Соловьева А.В. 

«Жизнь Арсеньева» (1930-1939, 1952) И.А.Бунина
и «Времена» (1938, 1955) М.А.Осоргина — по праву считающиеся одними из
вершинных творений в литературе русского Зарубежья, этапные, во многом итоговые
для обоих писателей произведения — не принадлежат к числу «забытых» и
малоисследованных художественных феноменов, а, напротив, уже длительное время привлекают
к себе самое пристальное внимание многих литературоведов. 

Однако правомерным, думается, было бы обращение к этим
романам, одножанровым и тематически близким, с точки зрения анализа авторского сознания,
его особенностей, специфики его проявления, поскольку, с одной стороны, всеми исследователями
признается предельная активизация авторской личности в прозе И.Бунина и М.Осоргина,
с другой — эта проблема не становилась предметом специального рассмотрения в сопоставительнотипологическом
пла-не. В литературоведении традиционно понимают под «автором» носителя
определенного взгляда на действительность, выражением которого является все произведение,
из чего следует вывод, что присутствие автора в тексте не прямое, а опосредовано
его субъектными и внесубъектными формами. По Б.О.Корману, предложившему поэтапную
методику изучения авторского сознания, «субъектная организация произведения
есть соотнесенность всех отрывков текста… с используемыми в нем субъектами»
[1]. В романах «Жизнь Арсеньева» и «Времена» авторское сознание
в своих субъектных формах воплощается на двух различных уровнях: 1) на уровне рассказчика
Алексея Арсеньева и персонифицированного, но не названного (подразумеваемого
alter ego самого Михаила Осоргина) рассказчика «Времен», вспоминающих
о событиях, участниками которых они были; 2) на уровне «автора бытийно-философского
типа» (термин А.Ю.Большаковой), осмысляющего конкретные реалии жизненного пути
с некоей абсолютной высоты, благодаря чему жизнь отдельного человека получает философское
измерение. 

Рассказчик, в свою очередь, представлен как 1) автобиографический
герой и лирический герой; 2) субъект лирических переживаний и субъект повествования;
3) объект собственного восприятия и воображения, объект авторской рефлексии. В рамках
предлагаемой статьи рассматриваются две субъектные формы авторского самовыражения:
автобиографический и лирический герой. Традиционно образ рассказчика вводится в
повествование для создания самостоятельной, отдельной от автора позиции героя, для
дистанцирования автора от героя. Но рассказчик может быть как четко отделен от образа
автора, так и близок к нему, расширяясь почти до его пределов, являясь его творческим
самовыражением, его alter ego. Именно последнее характерно для «Жизни Арсеньева»
и «Времен», что позволяет говорить об авторе-рассказчике в романах, а
сами книги считать автобиографическими. Но в акте творчества свое, сугубо личное
претворяется во всеобщее, общечеловеческое. Автобиографический герой в такой же
степени сотворен, как и любой другой образ, также является своего рода «творческим
построением» (Л.Я.Гинзбург). 

Жизненный материал, положенный в основу, неизбежно подвергается
писателями отбору, обработке и трансформации в соответствие с авторской концепцией
и идеей. Собственная жизнь, биография, внутренний мир, которые во многом служат
для И.Бунина и М.Осоргина исходным материалом, сочетаются с вымыслом, обобщением
и типизацией. В результате автор-рассказчик выступает в первую очередь как художественный
образ, который похож и одновременно не похож на реального биографического автора.
«Равенство» же концепированного автора и героя-рассказчика в конечном
итоге сводится не к биографи-ческим, историческим и конкретно-бытовым реалиям, которые
могут то «совпадать», то разниться с имевши-ми место событиями, а к сходным
духовным процес-сам и душевным переживаниям (ощущение гармонии детства, муки взросления,
первые влюбленности, ис-кушение творчества, испытание катастрофой, постиг-шей Россию,
утрата родины, боль и горечь изгнания). 
					








Концепированный автор и рассказчик в определенной степени
тождественны и функциональны: функции творца-демиурга передаются рассказчику, структури-рование
повествования и вся система оценок диктуют-ся его волей. Однако при всем при этом
рассказчик на-ходится и действует в том же мире, что и остальные персонажи, тогда
как автор, хотя и воплощается в тек-стовой реальности, все же возвышается над ней,
стоит над героями. Вместе с тем автобиографичность в аспекте про-блемы автора как
особенность повествовательной структуры, носит в рассматриваемых книгах принци-пиально
разный характер и специфичное значение: 1) «Времена» можно считать романом-автобиографией,
автобиографическим произведени-ем. Воплощаясь в герое, автор не только не отрицает
этого воплощения, но делает его подчеркнуто явным для читателя. «В первой книге
обычно пишут о себе усиленно и стыдливо себя скрывая; это — пережитое. В дальнейших
автор выступает не в роли героя, а в каче-стве наблюдателя; совсем уйти из книги
он, конечно, не может, это и не нужно. В книгах последних, вкусив не-которой известности…,
почти каждый маститый писа-тель пишет о себе, и редко кому удается преодолеть страсть
к биографическому самоутверждению» [2], — писал М.Осоргин, прослеживая свою
творческую эво-люцию. Избранная повествовательная форма создает эффект сходства
вымышленной художественной дейст-вительности с реальной, придает изображаемым собы-тиям
печать достоверности, определяет прозрачную систему прототипов и позволяет автору
открыто вы-сказывать свои идеи и воззрения. Однако не случайно исследователи замечают:
«Достоверность, фактография, столь ценимые писате-лем при создании им его романов
и повестей, в жанре собственно мемуарной прозы почти полностью реду-цируются…»
И далее: «Осоргин создает воспоминания особого рода» [3]. Писатель сам
так определил собст-венную повествовательную манеру: «Нет гравюрной отчетливости,
скорее — прозрачные акварели. 

Вероят-но, многое стерлось и спуталось в памяти, остались
не факты, а впечатления. Конечно, они мне очень дороги» [4]. Достоверность
и подлинность оказываются во мно-гом мнимыми, многие известные лица — сокрытыми
за инициалами или не названными вовсе, повествование в целом — «бедным»
фактическими подробностями и изображением значительных реальных событий, фик-сацией
конкретных дат. 2) «Жизнь Арсеньева» — роман с автобиографи-ческой основой,
произведение, построенное на «скры-той» автобиографичности. Сам И.Бунин
неодно-кратно отрицал автобиографическое начало своей кни-ги. В 1928 году, отвечая
критику парижской газеты «Дни», он писал: «Я вовсе не хочу, чтобы
мое произ-ведение (которое, дурно ли оно или хорошо, претенду-ет быть, по своему
замыслу и тону, произведением все-таки художественным) не только искажалось, то
есть называлось неподобающим ему именем автобиогра-фии, но и связывалось с моей
жизнью, то есть обсуж-далось не как «Жизнь Арсеньева», а как жизнь Буни-на».
Впрочем, он отмечал и другое: «Может быть, в »Жизни Арсеньева» и
впрямь есть много автобиогра-фического. Но говорить об этом никак не есть дело критики
художественной» (цит. по: [5], курсив И.А.Бунина). Для большинства же читателей,
а также специали-стов-исследователей автобиографичность произведе-ния не вызывала
сомнения. Своеобразие повествова-тельной структуры романа становится очевидным при
сопоставлении творческой истории некоторых расска-зов писателя и рукописи
«Жизни Арсеньева». Б.В.Аверин, сравнивая их, пишет, что, «работая
над рассказами, Бунин мог от варианта к варианту менять происходящие события, поступки
героев, их характеры. Подобные изменения в рукописи романа почти отсут-ствуют. Все,
что относится к воспоминаниям мальчика, юноши Алеши Арсеньева, ложится на бумагу
сразу и в дальнейшем не претерпевает значительных изменений» [6]. Повествование
словно подчиняется «ходу памяти». 

Таким образом, М.Осоргин, хотя и пишет о себе и от своего
имени, все-таки становится (невольно стано-вится) «другим», во «Временах»
происходит подмена самого себя выдуманным (невольно выдуманным) персонажем при определенной
подлинности поведан-ных фактов, которые стали как бы вымышленными. И.Бунин в
«Жизни Арсеньева» пишет о самом себе, но пишет как о постороннем, через
«другого», наиболее полно раскрывает свою душевную жизнь, предельно выражает
самого себя. Показательна точка зрения В.В.Заманской, счи-тающей «Жизнь Арсеньева»
«экзистенциальной авто-биографией». Определяя механизм «перевода»
романа из статуса автобиографии-жизнеописания в статус эк-зистенциальной автобиографии,
она имеет в виду два сопоставительных ряда: 1) трилогия Л.Толстого, дило-гия С.Аксакова,
трилогия М.Горького, «Лето Господ-не» И.Шмелева; 2) «Слова»
Ж.-П.Сартра, «Котик Лета-ев» А.Белого, «Другие берега» В.Набокова.
Действи-тельно, на фоне первого ряда произведений обнаружи-ваются принципиальные
отличия книги И.Бунина. Ав-торы всех реалистических автобиографий стремятся показать
становление героя как личности, объективно передать связи человека с миром. Различаются,
как пишет исследователь, «только индивидуальные направ-ления и доминанты в
разработке этой концепции…« Иного плана — »Жизнь Арсеньева» И.Бунина,
где «…не столько мир человека создает, сколько он самоосуще-ствляется в мире
людей, объективируется в потенци-альных возможностях того «проекта», которым
пришел в жизнь. Он открывает мир, «замечает» его, принимает его в свое
сознание» [7]. Авторская стратегия определяется не достижением биографической
истины и объективным воссозданием истории жизни, не отражением эволюции героя, его
«воспитания чувств», постепенного вбирания им в се-бя многообразных жизненных
связей и отношений, а диктуется экзистенциальной концепцией бытия. 

«Вре-мена» в этом контексте тяготеют ко второму
сопоста-вительному ряду. Для М.Осоргина также характерен отказ от традиционных сюжетных
ходов, свойственных реалистическим жизнеописаниям. Судьба героя иссле-дуется не
в рамках биографической истории жизни, а измеряется в экзистенциальных масштабах
жизни и смерти. В «Жизни Арсеньева» и «Временах» автобиогра-фическая
основа рождает импульс для всепоглощаю-щего авторского лиризма. Лирическое начало
стано-вится довлеющим и функционально значимым, а ли-рический герой воплощает вторую
ипостась рассказ-чика и концепированного автора. В сложном диалекти-ческом единстве
лирического и эпического начал ли-рика значительно преображает эпическое повествова-ние,
не отменяя его; формирует специфическую субъ-ектную структуру. Содержание категории
лирического, согласно Гегелю, «все субъективное, внутренний мир, размышляющая
и чувствующая душа, которая не пере-ходит к действиям, и задерживается у себя в
качестве внутренней жизни и потому в качестве единственной формы и окончательной
цели может брать на себя сло-весное самовыражение субъекта» [8]. Важнейшей
особенностью авторского сознания в рассматриваемых книгах является монологичность
(моносубъектность). Повествование строится как внутренний монолог героя-рассказчика,
поток созна-ния. На первый план выдвигается его личность, глав-ный предмет изображения
— его внутренняя жизнь, эмоционально окрашенные впечатления, внерацио-нальные устремления,
раздумья и чувства. 

В отличие от других автобиографических книг («Детства.
Отроче-ства. Юности« Л.Н.Толстого, »Семейной хроники«, »Детских
годов Багрова-внука« С.Т.Аксакова, »Детства Никиты» А.Н.Толстого),
в которых обрисовано бытие множества людей, у И.Бунина и М.Осоргина «история
души» раскрывается преимущественно в лирическом монологе. Характер героя создается
не эпическими средствами, а вытесняется «эмоциональным тоном» (Б.О.Корман).
В основе авторского мироощущения — поэтическое восприятие и отношение к действительно-сти,
лирическая призма рассмотрения мира. Действи-тельность, все происходящее воссоздается
не само по себе с позиций «сверхличных ценностей», а только по-средством
обостренных личных впечатлений героев-рассказчиков. С этой особенностью соотносятся
подчеркнутая субъективность, а также эгоцентричная направлен-ность авторского сознания
и созерцательность. Писа-тели исходят из убеждения в исключительной самоцен-ности
человека, неповторимой уникальности своих пе-реживаний, богатстве и своеобразии
своего внутренне-го мира. Субъективная форма повествования наиболее полно и адекватно
отражает такое мироощущение. 

Та-кой субъективный рассказчик «не ставит перед собой
цели дать глубокую картину объективной действитель-ности, свести все факты этого
алогичного мира в ка-кую-то концепцию. Но само его положение… человека «самого
по себе» выдвигает на первый план его субъ-ективность, которая и является главным
принципом его существования» (цит. по: [8]). Носителем этого субъек-тивного
начала становится лирический герой, отстаи-вающий свою самоценную сущность. Соответственно,
оба героя представлены не в их взаимодействии с внешним миром — исходным пунк-том
лирического изображения становится направлен-ность на себя, обращенность к собственному
«я». По-казательны в этом смысле самопризнания рассказчи-ков: «…Других,
повторяю, я все еще не хочу или не мо-гу замечать…« (6, 22)1; »Их жизни
(родного брата и сес-тер. — А.С.) не входят в эту повесть о самом себе»
(38)2. «Другие», «внешний мир», действительность со вре-менем
«принимаются» в сознание («Постепенно вхо-дили в мою жизнь и делались
ее неотъемлемой частью люди« (6, 15); »В лице этих ближайших друзей и
парт-неров моих родителей вторгался в наш домик внешний мир…» (22)), но не
выступают как существующие вне-положно ему; раскрываются в той степени и теми гра-нями,
какими оказываются причастными лирическим переживаниям героя, связанными со стихией
его чувств; даны не прямо, а опосредованы его видением. Арсеньев не считает необходимым
сообщить о даль-нейшей судьбе своего товарища Глебочки, с которым жил в нахлебниках
в одном доме во время учебы в гимназии, или хозяина этого дома мещанина Ростовце-ва.
Герой М.Осоргина, рассказывая о своей крестной Марье Павловне, добавляет
«…умерла она как-то неча-янно, ни когда, ни почему — не помню, я в то время
уже читал Достоевского» (16). Образы рассказчиков, в свою очередь, за редкими
исключениями, почти не вы-свечивается взглядом со стороны — с точки зрения дру-гих
персонажей. Созерцательность — другое неотъемлемое качест-во лирического субъекта.

Авторская установка, прово-димая через все повествование,
сводится к тому, что рассказчик — только наблюдатель чужой жизни, не при-нимающий
действительного участия в ней, свою же жизнь воскрешающий как застывшее, увековеченное
в прошлом бытие, своего рода символ: «…я, действи-тельно, чаще всего держался
отчужденно, недобрым наблюдателем, втайне даже радуясь своей отчужденно-сти…»
(6, 213); «…особенно напряженно жил я не той подлинной жизнью, что окружала
меня, а той, в кото-рую она для меня преображалась, больше же всего вымышленной»
(6, 40); «…события личной жизни рано выбили меня из их рядов (бывших товарищей,
мечтате-лей-интеллигентов. — А.С.)… и унесли наблюдать жизнь чужую, — только наблюдать,
сердцем в ней не участ-вуя« (85); »Вглядываясь в собственную душу, вижу,
как она утратила способность в полной мере отзываться не только на то, что называется
«историческими собы-тиями», но и на изгибы судьбы моей родины… Это не
эгоизм и, конечно, не равнодушие; это — крайняя уста-лость и как бы уход в потустороннее»
(110). Уход в се-бя, в глубины своего сознания, в «потустороннее» и жизнь
«вымышленную» обостряют авторскую рефлек-сию, оттесняя событийность, раскрытие
многообраз-ных связей с действительностью. Опора ищется и обре-тается героем прежде
всего в гармоничной целостно-сти своего духовного мира. Итак, «Жизнь Арсеньева»
и «Времена» имеют много общего — при всем различии писательских судеб
и несомненно разном характере автобиографизма (скрытом, но все же присутствующем
и явно подчерк-нутом) — в первую очередь, прямым вовлечением творческого «я»
в систему повествования. Авторское «я» не просто присутствует в романах,
но, доминируя, пронизывает и организует все повествование. 

Конечно, две рассмотренные грани: автобиографический рас-сказчик
и лирический герой — не исчерпывают всего своеобразия субъектной организации произведений.
Во всей полноте авторское сознание выра жается в субъектных и внесубъектных формах
ав-торского присутствия, среди которых — «чужое слово», фабула, сюжет,
композиция, хронотоп, система моти-вов, пейзаж… 

Примечания:

1 Здесь и далее цитируется издание [9] с указанием в скобках
тома и страницы. 

2 Здесь и далее цитируется издание [10] с указанием в скобках
страницы. 

Список литературы

1. Корман Б.О. Практикум по изучению художественного произведения
(Учебное пособие). Ижевск: Изд-во Уд-муртского ун-та, 1977. С. 23. 

2. Осоргин М.А. Литературные размышления / Публ. О.Ласунского
// Вопросы литературы. 1991. Вып. 6. С. 9. 

3. Марченко Т.В. Творчество М.А. Осоргина: 1922 —
1942. Из истории литературы русского зарубежья. Дис. … канд. филол. наук:
10.01.02. М.: ИМЛИ, 1994. С. 87. 

4. Осоргин М.А. Воспоминания. Повесть о сестре / Сост.,
вступ. ст. и примеч. О.Г.Ласунского. Воронеж: Изд-во Во-ронежского ун-та, 1992.
С. 42. 

5. Бабореко А.К. И.А. Бунин. Материалы для биографии (с
1870 по 1917) / 2-е изд. М.: Худож. литература, 1983. С. 47. 

6. Аверин Б.В. Из творческой истории романа И.А. Бунина
«Жизнь Арсеньева» // Бунинский сборник: Материалы научной конференции,
посвященной 100-летию со дня рождения И.А. Бунина. Орел: Изд-во Орловского гос.
пед. ин-та, 1974. С. 67. 

7. Заманская В.В. Русская литература первой трети XX века:
проблема экзистенциального сознания: Монография. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та;
Магнитогорск: Изд-во Магнитогорского гос. пед. ин-та, 1996. С. 278-279. 

8. Рымарь Н.Т. Современный западный роман: Проблема эпической
и лирической формы. Воронеж: Изд-во Воро-нежского ун-та, 1978. С. 62, 23. 

9. Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 т. / Под общ. ред. А.С.Мясникова,
Б.С.Рюрикова, А.Т.Твардовского; Вступ. ст. А.Т.Твардовского. М.: Худож. литература,
1965-1967. 

10. Осоргин М.А. Времена: Автобиографическое повествование.
Романы / Сост. Н.А.Пирумова; Авт. вступ. ст. А.Л.Афанасьев. М.: Современник,
1989.