К. В. Пигарев, Г. М. Фридлендер

Антиох
Дмитриевич Кантемир (1708-1744), сын молдавского господаря, был человеком
широко и разносторонне образованным, крупным политическим деятелем, одним из
наиболее даровитых русских дипломатов той эпохи. Его пребывание на посту
русского посланника в Лондоне (1732-1738) и Париже (1738-1744) было заметной
вехой в развитии отношений передовой мысли России и Запада эпохи Просвещения. В
Париже Кантемир близко познакомился с философом-просветителем Б. Фонтенелем,
трактат которого «О множестве миров» перевел на русский язык до отъезда за
границу (перевод этот, имевший большое просветительное значение и направленный
против догматов церкви, опубликован в 1740 г.; спустя шестнадцать лет был
запрещен Синодом). Дружба связывала Кантемира с Ш. Монтескье (сделанный
Кантемиром перевод «Персидских писем» не сохранился), драматургом Нивелем де
Лашоссе, математиком Мопертюи. Переписывался Кантемир и с Вольтером. 

Начало
литературной деятельности Кантемира относится ко второй половине 20-х годов: в
это время он сочиняет не дошедшие до нас любовные песни. Позднее Кантемир с
осуждением отзывался о своих ранних опытах, считая, что его призвание — писать
не любовные, а сатирические стихи. Свое литературное творчество зрелый Кантемир
подчинил воспитательным задачам. «Все, что я пишу, пишу по должности
гражданина, отбивая все, что согражданам моим вредно быть может», — заявлял он.
Осознание писательского дела как дела высокого, гражданско-патриотического стало,
начиная с Кантемира, в России традицией, подготовленной историей предшествующей
древнерусской культуры и письменности. 

Сатиры
писать Кантемир начал на рубеже 20-30-х годов. До отъезда в Англию им было
создано пять сатир. За границей сатирик упорно работал над ними, добавил четыре
новых. В результате переработки в первых пяти сатирах конкретизируется и
углубляется критика социальных зол русской действительности, ослабляется
абстрактно-моралистическое начало: сатирические образы приобретают силу ярких и
емких типических обобщений, а язык — необычайную меткость, силу и
выразительность. 

Признавая
связь своего творчества с античной и западноевропейской традицией, Кантемир
писал, что «наипаче Горацию и Боалу, французу, последовал, от которых много
занял, к нашим обычаям присвоив». Ту же мысль он выразил в стихотворном
афоризме: «Что взял по-галльски, заплатил по-русски». Кантемир не ошибся в
своей самооценке. Заимствование отнюдь не носило в его сатирах характера
следования готовым образцам, а было самобытной, творческой их переплавкой.
Опираясь на опыт предшественников, Кантемир отзывался на те мотивы
древнеримской и французской стихотворной сатиры XVII в., которые были созвучны
его времени и отвечали публицистическим и воспитательным задачам его творчества.
Так, например, в сатире второй — «На зависть и гордость дворян злонравных»
(1730) — Кантемир доказывает, что не «порода», а собственные заслуги дают
человеку право считаться «благородным». И хотя тема этой сатиры — тема личного
благородства, противопоставленного знатности рода и доблести предков — не была
открытием Кантемира (к ней обращались и Ювенал, и Буало), в России она
приобрела особое значение после недавно введенной Петром «Табели о рангах»
(1722). Родовитое дворянство восприняло этот акт петровского законодательства
как посягательство на свои былые привилегии. Но значение сатиры Кантемира было
шире: провозглашенная им идея, созвучная идеалам Просвещения, на протяжении
всего XVIII в. требовала постоянного о себе напоминания. Ее вслед за Кантемиром
будут повторять в России Сумароков, Новиков, Фонвизин, Державин, Радищев,
Карамзин, молодой Крылов, в творчестве которых она служит то целям воспитания
дворянства в духе гуманности и уважения к человеку, а то и утверждению идеала
внесословной ценности человеческой личности — от дворянина до крепостного
«раба». 
					








Сатира
Кантемира стоит у истоков многих тем, мотивов и образов, прошедших через всю
русскую литературу XVIII в. Так, нарисованный в уже названной второй сатире
щеголь был первым в ряду образов многочисленных французоманов и «петиметров»,
которые под разными именами возродились на страницах сатирических журналов
екатерининской эпохи, выводились на сцену в комедиях того времени, высмеивались
в лубочных картинках. В сатире седьмой («О воспитании», 1738) впервые широко
поставлена тема, которая станет одной из центральных тем литературы периода
русского Просвещения, — об ответственности родителей за умственное и
нравственное воспитание детей, тема, к которой будут обращаться самые
выдающиеся русские писатели XVIII в. «…в них все страсти всякого чина людей
самым острым сатирическим жалом проницаются», — писал о сатирах Кантемира
Ломоносов. 

Бичуя
каждый из наблюдаемых им пороков русской общественной жизни своего времени,
Кантемир имел перед глазами его конкретного социального носителя. Но в
соответствии с эстетикой классицизма «подлинник» служил ему материалом не для
портретного или памфлетного изображения, а для создания типического обобщения,
где индивидуальные и национальные черты обогащали уже сложившуюся и устоявшуюся
сатирическую традицию. Благодаря этому, несмотря на обобщенность и условные
имена сатирических персонажей, современники узнавали в них реальные прототипы.
Вот почему сатиры Кантемира впервые были изданы в России только спустя два
десятилетия после смерти писателя, в 1762 г. Первые пять сатир, написанные до
отъезда за границу, охотно переписывались и распространялись уже современниками
в рукописи. Посмертно были изданы и переводы Кантемира из Горация и Анакреонта.

Отражая
вступление русской литературы на путь творческого соревнования с литературами
передовых европейских стран, сатиры Кантемира сохранили тесную, органическую
связь с отечественными литературными источниками — антиклерикальной рукописной
демократической сатирой XVII в., проповедями Феофана Прокоповича, а порою и с
«грубыми и почти деревенскими шутками» народных «игрищ» (несмотря на
пренебрежительные отзывы о них самого сатирика). И язык сатир Кантемира
свидетельствует о внимании и близости автора к языку простого народа, хотя синтаксис,
изобилующий инверсиями по образцу латинских классиков, и делает сатиры
Кантемира часто трудными для восприятия человека нашего времени. Эти трудности
связаны с тем, что стих Кантемира-сатирика — силлабический тринадцатисложник:
ему суждено было уже вскоре стать вчерашним днем в истории русского стиха. 

В
«Письме Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских» (1743)
Кантемир защищал свою позицию силлабика в споре с Тредиаковским и остался ей
верен до конца. Все же введение Кантемиром в последних сатирах (как и в
переработанных редакциях первых пяти сатир) дополнительного ударения в
силлабическом стихе — на пятом или седьмом слоге — было первым шагом на пути к
реформе русского стихосложения. 

Острота,
меткость, новизна содержания сатир Кантемира обусловили уже при жизни сатирика
интерес к его творчеству за рубежом. В 1749 и 1750 гг. был издан французский
перевод его сатир, сделанный другом Кантемира — аббатом Гуаско; ближайшее
участие в подготовке этого издания принимал Монтескье. С французского был
выполнен немецкий перевод (1752). Оба они вышли в годы, когда в России сатиры
Кантемира оставались еще неизданными.