А.Н. Кудрикова
Проблема
сходства и различий в психологии мужчин и женщин является предметом размышлений
нескольких поколений ученых. К концу ХХ века в психологии сформировались два
взаимосвязанных, но не тождественных направления исследований — психология
половых различий и гендерная психология. 
Понятно,
что, ориентируясь на гендерные различия, нужно всегда помнить о биографии
автора, о влиянии на его творчество других писателей и поэтов, а также о
социо-культурной ситуации, в которой жил автор. Но всё же главную, ведущую
линию творчества составляет творческая индивидуальность, не последнюю роль в
которой играет осознание писателем принадлежности к полу. 
Приступая
непосредственно к сравнению творчества Н. Гумилёва и А. Ахматовой, нужно,
прежде всего, оговорить аспекты, по которым будет идти сравнение. 
Во-первых,
трудно себе представить женскую или мужскую фонетику. Понятно, что
общеупотребительные языковые реалии будут использоваться всеми членами социума
независимо от социальных, возрастных или половых различий. Это касается и
фонетических, и лексических, и морфологических средств. 
					







Представить
себе также мужской или женский лексикон также очень сложно, поскольку язык —
явление социальное в первую очередь. Но попытки такого словаря имеются.
Например, в монгольских семьях женщинам запрещается называть родственников
мужа. Как правило, запреты (скорее этического плана) на грубую брань касаются
именно женщин и девушек. Понятно, что это отголоски древних мифологических
представлений о могуществе женщин как носительниц сакральных знаний, и вера в
могущество слова. Но, тем не менее, такие ограничения имеются. 
Думается,
что говорить о мужских и женских языках можно не на уровне лексических
регламентаций, а на уровне активного словарного запаса индивида. Наверное, не
вызовет сомнений предположение, что наиболее частотными в лексиконе женщин буду
слова семантического поля: дом, дети, быт, мужчины. В лексиконе же мужчин будут
преобладать слова семантического поля: карьера, работа, успешность, машины,
компьютеры, женщины. 
Что
касается поэтического творчества, то здесь, в связи наибольшим уровнем
абстракции, и эффектом эстетизации бытия, мы можем столкнуться с тем, что
частота употребления слов одного поля будет примерно одинакова. Различия же
гендерного свойства будут присутствовать на уровне темы и сюжета. 
Вот,
что пишет С. Маковский о своём знакомстве с семьёй Гумилева-Ахматовой: «Я
встретил молодых тогда в Париже. Затем мы вместе возвращались в Петербург. В
железнодорожном вагоне, под укачивающий стук колёс, легче всего разговориться
«по душе». Анна Андреевна меня сразу заинтересовала, и не только в
качестве законной жены Гумилева, повесы из повес, у которого на моих глазах
столько завязывалось и развязывалось романов «без последствий». — Но
весь облик тогдашней Ахматовой, высокой, худенькой, тихой, очень бледной, с
печальной складкой рта, вызывал не то растроганное любопытство, не то жалость.
По тому, как разговаривал с ней Гумилёв, чувствовалось, что он её полюбил
серьёзно и гордится ею. Что она была единственной — в этом я и теперь убеждён.
… 
Ахматовой
(насколько помню) он посвятил открыто всего одно стихотворение, зато сколько
стихотворений, куда более выразительных, сочинил, не называя её, но они явно
относятся к ней и к ней одной (пр. «Пятистопные ямбы»). Перечитывая
эти стихи, можно восстановить драму, разлучившую их так скоро после брака, и те
противоречивые чувства, какими Гумилев не переставал мучить и её, и себя; в
стихах он рассказывал свою борьбу с ней и несравненное её очарование, каясь в
сове вине перед ней, в вине безумного Наля, проигравшего в кости свою Дамаянти.
Я
не хочу слишком уточнять перипетий семейной драмы Гумилевых. К тому же каждому,
знающему стихи, какими начинается «Чужое небо», и каких много в
сборниках Ахматовой «Вечер», «Четки», нетрудно восстановить
эту драму и судить о том, насколько в этих стихах всё автобиографично. Но,
смотря на «камуфляж» некоторых строк, стихи говорят сами за себя.
Напомню только о Гумилёвском портрете «Она», которых он мог написать,
конечно, только с Ахматовой: 
Я
знаю женщину: молчанье, 
Усталость
горькая от слов, 
Живёт
в таинственном мерцаньи 
Её
расширенных зрачков. 
Неслышный
и неторопливый, 
Так
странно плавен шаг её, 
Назвать
её нельзя красивой, 
Но
в неё всё счастие моё. 
Трещина
в отношениях стала заметнее после его возвращения из Африки. 
Отстаивая
свою «свободу», он на целый день уезжал из Царского, где-то пропадал
до поздней ночи, и даже не утаивал своих «побед»…Ахматова страдала
глубоко. В её стихах, тогда написанных, но напечатанных позже (вошли в сборники
«Вечер», «Четки»), звучит и боль от её заброшенности, и
ревнивое томление по мужу: 
Жгу
до зари на окошке свечу 
И
ни о ком не тоскую, 
Но
не хочу, не хочу, не хочу, 
Знать
как целуют другую. 
Анна
Андреевна неизменно любила мужа, а он? Любил и он… насколько мог. Но занятый
собою, своими стихами и успехами, заперев в клетку её, пленную птицу, он
свысока утверждал своё мужское превосходство, следуя Ницше, сказавшему:
«Мужчина — воин, а женщина для отдохновения воина»… Подчас муж-воин
проявлял и жестокость, в которой потом каялся. 
Но
всему приходит конец, даже любовному долготерпению. Случилось то, что должно
было случиться. После одного из своих «возвращений» он убедился, что
теряет жену». 
В
стихах Ахматовой всегда на первом месте некий бытийный, вещный план: 
Двадцать
первое. Ночь. Понедельник. 
Очертанья
столицы во мгле. 
Сочинил
же какой-то бездельник, 
Что
бывает любовь на земле. 
Или:
Я
пришла к поэту в гости. 
Ровно
поддень. Воскресенье. 
Тихо
в комнате просторной, 
А
за окнами мороз 
И
малиновое солнце 
Над
лохматым сизым дымом… 
Как
хозяин молчаливый 
Ясно
смотрит на меня. 
Таких
примеров можно найти огромное количество. Создаётся впечатление, что стремление
к точности, акмеистской ясности обращает внимание поэтессы только на внешние
предметы. И только через них она пытается передать переживания, внутренние
состояния. Но всё же эти состояния очень холодные, отстранённые, будто замершие.
Не таков Гумилёв. И хотя в воспоминаниях современников он часто предстаёт
холодным педантом, высокомерным эстетом. В стихах это совсем другой человек:
страстный, темпераментный, очень чуткий и впечатлительный: 
Я
долго шел по коридорам, 
Кругом,
как враг, таилась тишь. 
На
пришлеца враждебным взором 
Смотрели
статуи из ниш. 
В
угрюмом сне застыли вещи, 
Был
странен серый полумрак, 
И,
точно маятник зловещий, 
Звучал
мой одинокий шаг… 
И
это противоречие у обоих авторов вызывает мысли о том, что их стиль поведения в
жизни был маской. Неким образом, которые они сами часто создали, и которому
следовали в условиях социума, а истинную свою суть доверяли только стихам.
Причем детерминированные гендерными стереотипами противоречия, ясно
проецируются как в семейной, так и в личной психодраме. 
Представляется,
что такие поэтические средства как цветосимволика, звукопись, предпочтение
малых или крупных форм, жанров является скорее индивидуально авторским
проявлением, чем гендерным. 
К
проявлениям же гендерных особенностей, видимо, можно отнести темы, сюжеты
произведений, и, вероятно, образы характерные для одного пола и нехарактерные
для другого. 
Наиболее
яркие различия, связанные с переживание своего пола, правильнее всего искать в
функциях, которые возлагаются на представителя того или иного пола. 
Если
гендерный стереотип предписывает мужчине быть воином, охотником и любовником,
то реализацию этого взгляда находим Н. Гумилёва. Не только отдельные
стихотворения, но и целые циклы у Гумилёва отражают эту тему. Например,
«Путь конквистадора» целиком посвящен теме воинства и
первооткрывательства. Иные функции мужчины мы видим в стихотворении «Дон
Жуан»: 
Моя
мечта надменна и проста: 
Схватить
весло, поставить ногу в стремя, 
И
обмануть медлительное время, 
Всегда
лобзая новые уста. 
А
в старости принять завет Христа, 
Потупить
взор, посыпать пеплом темя, 
И
взять на грудь спасающее бремя 
Тяжёлого
железного креста. 
И
лишь когда средь оргии победной 
Я
вдруг опомнюсь, как лунатик бледный, 
Испуганный
в ночи своих путей, 
Я
вспоминаю, что ненужный атом, 
Я
не имел от женщины детей 
И
никогда не звал мужчину братом. 
В
другом стихотворении типы мужских судеб предстают такими: 
Только
глянет сквозь утёсы 
Королевский
старый форт, 
Как
весёлые матросы 
Поспешат
в знакомый порт. 
А
в заплеванных тавернах 
От
заката до утра 
Мечут
ряд колод неверных 
Завитые
шулера. 
Хорошо
по докам порта 
И
слоняться, и лежать, 
И
с солдатами из форта 
Ночью
драки затевать 
Иль
у знатных иностранок 
Дерзко
выклянчить два су, 
Продавать
им обезьянок 
С
медным обручем в носу. 
А
потом бледнеть от злости, 
Амулет
зажать в полу, 
Всё
проигрывая в кости 
На
затоптанном полу. 
Здесь
открывается другая сторона для возможностей мужчины, широкий спектр
судеб-функций: матрос, солдат, шулер, драчун, игрок, попрошайка. Как бы другой
полюс реализаций, но также тесно связанный с гендерными представлениями о
мускулинности: мужественно быть агрессивным, безрассудным, отчаянным. Прощение
за такое поведение даётся только за одну принадлежность к мужскому полу. 
О
мужской доле, о пути воина или охотника, Гумилёв говорит с воодушевлением,
страстью, с преклонением и обожанием. Совсем другое дело — семейная и любовная
тема. Неизменно приходится сталкиваться с противоречивыми строками. То поэт
зовёт любимую, наделяет её царскими эпитетами, звучит лунная тематика, то вдруг
он видит её гиеной, зверем, и испытывает чувства первобытного страха. 
Иное,
казалось бы, нужно искать в стихах А.А. Ахматовой. Гендерный стереотип
предписывает ей быть мягкой, уступчивой, терпеливой. И часто так оно и
происходит, но весьма неоднозначно: 
Мне
не надо счастья малого, 
Мужа
к милой провожу 
И
довольного, усталого, 
Спать
ребенка уложу. 
Или:
Но
вдруг последняя сила 
В
синих глазах ожила: 
«Хорошо,
что ты отпустила, 
Не
всегда ты доброй была». 
Идея
жертвенности не чужда Ахматовой. В «Молитве» она достигает апогея: 
Дай
мне горькие годы недуга, 
Задыханья,
бессонницу, жар, 
Отыми
и ребенка, и друга, 
И
таинственный песенный дар — 
Так
молюсь за твоей литургией 
После
стольких томительных дней, 
Чтобы
туча над темной Россией 
Стала
облаком в славе лучей. 
Но
временами происходят прорывы. Поэтесса неистовой и непримиримой предстаёт в
своих поэтических обличеньях: 
Высокомерьем
дух твой помрачён, 
И
оттого ты не познаешь света. 
Ты
говоришь, что вера наша — сон 
И
марево — столица эта. 
Ты
говоришь — моя страна грешна, 
А
я скажу — твоя страна безбожна. 
Пускай
на нас ещё лежит вина, — 
Всё
искупить и всё исправит можно. 
Вокруг
тебя — и воды, и цветы. 
Зачем
же к нищей грешнице стучишься? 
Я
знаю, чем так тяжко болен ты: 
Ты
смерти ищешь и конца боишься. 
Надо
сказать, что полемичность в стихах Ахматовой присутствует очень ярко. В
основном, это полемика связана именно с Гумилёвым, как носителем гендерных
(устаревших) установок. С. Маковский в воспоминаниях пишет, что в любви Гумилев
был собственником и запрещал на первых порах Ахматовой печататься, недооценивал
её творчество, но позже считал одной из самых талантливых своих учениц. Хотя
талант Ахматовой ни в каком ученичестве не нуждался, и это отмечали многие
современники и исследователи. 
Характерной
и яркой у Гумилёва является тема смерти. Причем смерть представляется поэту
вожделенной и романтичной: 
Созидающий
башню сорвётся, 
Будет
страшен стремительный лёт, 
И
на дне мирового колодца 
Он
безумье своё проклянёт. 
Разрушающий
будет раздавлен, 
Опрокинут
обломками плит, 
И,
всевидящим Богом оставлен, 
Он
о муке своей возопит. 
А
ушедший в ночные пещеры 
Или
к заводям тихой реки 
Повстречает
свирепой пантеры 
Наводящие
ужас зрачки. 
Не
спасешься от доли кровавой, 
Что
земным предназначила твердь. 
Но
молчи: несравненное право — 
Самому
выбирать свою смерть. 
Не
об этом ли стремлении к смерти писала Ахматова и осуждала его за это? И так ли
на самом деле Гумилёв не дорожил жизнью? По воспоминаниям современников,
знавших Гумилева — да. Об этом говорят его поездки в Африку, стремление на
фронт, и всяческое презрение к опасности. 
Неоднозначно
представлена тема материнства и отцовства в стихах обоих поэтов. Если скудные
строки у Ахматовой мы ещё можем найти, то Гумилёв сыну не посвятил ни строчки. 
Буду
тихо на погосте 
Под
доской дубовой спать, 
Будешь,
милый, к маме в гости 
В
воскресенье прибегать — 
Через
речку и по горке, 
Так
что взрослым не догнать, 
Издалека,
мальчик зоркий, 
Будешь
крест мой узнавать. 
Знаю,
милый, можешь мало 
Обо
мне припоминать: 
Не
бранила, не ласкала, 
Не
водила причащать. (1915) 
Ахматова
считала себя плохой матерью, и это не скрывала, но время и поэтические строки
сказали обратное. Известна преданность, которую Ахматова пронесла в самые
тяжелые годы: ареста сына и переживаний за его судьбу. В память о сыне Ахматова
создает одно из самых своих знаменитых произведений — поэму
«Реквием». А строки этого стихотворения можно прочесть как обращение
и к мужу, и к сыну: 
Не
пугайся, — я еще похожей 
Нас
теперь изобразить могу. 
Призрак
ты — иль человек прохожий, 
Тень
твою зачем-то берегу. 
Был
недолго ты моим Энеем, — 
Я
тогда отделалась костром. 
Друг
о друге мы молчать умеем. 
И
забыл ты мой проклятый дом. 
Ты
забыл те, в ужасе и в муке, 
Сквозь
огонь протянутые руки 
И
надежды окаянной весть. 
Ты
не знаешь, что тебе простили… 
Создан
Рим, плывут стада флотилий, 
И
победу славославит лесть. 
Переживание
материнства носит у А. Ахматовой некий вселенский, космический смысл. В уже приведенной
выше «Молитве» видно, что поэтессе легче мыслить свою лирическую
героиню как мать всех живущих. Но ей не чужды и трогательно- заботливые чувства
к детям: 
Постучись
кулачком — я открою. 
Я
тебе открывала всегда. 
Я
теперь за высокой горою, 
За
пустыней, за ветром и зноем, 
Но
тебя не предам никогда… 
Твоего
я не слышала стона. 
Хлеба
ты у меня не просил. 
Принеси
же мне ветку клена 
Или
просто травинок зелёных, 
Как
ты прошлой весной приносил. 
Принеси
же мне горсточку чистой, 
Нашей
невской студёной воды, 
И
с головки твоей золотистой 
Я
кровавые смою следы. 
(1942)
Еще
один аспект, имеющий в основе гендерные различия, это тема эротики и
сексуальности в творчестве поэтов. Здесь, пожалуй, отличия будут самыми яркими,
но трудно судить, что является в этой теме главным: половые или индивидуальные
установки. 
Тема
эротики у Ахматовой присутствует в таком же виде, как и другие темы — очень
завуалировано. По крайней мере, можно говорить об очень сдержанной
сексуальности (что впрочем, и предписывает гендерный стереотип), и сдержанном
темпераменте. И хотя Ахматова более откровенно говорит об изменах, и
переживаниях своей героини по этому поводу, но все же это не носит характер
личностной открытости: 
Боль
я знаю нестерпимую, 
Стыд
обратного пути… 
Страшно,
страшно к нелюбимому, 
Страшно
к тихому войти. 
А
склонюсь к нему нарядная, 
Ожерельями
звеня, — 
Только
спросит: «Ненаглядная! 
Где
молилась за меня?» 
Известно,
что один из своих первых сборников, «Романтические цветы», Н. Гумилёв
посвятил А. Ахматовой (тогда ещё Горенко). Одни только названия стихотворений
чего стоят: Крыса, Думы, Выбор, Мечты, Принцесса, Любовники, Гиена, Заклинание.
Уже здесь прослеживается сложный комплекс чувств, которые Гумилёв адресует
героине своих лирических произведений, и уже здесь прочитывается сексуальная
символика: 
Я
с нею буду биться до конца. 
И,
может быть, рукою мертвеца 
Я
лилию добуду голубую. … 
Или:
Отданный
во власть её причуде, 
Юный
маг забыл про всё вокруг, 
Он
смотрел на маленькие груди, 
На
браслеты вытянутых рук. 
А
когда на изумрудах Нила 
Месяц
закачался и поблёк, 
Бледная
царица уронила 
Для
него алеющий цветок. 
Еще
пример из «Царицы». Герой вынашивает планы покушения на царицу (ср.
сексуальное насилие): 
Узорный
лук в дугу был согнут, 
И,
вольность древнюю любя, 
Я
знал, что мускулы не дрогнут 
И
остриё найдет тебя. 
В
стихотворении «Варвары» царица сама предлагает своё тело врагам, и
снова звучат сексуальные мотивы: 
Спешите,
герои, окованы медью и сталью, 
Пусть
в бедное тело вопьются свирепые гвозди, 
И
бешенством ваши нальются сердца и печалью 
И
будут красней виноградных пурпуровых гроздий. 
Надо
отметить, что семантика смерти и секса у Гумилева почти не расторжима, даже
агония и оргазм у него окрашены одними красками: 
Всё
свершилось, о чём я мечтал 
Ещё
мальчиком странно-влюблённым, 
Я
увидел блестящий кинжал 
В
этих милых руках обнажённым. 
Ты
подаришь мне смертную дрожь, 
А
не бледную дрожь сладострастья 
И
меня навсегда уведёшь 
К
островам совершенного счастья. 
Те
же мотивы находим в «Невольничьей»: 
Слава
нашему хозяину-европейцу! 
Он
храбр, но он недогадлив: 
У
него такое нежное тело, 
Его
сладко будет пронзить ножом! 
В
стихотворении «Гиена» поэт рисует первобытный страх перед женской
сутью, которая таит в себе и манящее, и опьяняющее, и губительное: 
В
ней билось сердце, полное изменой, 
Носили
смерть изогнутые брови, 
Она
была такою же гиеной, 
Она,
как я, любила запах крови. 
И
как завуалированное признание в изменах звучат слова других стихов: 
Страстная,
как юная тигрица, 
Нежная,
как лебедь сонных вод, 
В
темной спальне ждет императрица, 
Ждет
дрожа того, кто не придет. 
В
стихах Н. Гумилёв и А. Ахматова, безусловно, донесли до читателя не только
эстетические переживания, но и личные. От произведения к произведению
прослеживается драма непонимания. У Гумилёва это ощущение наиболее рельефно
дано в стихотворении «Тот, другой»: 
Я
жду, исполненный укоров, 
Но
не весёлую жену 
Для
задушевных разговоров, 
О
том, что было в старину. 
И
не любовницу: мне скучен 
Прерывный
шёпот, томный взгляд, 
И
к упоеньям я приучен, 
И
к мукам, горшим во сто крат. 
Я
жду товарища от Бога, 
В
веках дарованного мне 
За
то, что я томился много 
По
вышине и тишине. 
И
как преступен он, суровый, 
Коль
вечность променял на час, 
Принявши
дерзко за оковы 
Мечты,
связующие нас. 
Так
случилось, что А.А. Ахматова пережила мужа не только в жизни, но и в поэзии.
Николай Гумилёв навсегда остался поэтом серебряного века, а его жене суждено
было прожить долгую жизнь и войти в историю литературы одной из первых и
замечательных русских поэтесс. 
В
поздних стихах (особенно в годы войны и после), когда лирические, любовные темы
у поэтессы становятся не главными, мы находим совершенно другую Ахматову.
(Возможно такую, о какой мечтал Гумилёв). В ней больше нет жалоб (за которые,
Гумилёв критиковал), почти нет любовных терзаний, а много воспоминаний,
философских раздумий и гражданской патетики. Можно ли говорить, что в поздней
поэзии А. Ахматова стала самой собой? Или она была такой изначально, но
потребовалось время, чтобы преодолеть свой пол, и все стереотипы, что с ним
связаны? 
Список литературы
1.
Кон И.С. Введение в сексологию. М., 1999. С. 43-63, 288.
2.
Кон И.С. Психология половых различий // Вопросы психологии. 1981. №2. С. 37-47.
3.
Н. Гумилёв. Избранное. М.: Просвещение, 1990.
4.
А. Ахматова. Избранное. М.: Просвещение, 1993. 
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.philology.ru
]