Фридрих Ницше (1844-1900) — один из самых
блестящих и спорных мыслителей европейской философии. Умерший на рубеже ХХ века
он, по замечанию К.Ясперса, наряду с С.Кьеркегором и К.Марксом стал сов­ременником
нового века. Время, в которое жил Фридрих Ницше, было очень сложным: Германия
переживала болезненный процесс объедине­ния, проводимый жесткой рукой Бисмарка,
ломались столетиями накоп­ленные стереотипы, нормы, правила, которые были так
привычны, при­ятны и ценны немецкой душе и которые так хотелось сохранить. Не­мецкая
интеллигенция, прекрасно образованная, воспитанная цветом европейской культуры
— сонмом великих поэтов, философов и музыкан­тов, больше всего желала
плодотворного развития идей и традиций самой передовой в то время в Европе
немецкой культуры и лишь очень немногие видели необходимость радикальных
перемен. Одним из них был Фридрих Ницше.
Фридрих Ницше родился 15 октября 1844 года
в Реккене, Саксо­ния. Отец и дед его были пасторами. Рано проявивший
необычайную одаренность в поэзии и музыке, филолог по образованию, в двадцать
пять лет он получил место профессора филологии в университете Ба­зеля. Его считали
надеждой немецкой филологии. Великий Рихард Ваг­нер был его другом, хотя между
ними было тридцать лет разницы. Его книги великолепны с точки зрения языка,
увлекательны для чтения и полны потрясающих по новизне идей. И тем не менее
практически все они были встречены в штыки как как критикой, так и читающей
публи­кой, прижизненная слава Ницше носила скандальный характер. Очевид- 
но,
дело было именно в его идеях.
Поворотным моментом в становлении
концепций Ницше стало проч­тение им книги малоизвестного в те годы Артура
Шопенгауэра «Мир как Воля и Представление». «Я понял его, как
если бы он писал для меня», — так скажет Ницше о своем учителе.
Несомненно, в Шопенга­уэре его привлекла идея Воли, которая, по определению
автора, есть внутренняя сущность субъекта, для которого мир есть объект созер­цания
— Представление. Воля также оказывается у Шопенгауэра внут­ренней сущностью
всех сил, созидающих мир. Все есть в своей сущ­ности воля, она лишь
объективируется временем и пространством, становясь волей к жизни (термин, мимо
которого Ницше пройти не мог). Нисходя по ступеням объективации (пространство и
время, пла­тоновские идеи, силы природы, всякая деятельность человека), Воля
предстает объективному познанию лишь в виде объектов, определенных этими
ступенями объективации. Именно их рассматривает мышление и потому в своей
сущности Воля остается для него непознаваемой.
И лишь гений искусства — благодаря чистому
созерцанию и неор­динарной силе фантазии — способен познать и выразить в
поэзии, жи­вописи и музыке вечную идею Воли. Высочайшее положение среди ис­кусств
занимает музыка, свободная от оков языка и потому не только отражающая идеи, но
и непосредственно отражающая Мировую волю.
					







Метафизика Шопенгауэра захватила мятежный
дух Ницше, в его Воле он увидел вечную пламенную волю к свободе, а творческого
ге­ния, которым руководит сама Мировая Воля, он увидел в Рихарде Ваг- 
нере.
Вагнеру посвящена первая книга Ницше —
«Рождение трагедии из духа музыки», сразу же вызвавшая скандал.
Поступательное движение в искусстве, по Ницше, «связано с двойственностью
аполлонического и дионисического начал». Мистерии дионисического культа
символизи­руют жизнь человека в таинственном и великолепном мире, его инс­тинктивное
единение с природой. «Дионисическое искусство хочет убедить нас в вечной
радостности существования, но только искать эту радостность мы должны не в
явлениях, а за явлениями«. Аполло­ническое же, напротив, это »полное
чувство меры, самоограничение, свобода от диких порывов». В
досократической Греции эти начала, борясь и соединяясь, создали великое
искусство трагедии, которая «возникла из трагического хора» (а хор —
это отголосок дионисийс­ких праздников), который «разряжается
аполлоническим миром обра­зов». Трагедия, таким образом, отразила
противоречия в человечес­ком мироощущении, борьбу с природой и с самим собой,
как с ее частью. Именно в этом качестве греческая трагедия стала одной из основ
всей европейской культуры.
Однако уже «огромное циклопическое
око Сократа, в котором ни­когда не сверкало безумие художнического
вдохновения», разбило это единство двух начал, уничтожив трагедию. Ницше
обвиняет Сократа в насаждении неслыханной тирании разума и морали, вытеснившей
диони­сическую свободу духа в бессознательное и заменившей ее инструкци­ями по
эксплуатации жизни. Таким образом в истории культуры и че- 
ловеческого
сознания происходит «вечная борьба между теоретическим
и
трагическим миропониманиями», между, с одной стороны, ханжеством
и скукой и , с другой стороны, свободой и весельем.
Причем послед­нее всячески подавляется общественными нормами, моралью и всяким
идеализмом, объявленным Ницше «мошенничеством высшего порядка».
С исчезновением дионисического духа
связывается «бросающееся в глаза … вырождение греческого человека»
и современное плачев­ное состояние человеческого духа. Однако «несомненные
предзнамено­вания дают нам ручательство в том, что в современном нам мире про­исходит
обратный процесс постепенного пробуждения дионисического духа!»
«Новым Эсхиллом» объявляет Ницше Рихарда Вагнера, в музыке которого
он видит свидетельство возрождения трагического мифа в немецком духе, а с ним и
новой жизни немецкого гения.
Таким образом Фридрих Ницше начал
проповедовать имморализм и возвращение к первозданной свободе, единение с
природой посредс­твом освобождения инстинктов из-под гнета морали и норм
обществен­ного порядка — идею Вечного Возвращения.
В дальнейшем Ницше отказывается от союза с
Шопенгауэром, по­рицая «шопенгауэровскую слепую волю к морали», а
также и от Вагне­ра с его «неисправимым романтизмом». Вагнера, как
оказалось, го­раздо больше заботил собственные успехи и популярность и он расс­матривал
Ницше как собственного агитатора. «Человеческое, слишком
человеческое« вышло с посвящением »памяти Вольтера», что одно
уже могло вызвать скандал, и с подзаголовком «Книга для свободных 
умов», 
хотя, как признается автор уже на первых страницах, «когда
мне 
это было нужно,  я изобрел для себя и «свободные умы»…таких
умов
нет и не было«.  Однако он надеется,  что »наша Европа  будет
иметь
среди своих сыновей завтрашнего и послезавтрашнего дня таких
веселых
и дерзких ребят».
Книга эта, составленная из девяти отделов,
каждый из которых анализирует аспекты человеческого бытия в мире, человеческого
об­щества и человеческого сознания показывает, как мало в человеке и его жизни
подлинного величия и свободы, как сильно закрепостил он себя многочисленными
представлениями и предрассудками, сложившими­ся в моральные установления и как
спокойны и беззубы его мысль, наука, выхолощено искусство. Все это только лишь
«человеческое».
Всем этим «человеческим» связаны
людские души, и потому, что­бы могли появиться вновь (как когда-то
существовавшие изначально), «свободные умы», душа должна испытать,
«как решающее событие своей жизни» испытать «великий
разрыв« со всем этим безнадежно челове­ческим. »Лучше умереть, чем
жить здесь«…и это »здесь« , это »до­ма» есть все,
что она любила доселе!» Выпутываясь из тягчайшей ан­тиномии: мораль или
свобода, Ницше предполагает, что традиционная мораль, извне предписывающая
человеку целую систему запретов и декретов, могла опираться только на
презумпцию несвободы. Выбор в пользу свободы диктуется взрывом внутренних сил
человеческой души, изначально свободной и вечно стремящейся вернуться в лоно
свобод­ной воли.
«Этот первый
взрыв силы и воли к самоопределению, самоуста­новлению ценностей, эта воля к
свободной воле» — приводит душу , в которой зреет свободный ум и нарастает
«все более опасное любо­пытство»: «Нельзя ли перевернуть все
ценности? И, может быть, доб­ро есть зло( А Бог — выдумка и ухищрение дьявола?
И, может быть, в последней своей основе все ложно?…» Такие мысли
обрекают свобод­ный ум на томительное одиночество, но в нем видит Ницше
единствен­ный путь к «зрелой свободе духа». Свободный ум живет уже
«вне оков любви и ненависти,вне »да« и »нет»,
добровольно близким и добро­вольно далеким». Огромное количество вещей он
видит далеко под со­бой, они его не заботят и не касаются. Он становится
«господином над собой, над собственными добродетелями», прежде
бывшими его господами, а теперь ставшими «орудиями наряду с другими
орудиями».
«Довольно, свободный ум знает отныне,
какому «ты должен» он повиновался, и знает также, на что он теперь
способен и что ему теперь — позволено…» Познав это, свободные умы
познают теперь и свою задачу «испытать душой и телом самые разнообразные и
противо­речивые бедствия и радости в качестве искателей приключений и пу­тешественников
вокруг того внутреннего мира, который зовется «че­ловеком», в
качестве измерителей каждого «выше», каждого «сверх
иного»… В сущности, речь идет о некоем аналоге коперниканской парадигмы:
Я, вращавшееся прежде вокруг объективного мира ценнос­тей (моральных,
религиозных, научных, каких угодно — человечес­ких), отказывается впредь быть
периферией этого центра и хочет са- 
мо
стать центром,  самолично определяющим  себе  меру  и  качество
собственной
ценностной галактики.
Таким образом Ницше приходит к тому, что стать
по-настояще-
му свободным умом значит, прочувствовав и испытав все
человечес­кое, подняться над ним и обратиться в сверхчеловека.
Поздний Ницше пишет уже книги, обращенные
в пустоту, которую должен заполнить собой сверхчеловек. Отчаявшись встретить
понима­ние у современников, он указывает в подзаголовках адрес своего чи­тателя,
столь же абсурдный, сколь и конкретный: «книга для всех и ни для
кого«, »прелюдия к философии будущего». Неправильно было бы
полагать, что это означает «эти книги не для вас, мои современни­ки».
Но, как и в случае с «Человеческим, слишком человеческим», книгой,
которую Ницше адресовал «свободным умам», которых он сам же и
выдумал, эти его книги не для сверхчеловека, ибо нет еще сверхчеловека, да они
и не нужны будущему сверхчеловеку. Они приз­ваны разбудить того, в ком есть
способность увидеть и преодолеть нищету человеческого, они указывают читателю
желанный образ сверх­человека, образ его мыслей и действий, образ его бытия в
мире, его отношений с миром и с самим собой. А также путь становления сверх­человека.
Такова самая великолепная по написанию из
книг Фридриха Ниц­ше: «Так говорил Заратустра.» Сам автор считал ее
«самой глубокой из всех книг, которыми обладает человечество». Образ
Заратустры — человека, идущего по пути становления сверхчеловека. В сущности, 
этот путь намечен автором еще в
«Человеческом…», но здесь он де­тально проработан и облечен в форму
притчи, написанной потрясающим стилем. Форма притчи заимствована из Библии и
больше всего напоми­нает евангельские проповеди Иисуса Христа и рассказы о
происходя­щих с ним и его учениками событиях. Конечно же, сравнивать Христа и
Заратустру не имеет смысла на этих страницах, хотя весьма веро­ятно, что именно
такого сравнения и выбора между ними и желал от своего читателя Ницше,
поскольку в своем читателе (если таковой найдется) он видел последователя для
своего Заратустры, ибо «кто пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его
не читали, а заучи­вали наизусть».
Устами Заратустры три превращения духа в
человеке выделяет Ницше: «как дух становится верблюдом, львом верблюд и,
наконец, ребенком становится лев». Прежде всего на пути достижения свободы
духа необходимо познать тяжесть, трудное, чтобы преодолеть свою слабость.
«Не значит ли это: унизиться, чтобы заставить страдать свое высокомерие?..
Все самое трудное берет на себя выносливый дух, подобно навьюченному
верблюду…спешит и он в свою пустыню».
Так, «взяв на себя все самое
трудное«, адепт пути обретает одиночество. Последним »драконом»,
«господином» и «богом», которо­го он обязан победить,
является моральный императив «ты должен». В битве с ним он становится
львом: «дух льва говорит »я хочу». Таким образом он завоевывает
себе право переоценки существующих ценнос­тей и создания новых. «Завоевать
себе свободу и священное Нет даже 
перед
долгом — для этого, братья мои, надо стать львом».
Но само по себе это право и эта сила
сказать «нет» любой из предустановленных истин не является еще
способностью к созданию новых ценностей. Поэтому лев должен стать ребенком:
«Дитя есть не­винность и забвение, новое начинание, игра, самокатящееся
колесо, начальное движение, святое слово утверждения». Стать ребенком —
значит стать новым, отринув все прежние установления, вновь обрес­ти вкус к
«игре созидания». Играть с миром и с собой, как ребенок
— то есть, возвращаясь к прежней терминологии Ницше,
возродить в себе дионисическое начало. «Да, для игры созидания, братья
мои, нужно святое слово утверждения: своей воли хочет теперь дух, свой мир
находит потерявший мир». Таков путь к сверхчеловеку.
«Сверхчеловек — смысл земли».
«Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор.
И тем же должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным
позором».
«Поистине, человек — это грязный
поток. Надо быть морем, что­бы принятьв себя грязный поток и не сделаться
нечистым…сверхче­ловек — это море, где может потонуть ваше великое
презрение».
Самое высокое, что может пережить человек,
учит Ницше — это «час великого презрения». Презрения к самому себе, к
своим слабос­тям и порокам, к своей несправедливости, к «жалкому
довольству со­бою«, называемому добродетелью. »Но где же та молния,
что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо привить вам?
Смотрите,
я учу вас о сверхчеловеке:  он — эта молния, он это 
безумие!»
Фридрих Ницше попытался пройти путь к
сверхчеловеку. Итогом было безумие. Степень погружения в проблему превзошла
меру личной выносливости. «Кто нападает на свое время, нападает лишь на
себя». Разрушение традиционных ценностей обернулось саморазрушением. На
долгие годы на память о Ницше и его наследие легла печать «фашист­ской».
Образ сверхчеловека исказился до неузнаваемости и приобрел черты
«белокурой бестии», не щадящей ничего и никого, безжалостно
разрушающей мир и его ценности.
Но ведь не в этом суть сверхчеловека
Ницше. Его сверхчеловек безжалостен прежде всего и более всего к себе, он
сомневается и подвергает пересмотру имеющиеся у него ценности и установления,
лишающие его внутренней духовной свободы и радости творческой жиз­ни. «В
человеке тварь и творец соединены воедино». Нужно помнить, что философия
Фридриха Ницше — это уникальный и всей жизнью осу­ществленный эксперимент по
разрушению внутри себя «твари» и взра­щивания «творца»,
прозванного «сверхчеловеком».
ЛИТЕРАТУРА:
1.Фридрих Ницше. Сочинения в 2-х томах.
«Мысль» 1990
2. Краткая философская энциклопедия.
«Прогресс», 1994