Роман Д. Апдайка «Кентавр» принадлежит
одновременно к мифологическому и вместе с тем растущему из земли искусству. 

Как пересказать самое дорогое воспоминание? Как
воссоздать для любимой девушки свой мальчишеский мир? Как это сделать, если
прошлое, как и настоящее, зыбко, неустойчиво, очертания их расплываются и едва
уловима грань между тем, что было, и тем, что кажется, между порядком и хаосом?

Именно таков мир в романе «Кентавр».
Художник Питер Колдуэлл разговаривает со своей возлюбленной, рассказывает ей о
себе, о детстве, о своем отце, думает о настоящем, возвращается в прошлое. 

Не сразу понимаешь, когда происходит действие: в 1947
году или пятнадцать лет спустя, или вообще во времена кентавров. Можно,
конечно, попытаться пересказать книгу в хронологической последовательности,
прозаически «вытянуть» ее в том порядке, в котором происходили
события, отобрав только эпизоды реальные, отбросив мифологию. Но упорядочивать
роман Апдайка таким способом нельзя:. в искусстве от перемены мест слагаемых
сумма всегда меняется. Мир в романе «Кентавр» — это мир, в котором
причудливо смешаны вчера и сегодня. Но книга Апдайка не ребус, рассчитанный
лишь на изощренную сообразительность и специальные знания. Ее можно
воспринимать как сказку, и тогда не покажется странным, что герой романа все
еще живет и действует после того, как мы прочитали посвященный ему некролог,
что в учителя стреляют не из традиционной рогатки, а его ранят настоящей
стрелой. Много в книге причудливого вымысла. А боль от ранения — истинная. 

Для чего живет человек? Об этом всегда спрашивали
герои Апдайка, об этом тоскливо спрашивают представители семьи Колдуэллов в
трех поколениях. 
					








Что же противостоит хаосу? Той черной пропасти, в кото
рую неизбежно попадает рано или поздно и в которую сегодня ежеминутно может
быть повержено все человечество? Что защищает, что ограждает человека от хаоса,
что же дает силу жить? 

Может быть, спасет религия? Но она не спасла и
деда-священника, так тосковавшего на смертном одре. Его печальный опыт закрыл
путь к религий для его сына и внука. Множество людей защищает от хаоса другая
вера — вера в возможность преобразования общества. Но у героев Апдай-ка, да и у
него самого, ее нет. 

От хаоса могут спасти и разные виды человеческих
ощущений: причастности к родине, городу, заводу, школе, а также осознание связи
с другими людьми. Но герой Апдайка одинок. Не может помочь ему и любовь. Жена
уже плохо слышит своего мужа. Возникшее было чувство к Вере Гаммел ближе к миру
фантастическому, чем к реальности. 

Но все-таки мир и человек в романе Апдайка не тонут в
хаосе. Опора Джорджа Колдуэлла — доброта. 

Он — странный человек, ведет себя странно. Даже его
уродливая, найденная в ящике для утиля шапочка, столь ненавистная сыну, — это
ведь, по сути, шутовской колпак, только что без бубенцов. 

По реакции на мир, по интонациям речи герою уже не
шестнадцать, а пятьдесят, и все равно он нисколько не повзрослел. 

Он чувствует свою ответственность за всех людей.
Доброта Колдуэлла, однако, не вознаграждается. Герой обречен, потому что он
беспомощен, добр и жалок. 

Его доброта не достается сыну в наследство. Питер и не
пытается подражать отцу. Он из другого теста. Он по-иному противостоит хаосу. С
детства он воспринимает мир в зримых очертаниях, в красках. Питер становится
художником. Запечатлеть на полотне ускользающие мгновения, удержать этот свой
мир…. Ведь больше никто, ни один человек на земле так не увидит, не изобразит
маленькую ферму близ городка Олинджер в штате Пенсильвания. И тогда крошечный
этот мирок тоже канет в Лету вслед за другими бесчисленными мирами и мирками. 

Но писатель Апдайк вовсе не подчиняется природе. Он ее
преобразует, он властно творит свой мир. 

Мифология — при всех снижающих подробностях о жизни
богов — все же сохраняет в романе значение нормы, образца, гармонии. 

Стремление к гармонии, к эстетическому порядку у
Апдайка глубоко противоречиво: он хочет дать слепок той части хаоса, в которой
и живут его герои, то есть неизбежно впустить хаос на свои страницы. Но вместе
с тем и обуздать его, удержать ускользающее, странное, причудливое. 

Если полностью довериться писателю, его реальность и
фантазия предстают во все более стройном, единственном в своем роде сочетании. 

В первой же главе ясно, как сочетаются разные планы у
Апдайка. Учителя ранило стрелой. Ему больно, а класс смеется. Смех противный,
он переходит «в визгливый лай». У самого учителя видения одно
страшнее другого: то ему кажется, что он — огромная птица, то, что его мозг —
кусок мяса, который он спасает от хищных зубов. Он бежит из класса, закрывая
дверь, «под звериный торжествующий рев». Столь же отвратительно и
возвращение в класс. Колдуэлл боится. И не зря. Потому что в класс пришел
директор школы Зиммерман. Он одновремецно и Зевс-громовержец. Стрела Колдуэлла
— громоотвод. 

Класс ведет себя подло, подыгрывает директору, а
Колдуэлл позволяет издеваться над собой. 

С огромным трудом учитель заставляет себя продолжить
урок. Он делает это увлеченно, талантливо, но его никто не слушает. И герою
невольно кажется, что учитель он плохой, и жизнь прожита зря. Вот та
реальность, что встает за фантасмагорией мыслей, ощущений, поступков в первой
сцене романа. 

Раненый Колдуэлл бежит из класса, из школы в гараж
Гаммела, где ему вынимают стрелу. 

Вокруг еще реалии города Олинджера, — школа, трамвай,
склад, ящик из-под кока-колы… Но эти реалии уже вытесняются мифологическими,
Колдуэлл уже цокает копытами, при разговоре о современных детях он вспоминает
своих учеников — Ахилла, Геракла, Ясона, гараж похож на пещеру, а когда он
уходит, вслед ему гогочут циклопы. 

Все это напоминает какой-то хаос. Однако и хаосу и
страху все-таки противостоит человек. Вот как скажет об этом учитель,
заканчивая тяжелый урок: «Минуту назад, с отточенным кремнем, с тлеющим
трутом, с предвкушением смерти появилось новое животное с трагической судьбой,
животное…» — зазвенел звонок, по коридорам огромного здания прокатился
грохот; дурнота захлестнула Колдуэлла, но он совладал с собой… 

Переходы из одного художественного мира в другой у
Апдайка не всегда плавны, подчас они головокружительны. Тогда сбивается
настройка на одну волну, и все мертвеет, обнажается конструкция, за
блистательной сценой видны пыльные задники декораций. Автор сам это чувствует,
ведь Питер недаром говорит: «Последнюю грань мне не преодолеть».