А.П. Грачев 

 «Кот» по гороскопу, М. Булгаков, вероятно,
сознательно декорировал свой роман аллюзиями на басню Лафонтена «Кошка, превращенная
в женщину»: «Гони природу в дверь — она влетит в окно!» (пер. Н. Карамзина).
Маргарита то «царапается тихо», то «соображает, какие именно окна квартиры
Латунского», чтобы влететь в них. Мотив кошки-ведьмы, использованный Н. Гоголем
(«Майская ночь», 1831), был близок и А. Дружинину («кошачьи манеры» Полиньки
Сакс (1847). «И я хочу в подвал» (гл. 24), — заявляет Мастер. 

Поэт
Рюхин (гл. 6) «обогрел у себя на груди змею» (Лафонтен, «Le villageois et le
serpent»), а профессор Кузьмин (гл. 18) видит «черного котенка-сироту» («Вы
любите кота? Любите: он ведь сирота», — А. Измайлов. «Черный кот», 1824). В
басне И. Крылова «Щука и Кот» «дело мастера боится», а его же «Демьянова уха»
стилизована в «грибоедовском» разговоре литераторов Амвросия и Фоки (гл. 5). 

Оппозиция
головы и ног (Берлиоз), головы и внутренностей (буфетчик Варьете), наряду с
ключевым словом «члены МАССОЛИТа», может восприниматься как напоминание о
лексике А. Сумарокова в его переводе басни Лафонтена «Les membres et
l’estomac»: 

Член
члену в обществе помога… 
					








Все
члены и сама безмозгла Голова 

Покоятся
во гробе 

(«Голова
и члены», 1762). 

В
«Сне Никанора Ивановича» (гл. 15) звучит фраза артиста-следователя: «Вот какие
басни Лафонтена приходится мне выслушивать». Ведь подбросить могут «ребенка,
анонимное письмо, прокламацию, адскую машину…», но не валюту. Аргументы в
пользу отказа от денег напоминают басню И.Крылова «Скупой» (1825): 

Пей,
ешь и веселись 

И
трать их без боязни! 

Именно
наличие басенных источников объясняет неточное изложение конферансье «Скупого
рыцаря»: барон якобы умер «от удара на своем сундуке с валютой и камнями». У И.
Крылова: 

Скупой
с ключом в руке 

От
голода издох на сундуке — 

И
все червонцы целы. 

Идиллико-апокалипсическая
«сказка» Лафонтена «Филемон и Бавкида» в переводе И. Дмитриева (1805), по
нашему мнению, повлияла на изображение судьбы Мастера и Маргариты (Юпитер —
Воланд): 

«Чета!
иди за мной», — сказал отец судьбины. — 

Сейчас
свершится суд: на родину твою 

Весь
гнева моего фиал я пролию… 

Смерть
в одночасье — благо для героев М. Булгакова. У И. Дмитриева: 

О,
если бы при том и гений смерти нас 

Коснулся
обоих в один и тот же час. 

Повесть
Лафонтена «Любовь Психеи и Купидона» пронизывает булгаковский роман: в нем есть
и своя прогулка литераторов в Версале (по аллеям Патриарших прудов), и тема
света и мглы, и похождения женщины в запредельном мире, и даже неповторимый
закат в конце. У Лафонтена Акант (Расин) предлагает друзьям полюбоваться
засыпающей природой: «Аканту дали возможность не торопясь насладиться последними
красотами дня». У М. Булгакова: «Группа всадников дожидалась мастера молча»
(гл. 31). Сопоставление этих двух шедевров — тема особой работы еще и потому,
что возникает вопрос о «Душеньке» (1783) И. Богдановича. Так, поза Маргариты на
окне (гл. 20), когда она «сделала задумчивое и поэтическое лицо», дразня
«борова», пародирует уже не Лафонтена, а испытавшего его несомненное влияние Л.
Толстого («Война и мир», т. 2, ч. 3, гл. III): «Душенька, голубушка, поди сюда.
Ну, видишь?» 

«Цепочка»
людей, охваченных смехом или скорбью, о которой, перефразируя Платона, говорят
герои Лафонтена, появляется у А. Чехова («Студент», 1894): «И ему казалось, что
он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как
дрогнул другой». В «Мастере и Маргарите», благодаря выкрикам Никанора Ивановича
(«знатока» басен), «тревога передалась в 120-ю комнату, где больной проснулся и
стал  искать свою голову, и в 118-ю, где
забеспокоился неизвестный мастер и в тоске заломил руки, глядя на луну… Из
118-й комнаты тревога по балкону перелетела к Ивану, и он проснулся и заплакал»
(гл. 15). 

Очевидно,
что «басни Лафонтена» стали одной из связующих нитей, которая объединила
русскую классику с мировой, указала путь в лабиринтах интертекста.