Повесть
«Поединок» — звено в длинной цепи произведений Куприна, посвященных русской
армии. «Поединку» предшествовали  многочисленные
рассказы 1890 — начала 1900-х годов («Дознание», «Куст сирени», «Ночлег»,
«Ночная смена», «Поход»),  повесть «На
переломе» («Кадеты», 1900). За «Поединком» следовали рассказы «Свадьба» и
«Гранатовый браслет» (в котором  весьма
важную роль играет образ генерала Аносова), рассказ о военных летчиках первой
мировой войны «Сашка и Яшка»,  повесть
«Купол св. Исаакия Далматского», посвященная походу на Петроград
Северо-Западной Добровольческой армии генерала  Н. Н. Юденича и службе в этой армии самого
Куприна, роман «Юнкера». Менялись, интенсивно эволюционировали взгляды  писателя, неизменным оставался его интерес к
теме. Вероятно, это обусловлено той чертой судьбы и личности А. И. Куприна,  которую в 1907 году определил Л. Н. Толстой
следующими словами: «У Куприна никакой идеи нет, он просто офицер». 

Слова
эти были сказаны Толстым уже после чрезвычайно внимательного и пристрастного
изучения повести «Поединок». 

Воспитанник
2-го Московского кадетского корпуса, выпускник Александровского военного
училища, подпоручик 46-го  Днепровского
пехотного. полка (1890—1894), А. И. Куприн был связан с армией с 10 до 24 лет.
«Я должен освободиться от  тяжелого груза
моих военных лет…» — говорил он осенью 1902 года, обдумывая сюжет «повести из
военного быта». 

Великолепное
знание этого полкового, гарнизонного быта, «армейского языка» стало
художественной тканью повести. И  проблемы
российской армии, проблемы офицерской среды конца XIX — начала XX века
рельефно, беспощадно, с гневом, но и с  болью
очерчены в повести Куприна. 

Работа
над повестью растянулась на годы, Куприн обдумывал план «Поединка» в 1902 году,
уничтожил уже написанные главы в  1903
году. И лишь в 1904—1905 годах повесть была завершена, причем автор остался
недоволен финалом. Годы работы над  «Поединком»
— время максимального сближения Куприна с товариществом писателей «Знание» и
центральной фигурой  этого-круга русских
писателей-реалистов начала 1900-х годов— М. Горьким. В 1902 — 1905 годах
Горький постоянно  интересовался замыслом
Куприна. В первой публикации, в шестом сборнике «Звания», увидевшем Свет весной
1906 года, 
					








«Поединок»
был посвящен А. М. Горькому. «Все смелое и буйное в моей повести принадлежит
Вам», — писал Куприн Горькому  сразу
после выхода «Поединка». 

Даже
самые доброжелательные рецензенты отмечали: «Поединку» вредит именно
публицистическая, по-своему красивая и даже  эффектная злоба…» (П. М. Пильский). Но и
самые убежденные «идейные противники» повести признавали: болезненные, острые  социальные проблемы русской армии начала
1900-х годов, проблема отчужденности, глухого непонимания между офицерами и  солдатами, ограниченности, кастовой
замкнутости, скудного образовательного уровня, жестоких тягот
«семейно-гарнизонного»  быта широких
слоев русского офицерства очерчены Куприным жестко, — страшно, но — точно. 

Однако,
кажется, жесткий социальный критицизм «Поединка» — следствие, а не причина
глубокого, почти безысходного  отчаяния,
царящего на страницах повести. 

Символичное
название произведения — «тема дуэли» проходит через всю русскую литературу XIX
века. Однако в этой цепи,  между
рыцарским поединком Петруши Гринева с клеветником Швабриным в «Капитанской
дочке» (1836) и бессмысленно жестоким  убийством
штабс-капитаном Соленым барона Тузенбаха в «Трех сестрах» (1901), теряет смысл
не только «единоборство чести». 

Теряет
смысл, ветшает, готовится к гибели целая система ценностей, социальная
формация, эпоха, менталитет, собственно—  целый мир. Ф. Д. Батюшков в статье
«Обреченные» (1905), посвященной героям «Поединка», сопоставлял сцену полкового
 смотра (гл. XV), одну из лучших сцен
повести, с картиной И. Ё. Репина «Заседание Государственного совета». Сложная,  великолепная и мощная с виду, во утратившая
органику, силы, смысл существования машина управления Российской империей у  Репина и машина армии у Куприна обречены на
скорую и страшную гибель. Подпоручик Ромашов, главный герой повести, не  видит и не чувствует смысла в самом
существовании армии — с ее уставами, учениями, гарнизонной и казарменной
повседневностью. И это, пожалуй, ужасней всего в жизни  Ромашова и его однополчан. 

Герои
«Поединка» страшны в своем отчаянии. Осадчий, воспевающий «радость прежних
войн, веселую и кровавую жестокость»  (через
десять лет, в годы первой мировой войны, эти умонастроения, эти чувства найдут
жестокий, кровавый выход на полах  сражений.
В пламени мировой войны погибнет миф о «поступательном развитии» европейской
истории, наивные концепции  гуманизма и,
прогресса; Куприн инстинктивно почувствовал хрупкость этих идей раньше, чем его
современники-философы). Вот  «ницшеанец»
Назанский, обуреваемый светлыми идеями и тяжелыми алкогольными кошмарами на
продавленной койке (Куприн  намеревался
показать безумие Назанского в последних главах «Поединка»). Умная,
образованная, очаровательная Шурочка  терпеливо
готовит мужа к экзаменам в Академию Генерального штаба и хладнокровно ставит
любящего (и, возможно, любимого)  Ромашова
под дуло пистолета. Вот пьют «под стук телеги» завсегдатаи офицерского
собрания… 

.
И только в великолепной сцене ночного разговора Ромашова с солдатом Хлебниковым
на откосе железной дороги (гл. XVI)  брезжит
свет сострадания, и вместе с ним — в поступках подпоручика, в шепоте солдат,
вспоминающих сказки Петровской  эпохи, —
появляются смысл, уют, спокойствие. 

Но
уже в следующих строках «чувство нелепости, сумбурности, непонятности жизни»
продолжает преследовать поручика. 

«Поединок»
вышел в свет в дни разгрома русского флота при Цусиме. Жестокая, позорная
реальность русско-японской войны  1904—1905
годов подтверждала пафос повести и диагнозы Куприна. «Поединок» стал
литературно-общественной сенсацией 1905  года,
первых месяцев первой русской революции. Повесть высоко оценили М. Горький,
В.В.Стасов, И.Е.Репин, К.И.Чуковский,  Ф.Д.
Батюшков. «Поединок» вызвал и непримиримо жестокие, и отстранение — иронические
отзывы. Л. Н. Толстой, внимательно  прочитавший
«Поединок», высоко оценил дарование Куприна, знание военного быта, армейского
языка и жаргона, скептически  отозвался о
«ницшеанстве» Назанского, проницательно отметил: «Куприн в слабого Ромашова
вложил свои чувства». Однако  вывод
Толстого был таков: «Не рад, что читал. Ужасно тяжело…» 

В
1918 году петроградская газета «Красная колокольня» одобрительно отмечала:
своей повестью Куприн «нанес царской  русской
армии в тысячу раз более страшный удар, нежели тот, что нанесли японцы под
Цусимой…». Однако сам Куприн в эти  месяцы
писал с.гневом и скорбью о развале фронта первой мировой войны: «У нас была
прекрасная, изумлявшая весь мир  армия.
Она растаяла, оставив после себя грязные следы…»