Кузьмин А. Г.

Споры
о месте и времени происхождения индоевропейцев, изложенные в предшествующей
главе, уже предполагают, что условия возникновения “исторических” народов так
же не имеют однозначных решений. Это в полной мере относится и к славянам.
Проблема происхождения славян обсуждается в науке уже более двух столетий.
Археологи, лингвисты, антропологи, этнографы предлагают разные концепции и
гипотезы и пока остаются в основном каждый при своем мнении.

А
круг спорных вопросов весьма широк. Одно противоречие лежит на поверхности:
славяне под таким именем выходят на историческую арену лишь в VI веке н.э., и
потому велик соблазн считать их “молодым народом”. Но с другой стороны —
славянские языки — носители архаичных черт индоевропейской общности. И это —
признак их глубоких истоков. Естественно, что при столь значительных
расхождениях в хронологии и территории, и археологические культуры привлекающие
исследователей будут разные. Невозможно назвать ни одну культуру, в которой
сохранялась бы преемственность от III тыс. до н.э. до середины I тыс. н.э. 

Ущерб
научному изучению к проблеме происхождения славянства наносили и краеведческие
увлечения. Так, германские историки еще в XIX веке все сколько-нибудь заметные
археологические культуры в Европе объявили германскими, а славянам на карте
Европы вообще не нашлось места, и их поместили в узком районе Пинских болот. Но
“краеведческий” подход будет преобладать в литературе разных славянских стран и
народов. В Польше будут искать славян в составе лужицкой культуры и будет
решительно превалировать “висло-одерская” концепция происхождения славянства. В
Белоруссии внимание будет уделяться все тем же “Пинским болотам”. На Украине
внимание замкнется на Правобережье Днепра (“днепро-бугская” версия). 

§1. Проблема славяно-германо-балтских отношений

На
протяжении, по крайней мере, полутора тысяч лет история славян протекала в условиях
тесного взаимодействия с германцами и балтами. К числу германских языков, кроме
немецкого, в настоящее время относятся датский, шведский, норвежский, в
известной мере английский и нидерландский. Имеются также памятники одного из
исчезнувших германских языков — готского. Балтские языки представлены литовским
и латышским, всего несколько столетий назад исчез прусский язык. Значительная
близость славянских и балтских языков, а также известное сходство их с
германскими, бесспорны. Вопрос заключается лишь в том, является ли данное
сходство исконным, восходящем к единой общности, или же приобретенным в ходе
длительного взаимодействия разных этносов.
					








В
классическом сравнительно-историческом языкознании мнение о существовании
славяно-германо-балтской общности вытекало из общего представления о членении
индоевропейского языка. Такой точки зрения придерживались в середине прошлого
столетия немецкие лингвисты (К. Цейсс, Я. Гримм, А. Шлейхер). В конце прошлого
столетия под влиянием теории двух диалектных групп индоевропейских языков —
западная — centum, восточная — satem (обозначение числа “сто” в восточных и
западных языках), германские и балто-славянские языки были определены в разные
группы.

В
настоящее время число мнений и способов объяснения одних и тех же фактов
значительно возросло. Разногласия усугубляются традицией специалистов разных
наук решать проблемы только на собственном материале: лингвисты на своем,
археологи на своем, антропологи на своем. Подобный подход, очевидно, должен
быть отвергнут как методологически неправомерный, поскольку исторические
вопросы не могут решаться в отрыве от истории, а тем более против истории. Зато
в союзе с историей и в совокупности всех видов данных могут быть получены
весьма надежные результаты.

Были
ли едины в древности германцы, балты и славяне? На существование общего
праязыка трех индоевропейских народов настаивал болгарский лингвист В.И.
Георгиев. Он указал на ряд важных соответствий в балто-славянских и готском
языках. Тем не менее, для вывода об их исходном единстве этих параллелей
недостаточно. Лингвисты слишком бездоказательно относят особенности готского
языка к прагерманскому. Дело в том, что на протяжении ряда столетий готский
язык существовал обособленно от других германских языков в окружении инородных,
в том числе балто-славянских. Выделенные лингвистом соответствия вполне могут
быть объяснены как раз этим многовековым взаимодействием.

Известный
отечественный специалист по германским языкам Н.С. Чемоданов, наоборот,
разделял германский и славянский языки. “Судя по данным языка, — заключал он, —
непосредственный контакт германцев со славянами был установлен очень поздно,
может быть не раньше нашего летосчисления”. Этот вывод полностью разделил
другой видный лингвист-русист Ф.П. Филин, и сколько-нибудь весомые аргументы
ему пока не противопоставлены. Лингвистический материал, следовательно, не дает
доказательств даже для того, что балто-славяне и германцы формировались по
соседству. 

В
немецкой историографии прагерманцы связывались с культурой шнуровой керамики и
мегалитов. Между тем, обе они к германцам отношения не имеют. Более того,
оказывается, что на территории нынешней Германии вообще нет исконной германской
топонимики, в то время как негерманская представлена довольно обильно.
Следовательно, германцы поселились на этой территории сравнительно поздно —
незадолго до начала нашей эры. Вопрос заключается лишь в альтернативе: пришли
ли германцы с севера, или с юга.

В
пользу северного происхождения германцев приводится обычно топонимика некоторых
южно-скандинавских территорий. Но и в Скандинавии германцы появились вряд ли
задолго до рубежа нашей эры, причем, например, свевы продвигаются туда с
континента только в эпоху Великого переселения народов (IV–V вв. н.э.).
Основной массив скандинавской топонимики сближается не с германской, а с
кельтической (или с “кельто-скифской”), как это было показано в работах
шведского ученого Г. Йохансона и американца шведского происхождения К.Х.
Сихольма. 

В
этой связи любопытны генеалогические предания норманнов, сообщавшие о прибытии
их “из Азии”, с которой ассоциировалось представление о вечно цветущей стране,
несравненно более богатой, чем холодное побережье Атлантики. В “Младшей Эдде”,
география в которой представлена тремя частями света — Африкой, Европой или
Энеей и Азией, последнюю представляет Троя. “С севера на восток, — пишется в
саге, — и до самого юга тянется часть, называемая Азией. В этой части мира все
красиво и пышно, там владения земных плодов, золото и драгоценные камни. И
потому, что сама земля там во всем прекраснее и лучше, люди ее населяющие тоже
выделяются всеми дарованиями: мудростью и силой, красотою и всевозможными
знаниями”.

Родоначальником
переселенцев из-под Трои в саге признается Трор или Тор, который в возрасте 12
лет убил своего воспитателя — фракийского герцога Лорикуса и завладел Фракией.
В двадцатом поколении рода Тора родился Один, которому было предсказано, что он
будет прославлен на севере. Собрав множество людей, он отправился на север.
Саксония, Вестфалия, земля франков, Ютландия — подчиняются Одину и его роду,
затем он направляется в Швецию. Шведский конунг Гюльви, узнав, что пришли из
Азии люди, которых называют асами, предложил Одину властвовать над его землей.

Любопытно
рассуждение о языке асов: “Асы взяли себе жен в той земле, а некоторые женили и
своих сыновей, и настолько умножилось их потомство, что они расселились по всей
Стране Саксов, а оттуда и по всей северной части света, так что язык этих людей
из Азии стал языком всех тех стран, и люди полагают, что по записанным именам
их предков можно судить, что имена эти принадлежали тому самому языку, который
асы принесли сюда на север — в Норвегию и Швецию, в Данию и Страну Саксов. А в
Англии есть старые названия земель и местностей, которые, как видно, происходят
не от этого языка, от другого”.

“Младшая
Эдда” написана в 20-е годы XIII века. Но имеются две более ранние версии,
связанные с асами-норманнами. Это “Норманская хроника” XII века, в которой как
бы оправдываются права норманского герцога Роллона на овладение севером Франции
(“Нормандией”) в начале X столетия, поскольку именно туда пришли во II веке
норманны с Дона. На севере Франции и до сих пор сохраняются могильники,
оставленные аланами. Рассеяны они и по другим местам северо-запада Европы,
памятью чего служит и здесь же широко распространенное имя Алан или Алдан (в
кельтской огласовке). Другим источником является хроника XII века Анналиста
Саксона. В ней называется даже точная дата переселения: 166 год н.э. 

В
Саге об Инглингах (записанной как и “Младшая эдда” Снорри Стурлусоном, видимо,
со слов скальда IX века Тьодольфа) говорится о Великой Свитьод (обычно
трактуемой как “Великая Швеция”), которая занимала обширные области около
Танаиса (то есть Дона). Здесь была страна асов — Асаланд, вождем который был
Один, а главным городом Асгард. Следуя предсказанию, Один, оставив братьев в
Асгарде, повел большую часть на север, затем на запад через Гардарики, после
чего повернул на юг в Саксонию. В саге довольно точно представлен
Волго-Балтийский путь, а Гардарики — это область от Верхней Волги до Восточной
Прибалтики, где западное направление сменяется южным. После ряда перемещений,
Один поселяется в Старой Сигтуне у озера Меларн, и эта область получит название
Свитьод или Маннхейм (жилище людей), а Великая Свитьод будет называться
Годхеймом (жилищем богов). По смерти, Один вернулся в Асгард, забрав с собой
воинов, погибших в боях. Таким образом, “Великая Швеция”, которой уделяется
весьма значительное место в шведской литературе и вообще в построениях
норманистов, не имеет никакого отношения к Киевской Руси, а придонская
салтовская культура и археологически, и антропологически увязывается именно с
аланами, которых во многих восточных источниках IX — XII веков называли
“русами”. 

Интересно,
что облик скандинавов заметно отличается от германцев (за счет смешения
потомков культур шнуровой керамики и мегалитов, а также уральских элементов).
Язык предков и потомков Одина также далек от континентальных германцев. Сюжет
же связанный с “асами” имеет и еще одно осмысление в сагах: “асами”, “ясами”
называли алан Подонья и Северного Кавказа (под таким именем они известны и
русским летописям).

Интересно
и то, что антропологи отмечают близость облика континентальных германцев к
фракийцам. Именно ассимиляция славянами Подунавья местного фракийского
населения создала вроде бы парадоксальную ситуацию: из всех славян
антропологически ближе всех к германцам нынешние болгары, а не соседи Германии.
Близость облика континентальных германцев к фракийцам дает направление поиску
их общих истоков: они находились в области культур ленточной керамики и в
рамках ее продвигались к северо-западу, сталкивая или вовлекая в свое движение
и племена иного облика. 

Германцы
надежно просматриваются на Нижней Эльбе в рамках ясторфской культуры примерно с
рубежа VII–VI вв. до н. э. В южных пределах заметно кельтское влияние (культур
гальштатской и позднее латенской). Как и всюду в буферных зонах, на границе
кельтских и германских племен происходило неоднократное взаимопроникновение
культур, причем наступала то одна, то другая. Но накануне н. э. в результате
почти повсеместного отступления кельтских культур перевес оказывается на
стороне германцев.

Решающим
лингвистическим аргументом против гипотезы о существовании когда-либо единства
германцев с балто-славянами является отсутствие каких-либо промежуточных
диалектов. Три народа являются соседями с первых упоминаниях о них в письменных
источниках, но очевидно, что ко времени их территориального сближения они
представляли собой сложившиеся в языковом, культурном и социальном отношении
общества.

Археологически
ранним этапом германского и балто-славянского взаимодействия может явиться
продвижение примерно в III веке до н. э. группы ясторфского населения за
правобережье Одера в область распространения в то время поморской культуры.
Есть предположение, что позднее эти пришельцы были оттеснены назад племенами
оксывской культуры, но решение может быть и иным: в ходе длительного
взаимодействия группы ясторфцев могли подвергнуться влиянию местного населения,
хотя и сохранили свой язык. Именно здесь, по всей вероятности, сформировались
готы и может быть некоторые другие близкие им племена, культура которых заметно
отличалась от собственно германцев. 

В
целом, вопрос о существовании исходной германо-балто-славянской общности
довольно единодушно решается отрицательно

§2. Проблема славяно-балтских отношений

Проблема
балто-славянской общности вызывает больше разноречий, нежели вопрос о
германо-балто-славянском единстве. Разноречия проявились уже в XVIII веке, в
споре М.В. Ломоносова с первыми норманистами, в ходе которого русский ученый
обратил внимание на факты языковой и культурной близости балтов и славян. От
объяснения причин и характера этой близости в значительной степени зависит и
решение вопроса о славянской прародине и вообще вопроса об условиях возникновения
славянства. Но при этом обязательно следует учитывать следующее: поскольку
германцы не были автохтонным населением западно-балтийских территорий, вопрос о
прародине балтов и славян не должен ставиться в зависимость от наличия или
отсутствия в их языке схождений с германскими.

Близость
славянских и балто-литовских языков очевидна. Проблема же заключается в
определении причин этого явления: результат ли это длительного проживания по
соседству двух этносов, или — постепенное расхождение изначально единой общности.
С этим связана и проблема установления времени сближения или, напротив,
расхождения обеих лингвистических групп. Практически это означает выяснение
вопроса, является ли славянский язык автохтонным (т.е. коренным) на территории,
примыкающей к балтам, или же он привнесен какой-то центрально- или даже
южно-европейской этнической группой. Необходимо также уточнить и исходную
территорию прабалтов.

В
русском языкознании конца XIX — начала XX столетия преобладало мнение об
исходной балто-славянской общности. Этот взгляд решительно отстаивал, в
частности, А.А. Шахматов. Противоположного мнения достаточно последовательно
придерживался, пожалуй, только И.А. Бодуэн де Куртэне, да латышский лингвист
Я.М. Эндзелин. В зарубежном языкознании исходную близость этих языков признавал
А. Мейе. Позднее идея существования общего праязыка почти безоговорочно
принималась польскими лингвистами и отрицалась литовскими. Одним из наиболее
веских аргументов в пользу существования исходной общности является факт
морфологической близости языков, на это обращает особое внимание В.И. Георгиев.
В настоящее время, как за рубежом, так и в России есть сторонники и той, и
другой точки зрения. 

Едва
ли не большинство расхождений возникает из-за разного понимания исходного
материала. Тезис об автохтонности германцев в Северной Европе во многих работах
воспринимается как данное. Отсутствие же видимых следов близости германских
языков со славянскими побуждает к поискам “разделителя”. Так, известный
польский ученый Т. Лер-Сплавинский помещал между славянами и германцами
иллирийцев, а балтов отодвигал к северо-востоку, полагая, что славяне стояли к
германцам ближе. Ф.П. Филин, напротив, видел больше общих черт у германцев с
балтами, и на этом основании локализовал прародину славян на юго-восток от
балтов, в районе Припяти и Среднего Днепра. Б.В. Горнунг также отправляется от
предположения об автохтонности германцев на Севере, а потому исходную
территорию славян определяет довольно далеко на юго-востоке от мест их
позднейшего обитания. Но поскольку германцы не были автохтонным населением
западно-балтийских территорий, вопрос о прародине балтов и славян не должен
ставиться в зависимость от наличия или отсутствия в их языке схождений с
германскими.

Сам
по себе вопрос о происхождении балтов кажется простым, поскольку расселение
балтов целиком совпадает с зоной распространения культур шнуровой керамики.
Однако имеются проблемы, с которыми необходимо считаться.

В
Северной Европе и Прибалтике с эпохи мезолита и раннего неолита сосуществуют
два антропологических типа, один из которых близок населению Днепровского
Надпорожья, а другой лапоноидам. С приходом племен культуры боевых топоров
удельный вес индоевропейского населения здесь возрастает. Весьма вероятно, что
обе волны индоевропейцев были близки в языковом отношении, хотя и отличия,
вызванные временным разрывом, были неизбежны. Это был протобалтский язык,
зафиксированный в топонимике довольно обширных областей Восточной Европы.
Лапоноидное население, видимо, говорило на одном из уральских языков, что также
отразилось в ономастике этих территорий. Значительная часть этого населения
была ассимилирована индоевропейцами, но по мере позднейшего продвижения из
Предуралья угро-финских групп, границы индоевропейских языков снова сдвигались
к юго-западу. Во II тыс. до н.э. до Прибалтики докатываются волны передвижений
с востока племен срубной культуры, но существенного влияния они не оказали либо
из-за своей малочисленности, либо в силу языковой и культурной близости.

Большее
своеобразия вносили племена, продвигавшиеся в Прибалтику во времена
существования унетицкой и лужицкой культур (XIII–VI вв. до н.э.). Это, по всей
вероятности, те самые племена, которые принесли в Прибалтику этноним “венеды”,
а само Балтийское море превратили в “Венедский залив”. В свое время А.А.
Шахматов, признавая прибалтийских венетов кельтами, отмечал в их языке
романско-италийские элементы, сказались они и на балтских языках. В самом
населении прибрежной полосы Балтийского моря, которую занимали венеды, в
частности, на территории Эстонии (и не только) имеется ярко выраженная (и
сохраняющаяся до сих пор) примесь понтийского (или более широко —
средиземноморского) антропологического типа, который мог быть занесен сюда
именно с венетской волной.

В
предыдущей главе упоминалось о топонимическом “треугольнике” — Малая
Азия-Адриатика-Юго-Восточная Прибалтика. Собственно основной балтской
территории он как будто не касается. Но определенная близость языков венетов и
балтов все-таки просматривается. В Вифинии известна река “Упиос”. Параллелью
может служить и литовское “упе”, и прусское “апе”, и древнеиндийское “ап” —
“вода”. В связь с этими параллелями могут быть поставлены и названия рек Южного
Буга и Кубани (иранизированные по форме) — Hypanis. Иными словами, с венетами в
Прибалтику приходит население, близкое причерноморским индоариям по языку (сами
арийцы уходили не только на восток, но и на северо-запад).

В.И.
Георгиев видит косвенное доказательство существования балто-славянского
праязыка в истории индо-иранской общности. Он напоминает, что такая общность
прослеживается только в древнейших письменных памятниках, а не в современных
языках. 

Славянские
языки зафиксированы на 2000, а литовский на 2500 лет позднее “Ригведы” и
“Авесты”, но сравнение все-таки не доказательно. “Ригведа” и “Авеста” появились
в период, когда иранские и индийские племена находились в контакте, тогда как
позднее они практически не соприкасались. Славяне же и балты непосредственно
взаимодействовали как соседи по меньшей мере со времен “Ригведы” и “Авесты”, и
нужно объяснять, почему нет промежуточных диалектов между этими хотя и
родственными, но разными языками.

Но
в аргументах противников концепции существования балто-славянского праязыка
весомыми, помимо упомянутых, надо признать наличие расхождений в таких сферах,
которые являлись важными как раз в древнейшую эпоху. Это и счет до десяти, и
обозначение частей тела, и названия ближайших родственников, а так же орудий
труда. Как раз в этих областях совпадений практически нет: совпадения
начинаются только с эпохи металла. А потому логично предположить, что в эпоху
предшествующую бронзовому веку, праславяне жили все же в некотором удалении от
балтов. Следовательно, вряд ли можно говорить существовании изначальной
балто-славянской общности.

§3. Где и как искать прародину славян?

Несостоятельность
концепции исходной германо-балто-славянской и более локальной балто-славянской
общности сужает круг возможных “кандидатов” на роль праславянских
археологических культур. Практически отпадают поиски таковых среди “молодых”
культур (V–VI вв.), поскольку признаваемая всеми близость уходит в эпоху бронзы
или раннежелезного века. Поэтому не может быть принято упомянутое выше мнение
А.Л. Монгайта о возникновении самого славянского этноса лишь около VI века н.э.
Не больше оснований и в концепции И.П. Русановой, выводящей славян из
пшеворской культуры — западные пределы Польши II в. до н. э. — IV в. н. э.,
примыкающие северными своими пределами к областям с балтским населением. Не
может быть принята и версия одного из самых основательных исследователей
раннего и средневекового славянства В.В. Седова, выводящего славян из области
западных балтов, смежных с лужицкой культурой последних веков ее существования
— подклошевая культураV–II вв. до н. э.

Ф.П.
Филин, не связывавший происхождение славян с балтами, отводил славянам
территорию от Днепра до Западного Буга. Исследователь предупреждал, что эта
территория была заселена славянами в I тыс. до н. э. Были ли славяне раньше и
где именно они были — он считал на данном этапе вопросом неразрешимым.

Внимание
Б.А. Рыбакова и П.Н. Третьякова привлекла тшинецкая культура бронзового века
(ок. 1450–1100 до н.э.), занимавшая территорию от Одера до Днепра. Соседство с
балтскими культурами в данную эпоху уже не вызывает вопросов с точки зрения
языковых закономерностей, но в самой культуре явно наблюдается смешение двух
разных этнических образований: разный обряд погребения (трупосожжение и
трупоположение), причем погребения с трупоположениями близки как раз к
балтскому типу.

Иными
словами, эта культура, возможно, и была первым соприкосновением славян и
балтов. Она и в самом деле решает много вопросов, вставших в ходе обсуждения
фактов, указывающих на балто-славянскую близость. Но возникает иная проблема:
если это славяне, осваивающие изначально неславянскую территорию, то откуда они
сюда пришли? Культура была первоначально выявлена польскими учеными, и они на
первых порах даже и не подозревали, что она распространяется до Днепра. На
Днепре же были выявлены более значимые проявления этой культуры, и Б.А. Рыбаков
предположил, что распространение шло не с запада на восток, а с востока на
запад. Однако и такое заключение представляется преждевременным. На востоке в
это время господствовала срубная культура, в рамках которой места славянам или
праславянам не находится. Поэтому целесообразно присмотреться к юго-западным
территориям, смежным с этой культурой.

Именно
таким путем пошел О.Н. Трубачев. Вслед за А. Мейе, он логично воспринял факт
архаичности славянского языка как признак его древности и пришел к заключению,
что архаизм — следствие совпадения прародины индоевропейцев и прародины славян.
Наверное, осторожнее было бы говорить о совпадении территории, занимавшейся
праславянами, с одной из больших групп индоевропейцев. Ученый соглашался с теми
немецкими специалистами, которые помещали вообще прародину индоевропейцев в
Центральной Европе (севернее Альп), но в рамках этой концепции хронологическая
глубина не выходила за рамки энеолита, что в свете многих других данных кажется
невероятным. Что же касается поиска на этой территории древнейших славян, то
круг аргументов может быть расширен за счет привлечения как лингвистического,
так и археолого-антропологического материала. 

В
нашей антропологической литературе имеется два разных опыта решения проблемы
славянского этногенеза. Один из них принадлежит Т.А. Трофимовой, другой — Т.И.
Алексеевой. Опыты эти существенно разнятся как по подходам, так и по выводам.
Одно из существенных расхождений в выводах Т.А. Трофимовой и Т.И. Алексеевой
заключается в оценке места в славянском этногенезе населения культуры ленточной
керамики. У Т.А. Трофимовой это население оказывается одним из основных
компонентов, и именно, отправляясь от ее вывода, В.П. Кобычев связывает
исходный славянский тип с этой культурой. Между тем, как это показано Т.И.
Алексеевой и подтверждено рядом других антропологов, население культур
ленточной керамики могло входить в состав славян либо в качестве субстрата,
либо в качестве суперстрата, зато в составе германцев этот элемент был
определяющим.

Интересная
и насыщенная статья Т.А. Трофимовой отправлялась от господствовавших в 40-х
годах XX века автохтонистских теорий, и была нацелена против индоевропейской
компаративистики. В результате, отметив наличие разных компонентов в составе
славянства, автор не считала возможным “рассматривать какой-либо один из этих
типов как исходный праславянский тип”. Если же учесть, что те же типы входили в
состав германцев и некоторых других народов, то антропология практически
исключалась из числа наук, способных принять участие в решении проблем этногенеза.

Работы
Т.И. Алексеевой появились в 1960–1970-е годы, когда были в основном преодолены
ограничительные рамки автохтонизма и стадиальности. Учет миграций племен и
бесспорных положений компаративистики резко поднимает значение антропологии в
уяснении истории возникновения народов. Антропология становится не только
средством проверки положений лингвистики и археологии, но и важным поставщиком
оригинальной информации, требующей определенного теоретического осмысления. По
мере накопления материала, антропология дает в возрастающих масштабах ответы на
вопросы, когда и в каких соотношениях сходились и расходились древние
этнические образования.

В
количественном отношении наиболее представительным в составе славянства
является тип населения культур шнуровой керамики. Именно типичное для культур
шнуровой керамики широколицее длинноголовое население сближает славян с
балтами, создавая подчас непреодолимое затруднение для их антропологического
размежевания. Наличие в составе славянства этого компонента указывает, однако,
на территорию гораздо большую, чем область балтской топонимики, поскольку
родственное население занимало в эпоху неолита и бронзы значительную часть
левобережной Украины, а также северо-западного побережья Европы. Сюда же
следует отнести и зону распространения динарского антропологического типа,
который проявляется в современном населении Албании и Югославии (особенно у
черногорцев, сербов и хорватов) и который обычно идентифицируется с древними
иллирийцами.

Заметное
участие в сложении славянства приняли также племена с погребениями в каменных
ящиках и культуры колоколовидных кубков, которые также хоронили умерших в
цистах (каменных ящиках). Поскольку славяне, по заключению Т.И. Алексеевой,
соединяют типы “североевропеидной, долихокефальной, светлопигментированной расы
и южноевропейской брахикефальной, темнопигментированной”. Население культуры
колоколовидных кубков должны привлечь особое внимание в решение проблемы
прародины славян.

К
сожалению, эта культура почти совершенно не изучена. Обычно отмечается, что она
распространяется из Северной Африки в Испанию. Здесь она сменяет культуру
мегалитов, а затем около 1800 года до н.э. довольно быстро перемещается частью
по западному побережью Атлантики, входя в состав будущих кельтов, частью в
Центральную Европу, где и фиксируются их могильники. Истоки этой культуры
просматриваются где-то в области Восточного Средиземноморья, может быть в
Передней или даже Средней Азии. По-видимому, в родстве с этим населением
находились хетты и пелазги (во всяком случае, их переселение шло в рамках одной
и той же индоевропейской волны). Именно с этой индоевропейской волной
увязываются занимавшие Северную Италию лигуры, которых в некоторых древних
сообщениях называют западной ветвью пелазгов. И весьма примечательно, что главным
божеством лигуров был Купавон, функции которого совпадали с функциями
славянского Купалы, а соответствующий культ в Северной Италии дожил до
средневековья. Следует из этого, между прочим, и то, что в приальпийской зоне
наряду с праславянами находились и близкие им по языку и, может быть,
верованиям, но самостоятельные племена. 

Цепь
топонимов, идущая от испанской Лузитании через Северную Италию до Прибалтики,
принадлежит индоевропейскому населению, причем той его ветви, в которой корни
“луг” и “вад-ванд” обозначают долину и воду. Страбон отмечал, что слово “вада”
у лигуров означает мелководье, а на Балканах, в зоне расселения пелазгов, в
римских источниках реки называются “Вада” с каким-нибудь определением. Сам
этноним “пелазги” находит удовлетворительное объяснение именно из славянских
языков. Это буквальная передача известного античным авторам этноса “люди моря”
(в литературе есть вариант для “пелазгов” как “плоская поверхность”). Еще в XIX
веке чешский ученый П. Шафарик указал на широкое распространение в славянских
языках обозначения водной поверхности как “пелсо” (одно из древних названий
тоже славянского варианта — Балатон) или “плесо”. От названия озера идет и
русский город Плесков (Псков), и болгарская “Плиска”. Сохраняется это понятие и
в современном обозначении широкой водной поверхности — “плес”. Глагол же
“гоить” — жить, известен также в не так давние времена (“изгой” — значит
“изжитый” из общины или какой-то иной общественной структуры). Значительный
перечень ранней славянской топонимики в Подунавье собрал еще П. Шафарик. В
недавнее время он был пересмотрен и дополнен В.П. Кобычевым. 

Славян
от балтов отличает, прежде всего, наличие в их составе центральноевропейского
альпийского расового типа и населения культуры колоколовидных кубков. В Прибалтику
также проникали этнические волны с юга, но это были иные волны. Южное население
попадало сюда, видимо, только в качестве примеси в составе венетов и
иллирийцев, может быть разных волн киммерийцев, прошедших через Малую Азию и
Балканы. И происхождение, и языки этих этнических групп были довольно близкими.
Понятная им речь, видимо, звучала и в зоне фрако-киммерийской культуры в
Прикарпатье, поскольку таковая возникает также в ходе расселения из
Причерноморья и левобережья Днепра. Язык приальпийского населения, равно как
язык культуры колоколовидных кубков, отличался от балто-днепровских и
причерноморских наречий.

Приальпийское
население изначально, вероятно, в своих истоках индоевропейским не было. Но
если в кельтских языках явно проявляется неиндоевропейский субстрат, то в
славянском такового не видно. Поэтому реальное воздействие на язык этого
населения оказывали лишь индоевропейские племена, в числе которых наиболее
значительными были именно племена культуры колоколовидных кубков.

В
настоящее время трудно решить: пришел ли славянский язык в “готовом” виде в
Центральную Европу, или он формируется здесь в результате смешения населения
культур колоколовидных кубков и разных вариантов культур, уходящих к
предшествующим племенам культуры шнуровой керамики. Длительное соседство,
несомненно, способствовало взаимовлиянию праславянского языка с языками
иллиро-венетскими и кельтскими. В результате шел непрерывный процесс
взаимоассимиляции и возникновения промежуточных диалектов в рамках разных
племенных объединений.

Т.И.
Алексеева, допускающая, что культура колоколовидных кубков есть возможный
исходный славянский антропологический тип, указывает на близость древнерусского
и даже современного приднепровского населения именно приальпийской зоне:
Венгрии, Австрии, Швейцарии, Северной Италии, Южной Германии, севера Балкан. И
речь в данном случае идет именно о движении протославян с запада на восток, а
не наоборот. Исторически распространение этого типа прослеживается сначала на
Моравию и Чехию, затем к будущим племенам уличей, тиверцев, древлян. Указать на
время, когда такое население двинулось из Центральной Европы на восток,
антропология не может, поскольку, как и у большинства племен Центральной
Европы, у славян распространяется трупосожжение, и на два с половиной тысячелетия
антропологи лишаются возможности следить за этапами миграций племен. Зато от
этой эпохи дошел значительный топонимический и иной языковой материал. И здесь
наиболее весомый вклад принадлежит О.Н. Трубачеву.

К
выводу о совпадении области зарождения индоевропейцев и славян ученый шел
несколько десятилетий. Важнейшими этапами были книги о ремесленной терминологии
(она у славян сближалась с древнеримской), затем о названиях рек и иных
топонимов в области Правобережья Днепра, где наряду со славянскими встречаются
и иллирийские. И наконец, поиски славянской топонимики в Подунавье, откуда и
русские, и польские, и чешские летописцы (иногда в легендарной форме) выводили
славян и русов.

В
работах О.Н. Трубачева, как правило, предлагается только относительная
хронология: что и где древнее. Хронологию в данном случае привносят археологи и
историки. Украинские археологи, в частности, А.И. Тереножкин, высказывали
мнение о славянстве смежной с киммерийцами чернолесской культуры X–VII веков до
н.э. Примечательно, что в пограничной полосе между собственно киммерийцами и
чернолесцами по реке Тясмин в VIII веке до н. э. появились укрепленные
городища, что свидетельствовало об усилившемся размежевании чернолесцев и
киммерийцев. Самое же примечательное заключается в том, что выявленная О.Н.
Трубачевым славянская топонимика полностью наложилась на чернолесскую
археологическую культуру, вплоть до захода на левобережье Днепра у
юго-восточных пределов культуры. Такое совпадение — исключительно редкий случай
в этногенетических разысканиях.

В
итоге чернолесская культура становится надежным звеном и для движения вглубь, и
для отыскания последующих преемников. При этом следует иметь в виду, что из
Центральной Европы по старым следам будут проходить новые переселенцы, а
граница степи и лесостепи на протяжении многих веков будет ареной чаще всего
кровавых столкновений степных кочевников и оседлых земледельцев. Необходимо
считаться также с тем, что с началом социального расслоения и родственные
племена включаются в борьбу между собой. 

Решение
вопроса об этнической принадлежности чернолесской культуры помогает понять и
природу более ранней тшинецкой. В ней как раз и обозначается путь древнейших
славян из приальпийских областей к Днепру. При этом, обряд трупосожжения,
видимо, и выявляет собственно славян, в то время как в обряде трупоположения
славянский антропологический тип в чистом виде не представлен. Это, по всей
вероятности, было преимущественно балтское население. По всей вероятности,
именно здесь и произошел первый контакт славян с балтами, вполне объясняющий и
схождения и расхождения тех и других в языке. Именно здесь, в рамках этой
культуры южный темнопигментированный брахикефал пересекся со светлыми
долихокранами и ассимилировал их. 

§4. Среднее Поднепровье в скифо-сарматское время

При
всей важности именно этнической истории Среднего Поднепровья для уяснения
многих аспектов позднейшей истории славянства и формирования древнерусского
государства, белых пятен здесь еще очень много. Слабо исследованы
белогрудовская (XII–X вв. до н. э.) и чернолесская культуры, в частности, их
соотношение с тшинецкой, хотя и указывается на — важную в данном случае — связь
с Центральной Европой. Не прослежены и переходы к последующим культурам. Есть
тому объективные причины: один из главных показателей культуры (материальной и
духовной) — погребальный обряд — у племен с трупосожжениями весьма упрощен и
оставляет археологам практически одну керамику. О.Н. Трубачев, полемизируя с
археологами, воспринимающими изменения в материальной культуре как смену этносов,
не без иронии замечает, что смена орнамента на сосудах вообще может не означать
ничего, кроме моды, которая, конечно, и в древности захватывала разные племена
и народы.

Изменения
в облике культуры на Среднем Днепре могли происходить и из-за смены населения в
степных районах, а также из-за постоянных миграций с запада или северо-запада
на восток и юго-восток. Как раз в начале VII века до н.э. из Причерноморья
уходят киммерийцы и примерно через несколько десятилетий в степи появляются
скифы. Сохранилось ли на месте прежнее земледельческое население? Б.А. Рыбаков
в книге “Геродотова Скифия” доказывает, что сохранилось и сохранило
определенную самостоятельность. Он обращает внимание, в частности, на то, что
на стыке степной и лесостепной полосы, где и в киммерийское время были
укрепленные поселения, пограничная полоса укреплялась в еще большей степени.
Это — убедительное свидетельство неоднородности территории, обозначенной
Геродотом как “Скифия”. И важно само указание на существование на севере
“Скифии” “скифов-пахарей” со своими культами и этнологическими преданиями.
Любопытно, что у этих племен жило предание о проживании их на том же месте в
течении тысячелетия. В данном случае предание совпадает с реалиями: тысяча лет
до Геродота прошло от начала срубной культуры в Причерноморье, и тысяча же лет
отделяла “скифов-пахарей” от возникновения тшинецкой культуры.

Согласно
легенде, “на Скифскую землю с неба упали золотые предметы: плуг, ярмо, секира и
чаша”. Культовые чаши археологи находят в скифских погребениях, но в основе их
оказываются формы, распространенные в доскифское время в культурах лесостепи —
белогрудовской и чернолесской (XII–VIII вв.).

Геродот
столкнулся и с разными версиями относительно численности скифов: “Согласно
одним сообщениям скифы очень многочисленны, а по другим — коренных скифов…
очень мало”. В эпоху расцвета скифского объединения довольно единообразная
культура распространяется на многие нескифские территории. Происходит примерно
то же, что и в Центральной Европе в связи с подъемом кельтов: практически во
всех культурах замечается латенское влияние. Когда же в последних веках до
нашей эры скифы загадочным образом исчезли (по версии псевдо-Гиппократа они
выродились), на территории Скифии возрождаются старые традиции и, видимо,
старые языки. Вторжение с востока сарматов способствовало упадку скифов, но
воздействие сарматов на местные племена оказалось меньшим, чем их
предшественников.

В
VI веке до н.э. на территории украинского и белорусского Полесья появляется
новая культура, названная милоградской. Юго-западные черты, отмечаемые в ней,
позволяют предполагать смещение части населения от предгорий Карпат в лесистые
области бассейна Припяти. По мнению исследователей, речь идет об упоминаемых
Геродотом неврах, которые, незадолго до его путешествия в Причерноморье,
покинули первоначальную территорию из-за нашествия змей. Обычно отмечается, что
тотем змеи был у фракийцев и Геродот просто буквально воспринял рассказ о
нашествии племени с таким тотемом. Культура просуществовала до I–II века н. э.
и была разрушена или перекрыта племенами зарубинецкой культуры, возникшей во II
веке до н. э.

Пересечение
и переплетение милоградской и зарубинецкой культур породило дискуссию: какую из
них считать славянской? При этом споры шли в основном о зарубинецкой культуре,
и участвовали в них в той или мере многие исследователи. Большинство археологов
Украины и Белоруссии признавали культуру славянской. Последовательно на большом
материале этот вывод обосновывал П.Н. Третьяков. Возражали авторитетные
археологи И.И. Ляпушкин и М.И. Артамонов, а В.В. Седов признавал культуру
балтской.

Зарубинецкая
культура зарождалась одновременно с пшеворской на юге Польши. Последняя
включала часть территории, входившей ранее в состав лужицкой культуры и
некоторые археологи видели в ней первоначальных славян. Но славянство их
доказывается и традициями материальной культуры, и логикой
историко-генетического процесса. Б.А. Рыбаков считал неслучайным, что обе
культуры как бы повторяют границы тшинецкой культуры, а зарубинецкая также и промежуточную
чернолесскую. Зарубинцы были связаны с расселившимися до Карпат кельтами и
должны были постоянно обороняться от почти в то же время появившихся у границ
лесостепи племен сарматов.

До
сих пор по границе лесостепи на сотни километров тянутся ряды валов,
называющихся с давних пор “Змиевыми” или “Трояновыми”. Их датировали различно —
от VII века до н.э. до эпохи Владимира Святого (X век). Но валы явно
возводились для защиты именно территории зарубинецкой культуры, и закономерно,
что киевский энтузиаст А.С. Бугай нашел материальные доказательства того, что
насыпаны они около рубежа нашей эры.

Примечательно,
что поселения зарубинецкой культуры не были укрепленными. Очевидно, с северными
и западными соседями зарубинцы жили мирно. От степи же, где в это время
кочевали сарматы, отгородились недоступными для конницы валами. Валы и сейчас
производят впечатление. И встает закономерный вопрос: насколько организованным
должно быть общество, чтобы возводить такие сооружения? А общество это, судя по
жилищам, еще не знало неравенства: это был труд свободных общинников многих
поселений.

Зарубинецкая
культура, надежно прикрытая с юга, пала во II веке н.э. в результате нового
нашествия с северо-запада. П.Н. Третьяков нашел доказательства того, что
зарубинцы переместились к северо-востоку и востоку на левобережье Днепра, где
позднее сливаются с новой волной славянских переселенцев из Центральной Европы.

Будучи
последовательным приверженцем концепции славянской принадлежности зарубинецкой
культуры, П.Н. Третьяков не определил своего отношения к милоградовцам,
неоднократно склоняясь то в одну, то в другую (именно балтскую) сторону.
Весомые аргументы против их балтоязычия привела О.Н. Мельниковская. Главным
среди этих аргументов оказывается факт локализации культуры значительно южнее,
чем предполагалось ранее: именно у верховьев Десны и Южного Буга. Здесь
расположены наиболее ранние памятники милоградовцев и движение их на
северо-восток, прослеживаемое по археологическим данным, хронологически
совпадает с переселением Геродотовых невров.

О.Н.
Мельниковская не определяет этнической принадлежности милоградовцев-невров,
отдавая однако предпочтение славянам и находя у милоградовцев те признаки,
которыми П.Н. Третьяков доказывал славянство зарубинцев. Белорусский археолог
Л.Д. Поболь склонен был видеть в милоградовцах предшествеников зарубинцев. В.П.
Кобычев, не связывая милоградовцев с неврами, высказал предположение об их
кельтском происхождении. Но связь здесь, видимо, косвенная, опосредованная. В
сложении милоградовцев могли принять участие племена, отступавшие из
Прикарпатья на северо-восток. Это либо иллиро-венеты, либо славяне или
родственные им племена. Иллирийское присутствие фиксируется как раз у верховьев
Десны и Буга, хотя в целом топонимика области, занятой милоградовцами,
славянская. А кельты рядом были. Археологические исследования в Румынии
позволили обнаружить по соседству с милоградской культурой кельтские погребения
IV века до н. э.

Явно
не балтское происхождение милоградской культуры решает вопрос в том же направлении
и относительно зарубинецкой. Балтской эту культуру можно было бы признать лишь
в том случае, если бы можно было допустить приход зарубинцев из одной названных
выше балтских областей. Но во всех этих областях и после возникновения
зарубинецкой культуры продолжалась размеренная (и застойная) жизнь.

Но,
будучи обе славянскими, культуры явно не смешивались и отличались друг от
друга. Даже оказавшись на одной территории, они не смешивались. Это дает
основание считать, что пришли на эту территорию зарубинцы все-таки извне.
Появление их на территории милоградской культуры углубляло различие с балтскими
племенами. И прийти они могли лишь с запада, северо-запада или юго-запада. Л.Д.
Поболь отмечает, что в культуре “очень мало элементов западных культур и несравненно
больше юго-западных, кельтских”. Типы сосудов, которые рассматриваются как
поморские, автор находит в гальштатских погребениях около Радомска, а также в
захоронениях на этой территории эпохи бронзы. 

Таким
образом в Среднем Поднепровье прослеживается постоянное присутствие славянского
населения с XV века до н.э. по II век н.э. Но прародиной эта территория не
является. Прародина осталась в Центральной Европе. 

Во
II–IV вв. н.э. славяне входили в состав черняховской культуры, территорию
которой ученые отождествляют с Готским государством Германариха. В V в. славяне
составляли большинство населения Гуннской державы Атиллы. В отличие от
воинственных гуннов и германцев, славяне не принимали участия в битвах. Поэтому
они не упоминаются в письменных источниках, но в археологической культуре того
времени четко прослеживаются славянские черты. После распада государства Аттилы
славяне выходят на историческую арену. 

В
VI–VII вв. славяне расселяются на территории Прибалтики, Балкан,
Средиземноморья, Приднепровья, достигают Испании и Северной Африки. Примерно
три четверти Балканского полуострова были завоеваны славянами за столетие. Вся
область Македонии, примыкавшее к Фессалонике, называлась “Склавенией”. К рубежу
VI–VII вв. относятся сведения о мощных славянских флотилиях, плававших вокруг
Фессалии, Ахеи, Эпира и достигавших даже южной Италии и Крита. Почти везде
славяне ассимилируют местное население. В Прибалтике — венедов и северных
иллирийцев, в результате формируются балтийские славяне. На Балканах — фракийцев,
в результате возникает южная ветвь славянства.

Византийские
и германские средневековые авторы называли славян “склавинами” (южная ветвь
славян) и “антами” (восточная славянская ветвь). Славян, живших по южному
побережью Балтийского моря, иногда называли “венедами” или “венетами”. 

Археологи
обнаружили памятники материальной культуры склавинов и антов. Склавинам
соответствует территория археологической культуры Прага-Корчак,
распространявшейся к юго-западу от Днестра. На востоке от этой реки
существовала другая славянская культура — пеньковская. Это были анты. 

В
VI — начале VII вв. территорию нынешнего своего проживания заселили
восточнославянские племена — от Карпатских гор на западе до Днепра и Дона на
востоке и до озера Ильмень на севере. Племенные союзы восточных славян —
северяне, древляне, кривичи, вятичи, радимичи, поляне, дреговичи, полочане и
др. — также фактически являлись государствами, в которых существовала
обособившаяся от общества, но контролировавшаяся им княжеская власть. На
территории будущего Древнерусского государства славяне ассимилировали многие
другие народы — балтские, финно-угорские, иранские и др. племена. Таким образом
сформировалась древнерусская народность. 

К
IX в. славянские племена, земли, княжения занимали огромные территории,
превышавшие площадь многих государств Западной Европы.

Список литературы

АлексееваТ.И.
Этногенез восточных славян по антропологическим данным. М., 1973.

Алексеев
В.П. Происхождение народов Восточной Европы. М., 1969.

Денисова
Р.Я. Антропология древних балтов. Рига, 1975.

Державин
Н.С. Славяне в древности. М., 1945.

Ильинский
Г.А. Проблема праславянской прародины в научном освещении А.А. Шахматова. //
Известия отделения русского языка и словесности АН. Пгр., 1922. Т.25.

Кобычев
В.П. В поисках прародины славян. М., 1973.

Лецеевич
Л. Балтийские славяне и Северная Русь в раннем средневековье. Несколько
дискуссионных замечаний. // Славянская археология. Этногенез, расселение и
духовная культура славян. М., 1993.

Мельниковская
О.Н. Племена Южной Белоруссии в раннем железном веке. М., 1967.

Нидерле
Л. Славянские древности. Т.1. Киев. 1904.

Нидерле
Л. Славянские древности. М., 1956.

Поболь
Л.Д. Славянские древности Белоруссии. Минск, 1973.

Проблемы
этногенеза славян. Киев, 1978.

Рыбаков
Б.А. Геродотова “Скифия”. М., 1979.

Седов
В.В. Поисхождение и ранняя история славян. М., 1979.

Седов
В.В. Славяне в раннем средневековье. М., 1995.

Славяне
и Русь. Проблемы и идеи. Трехвековой спор в хрестоматийном изложении. // Сост.
А.Г. Кузьмин. М., 1998.

Славянские
древности. Киев, 1980.

Третьяков
П.Н. Восточнославянские племена. М., 1953.

Третьяков
П.Н. По следам древних славянских племен. Л., 1982.

Трубачев
О.Н. Языкознание и этногенез славян. Древние славяне по данным этимологии и
ономастики. // Вопросы языкознания, 1982, № 4 — 5.

Трубачев
О.Н. Этногенез и культура древних славян. М., 1991.

Филин
Ф.П. Происхождение русского, белорусского и украинских языков. Л., 1972.

Формирование
раннефеодальных славянских народностей. М., 1981.

Шафарик
П.Й. Славянские древности. Прага — Москва, 1837.