Значительное место в творчестве Зощенко занимают рассказы, в которых
писатель непосредственно откликается на реальные события дня. Наиболее
известные среди них: «Аристократка», «Стакан», «История болезни», «Нервные
люди», «Монтёр».Не был бы Зощенко самим собой, если бы не его манера письма. Это был
неизвестный литературе, а потому не имевший своего правописания язык.
Зощенко был наделён абсолютным слухом и блестящей памятью. За годы,
проведённые в гуще бедных людей, он сумел проникнуть в тайну их разговорной
конструкции, с характерными для нее вульгаризмами, неправильными
грамматическими формами и синтаксическими конструкциями сумел перенять
интонацию их речи, их выражения, обороты, словечки – он до тонкости изучил
этот язык и уже с первых шагов в литературе стал пользоваться им легко и
непринуждённо. В его языке запросто могли встретиться такие выражения, как
«плитуар», «окромя», «хресь», «етот», «в ем», «брунеточка», «вкапалась»,
«для скусу», «хучь плачь», «эта пудель», «животная бессловесная», «у плите»
и т.д.Но Зощенко — писатель не только комического слога, но и комических
положений. Комичен не только его язык, но и место, где разворачивалась
история очередного рассказа: поминки, коммунальная квартира, больница – всё
такое знакомое, своё, житейски привычное. И сама история: драка в
коммунальной квартире из-за дефицитного ёжика, скандал на поминках из-за
разбитого стакана.Некоторые обороты зощенковские так и остались в русской литературе
афоризмами: «будто вдруг атмосферой на меня пахнуло», «оберут как липку и
бросят за свои любезные, даром что свои родные родственники», «подпоручик
ничего себе, но сволочь», «нарушает беспорядки».Зощенко, пока писал свои рассказы, сам же и ухохатывался. Да так, что
потом, когда читал рассказы своим друзьям, не смеялся никогда. Сидел
мрачный, угрюмый, как будто не понимая, над чем тут можно смеяться.
Нахохотавшись во время работы над рассказом, он потом воспринимал его уже с
тоской и грустью. Воспринимал как другую сторону медали. Если внимательно
вслушаться в его смех, нетрудно уловить, что беззаботно-шутливые нотки
являются только лишь фоном для нот боли и горечи.Герой Зощенко – обыватель, человек с убогой моралью и примитивным
взглядом на жизнь. Этот обыватель олицетворял собой целый человеческий
пласт тогдашней России. Зощенко же во многих своих произведения пытался
подчеркнуть, что этот обыватель зачастую тратил все свои силы на борьбу с
разного рода мелкими житейскими неурядицами, вместо того, чтобы что-то
реально сделать на благо общества. Но писатель высмеивал не самого
человека, а обывательские черты в нём. «Я соединяю эти характерные, часто
затушёванные черты в одном герое, и тогда герой становиться нам знакомым и
где-то виденным», — писал Зощенко. Своими рассказами Зощенко как бы
призывал не бороться с людьми, носителями обывательских черт, а помогать им
от этих черт избавляться.Ну а теперь вкратце о некоторых рассказах Зощенко.
Так, герой «Аристократки» (1923) увлекся одной особой в фильдекосовых
чулках и шляпке. Пока он «как лицо официальное» наведывался в квартиру, а
затем гулял по улице, испытывая неудобство оттого, что приходилось
принимать даму под руку и «волочиться, что щука», все было относительно
благополучно. Но стоило герою пригласить аристократку в театр, «она и
развернула свою идеологию во всем объеме». Увидев в антракте пирожные,
аристократка «подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет».
Дама съела три пирожных и тянется за четвертым.«Тут ударила мне кровь в голову.
— Ложи, — говорю, — взад!»После этой кульминации события развертываются лавинообразно, вовлекая в
свою орбиту все большее число действующих лиц. Как правило, в первой
половине зощенковской новеллы представлены один-два, много — три персонажа.
И только тогда, когда развитие сюжета проходит высшую точку, когда
возникает потребность и необходимость типизировать описываемое явление,
сатирически его заострить, появляется более или менее выписанная группа
людей, порою толпа.
Так и в «Аристократке». Чем ближе к финалу, тем большее число лиц
выводит автор на сцену. Сперва возникает фигура буфетчика, который на все
уверения героя, жарко доказывающего, что съедено только три штуки,
поскольку четвертое пирожное находится на блюде, «держится индифферентно».— Нету, — отвечает, — хотя оно и в блюде находится, но надкус на ём
сделан и пальцем смято».Тут и любители-эксперты, одни из которых «говорят — надкус сделан,
другие — нету». И, наконец, привлеченная скандалом толпа, которая смеется
при виде незадачливого театрала, судорожно выворачивающего на ее глазах
карманы со всевозможным барахлом.
В финале опять остаются только два действующих лица, окончательно
выясняющих свои отношения. Диалогом между оскорбленной дамой и недовольным
ее поведением героем завершается рассказ.«А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:
— Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег — не ездют с
дамами.
А я говорю:
— Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение».Как видим, обе стороны обижены. Причем и та, и другая сторона верит
только в свою правду, будучи твердо убеждена, что не права именно противная
сторона. Герой зощенковского рассказа неизменно почитает себя непогрешимым,
«уважаемым гражданином», хотя на самом деле выступает чванным обывателем.Странная ситуация возникает в рассказе «Нервные люди» (1925). Для нас
она, конечно, странная, но для того времени это была, наверное, обыденная
сцена. Итак, действие в этом рассказе разворачивается в коммунальной
квартире. Неподелили ёжик. «Народ, — пишет Зощенко, — уж очень нервный.
Расстраивается по пустякам. Горячится. И через это дерётся грубо, как в
тумане». Все жильцы тут же сбегаются на кухню, где спор произошёл. Появился
и инвалид Гаврилыч:— Что, говорит, за шум, а драки нету?
Тут сразу после этих слов и подтвердилась драка. Началось.
Инвалида огрели по лысине сковородкой, отчего он свалился на пол и
пролежал там, скучая, до окончания драки. Кончилось тем, что явилась
милиция, и, в итоге, всех оштрафовали, а тому, который Гаврилыча изувечил,
дали шесть месяцев.Итог подводят слова автора: «Это справедливо, братцы мои. Нервы
нервами, а драться не следует». В принципе, немногие рассказы Зощенко имеют
прямое отражение авторской мысли. В основном, так и заканчиваются, чуть ли
не на полуслове – читателю предоставляется самому возможность делать
выводы.Похожая ситуация разворачивается в рассказе «Стакан» (1923). Начинается
действие с того, что главного героя приглашают на поминки его друга. «А
народу припёрлось множество. Родственники всякие. Деверь тоже, Петр
Антонович Блохин. Ядовитый такой мужчина со стоячими кверху усиками».
Кульминация наступает, когда главный герой нечаянно ударяет свой стакан о
сахарницу, отчего он даёт небольшую трещинку. «Я думал, не заметят.
Заметили дьяволы». Казалось бы, ерунда, но скандал поднялся ужасный. Вдова
покойного как накинулась на нашего главного героя. И «деверь, паразит»
поддакивает: «Таким, говорит, гостям прямо морды надо арбузом разбивать».
Как и в предыдущем рассказе поднялась ругань, грохот – главного героя
выгнали с поминок. Такие вот поминки получились! Вместо того чтобы почтить
память покойного, подняли ужасный скандал. Но это ещё не конец – вдова, в
довершение ко всему, подала на нашего героя в суд, причём на на
вышеупомянутом стакане непонятным образом появилось ещё несколько трещин.
Пришлось платить нашему герою – ничего не поделаешь.Думаю оба рассказы похожи по своей идее и высмеивают бытовое
бескультурье. Ну, в самом деле, если уж пригласил на поминки, то будь готов
к понесению каких-то убытков. С другой стороны, жизнь, конечно, была
тяжёлая, нервы у всех были на пределы. Оба рассказа призывали держать себя
в руках и не кипятиться по пустякам.В рассказе «Монтёр» (1927) в центре внимания – опять «маленький
человек», монтёр театра Иван Кузьмич Мякишев. И очень уж этого монтёра
оскорбил тот факт, что во время фотографирования, в центр «на стул со
спинкой» посадили тенора, а его, монтёра, «пихнули куда-то сбоку». Затем,
когда ему захотелось устроить пару билетов на очередной концерт для своих
знакомых, ему было отказано, отчего он ещё больше оскорбился и возьми, да
выключи свет во всём театре. «Тут произошла, конечно, фирменная
неразбериха. Управляющий бегает. Публика орёт. Кассир визжит, пугается, как
бы у него деньги в потёмках не взяли». Из ситуации вышли, посадив знакомых
девиц монтёра на «выдающиеся места» и продолжив спектакль. Автор же
заканчивает своей типичной фразой: «Теперь и разбирайтесь сами, кто важнее
в этом сложном театральном механизме».Опять же, как и во многих других рассказах, глобальная проблема
показана на примере частного случая. Рассказ одно стороны учит тому, что
каким бы по важности человек ни был, к нему надо относиться уважительно. С
другой стороны, каждый человек должен объективно оценивать свою значимость
в этой жизни, ну ведь, правда, не сажать же монтёра в центр, а тенора где-
то сзади! В какой то мере в этом рассказе высмеивается, один из самых
негативных пороков человека – зависть.Относительно этого рассказа я слышал такое мнение, что столкновение
монтёра, возмущённого тем, что на карточку театральной труппы его снимают
«мутно не в фокусе», с оперным тенором оказывается отражением борьбы
Зощенко с «высокопоставленными заказчиками «красного Льва Толстого» за своё
право работать в «неуважительной, мелкой форме».Все эти рассказы были написаны в 20-е годы. В 30-е же годы рассказ
Зощенко изменяется. Теперь персонажам сатирических произведений начинает
противостоять не только более высокая авторская позиция, но и сама среда, в
условиях которой пребывают герои. Это социальное противостояние и двигает,
в конечном счете, внутренние пружины сюжета. Наблюдая, как попираются
всевозможными чинушами, волокитчиками, бюрократами честь и достоинство
человека, писатель возвышает свой голос в его защиту. Нет, гневной отповеди
он, как правило, не дает, но в предпочитаемой им грустно-иронической манере
повествования возникают мажорные интонации, проявляется твердая
убежденность оптимиста.В рассказе «История болезни» (1936) описаны быт и нравы некоей
особенной больницы, в которой посетителей встречает на стене жизнерадостный
плакат: «Выдача трупов от 3-х до 4-х», а фельдшер вразумляет больного,
которому не нравится это объявление, словами: «Если, говорит, вы
поправитесь, что вряд ли, тогда и критикуйте».Как и в большинстве других его рассказов, в этом рассказе весьма
непривлекательная действительность с большим юмором показывается через
восприятие «простого» обывателя. Этот «маленький» человек попал как бы в
механизм большой бюрократической машины – в больницу.С ним никто не считается, не задумывается о его чувствах, эмоциях, и, в
общем-то, никого даже не волнует чем всё закончится: выздоровеет он или
нет. И когда он, этот маленький человек, пытается как-то заявить о себе, то
наталкивается на полное равнодушие и даже хамство этих бюрократических
«винтиков». Да, именно, бюрократов, потому сто это не медики, дававшие
клятву Гиппократа. Это чиновники, действующие по определённой программе!
Принимающий фельдшер сильно удивляется, что тяжело больно ещё и
разговаривает; медсестра недоумевает, что он привередничает и не желает
раздеваться при женщине и садиться в одну с ней ванную на «обмывочном
пункте».В огромной палате лежат около тридцати больных с разными болезнями,
причём и выздоравливающие, и тяжело больные. И никого не волнует, что они
могут заразиться друг от друга. Так и наш больной «маленький человек» в
конце концов, поступив в больницу с брюшным тифом, захворал ещё и коклюшем.
Даже сестричка удивилась, какой у него двужильный организм, – это надо же –
поправился! Получается, что надеяться в жизни можно только на себя, не
полагаясь на это государство с его казённой помощью!?В этом рассказе, впрочем, как и во многих других, не даётся веского
повода для возбуждения скандала, потому что читателю даётся понять, что
главному герою просто не повезло, он просто попал не в ту больницу: «Мне
попалась какая-то особенная больница, где мне не всё понравилось». Тем не
менее, думается, здесь скрыт намёк на то, что это не просто частный случай,
а повседневная действительность того времени.Несмотря на бешенную популярность Зощенко среди простого народа,
творчество писателя жестоко критиковалось. Зощенко писал в ту пору
М.Сломинскому: «Чертовски ругают… Невозможно объясниться. Я только сейчас
соображаю, за что меня ругают – за мещанство! Покрываю и любуюсь
мещанством! Эва, дела какие! Черт побери, ну как разъяснишь? Тему путают с
автором… В общем, худо, Мишечка! Не забавно. Орут. Орут. Стыдят в чём-то.
Чувствуешь себя бандитом и жуликом…»Вся эта критика привела, в конце концов к тому, что писателя в 1946 г.
попросту выгнали из литературы. Зощенко был заклеймён как «пошляк»,
«хулиган» и «подонок русской литературы». Его имя стало ругательством.
Творчество Зощенко многие, да и сам писатель, сравнивали с творчеством
Гоголя. Нет, Зощенко не равнял себя с Гоголем. Он сравнивал с его судьбой
свою… Как то, размышляя об этом, Зощенко занёс в свою записную книжку:
«Гоголь ожидал, что его не поймут. Но то, что случилось, превзошло все его
ожидания». Эту запись можно вполне отнести и к самому Зощенко.Но Зощенко не забыт. Как бы не клеймили его позором те же советские
писатели середины века, Зощенко до сих пор читают и любят, его рассказы
актуальны и по сей день, может быть только не в такой степени, как раньше.
В чём-то, даже, по-моему, значимость любого писателя определяет время. А
то, что Зощенко не забыли и его рассказы до сих пор читают наши современные
юмористы-сатирики, такие как Жванецкий и Задорнов, говорит о многом.
