Реферат на тему:
  АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ШКОЛА УГОЛОВНОГО ПРАВА
  Антропологическая школа уголовного права возникла в 70-х  гг.  в  Италии.
Причиной ее появления был рост числа преступлений,  сопровождавший  развитие
капитализма, и  необходимость  для  буржуазного  общества  рационализировать
борьбу  с  этим  ростом  и  неспособность   старой   юридической   науки   о
преступлении справиться с этой задачей. для того,  чтобы  воздействовать  на
“преступность”, надо было познать законы, ею управляющие, т. е.  исследовать
преступление,  как  чувственное  явление,  вместо  исследования   логической
природы норм, определяющих преступление, чем занималась классическая  школа.
Таким образом, в антропологической  школе и порожденной  ею  социологической
школе первое место  заняло  исследование  причин  “преступности  (получившее
медицинское  название  уголовной  этиологии),  в  виду  чего   самые   школы
характеризовались,   как    этиологические”    (ван-Гамелль),    в    полную
противоположность юр. школе, перед которой этот вопрос, естественно, не  мог
стоять  вовсе  (обычно  ограничивались  вопросом   о   “мотивах   преступной
деятельности”; отдельные исключения — Фейрербаз,  Романьози).  Это  изучение
было противопоставлено,  как  позитивное,  старому  —  метафизическому,  под
позитивным     же     изучением     подразумевалось      естественно-научное
(биологическое):  преступление  было   объявлено   “естественным   явлением,
необходимым, как зачатие, как рождение, как  смерть”  (Ломброзо).  Ближайшей
причиной такого биологизирования социальной проблемы было то,  что  из  всех
ученых профессий, соприкасавшихся с преступностью, наименее способны были  к
позитивному изучению  юристы.  представители  “общественной  науки”,  теория
которых отрицает самое понятие общества и  возможность  причинного  изучения
чел. действий, так что разработка проблемы была начата судебными медиками  и
психиатрами.
  Биологическая   природа   преступления   не   доказывалась,   а    скорее
постулировалась (предпосылалась) антропологической  школой. Для нее,  напр.,
не подлежала сомнению  наличность  этого  явления  в  мире  животных  (Ферри
насчитывал только убийств 22 вида,  также  кражи,  преступные  сообщества  и
пр.) и даже в мире растений (насекомоядные  растения).  Преступность  в  чел
обществе  воплощается   в   преступных   личностях,   от   самого   рождения
предрасположенных   своими   органическими   особенностями   к    совершению
преступлений  (“прирожденные  преступники”).  Преступные  личности  и   есть
причина преступности и бороться с нею — значит  разыскать  и  уничтожить  ее
носителей. Вся задача антропологической  школы сводится,  таким  образом,  к
отысканию признаков прест. человека, чем она и занималась,  главным  образом
(симптоматология  преступника,  а  не  этиология  преступления,  что  обычно
смешивается). Такие признаки  антропологическая   школа  добывала  обильными
исследованиями преступников живых и мертвых и сравнениями их  с  нормальными
людьми, в результате чего получился  сборный  “преступный  тип”,  наделенный
“клеймами   преступности”:   анатомическим   строением,   отклоняющимся   от
нормального современного  человека  (сильный  прогнатизм,  широкая  челюсть,
редкие  волосы  и  пр.),   физиологическими   ненормальностями   (анестезия,
косоглазие,  ранняя  смертность  и  пр.),  резкими   особенностями   психики
(отсутствие  нравственного  чувства,   мрачное   выражение   лица,   жаргон,
татуировка и пр.); эти и прочие особенности преступного типа нашлись  только
у 40% исследованных преступников, при чем разные преступные профессии  имели
их не в одинаковой степени, так что (мысль, высказанная впрочем только в  IV
изд. L’Uomo delinquente)  органическая  преступность,  способная  проявиться
без помощи всяких внешних влияний, имеется  только  у  20%,  —  у  остальных
прирожденных преступников  она  может,  столкнувшись  с  противоборствующими
внешними влияниями, и не проявиться во  вне;  тем  не  менее,  такой,  якобы
честный  человек  является  “в  себе”  прирожденным  преступником.   Причины
появления преступных личностей не социального,  но  биологического  порядка.
Ломброзо находит такие причины в  старости,  половых  побуждениях  и  т.  п.
Первой причиной был  указан  атавизм:  преступники  это  —  возродившиеся  в
цивилизованном обществе дикари, которые в  свое  время  отличались  теми  же
признаками, что и современные представители  преступного  мира  (прогнатизм,
кровожадность   и  пр.).  Позже   атавизм   был   дополнен   вырождением   и
нравственным помешательством: состояние преступности, если эта  преступность
не атавистическая, а эволютивная  —  это  особый  вид  психической  болезни,
характеризуемый повреждением нравственной сфер при  нормальных  отправлениях
умственной  —  folia  morale  (подтверждается  обилием  в  преступном   мире
эпилептиков)  и  происходящий  вследствие  индивидуального   вырождения.   В
понимании  этого  вырождения  нет  никакого   привнесения   социологического
момента: это не деградация классов, поставленных  специальными  причинами  в
неудовлетворительные условия существования,  а  непосредственное  применение
закона Дарвина о выживании только  лучших  экземпляров  и  гибели  худших  в
борьбе  за  существование:  “причины  проституции,  —  пишет   Ломброзо,   —
приводимые   Паран-Дюшатлэ   (нищенское   существование    бедных    классов
населения), в большинстве случаев лишь мнимые,  кажущиеся,  истинный  же  ее
корень кроется только в  индивидуальном  вырождении”.  Также  не  нарушается
строгость    биологической    концепции    преступления     и     некоторыми
социологическими исследованиями а. ш.: природа преступности  биологична,  но
распределяться  количественно  в  разных  точках  пространства   и   времени
преступность  может  в  зависимости  от  разных  условий,  как-то:  климата,
геологии, народн.  образования,  эмиграции  и  мн.  пр.  (книги  Ломброзо  —
“Преступление” и “Полит. преступность  и  революции”);  эти  социологические
исследования для А. ш.  были,  вообще,  эпизодичны  и  носили  характер  уже
просто  курьезный  (“умеренная  теплота  оказывает  наибольшее  влияние   на
происхождение преступлений”; “наиболее  могущественный  фактор  революций  и
восстаний это — климат”; “существенное  влияние  на  преступление  оказывают
горы, распространение зоба, болотистые лихорадки и прочее”; что же  касается
экономических  влияний,  то  они  “далеко  не  так  определенны…  и  самое
тщательное исследование в этом направлении не дает точных  результатов,  так
как для решения этой задачи не имеется достаточно точек опоры” (Ломброзо).
  При таком взгляде на преступление должно  было  совершенно  измениться  и
понимание наказания. Для классич. школы.  базировавшейся  на  метафизической
предпосылке нравственной свободы, преступление было  актом  самопроизвольной
злой воли человека и наказание — актом воздаяния за него  со  стороны  общей
воли в целях восстановления справедливости и  в  пределах,  указываемых  ею;
цели  же  общественной  полезности   или   отрицались   вовсе,   или,   если
принимались,  то  в  урезанном  виде   и   вопреки   логической   стройности
юридической системы; для антропологической  школы.  преступление  —  продукт
необходимых естественных  причин,  поэтому  место  воздающей  справедливости
должна  занять  рационально  организованная  борьба  с  общественным   злом,
регулируемая только  интересами  охраны  общества.  Для  юридической  теории
карательного права необходимым предположением наказания было понятие  личной
ответственности,  с человека, действие которого произошло  без  субъективной
вины, умышленной или неосторожной  нельзя  и  взыскивать  за  это  действие,
поэтому вообще наказанию  можно  подвергать  только  лиц  вменяемых,  т.  е.
способных отвечать за свои поступки, быть виновными;  для  антропологической
теории вопрос о вине и вменяемости отпадает вместе с свободой воли,  понятие
личной  ответственности  сначала  заменяется   социальной   ответственностью
(“человек должен отвечать потому, что он  живет  в  обществе”  —  Ферри),  а
затем,    вследствие    полной    бессодержательности    этой    “социальной
ответственности”,  логически   последовательно   провозглашается   “всеобщая
невменяемость, как полная истина”  (Амон):  человека  карают  просто  тогда,
когда это признается социально необходимым, при наличии только  “физического
вменения”, т. е. внешней причинной связи между человеком  и  действием;  при
определении  же  меры   принимаемой   репрессии   руководствуются   степенью
внушаемой  человеком  опасности  temibilita  (термин,  введенный  Гарофало).
Таким образом, все теоретические вопросы, связывавшиеся не когда  с  “правом
наказания”, теперь отпадают, наказание становится “вопросом факта”,  простой
социальной функцией, подлежащей  только  политической  разработке.  Здесь  в
области  уголовной  политики  А.  ш.  сказала  много   новых   слов,   также
“естественно-научно” обоснованных,  но  имеющих  очень  реальный  социально-
исторический смысл и  использованных  деловой  буржуазией,  когда  они  сама
взялась за уголовную политику (социологическая  школа).  Прежде  всего  было
предложено расстаться с классическою гуманностью и юридическим  почтением  к
личности: “довольно жалели злодея, пора пожалеть  и  общество”,  “мы  должны
отказаться от современных сантиментальных отношений к преступнику,  которыми
заражены все наши криминалисты:  высшая  раса  всегда  истребляет  низшую  —
таков закон развития человечества, где дело идет о спасении высшей расы  (т.
е. не преступников), там не может быть места жалости” (Ломброзо),  “личность
— только молекула общественного организма и  нет  оснований  жертвовать  для
нее интересами целого” (Гарофало). Поэтому, прежде всего, получает защиту  с
совершенно  новой  стороны  институт  смертной  казни,  как  “записанный  на
слишком  многочисленных  страницах  в  книге  природы”,  как  “искусственный
подбор, согласный не только с правом, но и с естественным законом”  (Ферри).
ее следует без всяких ограничений применять к прирожденным преступникам;  но
кроме них А. ш. с течением времени признала наличие  и  преступников  других
категорий, классификацией которых потом много занималась, деля  преступников
на привычных, профессиональных, случайных,  аффективных  и  т.  п.  Для  них
следует применять другие карательные меры, из которых соответствуют  старым:
телесные наказания, лишение свободы на  опред.  сроки,  штрафы  и  выговоры.
Рядом  с  этими,  известными  и   старым   кодексам,   карательными   мерами
рекомендуются и новые, настолько не соединимые с юридическим  представлением
о “карательном правоотношении”, что и названия им предлагается дать новые  —
санкции,  меры  охраны,  меры  безопасности,  вместо  наказания;  таковы   —
заключение на неопределенный срок,  принудительное  лечение,  принудительное
помещение в психиатрические больницы и интернаты  и  пр.  Для  осуществления
этой карательной  системы,  подчиненной  принципам  целесообразности,  а  не
права,  необходимо  реформировать  и   уголовный   суд,   изгнав   из   него
состязательность, гласность, вредную гуманность и особенно народный  элемент
(присяжных), — “этот величайший предрассудок  современности”,  и  превратить
его из юрид. института в административно-медицинскую  комиссию,  которая  на
основании антропологических данных о человеке определяла бы ему санкцию  без
всяких  сдержек,  кроме  “естественно-научных”.  Непохожие  на   юридическое
наказание по форме, эти “санкции”  не  представляют  большего  новшества  по
содержанию, а так как опыт показал бессилие  голой  репрессии  справиться  с
преступностью,   то   антропологическая     школа    (много    позже,    уже
модифицированная наполовину в  “социологическую”)  выдвинула  параллельно  с
этими карательными мерами меры предупредительные —  “эквиваленты  наказания”
(sostitutivi penali —  Ферри),  в  которых  без  всякой  системы  налагаются
благие  намерения  самого  общего  характера,  как,  напр.,   восстановление
манчестерства, запрещение трестов и скрупулезные   технические  советы,  как
освещение улиц и английские замки на дверях.
  Излишний  экстремизм   выводов   антропологической    школы   сделал   ее
неприемлемой  для  демократического  общества  и  именно  неприемлемость  ее
практических  выводов  вызвала  обширную  критику  ее  теоретических  основ:
“сведение преступления к  естественной  склонности  преступника,  —  говорил
известный западный криминалист Лист, — есть не что иное, как сознательный  и
вместе  близорукий  отказ  от  научной  постановки   вопроса…   объяснение
преступления  наследственностью  ничего  не  объясняет  и   заставляет   нас
складывать  руки…  мы  спрашиваем,  почему  в  наши  дня   так   угрожающе
увеличиваются    случаи    вырождения    на    почве     наследственности?”.
Антропологическая   школа,  родившаяся  вместе  с   “Преступным   человеком”
Ломброзо в 1876 г., достигла наивысшего  успеха  на  I  конгрессе  уголовной
антропологии в 1886 г., но уже на II конгрессе  (1889  г.)  Ломброзо  должен
был признаться, что “от Капитолия недалеко до Тарпейской скалы”, а в  начале
90  г.г.  господствующей  окончательно   стала   социологическая   концепция
преступления. Критика антропологической  школы исходила и от антропологов  и
психиатров, и от  юристов  и  социологов.  Первые  неопровержимо  установили
недостаточность  и  недостоверность  клинических   наблюдений   антропологов
(принималось за органические признаки преступности то, что  по  существу  не
является ненормальностью и свойственно  почти  всем  людям,  как  ассиметрия
черепа, или  обусловлено  социальными  влияниями,  как  татуировка  и  пр.),
отсутствие критерия для установления “преступности” атипических  отклонений,
найденных у преступников (нет масштаба “честного  человека”),  некритичность
обобщений  и  поспешность  выводов  (напр.,  что  все   преступники   левши,
косоглазы или мыслят левым полушарием мозга,  в  то  время,  как  нормальные
люди правым), отсутствие научно-установленного преступного  типа  (если  его
признаки  отсутствуют  у  60  —  80%  преступников:  “можно  ли  говорить  о
долихоцефалии  при  60%   брахицефалов?”)   и   невозможность   установления
“прирожденной преступности”,  если  под  действием  социальных  влияний  она
может совсем и не  проявиться.  Естественниками  же  было  установлено,  что
атавизм, как момент, порождающий преступность, неверен  и  просто  непонятен
(дикари вовсе не  повальные  преступники;  они  не  всегда  отличаются  теми
анатомо-физиологическими   признаками,   которые   найдены   у   современных
преступников; что такое это неожиданное возрождение в  современном  обществе
дикарей  в  виде  преступников?  почему   оно   растет   вместе   с   ростом
цивилизации?), а  объяснение  преступности  нравственным  помешательством  с
вырождением неверно и недостаточно (далеко не все преступники эпилептичны  и
страдают отсутствием нравственного чувства; у большинства страдающих им  оно
вызвано влиянием социальной Среды  и  профессии,  т.  е.  является  моментом
производным) и кроме того, не может быть увязано  с  атавизмом  (первобытные
люди психически здоровы).
  Но основным возражением, разрушившим  самое  основание  антропологической
школы,  было  указание  на  специфически-социальную  природу   преступления,
неспособную быть формулированной в биологических  понятиях.  Это  возражение
было выражено трояко. Антрополог Серджи показал  невозможность  установления
функциональной связи между параллельными рядами опред. физических  признаков
и  уголовных  посягательств  (“почему   морфологическая   и   функциональная
дегенерация должны иметь своим следствием преступное действие, т. е.  какова
природа и происхождение преступности,  признаки  которой  мы  усматриваем  в
вырождении?”), так что все наблюдения ломброзианцев, будь  они  даже  верны,
говорили бы  только  о  порочности,  патологичности,  а  не  о  преступности
организма. Юрист-классик Габелли указал на историческую  изменчивость  сферы
преступного, непонятную при статуарности органических признаков, так что  по
Ломброзо средневековые  “колдуны”  должны  были  бы  отличаться  преступными
клеймами, а отцеубийцы варварских  племен,  где  убивать  стариков  —  общее
правило, должны были выглядеть людьми нормальными. Наконец, критика юристов-
кантианцев (в дореволюционной России  —  Е.  Н.  Ефимов)  указала,  что  для
отыскания  естественно-научных  признаков   преступности   антропологическая
школа исходила  из  заранее  данного  юридического,  т.  е.  относительного,
социально-исторического   определения   преступления,   что,   приступая   к
исследованию  383  преступных  черепов,   антропологи   уже   знали   о   их
преступности из судебных приговоров, представляющих, однако, не естественно-
научное о сущем, а нормативное  суждение.  а  затем  совершенно  произвольно
переносили понятие преступности на животный мир, где  оно  отсутствует  (для
насекомоядных растений их способ питания не только не “преступен”, но  и  не
ненормален).  И  если  рассуждать  так,  как  рассуждает   антропологическая
школа,  то,  по  остроумному  замечанию  П.  Лафарга,  можно  распространить
аналогию и на неорганическую природу  и  назвать  действие  серной  кислоты,
разрушающей мрамор и выделяющей  из  него  углекислоту,  убийством  с  целью
грабежа.  Антикритикой  антропологической   школы   были   попытки   воздать
независимое от юридического, “естественное”  понятие  преступления,  которое
было бы таковым всегда и везде и носило  бы  признак  преступности  в  самом
себе,  вне  всяких   нормативных   определений.   Образцы   таких   открытых
естественных  преступлений:  действие,  оскорбляющее  основные  нравственные
чувства всех культурных человеческих обществ, чувства жалости  и  честности,
— т. е. убийство и кража (Гарофало), сознательный поступок,  наносящий  вред
свободе действия индивида одного вида с виновником, вследствие чего в  число
преступлений самим автором (Амон) включаются все  законы,  договоры  и  даже
онанизм. Эти  и  подобные  “естественные”  преступления,  однако,  настолько
неубедительны, что не пригодились этиологическим исследованиям  даже  и  при
социологической  концепции  преступления  и  тем   более   не   спасли   его
биологического понимания: справедливо указывалось, что понятие  нравственных
чувств и оценок, понятие свободы и др. суть понятия, природе неизвестные,  а
свойственные  лишь  человеческому  обществу,  и   что   поэтому   позитивное
исследование  преступления,  даже  при  согласии  принять  эти  естественные
преступления, остается по-прежнему  исследованием  социальных  норм,  только
более общих, — не юридических, а нравственных, но не действий, преступных  в
себе.
  Несмотря на свою  несостоятельность,  биологическая  теория  преступления
была не обойдена дальнейшим развитием буржуазной науки, а ассимилирована  т.
н. социологической школой, только методологический  монизм,  ее  отличавший,
был заменен расплывчатым эклектизмом. Сама  антропологическая   школа  пошла
этому навстречу, дополнив биологическую формулу преступления  космической  и
социологической:  преступление  было  объявлено  результатом  взаимодействия
трех  одинаково  важных   “факторов”   (Ферри),   в   которых   органическое
предрасположение преступника занимало уже  лишь  33%,  вследствие  чего  был
откинут смущавший честных  юристов  призрак  “прирожденной  преступности”  и
могло  состояться   объединение   всего   “позитивного   направления”.   Это
новшество,  разрушив  методологическую  ценность  теории,  не  придало   ей,
однако, ни характера достоверности и соответствия действительности, ни  даже
логической стройности, потому что при  механическом  и  индивидуалистическом
воззрении на общество не все причины  можно  было  признать  равнозначащими,
антропологический  фактор   выпирал  на  первое  место,  социальная  ”среда”
оказывалась лишь бульоном, в котором мог  развиваться  органический  “микроб
преступности”.     Кроме     этого      методологического      преимущества,
антропологическая  школа имеет еще ряд  достоинств  по  сравнению  со  своей
более серьезной преемницей: она всегда  делала  последовательные  выводы  из
своих посылок; основные уголовно-политические положения,  до  которых  дошла
“социологическая” школа и которые она провела в жизнь, за много  времени  до
нее были формулированы у  антропологов:  опасное  состояние,  как  основание
карательной меры (Temibilita Гарофало за 8 лет до Etat dangereux  Прэнса)  и
лишенная правовой формы репрессия (санкции Ферри задолго до  мер  социальной
защиты).
ЛИТЕРАТУРА
1. Энциклопедия государства и права. М., 1925-1927 г.
2. История политических и правовых учений. М., 1995 г.
3. Учебник уголовного права., М., 1993 г.