Ничипоров И. Б. 

Возможные
пути художнического восприятия реалий Библии весьма разнообразны. Это могут
быть и нейтральное осмысление Библейских образов в качестве общекультурного
фонда, становящегося источником метафор, аллегорий и т.д.; и
страстно-религиозное проникновение в содержание и стилистику Библейского
повествования, воспринимаемого как откровение о духовном бытии мира и самого
художника. В песенном творчестве иеромонаха Романа (Матюшина), утвердившего
«поэзию как моление» [1] , сквозные Евангельские образы, мотивы
многофункциональны и являются органичной составляющей духовно-нравственного
пространства, в котором осмысляет себя его лирический герой.

Широкое
распространение получили в произведениях о.Романа Евангельские ассоциации,
притчевые образы, помещенные в контекст лирической исповеди, напряженного
самопознания героя.

В
стихотворениях «Не сохранила Божье, не сумела…» (1994), «И за
что мне сие?..» (2001) актуализация данного образного ряда происходит в
процессе покаянного углубления лирического «я» в собственную душу.
Внутренний «сюжет» первого выстраивается как путь к Божественному
просветлению души – «потерянной драхмы» (Лук. XV, 8-10) и воплощается
в проникновенных обращениях героя как к самой душе («Душе моя, воспомяни о
Боге«), так и ко Творцу: »Поругана Тобою темнота, // Ты осветил
потерянную драхму…» [2] . Во втором же стихотворении, построенном как
негромкий молитвенный разговор с Богом, притчевый образ человека, пришедшего на
Пир в «небрачной одежде», спроецирован на судьбу героя – странника,
взыскующего Бога. Сам образ небрачной одежды получает здесь художественное истолкование,
несколько отличное от Евангельского источника (Мф. XXII, 12,13), воплощая не
столько отчуждение от Бога, сколько многотрудный путь к Свету, тяжесть которого
передана в замедленных анапестических строках, произносимых героем на пределе
душевных и физических сил:

Ах,
какие дороги-пути перевыстрадал за день!
					








Диво
то, что дошел, хоть и места небитого нет.

Что
не спросишь меня, почему я не в брачном наряде?

Видно,
знаешь, что мне просто нечего молвить в ответ…

Христова
притча о сеятеле в стихах-песнях о.Романа соотносится как с перепутьями исканий
самого героя, так и с тревожным взглядом на судьбы современников. В
отрыви-стых, чеканно-афористичных фразах в стихотворении «Видать, до
гробового вздоха…» (1995), где каждая строфа увенчана укороченными, предельно
энергичными строками, за-ключающими концентрат духовного содержания,
композиционная форма горько-обличающего обращения героя к себе («Не сам ли
сеял у дороги? // Что ж от кручины из-дыхать?») получает расширительное
значение, делая адресатом этого обращения удалив-шихся от духовных ориентиров
сограждан. В стихотворении «А жатвы много. Делателей мало…» (1993)
поэтическое преломление притчевого сюжета о сеятеле и Царствии Не-бесном
осуществлено в ракурсе гражданско-патриотической лирики. У о.Романа невозде-ланная
жатва «рифмуется» с образом родной земли и отчуждением от нее
русского чело-века – «делателя» с «нравом неверного раба».
К нему поэт-пастырь обращается с друже-ским увещеванием, в котором данные
образы обретают художественное развитие:

А
жатвы много. Делателей мало.

Но
кто же ты, стоящий у межи?

Иль
своего душа не принимала,

Что
ищешь зерна в терниях чужих?..

Столь
же многомерное творческое осмысление получают в произведениях о.Романа и
Библейская история городов Содома и Гоморры и связанная с ней судьба Лотовой
жены. В гражданской, сатирически звучащей, подобно лермонтовской
«Думе», элегии «Верши-ны в наше время не для всех…» (2001)
кульминацией лирического монолога становится ассоциация современной России с
проклятыми Богом городами («Откуда же Гоморра и Содом? // Откуда
направление ко дну?»). Противоречивое переплетение в современной душе
привязанности к греховной страсти и жажды избавления от нее запечатлевается в
произведениях о.Романа в образе Лотовой жены, которой в молитвенном
самоуничижении уподобляет себя герой стихотворений «Изнемогая от
потерь…« и »Я пойду, где стоят ко-рабли…» (1995).
Пронзительность обращения к Богу в процессе исповеди о пройденном жизненном
пути подчеркивается здесь сплошными мужскими рифмами (всюду с ударени-ем на
последнем слоге в строке), создающими повышенное интонационное напряжение,
эффект отрывистости сокрушенной речи. Поскольку в Евангельских словах Христа
напо-минание о «жене Лотовой» звучит в связи с разговором о Судном
дне, когда «сын Челове-ческий явится» (Лук.ХVII, 30-32), – в
подтексте стихотворений о.Романа видится внут-реннее приготовление осознающего
свой грех человека к предстоянию на Страшном Су-де:

Подобно
Лотовой жене

Пытаюсь
кары избежать.

Спешу
к желанной стороне,

Взирая,
окаянный, вспять.

Прости
меня, когда, молясь,

В
земных поклонах бью челом,

Перебираю
четок вязь,

И
стыну соляным столпом. 

Ярким
явлением притчевой поэзии о.Романа стало и стихотворение «Блудный
сын» (2001). Поэтическое переложение известной Евангельской притчи,
заостряющее драма-тичные перипетии ее сюжета, существенно обогащается
«вкраплениями», где звучит го-лос лирического «я», поначалу
кратко комментирующего события, а в завершении соеди-няющего свой голос с
обращением раскаявшегося сына к Отцу. «Внутренняя драматур-гия»
произведения основана на живом звучании голосов героев притчи и самого
повест-вователя, который уже в первых строках определяет свой эмоциональный
настрой в от-ношении к происходящему («Одно из мест Евангельского чтенья
// Волнует сердце скор-бью без конца»), затем пристально наблюдает за
очистительным порывом блудного сына, давая свои «ремарки»
(«Надежда укрепляет»); за психологическими деталями его речи: «А
в горле комом – грешен пред Тобою. // И называться сыном нету сил…».
Далее, внут-ренне противясь всяческому безжалостному благочестию, герой
проводит глубокое со-поставление «Праведности» старшего сына и
милующей Любви Отца – сопоставление, в котором ощутимо знание о нелегком опыте
не только мирской, но и внутрицерковной жизни:

Одна
Любовь приемлет и спасает.

Она
уже – Награда без наград.

А
Праведность без Оной обрекает

Стоять
столпом у растворенных Врат.

Повышенная
стилевая экспрессия заключительного покаянного обращения блудного сына и
одновременно самого лирического «я» к Отцу сопряжена с контрастом
возвышен-ного слога и намеренно сниженной самохарактеристики, с расширительной
интерпрета-цией притчевых образов. Сущностное качество поэтической притчи
о.Романа – свобода от сухого дидактизма и лирическое отражение индивидуального
духовного опыта про-тиводействия «блудным стремнинам»:

Я
жрал рожцы мечтаний и деяний,

И
был рабом у общего врага.

Изведал
горе горькое скитаний,

И
не дерзаю пасть к твоим ногам.

И,
все-таки, когда приду с Надеждой,

Убогости
моей не отвратись.

Я
обойдусь без дорогой одежды – 

Мне
без тебя уже не обойтись. 

Причастность
поэзии иеромонаха Романа древнейшей традиции молитвенного псалмо-пения
обусловила значимый диалог его лирического слова с Псалтирью – как в песне
«Что ты спишь, восстань, душе моя…» (1987). Детально воспроизведенный
конкретный эпизод сосредоточенной монашеской молитвы («Открываю книгу
старую, // Покрываю плечи мантией») перерастает в изображение внутренней
драмы Давида, «скорбь» и «покаяние» которого попадают в
орбиту лирического переживания. Благодаря цитатной насыщенно-сти песни исповедальное
слово автора, с болью «вспомнившего жизнь свою прошедшую», и
Священный текст предстают в диалогическом взаимопроникновении: 

Велика
ты, скорбь Давидова,

Велико
и утешение.

Ты
покаялся пред Господом,

И
тебя Господь простил.

–
«Сердце чисто сотвори во мне,

Боже
моего спасения,

Отврати
лице от грех моих,

От
мене не отврати».

Уединенный
от мира, герой песенной поэзии о.Романа в то же время проявляет духов-ную
открытость, художественно «перевоплощаясь» в Евангельских персонажей,
что на-сыщает тексты произведений множеством перекличек со Священным Писанием.
Так, в стихотворении «Все моя молитва превозможет…» (1982) он ощущает
сопричастность «мытарю, разбойнику, блуднице», ради которых принесена
Крестная жертва, и, достигая покаянной высоты, дерзновенно взывает ко Христу:
«Дай испить мне за Тебя мученья, // Только укрепи и призови…». В
покаянно звучащих стихотворениях «Это знают все на-верняка…» (1987),
«И коснется меня боль обмана…» (1990) он видит свою немощную душу
подобной проклятой Христом смоковнице («О, душе, в смоковнице сухой //
Нашу наготу я узнаю») и вместе с тем, памятуя о Евангельской сцене молитвы
фарисея и мыта-ря, с просветляющей надеждой стремится разглядеть в себе
искренний порыв последнего: «С этой болью пред Господом встану, // Мытаревы
слова прошепчу…«. В стихотворении же »Прибит на крест моей
неправдой…« лирическое »я» мистическим образом достигает
«свидетельской» сопричастности Распятию, покаянным слезам
сомневающегося, отре-кающегося и вместе с тем глубоко кающегося апостола Петра:

О,
Боже мой, я весь проказа!

Целуя
Твой кровавый пот,

Гвоздиные
целуя язвы,

Рыдаю
горько, аки Петр.

Поэтическое
прочтение и глубокое символическое осмысление получили в стихотворе-ниях-песнях
иеромонаха Романа многие ключевые образы, сцены, эпизоды Библейского и
собственно Евангельского повествования. 

Предметом
художественного осмысления становится здесь судьба уже первого челове-ка,
запутавшегося, подобно «птице обреченной», в «сетях» греха
(«Что, Адам, сидишь ты против Рая…», 1985). Бытийная драма Адама
раскрывается в песне в горестном обраще-нии к нему лирического героя, причем
голоса обоих сливаются в покаянном, наполнен-ным жаждой утраченного райского
блаженства плаче, близком к народнопоэтической форме: «Раю, мой
Раю…». Расширение пространственно-временной перспективы произ-ведения
происходит благодаря проекции ветхозаветных событий как на надысторический
масштаб судеб всего тварного мира («Все живое, тем словам внимая, //
Плакало, Адам, вместе с тобой»), так и на закономерности духовного бытия
лирического «я»: «Слезы, струясь потоком, // Смойте всю скверну
с меня! // Не был в аду потопа, // Видно, рожден для огня!..».

Возникшая
здесь ассоциация с потопом получает развитие в стихотворении «Пожалей,
дорогой, пожалей…» (1991), где события Библейского повествования о потопе
и пророче-ства о Страшном Суде, органично растворяясь в ткани философского
пейзажа, выводят на аксиологию современной греховной цивилизации:

И
грустит под Полярной звездой

Дольний
мир и в погибель несется…

«Первый
мир был потоплен водой,

А
второй для огня бережется»…

Мистическая
причастность Библейских событий вечности, жизни сегодняшнего чело-вечества
нередко запечатлевается о.Романом в пейзажных образах, где чувственно-обыденное
сплавляется со сферой, доступной лишь духовному зрению, – как в стихотво-рении
«Благовещение» (2001):

И
на заре, под радужным сияньем,

Без
звонаря заколоколил Храм.

И
все слилось в Архангельском лобзаньи:

Господь
с Тобою, Дево Мариам!

Сочетание
символической глубины и лирической проникновенности существенно у о.Романа и в
произведениях, посвященных периоду земной жизни Христа. В стихотворе-нии
«Иерусалим» (1992) лирический портрет столь значимого для
Евангельского текста «города моего Христа» через контрастный
эмоциональный фон («светлая моя мечта» – «горькая моя
мечта») передает антиномию Иерусалима земного, обрекшего Спасителя на
Крестные страдания, – и Иерусалима Небесного, образ которого не раз возникает в
Биб-лии как воплощение Царства Небесного «и вообще Церкви Божией –
Христианской, вет-хозаветной и новозаветной» [3] . Стихотворение же
«Евангелист Божественной рукой…» (1989), выдержанное в духе и стиле
размеренного старославянского эпического сказания о Христовом милосердии к
покаявшейся блуднице, соединяет в своей речевой ткани драма-тические элементы –
в притчевом ответе Христа на слова фарисея и Симона – и звучание лирического
монолога, который являет глубину авторского вчувствования в Евангельский текст:

Целую
пожелтелые листы,

Святые
покаянные страницы.

Душе
моя, блудница – это ты.

Да
даст тебе Господь любовь блудницы!

Содержательным
центром «Евангельской» поэзии иеромонаха Романа является
Гол-гофско-Пасхальная тема. Примечателен в этой связи обращенный к ключевым
вехам Страстной недели поэтический цикл 2001 г. Здесь и глубинное проникновение
в трагиче-ский парадокс в умонастроении толпы, приветствовавшей Вход Господень
в Иерусалим («Когда нелицемерное Осанна // Сметет нелицемерное
Распни!»), и благодарные автобио-графичные воспоминания о материнских
рассказах о голгофских эпизодах в детские годы («Матушке Зосиме»), и
онтологический смысл «Страстного Четвертка», когда «творенью
ноги омывает сам Бог«, »Великого Пятка» и самого Воскресения,
ставшего, как писал по-эт в стихотворении еще 1999 г., озарением
«тридневного гроба любой души» («Христос Воскрес! Но с Ним ли
мы?..»).

Подробные
картины голгофской драмы запечатлелись в песнях «Гора Голгофа» и
«По-ят Пилат Христа…». В центре первой – развертывание Евангельской
антитезы двух раз-бойников, пригвожденных вместе со Христом – антитезы,
получившей расширительный смысл в мотиве вечного испытания человечества
Крестом: «Своим Крестом Ты разделил людей // На тех, кто слева, и на тех,
кто справа…». Драматизированная речевая ткань пес-ни в сюжетно заостренном
мгновении «последнего крестного мига», «смертного часа»
яв-ляет онтологический в своих глубинах спор богоборческого слова разбойника,
«что сле-ва», и покаянного воззвания «того, что справа»,
которое сопровождается лирическим комментарием:

И
в этот миг, последний крестный миг

Ты
оправдал поруганного Бога,

И
капля правды, перевесив мир,

Ввела
под своды райского чертога…

Описание
решающего момента «крестного мига» размыкается в Пасхальную
перспек-тиву Евангельского текста («Гора Голгофа, Пасхи Колыбель»), а
также в сферу молитвен-ного размышления поэта об обретении достойного венца
собственного земного пути: «Да оживет во мне хоть в смертный час //
Разбойничья спасительная правда».

Всечеловеческий
характер голгофских событий явлен и через противоречивое много-голосие
беззаконного суда над Христом в песне «Поят Пилат Христа…», где
лирическое слово становится художественным итогом подробного воссоздания
внутренней «драма-тургии» известных Евангельских эпизодов. Эта
ключевая для Евангелия тема соотносится о.Романом с процессом
покаянно-исповедального самоосмысления лирического «я», как,
например, в стихотворении «Русский куколь» (2001), где герой
«перевоплощается» в «припавшего ко Кресту разбойника», или
в стихотворении «Прискорбна заповедная доро-га…» (2001), в котором
обуздание человеком собственной греховности уподобляется лич-ной Пасхе,
невозможной «без тернового венца», и передается таким образным
паралле-лизмом: «Рыдай, душа, Иосифом Прекрасным, // Святись слезою Самого
Христа». Гол-гофские мотивы составляют сердцевину и
гражданско-партиотической лирики о.Романа, окрашивая в скорбные тона образ
России – в стихотворениях «Столько боли кругом…» (1992), «Еще не
все объезжены места…« (1993), »Христос Воскрес!..» (1999):

Еще
не все объезжены места,

Не
до последней выплаканы строфы.

И
всюду – Лик Распятого Христа,

И
всюду – продолжение Голгофы.

Таким
образом, грани соприкосновения поэзии иеромонаха Романа (Матюшина) с тек-стами
Священных Книг обнаружились в сферах и лирической исповеди, и
драматизиро-ванного «эпического» повествования, и в сквозных
ассоциациях. Сознательное регуляр-ное обращение к пласту Евангельских образов,
мотивов, сюжетов не может интерпрети-роваться здесь лишь в качестве пути к
обогащению и расширению образного ряда. Глав-ная сверхзадача этого глубинного
диалога – в постижении поэтом-певцом мистического преломления Библейского,
Евангельского хронотопа как на сокровенное пространство внутренней жизни
лирического «я», так и на исторические судьбы родной земли и
челове-ческой цивилизации в целом.

Список литературы

1.
О духовном содержании, жанровой системе, основных мотивах поэзии иеромонаха
Ро-мана (Матюшина) см.: Ничипоров И.Б. Песенно-поэтическое творчество
иеромонаха Ро-мана (Матюшина): духовное содержание и образный строй // Духовные
начала русского искусства и образования: Материалы III Всероссийской научной
конференции. Великий Новгород, НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2003. С. 218-235.

2.
Ссылки на тексты произведений иеромонаха Романа даны по изданиям: Иеромонах
Ро-ман Благословен молитвословья час. Избранные стихи и песнопения 1990-1997.
СПб., Но-вый город,1997; Иеромонах Роман Русский куколь. Минск, Изд-во
Белорусского Экзар-хата, 2002, а также по странице в Интернете:
http://www.voskres.ru/pesni/

3.
Библейская энциклопедия в 2-х книгах. М., 1990 (репринтное воспроизведение
издания 1891 г.). Кн.1. С.334-335.