато
все п о л у ч и л и п о з а с л у г а м…Знаем мы этих инвалидов, — усмехается
папа, -этим бы инвалидам б а р ж и г р у з и т ь, а не н а с к р и п о ч к а х
п и л и к а т ь, будь моя воля, они бы у меня попиликали, м о ц а р т ы ф и г о
в ы» (там же, с.155, выделено нами. И.А.).
Напротив,
игровое отношение к речевому клише говорит о внутренней свободе или, по крайней
мере, о явном к ней стремлении, что мы и обнаруживаем у «ученика
такого-то».
В
роли речевых клише в романе достаточно часто используются широко известные
цитаты, что мы уже наблюдали, но их эксплуатация может носить несколько иной
характер. Языковой мир романа органично и эмоционально впитывает то, что
безоговорочно принимается и автором, и персонажами: «Знайте, други, н а с
в е т е с ч а с т ь я н е т, ничего подобного, ничего похожего, н о зато —
господи! — е с т ь же в конце концов п о к о й и в о л я» (там же, с.23,
выделено нами.И.А.), — утверждает ветрогон Норвегов. «Р ы ц а р ь б е з с
т р а х а и у п р е к а, географ ш е л один против всех с о т к р ы т ы м з а б
р а л о м, разгневанно. Он может подумать обо мне плохо, — волнуется автор
романа, — решит, пожалуй, что я никуда не гожусь — ни как п о э т, ни как г р а
ж д а н и н» (там же, с.176, выделено нами. И.А.).Подобным образом чужим
словом пользуются герои, стремящиеся к свободе. Они его действительно
«обыгрывают», а не используют ввиду отсутствия собственного, как мы
наблюдали это у отца прокурора.
Мы
можем говорить о некой «резервации», в которой человек может обрести
свободу. Для Саши Соколова и его персонажей такой резервацией становится язык.
«Паролем» для проникновения на заветную территорию является игра.
Обыгрывание
речевого клише у Соколова может носить форму каламбура. Каламбуры Соколова
достаточно разнообразны. В потоке сознания героя преобладают каламбуры,
основанные на созвучии, среди которых мы обнаруживаем сопоставление созвучных
слов в одном семантическом контексте: «теперь вас уволят по собственному,
но, собственно, на каком основании?» (там же, с.149). Но значительно чаще
писатель использует замену одного из слов, входящих в устойчивое словосочетание
(пословицу, узнаваемую цитату, речевое клише, поговорку), созвучным ему словом
, имеющим иронический смысл в сочетании с контекстом: два ученых, подающих
одежды« (подающих надежды), »на вашей нервной почте» (нервной
почве),«капля…торжественно капнет в Лету» (канет в Лету), «с
таким положением лещей (положением вещей) трудно не согласиться»,
«мотив из Детей капитана Блэда» (Гранта, Блада),
«болекровие» (белокровие), «статья печатается в беспорядке
дискуссии» (в порядке дискуссии).
Замена,
казалось бы, должна приводить к переосмыслению клише, тогда каламбур «заиграет».
Что мы и наблюдаем в каламбурах «капнет в Лету»,
«болекровие», «в беспорядке дискуссии» и многих других. Но
гораздо чаще мы встречаемся с подчеркнуто абсурдным замещением, основанном
только на созвучии («положение лещей», «Дети капитана
Блэда» и другие). Комизм возникает именно в результате абсурдности
сочетания. Подобные замещения «оправдываются» и «странным
сознанием» героя-повествователя, и его инфантилизмом: понятно, почему
подсознание рождает не подкрепленные смыслом, но «забавные» ассоциации,
а пристрастие к подобного рода играм есть следствие инфантилизма. Фрейд
указывает на характерную для ребенка склонность к «бессмысленному,
нецелесообразному поведению, которое объясняется стремлением получить
удовольствие от бессмыслицы» (12, с.296). Бессмысленным и нецелесообразным
может быть и «речевое поведение» ребенка. Этим могут быть
мотивированы и абсурдные каламбуры Соколова.
Кроме
каламбуров, строящихся на созвучии, Соколов использует каламбуры, основанные на
полисемии и полной и частичной омонимии: «весь город в такую погоду уехал
за город«, »она служит в школе заведующей учебной частью, частью
учебы«, »бери греби и греби домой«, »это добро в доме
никогда не переводится и не переводится зря» (о спирте).
«Собственно
игра слов« (»настоящая игра слов» по определению Фрейда)
представлена в романе не менее ярко и разнообразно, чем один из ее подвидов,
каламбур.
В
качестве «собственно игры слов» могут быть представлены
«остроумные перечисления» (термин, используемый Фрейдом).
«Качайте пиво из бочек и детей в колясках» — присоединение при помощи
союза «и» уравнивает несравнимое, придавая глаголу разные смыслы.
Другой пример: «утомленные поисками и солнцем». Комический эффект
рождает перечисление, происходящее внутри устойчивого словосочетания, которое
таким образом «распространено» дополнительным членом. Кроме того,
одно и тоже означающее соответствует различному означаемому, что и придает
словосочетаниям комический смысл. Идет игра значениями слов, которая так
характерна для постмодернизма.
Соколов
может обыгрывать и двусмысленность буквального и метафорического значения
устойчивого словосочетания: «на вас лица нет, на вас только рубашка и
брюки» ,использует разложение слов на составляющие и обыгрывает
возникающие при этом «новые» смыслы: «мы рекомендовали бы
занятия музыкой, на любом инструменте, терапия…, аккордеон, скрипка,
фортепьяно, скорее форте, чем пьяно».
Наше
пристальное внимание к каламбурам и игре слов у Соколова может показаться
излишним. Но нам кажется, что столь детальный анализ этого явления вполне
уместен, если брать во внимание традиции русской игровой прозы, в рамках
которой мы и рассматриваем творчество писателя. На наш взгляд, Соколов является
прямым продолжателем традиций Ф.М.Достоевского, чья любовь к каламбурам
известна (об этом см. главу «Использование многозначности слов и выражений
в произведениях Достоевского« в книге М.С.Альтмана »Достоевский. По
вехам имен».(1,с.209-246). Соколов, следуя традициям, использует каламбуры
не только в целях создания комического эффекта, но и поистине трагического.
«Бывают каламбуры в полном смысле этого слова — т р а г и ч е с к и
е», — их и обнаруживает Альтман у Достоевского (там же, с.211). Интересно,
что в одном из «трагических» каламбуров Соколов обыгрывает именно
Достоевского: «униженные и окровавленные» («униженные и
оскорбленные»).
Игра,
основанная на разложении слов на составляющие, используется писателем не только
для создания комического эффекта или с целью демонстрации остроумия героя, а
также особого состояния его сознания, но и для весьма серьезных целей.
М.Липовецкий обращает внимание на существование в романе своеобразных
«речевых лавин», лишенных знаков препинания и представляющих собой
поток перетекающих друг в друга метафор, идиом, цитат, в которых на первый план
выходят ритмические и фонические отношения (5, с.183). Такие «речевые
лавины» разбросаны по всему тексту, но особенно интересны они в первой
главе, так как из их ритмического и метафорического «материала»
рождаются некоторые персонажи и образы романа (9, с.16-17, с.40-42). Порожденные
«речевыми лавинами» метафорические сцепления, как верно замечает
Липовецкий, «в дальнейшем начинают существовать абсолютно самостоятельно:
так появляется из ветки акации женщина Вета Акатова, как из слова
«би-леты» проступает река Лета…и многое другое»(5,с.183).
Заметим, что и в этих «речевых» («словесных») метаморфозах
Соколов активно использует технику каламбура. Обыгрывание каламбуром омонимии в
сочетании с использованием фонической ассоциации прочитывается в «процессе»
рождения в романе одной из героинь: «… как твое имя меня называют веткой
я Ветка акации я Ветка железной дороги» (9, с.16). Здесь же и разложение
слов на составляющие для создания и обыгрывания новых смыслов: «…
тарарам трамваи т р а м в а и аи вечер добрый билеты би леты чего не Леты реки
леты ее нету Вам аи цвета…»(там же). П.Вайль и А.Генис пишут, что
Соколов исповедует пантеизм языка, «у него говорящая лексика, фонетика,
синтаксис, грамматика«, писатель »охотно вслушивается в приставку,
суффикс, глагольную форму, падежную флексию» (2,с.16). Этими словами можно
прокомментировать вышеприведенные цитаты, точнее, именно эти цитаты и позволяют
констатировать пантеизм языка у Соколова.
Игровое
использование речевых клише, каламбуры, фонические языковые игры, опирающиеся
на фольклорные традиции — все они есть проявление игровой природы языка романа.
Список литературы
1.
Альтман М.С. Достоевский. По вехам имен. — Саратов: Изд-ва Саратовского ун-та,
1975.
2.
Вайль П., Генис А. Уроки школы для дураков // Лит. обозрение. — 1993. — N 1/2.
— С.13-16.
3.
Генис А. Горизонты свободы. Саша Соколов // Звезда. — 1997.- N 8. — С. 236-238.
4.
Душенко К.В. Словарь современных цитат. — Аграф : 1997.
5.
Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм. Очерки исторической поэтики. —
Екатеринбург: Изд-во Уральского гос.пед. ун-та, 1997.
6.
Соколов С. «Время для частных бесед…»/ Саша Соко- лов — Виктор
Ерофеев // Октябрь. — 1989.- N 8.- С.195-202.
7.
Соколов С. Легко ли быть гражданином мира: [Беседа с писателем] // Учит.Газ. —
1989. — 29 июля.- С.2.
8.
Соколов С. Спасение в языке:[Беседа с писателем Сашей Соколовым / Записал
А.Михайлов] // Лит. учеба. — 1990.- N 2.- С.180-184.
9.
Соколов С. Школа для дураков. Между собакой и волком. — М.: «Огонек»
— «Вариант», 1990.
10.
Соколов С. Общая тетрадь, или Групповой портрет СМОГа // Юность. — 1989. — N
12. С.66-68.
11.
Толстая Т. [О Саше Соколове] // Огонек. — 1988.- N 33.- С.20-21.
12.
Фрейд З. Остроумие и его отношение к бессознательному // «Я» и
«Оно»: Труды разных лет. Книга 2. — Тбилиси: Мерани, 1991. 
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.yspu.yar.ru