Средняя школа № 35
                    Экзаменационная работа по литературе.
                              Марина Цветаева:
                                   судьба,
                                  личность,
                                 творчество.
                                  г. Тверь
                                    2002
Марина Цветаева родилась в ночь с 26 на 27 сентября, «между  воскресеньем  и
субботой», в 1982 году. Позже она напишет об этом:
                  Красною кистью
                  Рябина зажглась.
                  Падали листья,
                  Я родилась.
                  Спорили сотни
                  Колоколов.
                  День был субботний:
                  Иоанн Богослов.
Почти двадцать лет (до замужества) она  прожила  в  доме  №8  в  Трехпрудном
переулке. Этот дом Цветаева очень любила и называла «самым  родным  из  всех
своих  мест».  В  письме  к  чешской  подруге  Анне  Тесковой  она   писала:
«…Трехпрудный переулок, где стоял наш Дом,  но  это  был  целый  мир,  вроде
именья, и целый психический мир – не меньше, а  может  быть  и  больше  дома
Ростовых, ибо дом Ростовых плюс еще сто  лет…»[1].  С  другими  детьми  дети
Цветаевых почти не общались, и весь мир  сосредотачивался  в  Доме.  Молодая
Цветаева призывала:
                  Ты, чьи сны еще непробудны,
                  Чьи движенья еще тихи,
                  В переулок сходи Трехпрудный,
                  Если любишь мои стихи.
                  ……………………………
                  Умоляю – пока не поздно,
                  Приходи посмотреть наш дом!
                  ……………………………
                  Этот мир невозвратно-чудный
                  Ты застанешь еще, спеши!
                  В переулок сходи Трехпрудный,
                  В эту душу моей души.
                                   Детство
  Большинство документальных материалов о детстве Марины  Цветаевой  исчезли
или   засекречены.    Автобиографическая    проза    творчески    преломляет
действительность, это «не «я», а необычный ребенок  в  обычном  мире»[2].  В
действительности  отношения  между  членами   большой   семьи   были   очень
непростыми. Отцом ее был Иван Владимирович  Цветаев,  профессор  Московского
университета, преподававший римскую словесность,  основатель  Музея  изящных
искусств имени Александра ((( (Музея  изобразительных  искусств  имени  А.С.
Пушкина) . Первой  женой   его  была  Варвара  Дмитриевна  Иловайская  (дочь
известного  историка  Иловайского).  В  ранней  молодости  она  влюбилась  в
женатого  мужчину,  но  по  воле  своего  властного  отца  вышла  замуж   за
профессора Цветаева.  У них было двое детей:  дочь  Валерия  и  сын  Андрей.
Вскоре после его  появления  на  свет  Варвара  Дмитриевна  умерла,  и  Иван
Владимирович вновь женился – на Марии Александровне Мейн, очень  талантливой
пианистке,  переводчице,  женщине  романтической  и  одаренной.  Как   пишет
Цветаева: «Папу она бесконечно любила, но два  первых  года  очень  мучалась
его неугасшей любовью к первой жене. Вышла замуж с целью заменить  мать  его
осиротевшим детям – Валерии 8-ми лет и Андрею 1-го года»[3].  До  замужества
Мария Александровна жила замкнуто, знакомых почти не было. Выйдя замуж,  она
очень старалась привязать к себе детей мужа, но навыков общения  практически
не было. Она много мучилась, но так и  не  смогла  подружиться  с  Валерией,
которая обожала свою покойную мать  и  на  всю  жизнь  осталась  настроенной
против мачехи. Эта нелюбовь переносилась и на  дочерей  Марии  Александровны
– Марину и Анастасию.
       Огромное  влияние  оказала  мать  на  формирование  характера  детей.
Главной определяющей чертой  отношения  Марии  Александровны  к  детям  была
непреклонность. Она была сдержана и внешне неласкова, но  не  равнодушна,  и
связывала с дочерями  все  свои  несбывшиеся  надежды.  Мария  Александровна
мечтала,  что  дочери,  наследовав  ее  высокие  стремления,  выйдут  в  мир
искусства. Было определено, что важно  лишь  духовное:  искусство,  природа,
честь  и  честность,  религия.  Все,  что  могло  духовно   развить   детей,
предоставлялось им: разноязыкие гувернантки, книги, музыка театр. Они  почти
одновременно  начали  говорить  на  трех  языках:  русском,  французском   и
немецком. Мать стремилась дать  детям  возможно  больше,  передать  им  свои
представления о мире. Никто не скажет об этом  лучше  самой  Цветаевой:  «О,
как мать торопилась с нотами, с буквами,  с  Ундинами,  с  Джейн  Эйрами,  с
Антонами Горемыками, с презрением к физической боли, со Св. Еленой, с  одним
против всех, с одним – без всех, точно знала, что не успеет… так вот –  хотя
бы это, и хотя бы еще это, и еще это, и это еще… Чтобы было,  чем  помянуть!
Чтобы сразу накормить – на всю жизнь!  Как  с  первой  до  последней  минуты
давала – и даже давила! – не давая улечься,  умяться  (нам  –  успокоиться),
заливая и забивая с верхом – впечатление  на  впечатление,  воспоминание  на
воспоминание  –  как  в  уже   невмещающий   сундук   (кстати,   оказавшийся
бездонным), нечаянно  или  нарочно?..  Мать  точно  заживо  похоронила  себя
внутри  нас  –  на  вечную  жизнь.  Как  уплотняла   нас   невидимостями   и
невесомостями, этим навсегда вытесняя из нас всю весомость  и  видимость.  И
какое счастье, что все это была не наука, а Лирика – то, чего  всегда  мало…
Мать поила нас из вскрытой жилы Лирики…»[4]
      Материальное, внешнее считалось низким и недостойным. Марина  Цветаева
на всю жизнь  унаследовала  материнское:  «Деньги  –  грязь».  Незадолго  до
смерти она пишет в своем дневнике: «Я отродясь, как вся наша  семья  –  была
избавлена от этих двух понятий: слава и деньги… Деньги? Да  плевать  мне  на
них. Я их чувствую только, когда их – нет…  Ведь  я  могла  бы  зарабатывать
вдвое больше. Ну – и? Ну, вдвое больше бумажек  в  конверте.  Но  у  меня-то
что останется?.. Ведь нужно быть мертвым, чтобы предпочесть – деньги».
      Характер молодой Марины Цветаевой был нелегким – и для  нее  самой,  и
для  окружающих.  Гордость  и  застенчивость,  упрямство  и  непреклонность,
мечтательность и несдержанность – вот что было типично  для  нее.  «Страх  и
жалость (еще гнев, еще  тоска,  еще  жалость)  были  главные  страсти  моего
детства»[5].  Между  детьми  драки  возникали  по  любым  поводам  и   часто
разрешались  кулаками.  Главным  поводом  для  ссор  между   сестрами   было
стремление  к  единоличному  обладанию  чем-нибудь,  совсем  не  обязательно
вещественным. Все, что хотела любить  Марина  Цветаева,  она  хотела  любить
одна: картинки, игрушки, книги, литературных героев.
      Все детство Цветаева читала запоем, не читала, а «жила книгами»,  одно
из первых ее стихотворений так и называется: «Книги в красном переплете»:
                  Из рая детского житья
                  Вы мне привет прощальный шлете,
                  Неизменившие друзья
                  В потертом красном переплете.
                  Чуть легкий выучен урок,
                  Бегу тотчас же к вам, бывало.
                — Уж поздно! – Мама, десять строк!.. –
                  Но, к счастью, мама забывала.
                  ………………………………….
                  О, золотые времена,
                  Где взор смелей и сердце чище!
                  О, золотые имена:
                  Гек Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!
      Первым поэтом Цветаевой оказался Пушкин. В пять лет она  наткнулась  в
шкафу Валерии на «Сочинения» Пушкина. Мать не разрешала ей брать эту  книгу,
и девочка читала тайком, уткнувшись головой в  шкаф.  Впрочем,  Пушкина  она
узнала еще до этого: по памятнику на Тверском бульваре,  картине  «Дуэль»  в
родительской спальне, рассказам матери.  Он  был  первым,  кого  она  прочла
сама. Навсегда Пушкин остался для Цветаевой Первым  Поэтом,  мерилом  высоты
поэзии.
      «Счастливая, невозвратимая пора детства» кончилась в 1902 году.  Мария
Александровна  заболела чахоткой, здоровье ее требовало  теплого  и  мягкого
климата, и семья уехала за границу.  Поехали  все,  кроме  Андрюши,  который
остался с дедом Иловайским. Сначала они поселились в  «Русском  пансионе»  в
Нерви под Генуей.  Эта  зима  1902/1903  годов  была  для  сестер  Цветаевых
периодом «Дикой воли». Сначала они  познакомились  и  крепко  подружились  с
сыном хозяина пансиона Володей, с которым проводили целые  дни  на  природе.
Позже Цветаева посвятила памяти этой дружбы  несколько  стихотворений  своей
первой книги:
                  Он был синеглазый и рыжий,
                  (Как порох во время игры!)
                  Лукавый и ласковый. Мы же
                  Две маленьких русых сестры.
                  Уж ночь опустилась на скалы,
                  Дымится над морем костер.
                  И клонит Володя усталый
                  Головку на плечи сестер.
                  …………………………
                  За скалы цепляются юбки,
                  От камешков рвется карман.
                  Мы курим – как взрослые – трубки,
                  Мы воры, а он атаман.
      А еще в пансионе жили революционеры-эмигранты.  Десятилетняя  Цветаева
стремилась понять  их  идеи,  писала  о  них  стихи,  которые,  впрочем,  не
сохранились. Мать опасалась влияния революционных идей на  детские  умы,  но
ничего не могла поделать. Позже в «Ответе на анкету» Цветаева отмечала  этот
период как «одно из важных душевных событий».
      В мае 1903 года Марина и Ася поступили  в  пансион  Лаказ  в  Лозанне.
Атмосфера здесь  была  уютной,  почти  семейной.  Девочки  усовершенствовали
познания во  французском,  время  от  времени  их  навещала  мать.  Исчезало
безбожие, принятое под влиянием революционеров в Нерви. Через  год  родители
забрали девочек и  поселились  в  Германии  во  Фрейбурге.  Марина  Цветаева
влюбляется в эту страну, которую безумно и восторженно любила ее  мать.  Дух
Германии она ощущала родным, язык знала так же хорошо, как и  русский.  «Как
я любила  –  с  тоской  любила!  до  безумия  любила!  –  Шварцвальд»[6]  —
вспоминала Цветаева позднее. И на всю жизнь осталась она убеждена:  «Во  мне
много душ. Но главная моя душа –  германская»[7]  Здесь  же,  во  Фрейбурге,
зародились две страсти Цветаевой –  Наполеон  и  Россия.  Тоска  по  Родине,
которую девочка не видела почти три года, разбудила в  ней  первое  «родино-
чувствие».
В 1905 году семья Цветаевых вернулась в Россию. Некоторое время они  прожили
в  Ялте.  Потом  Марии  Александровне  стало  гораздо  хуже,  и  она  решила
вернуться в родные места. Семья  переехала  на  дачу  в  Тарусу,  где  Мария
Александровна  и умерла.  Марине  Цветаевой  было  тринадцать  лет.  Детство
кончилось.
					







      Учеба Марины Цветаевой проходила нерегулярно и не очень успешно. После
смерти матери она переходила из одной гимназии в другую,  трижды  выгонялась
за  дерзость.  Очень  интересны  воспоминания  школьных  подруг   Цветаевой,
которые дают представление о ее личности.
      «…очень живая девочка с пытливым и насмешливым взглядом. Причесана она
была под мальчика. Она была очень способна  к  гуманитарным  наукам  и  мало
прилагала усилий к точным наукам. Она все переходила  из  одной  гимназии  в
другую. Ее скорее привлекали старшие подруги, чем младшие…
      …У нас постоянно были шумные споры  о  новых  людях.  Марина  говорила
смело, отметая все старое, отжившее…»[8]
      « Марина была один год пансионеркой, после смерти матери. У  нее  было
угрюмое  лицо,  медленная  походка,  сутулая  спина  и  фигура…   это   была
увлекающаяся натура. Она была слишком умная, увлекалась героями книг,  а  не
учителями… Она старалась познакомить меня с революционной литературой»
«…Мне  казалось,  что  за  своенравием,  порой  даже   эксцентричностью   ее
поступков  скрывается  нечто  более   глубокое,   что   свойственно   только
незаурядной, одаренной натуре. Многие из нас знали,  вернее  угадывали,  что
Цветаева что-то пишет, но она никому не показывала своих стихов, и нам  было
неведомо, чем она живет, какие строки слагались в ту  пору  в  ее  уме.  Это
были  строки  ее  «Вечернего  альбома»,  где  уже  проявились  и   богатство
воображения, и подлинный поэтический дар… Это была  ученица  совсем  особого
склада. Не шла к ней ни гимназическая форма, ни тесная школьная парта.  И  в
самом деле, в то время как все мы —  а  нас  в  классе  было  40  человек  —
приходили в гимназию изо дня в  день,  готовили  дома  уроки,  отвечали  при
вызове,  Цветаева  каким-то  образом  была  вне  гимназической  сферы,   вне
обычного распорядка. Среди нас она была  как  экзотическая  птица,  случайно
залетевшая  в  стайку  пернатых  северного  леса.  Кругом  движенье,  гомон,
щебетанье, но у нее иной полет, иной язык…Она неизменно  читала  или  что-то
писала на уроках, явно безразличная к тому, что происходит в классе;  только
изредка вдруг приподнимет голову, заслышав что-то стоящее  внимания,  иногда
сделает какое-нибудь замечание  и  снова  погрузится  в  чтение…  Однажды  у
Цветаевой появилось  небывалое  желание:  стать  прилежной  ученицей.  Придя
утром в класс, она  уселась  на  первую  парту  в  среднем  ряду,  разложила
учебники, тетради, ничуть не заботясь о том, что  заняла  чужое  место.  Оно
принадлежало одной  тихонькой,  малозаметной  девочке.  Когда  та  пришла  и
растерянно  остановилась  около  своей  парты,  Цветаева   во   всеуслышание
заявила,
что  с  этого  дня  будет  заниматься  по-настоящему,  слушать  на   уроках,
записывать и никуда отсюда не уйдет. В классе зашумели,  заспорили,  девочка
чуть не плакала. Со всех сторон послышались упреки,  порицания  —  ничто  не
помогало. Цветаева возражала, что  на  последней  парте  трудно  следить  за
уроком, что  она  долго  пробыла  там  и  почему-то  должна  оставаться  там
навсегда. И в конце концов ее оставили в покое, а огорченную девочку  где-то
пристроили в сторонке. Как и  следовало  ожидать,  дня  через  три  внезапно
нахлынувшее рвение исчезло. Цветаевой не понравилось сидеть  слишком  близко
от кафедры, и, забрав свои книги, она вернулась на  свое  прежнее  место…  В
классе Цветаева держалась  особняком.  Она  присматривалась  ко  многим,  но
найти среди нас настоящей подруги не могла.  Бывало  и  так:  кто-нибудь  из
учениц  другого  класса  вызовет   в   ней   восхищение,   она   начнет   ее
идеализировать, сближается с ней, но, узнав поближе, разочаруется,  отойдет.
Однажды она подошла ко мне: «Пойдемте походим».  В  ее  манере  подходить  к
людям было что-то подкупающе мягкое и вместе с тем  властное.  Ей  никто  не
отказывал…Она могла, если захочет, как магнит притягивать к  себе  людей  и,
думается, легко могла и оттолкнуть»[9]
      Поглощенная любовью к Наполеону, к  «легенде»  о  Наполеоне,  Цветаева
почти перестала ходить в гимназию.  Она  пряталась  на  чердаке,  дожидалась
ухода отца на службу, а потом спускалась в  свою  комнату  и  погружалась  в
чтение. Даже в киот в  своей  комнате  она  вместо  иконы  вставила  портрет
Наполеона. Героем ее стихов  стал  сын  Наполеона  –  герцог  Рейхштадтский,
герой пьесы Э. Ростана «Орленок». Эта страсть заставила Цветаеву взяться  за
первую серьезную литературную работу – перевод  Ростана.  Для  этого  она  в
1909 году совершенно одна поехала в Париж, чтобы прослушать в Сорбонне  курс
старофранцузской литературы.
                  Дома до звезд, а небо ниже,
                  Земля в чаду ему близка.
                  В большом и радостном Париже
                  Все та же тайная тоска.
                  …………………………..
                  Я здесь одна. К стволу каштана
                  Прильнуть так сладко голове!
                  И в сердце плачет стих Ростана
                  Как там, в покинутой Москве.
                  Париж в ночи мне чужд и жалок,
                  Дороже сердцу прежний бред!
                  Иду домой, там грусть фиалок
                  И чей-то ласковый портрет.
                  Там чей-то взор печально-братский,
                  Там нежный профиль на стене.
                  Rostand и мученик-Рейхштадский
                  И Сара – все придут во сне!..
      В 1908-1910 годах Иван Владимирович часто уезжал из  Москвы  и  сестры
Цветаевы попали под влияние  поэта  Эллиса  –  Льва  Львовича  Кобылинского.
«Переводчик  Бодлера,  один   из   самых   ранних   страстных   символистов,
разбросанный поэт,  гениальный  человек»[10]  –  так  определяла  его  позже
Цветаева.  Смыслом  своей  жизни  Эллис   считал   поиск   путей   духовного
перерождения мира для борьбы с Духом Зла – Сатаной. Почти  каждый  вечер,  а
иногда и всю ночь проводили девочки в беседах с ним. Цветаева посвятила  ему
свою поэму «Чародей» – так называли сестры Эллиса.
                  Он был наш ангел, был наш демон,
                  Наш гувернер – наш чародей,
                  Наш принц и рыцарь – был нам всем он
                  Среди людей!
                  В нем было столько изобилий,
                  Что и не знаю, как начну!
                  Мы пламенно его любили –
                  Одну весну.
                  ……………………………
                  Садимся – смотрим – знаем – любим,
                  И чуем, не спуская глаз,
                  Что за него себя погубим,
                  А он – за нас.
                  ……………………………
                  О Эллис! – прелесть, юность, свежесть,
                  Невинный и волшебный вздор!
                  Плач ангела! – Зубовный скрежет!
                  Святой танцор,
                  Без думы о насущном хлебе
                  Живущий – чем и как – Бог весть!
                  Не знаю, есть ли Бог на небе! –
                  Но, если есть –
                  Уже сейчас, на этом свете,
                  Все до единого грехи
                  Тебе отпущены за эти
                  Мои стихи.
                  О Эллис! – рыцарь без измены!
                  Сын голубейшей из отчизн!
                  С тобою раздвигались стены
                  В иную жизнь…
              —  Где б ни сомкнулись наши веки
                  В безлюдии каких пустынь –
                  Ты – наш и мы – твои. Во веки
                  Веков. Аминь.
В свою  очередь   он  посвяти  сестрам  Цветаевым  несколько  стихотворений,
вошедших в книгу «Арго». В разгар этой дружбы Эллис  сделал  едва  достигшей
семнадцатилетия Марине Цветаевой предложение стать его женой. Она  отказала,
потому что «…не понимала, как можно променять такую  огромную  дружбу  –  на
брак?»[11] Однако именно Эллис открыл Цветаевой  мир русской поэзии  и  ввел
ее в московский литературный круг.
      В 1910 году Марина Цветаева  за свой счет издала первую книгу стихов –
«Вечерний  альбом».  Она  отослала  ее  «с  просьбой  просмотреть»  Брюсову,
Волошину, в  издательство  «Мусагет».  Стихи  были  встречены  одобрительно,
поступили одобрительные отзывы от Волошина,  Брюсова,  Гумилева.  Книга  эта
условно делится на три части: «Детство», «Любовь» и «Только тени».
      «Детство» – это общее детство Марины и Аси, сестер –  счастье  быть  с
матерью, красота природы,  первые  влюбленности,  дружба,  гимназия,  книги.
Поражает естественность,  доверчивость  и  искренность  этих  стихов  –  так
говорят с близкой подругой.
      Раздел «Любовь» посвящен Владимиру Нилендеру.  Он  был  очень  увлечен
девушкой, но роман не состоялся.  В  сущности,  вся  книга  была  письмом  к
Нилендеру, с которым она решила не встречаться. Цветаева говорит   о  любви,
о тоске и одиночестве:
                  По тебе тоскует наша зала,
                — Ты в тени видал ее едва –
                  По тебе тоскуют те слова,
                  Что в тени тебе я не сказала…
      Третий раздел «Только тени»  обращен к «любимым  теням»  –  Наполеону,
герцогу Рейхштадскому, «даме с камелиями» и Сарре Бернар, возникает и  образ
Нилендера – ушедшего в прошлое.
       В этом сборнике  Цветаева  облекает  свои  переживания  в  лирические
стихотворения  о  несостоявшейся  любви,  о  невозвратности  минувшего  и  о
верности любящей. В  ее  стихах  появляется  лирическая  героиня  —  молодая
девушка, мечтающая о любви. «Вечерний  альбом»  —  это  скрытое  посвящение.
Перед каждым разделом — эпиграф, а то и по два: из Ростана и Библии.  Таковы
столпы первого возведенного Мариной Цветаевой здания поэзии. Какое  оно  еще
пока ненадежное, это здание; как  зыбки  его  некоторые  части,  сотворенные
полудетской   рукой.   Немало   инфантильных   строк   —   впрочем,   вполне
оригинальных, ни на чьи  не  похожих.  Но  некоторые  стихи  уже  предвещали
будущего поэта. В  первую  очередь  —  безудержная  и  страстная  «Молитва»,
написанная Цветаевой в день семнадцатилетия, 26 сентября 1909 года:
                  Христос и Бог! Я жажду чуда
                  Теперь, сейчас, в начале дня!
                  О, дай мне умереть, покуда
                  Вся жизнь как книга для меня.
                  Ты мудрый, ты не скажешь строго:
                  «Терпи, еще не кончен срок».
                  Ты сам мне подал — слишком много!
                  Я жажду сразу — всех дорог!
                  …………………………..
                  Люблю и крест, и шелк, и каски,
                  Моя душа мгновений след…
                  Ты дал мне детство — лучше сказки
                  И дай мне смерть — в семнадцать лет!
В стихотворении «Молитва» скрытое обещание жить и  творить:  «Я  жажду  всех
дорог!». Они появятся  во  множестве  –  разнообразные  дороги  цветаевского
творчества. В стихах «Вечернего альбома» рядом с попытками выразить  детские
впечатления и воспоминания соседствовала недетская сила,  которая  пробивала
себе  путь  сквозь  немудреную  оболочку  зарифмованного  детского  дневника
московской гимназистки. В этом сборнике Цветаева много  сказала  о  себе,  о
своих чувствах к дорогим ее сердцу людям;  в  первую  очередь  о  маме  и  о
сестре Асе. «Вечерний  альбом»  завершается  стихотворением  «Еще  молитва».
Цветаевская героиня молит создателя послать  ей  простую  земную  любовь.  В
лучших стихотворениях  первой  книги  Цветаевой  уже  угадываются  интонации
главного конфликта ее любовной поэзии: конфликта между «землей»  и  «небом»,
между страстью и идеальной любовью, между сиюминутным и вечным  —  конфликта
цветаевской поэзии: быта и бытия.
      «Стихи Марины Цветаевой,  напротив,  всегда  отправляются  от  какого-
нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно  пережитого.  Не  боясь
вводить в поэзию повседневность, она берет непосредственно  черты  жизни,  и
это придает стихам  ее жуткую интимность»[12], — говорит Брюсов.
      Восхищен ее стихами был  Максимилиан  Волошин,  который  писал:  «…это
прекрасная   и   непосредственная   книга,   исполненная   истинно   женским
обаянием»[13]. Он встретился с Цветаевой, а после послал ей стихотворение:
                  К вам душа так радостно влекома!
                  О, какая веет благодать
                  От страниц «Вечернего альбома»!
                  (Почему «альбом», а не «тетрадь»?)
                  ……………………………….
                  В вашей книге столько достижений…
                  Кто же Вы? Простите мой вопрос.
                  ……………………………….
                  Кто Вам дал такую ясность красок?
                  Кто Вам дал такую точность слов?
                  Смелость все сказать: от детских ласок
                  До весенних новолунных снов?
                  Ваша книга – это весть «оттуда»,
                  Утренняя благостная весть.
                  Я давно уж не приемлю чуда,
                  Но как сладко слышать: «Чудо – есть!»
      Позже Волошин пригласил сестер Цветаевых провести лето в  его  доме  в
Коктебеле, в Крыму. Летом 1911 года Марина Цветаева приехала  туда.  В  доме
Волошиных постоянно жила большая компания –  друзья  и  знакомые  Макса,  их
друзья и знакомые – в большинстве своем  люди  творческие:  писатели,  поэты
композиторы, художники. Именно этим летом Цветаева  познакомилась  со  своим
будущим мужем Сергеем Эфроном. Он был на год моложе ее, ему  не  исполнилось
даже восемнадцати. Сергей представлялся Цветаевой  средневековым  рыцарем  –
идеалом  благородства,   порядочности,   воспитанности,   достоинства.   Она
поэтизировала  Сергея,  он  был  для   нее   в   большой   степени   героем,
романтическим образом.
                  Я с вызовом ношу его кольцо!
                — Да, в Вечности – жена, не на бумаге. –
                  Его чрезмерно узкое лицо
                  Подобно шпаге.
                  Безмолвен рот его, углами вниз,
                  Мучительно-великолепны брови.
                  В его лице трагически слились
                  Две древних крови.
                  Он тонок первой тонкостью ветвей.
                  Его глаза – прекрасно-бесполезны! –
                  Под крыльями раскинутых бровей –
                  Две бездны.
                  В его лице я рыцарству верна,
           — Всем вам, кто жил и умирал без страху!
                  Такие – в роковые времена –
                  Слагают стансы – и идут на плаху.
      Марина Цветаева чувствовала себя старше, взрослее своего мужа. Любовь,
забота сочеталась  в  ней  со  стремлением  определять  жизнь  своего  мужа,
направить ее так, как она себе это представляла. Марина заботилась о  Сергее
– ведь он был совсем мальчиком, еще даже не кончившим гимназии,  к  тому  же
болел туберкулезом. Их венчание состоялось в  январе  1912  года  в  Москве,
молодая семья  поселилась  в  Замоскворечье  в  Екатерининском  переулке.  В
феврале этого же года  вышел  второй  сборник  стихов  Цветаевой  «Волшебный
фонарь». Эта книга не вызвала такого одобрения критики как  первая,  сборник
отмечался  как  «слабость  молодого  поэта,  перепевающего   самого   себя».
Цветаева понимала  справедливость  этих  доводов,  позже  она  сказала,  что
«Вечерний альбом» и «Волшебный  фонарь»  «по  духу  –  одна  книга».  В  ней
продолжаются те же темы и прежде всего – тема любви,  проходящая  через  все
творчество Цветаевой.
      В стихотворении «На радость» она провозглашает счастье  жизни.  Любовь
обостряет восприятие мира, во всем влюбленным видится чудо –  и  в  «пыльных
дорогах», и в прелести «шалашей на час», и в сказочных «звериных  берлогах».
Именно любовь дарит героине ощущение полноты жизни:
                  Милый, милый, мы, как боги:
                  Целый мир для нас.
      Ей кажется, что все создано  лишь  для  двоих,  им  всюду  легко,  они
чувствуют, что «всюду дома мы на свете». Героиня  ощущает  свою  власть  над
миром, отвергает «домашний круг» – сейчас ей ближе «простор и зелень  луга»,
свобода. Она  захвачена  и  очарована  любовью,  все  остальное  кажется  ей
неважным, несущественным, она согласна на самозабвенный плен любви:
                  Милый, милый, друг у друга
                  Мы навек в плену!
      Для героини любовь – это возможность самораскрытия, способ познания  и
восприятия мира.
      31 мая 1912 года состоялось  открытие  Музея  изящных  искусств  имени
Александра (((, созданию которого посвятил жизнь Иван Владимирович  Цветаев.
Оно происходило чрезвычайно пышно  и  торжественно,  приехал  сам  император
Николай Второй с семьей. Однако Музей отнял у  профессора  Цветаева  слишком
много сил. Он стал директором музея, мечтал написать книгу, но здоровье  его
было подорвано. Он еще успел стать крестным отцом дочери  Марины  Ариадны  и
сына Аси Андрея. Иван Владимирович  Цветаев  умер  спустя  год  с  небольшим
после открытия Музея – главного дела своей жизни.
                         Дореволюционная молодость.
      5 сентября 1912 года у Марины Цветаевой родилась дочь. Она выбрала для
девочки  необычное  имя  из  греческой  мифологии  –  Ариадна:  «назвала  ее
Ариадной вопреки Сереже, который  любит  русские  имена,  …друзьям,  которые
находят, что это салонно. Семи лет от роду я  написала  драму,  где  героиню
звали Антрилией. – От Антрилии до Ариадны.
Ариадна – ведь это так ответственно!
Именно поэтому»[14].
      Марина Цветаева долго не  могла  оправиться  то  родов,  однако  потом
сама начала кормить Алю. Она  мечтала о счастливом будущем дочери.
                  Ты будешь невинной, тонкой,
                  Прелестной – и всем чужой.
                  Стремительной амазонкой,
                  Пленительной госпожой,
                  И косы свои, пожалуй,
                  Ты будешь носить как шлем.
                  Ты будешь царица бала
                  И всех молодых поэм.
                  И многих пронзит, царица,
                  Насмешливый твой клинок.
                  И все, что мне – только снится,
                  Ты будешь иметь у ног.
                  Всё будет тебе покорно,
                  И все при тебе – тихи
                  Ты будешь, как я – бесспорно –
                  И лучше – писать стихи…
      Аля  росла  удивительным  ребенком.  К  четырем  годам  она  научилась
читать, к пяти – писать, с шести начала  вести  дневники.  В  семь  лет  она
писала стихи,  рисовала,  переписывалась  с  Анной  Ахматовой,  Константином
Бальмонтом, Максимилианом Волошиным и  его  матерью.  Марина  Цветаева  сама
учила Алю, среди ее упражнений  сохранилось  сочинение  «Моя  мать»,  дающее
поразительно точный психологический портрет Цветаевой.
      «Моя мать очень странная.
      Моя мать совсем не похожа на мать. Матери всегда  любуются  на  своего
ребенка, и вообще на детей, а Марина маленьких детей не любит.
      У нее светло-русые волосы, они по  бокам  завиваются.  У  нее  зеленые
глаза, нос с горбинкой и розовые губы. У нее стройный рост и  руки,  которые
мне нравятся.
      Ее любимый день – Благовещение. Она грустна,  быстра,  любит  Стихи  и
Музыку. Она пишет стихи. Она терпелива,  терпит  всегда  до  крайности.  Она
сердится и любит. Она всегда куда-то торопится. У нее большая  душа.  Нежный
голос. Быстрая походка. У  Марины  руки  все  в  кольцах.  Марина  по  ночам
читает. У нее глаза почти всегда насмешливые. Она  не  любит,  чтобы  к  ней
приставали с какими-нибудь глупыми вопросами, она тогда очень сердится.
      Иногда она ходит как потерянная, но вдруг точно просыпается,  начинает
говорить и опять точно куда-то уходит»[15].
      В детстве Аля была  вторым  «я»  Цветаевой,  существовало  неразрывное
единство между  матерью  и  дочерью.  «Она  живет  мною  и  я  ею  –  как-то
исступленно», — пишет Цветаева в одном из писем. «Жизнь  души  –  Алиной  и
моей – вырастет из моих  стихов  –  пьес  –  ее  тетрадок»[16].  В  Але  она
пыталась воплотить свои представления о том, какой должна быть ее дочь,  как
и в муже – представления о рыцаре и идеале.
      В 1914 году Марина  Цветаева   познакомилась  с  московской  поэтессой
Софьей Яковлевной Парнок, которая была  также  переводчицей  и  литературным
критиком. После их знакомства отношения в семье  Цветаевых  стали  сложными.
Сергей Яковлевич переехал из дома в Борисоглебском переулке, где  они  тогда
жили, к сестре, а потом ушел братом милосердия в действующую армию.  Близкие
отношения между Цветаевой и Парнок  продолжались  около  полутора  лет,  они
путешествовали вместе – к Волошину в Коктебель,  на  Украину,  в  Петербург.
Цветаева разрывалась между подругой и  мужем,  писала  сестре  Сергея  Лиле:
«Соня меня очень любит, и я ее люблю – и это вечно,  и  от  нее  я  не  могу
уйти… Сережу я люблю на всю жизнь, он мне родной,  никогда  и  никуда  я  от
него не уйду. Пишу ему то  каждый,  то  –  через  день,  он  знает  всю  мою
жизнь…»[17]. Позже, готовя книгу «Юношеские стихи», Цветаева составила  цикл
стихотворений, обращенных к Парнок,  сначала  она  назвала  его  «Ошибка»  –
название, выражавшее ее отношение к этому эпизоду жизни. Позже она  заменила
это название более нейтральным «Подруга». Роман с  Парнок  Цветаева  назвала
«часом своей первой катастрофы»
                  Повторю в канун разлуки,
                  Под конец любви,
                  Что любила эти руки
                  Властные твои,
                  И глаза – кого-кого-то
                  Взглядом не дарят! –
                  Требующие отчета
                  За случайный взгляд.
                  И еще скажу устало,
                — Слушать не спеши! –
                  Что твоя душа мне встала
                  Поперек души.
                  ………………………
                  Счастлив, кто тебя не встретил
                  На своем пути.
       Последнее стихотворение цикла, написанное  уже  после  окончательного
разрыва  отношений,  говорит  о  тоске  по  матери,  по  материнской  ласке,
доброте, участию. Рано осиротевшая Марина Цветаева искала  в  Парнок  еще  и
замену умершей матери.
                  В оны дни ты мне была как мать,
                  Я в ночи тебя могла позвать,
                  Свет горячечный, свет бессонный,
                  Свет очей моих в ночи оны.
                  Благодатная, вспомяни,
                  Незакатные оны дни,
                  Материнские и дочерние,
                  Незакатные, невечерние.
                  Не смущать тебя пришла, прощай,
                  Только платья поцелую край,
                  Да взгляну тебе очами в очи,
                  Зацелованные в оны ночи.
                  Будет день – умру – и день – умрешь,
                  Будет день – пойму – и день – поймешь…
                  И вернется нам в день прощенный
                  Невозвратное время оно.
      Этот разрыв, а также встреча и расставание с  Осипом  Мандельштамом  в
1916 году очень повлияли на Цветаеву и на  ее  творчество.  В  стихах  книги
«Версты.  Выпуск  (»  видна  уже  совершенно  другая  Цветаева.   Изменилась
лирическая героиня. В ранних стихах это девочка, юная прелестная девушка,  в
изысканной одежде, в богатом  окружении:  соломенная  шляпа,  шубка,  муфта,
шаль из  турецких  стран,  шелковое  платье,  камелек,  браслет  из  бирюзы.
Преобладают слова ряда: игра, шалость, смех, веселье, нежность,  невинность.
Цвета тоже характерны для описания юности, радости, невинности;  в  основном
это светлые, легкие тона: белый, золотистый, синий, голубой, зеленый,  очень
много роз и розового. В «Верстах» лирическая героиня совершенно другая,  она
свободна от  обязательств  и  ограничений,  переступает  общепринятые  нормы
веры, семьи, быта. Она имеет много обликов:  богоотступница,  чернокнижница,
колдунья, ворожея, цыганка, воровка,  каторжанка.  Характерны  такие  слова,
как:  дороги,  версты,  ветер,  ночь,   бессонница,  плач.  Действие  стихов
происходит  уже  не  в  комнатах,  а  на  улицах,  дорогах,  за  городом,  в
пригороде. Основными становятся темные цвета: серый, сизый, черный,  иссиня-
черный,  «цвета  ночи»,  красный.  Для  стихов  «Верст»  характерно  большое
количество глаголов, новизна рифм и ритмов, обращение к фольклору.
                  Коли милым назову – не соскучишься.
                  Превеликою слыву – поцелуйщицей.
                  Коль по улице плыву – бабы морщатся:
                  Плясовницею слыву, да притворщицей.
                  А немилый кто взойдет, да придвинется –
                  Подивится весь народ – что за схимница,
                  Филин ухнет – черный кот ощетинится,
                  Будешь помнить целый год – чернокнижницу.
                  Хорошо, коль из ружья метко целятся,
                  Хорошо, коли братья верно делятся,
                  Коли сокол в мужья метит – девица…
                  Плясовница только я, да свирельница.
                  Коль похожа на жену – где повойник мой?
                  Коль похожа на вдову – где покойник мой?
                  Коли суженого жду – где бессонница?
                  Царь-Девицею живу, беззаконницей!
      Волошин утверждал, что в  Цветаевой  сосуществуют,  по  меньшей  мере,
десять поэтов, что она вредит себе избытком. Он предлагал ей печатать  стихи
под различными псевдонимами. Цветаева  отказалась:  «Максино  мифотворчество
роковым образом преткнулось о скалу моей немецкой протестантской  честности,
губительной гордыни все, что пишу – подписывать»[18].
      Волошин познакомил Цветаеву с Аделаидой Герцык, неординарным,  мудрым,
сохранившим необычный творческий  мир  человеком.  Вспоминая  об  их  первой
встрече,  Цветаева  писала:  «он  живописал  мне  ее:  глухая,   некрасивая,
немолодая, неотразимая. Любит мои стихи, ждет меня к себе. Пришла и  увидела
– только неотразимую. Подружились страстно»[19].
Зимой 1915-1916  годов  Цветаева,  побывав  в  Петербурге,  познакомилась  с
Осипом Мандельштамом.  Сразу  же  завязываются  дружеские  отношения,  позже
переросшие в краткую,  но  высокую  любовь.  С  января  по  июнь  1916  года
Мандельштам часто приезжает в  Москву,  в  этот  же  период  появляются  его
стихи,  посвященные  Москве   и   Марине   Цветаевой,   которые   неразрывно
связываются в сознании поэта:
                  В разноголосице девического хора
                  Все церкви нежные поют на голос свой,
                  И в дугах каменных Успенского собора
                  Мне брови чудятся, высокие, дугой.
      В это же время рождаются стихи Цветаевой, посвященные Мандельштаму,  в
том числе цикл «Стихи о Москве»
                  Из рук моих – нерукотворный град
                  Прими, мой странный, мой прекрасный брат.
      Цветаева очень высоко оценивала поэтический талант Осипа Мандельштама:
                  Я знаю: наш дар – неравен.
                  Мой голос впервые – тих.
                  Что вам, молодой Державин,
                  Мой невоспитанный стих.
      Эта дружба не прошла для  Цветаевой  бесследно.  Новой  для  нее  была
глубина и  серьезность  философских  размышлений  Мандельштама  о  мире,  об
истории и культуре. Ее поэзия стала шире и глубже.  Цветаева  говорила,  что
ее поэзия не испытывала никаких литературных влияний,  только  человеческие.
Она заметно выросла под  влиянием  личности  Мандельштама,  открыла  в  себе
новые глубины.
      Летом 1916 года Сергея Эфрона призвали в армию, он должен  был  пройти
курс в  школе  прапорщиков.  Несмотря  на  болезнь,  его  не  освободили  от
воинской службы. В начале 1917 года Сергей был направлен в  Нижний  Новгород
в распределительную школу прапорщиков. Он  был  оторван  от  семьи,  оставив
дома маленькую Алю и беременную Марину.
                                 Революция.
      Октябрьскую революцию Цветаева не поняла  и  не  приняла.  Лишь  много
позднее, уже в  эмиграции,  смогла  она  написать  слова,  прозвучавшие  как
горькое осуждение самой же себя: “Признай, минуй, отвергни Революцию  –  все
равно она уже в  тебе  –  и  извечно…  Ни  одного  крупного  русского  поэта
современности, у которого после Революции не дрогнул и не  вырос  голос,  —
нет”.  Цветаева  не  была  монархисткой,  но  опасалась  за  судьбу  России,
опасалась перемен. Николай (( отрекся от престола  1  марта  1917  года,  на
следующий день Марина написала:
                  Над церковкой голубые облака,
                  Крик вороний…
                  И проходят – цвета пепла и песка –
                  Революционные войска.
                  Ох ты барская, ты царская моя тоска!
                  Нету лиц у них и нет имен, —
                  Песен нету!
                  Заблудился ты, кремлевский звон,
                  В этом ветреном лесу знамен.
                  Помолись, Москва, ложись, Москва, на вечный сон.
      Цветаева жалеет и павшего царя и его семью и призывает:
                  Грех отцовский не карай на сыне.
                  Сохрани, крестьянская Россия,
                  Царскосельского ягненка—Алексия!
      Осенью Цветаева одна едет к  Волошину  в  Коктебель,  чтобы  побыть  с
сестрой, у которой умерли первый и второй мужья и  младший  сын  Алеша.  Там
она оказалась свидетельницей того, как революционные солдаты  громили  город
и винные склады.
                  Ночь.—Норд-ост.—Рев солдат.—Рев волн.
                  Разгромили винный склад. – Вдоль стен
                  По канавам – драгоценный поток,
                  И кровавая в нем пляшет луна.
                  Ошалелые столбы тополей.
                  Ошалелое – в ночи – пенье птиц.
                  Царский памятник вчерашний – пуст,
                  И над памятником царским – ночь.
                  Гавань пьет, казармы пьют. Мир – наш!
                  Наше в княжеских подвалах вино!
                  Целый город, топоча как бык,
                  К мутной луже припадая – пьет.
                  В винном облаке – луна. – Кто здесь?
                  Будь товарищем, красотка: пей!
                  А по городу – веселый слух:
                  Где-то двое потонули в вине.
      Услышав об Октябрьском  перевороте,  она  выехала  обратно  в  Москву,
тревожась за детей и мужа. Цветаева узнает, что полк, в  котором  служил  ее
муж, защищает Кремль, и убитые исчисляются тысячами. Она думает о  том,  что
может не застать мужа в живых и пишет письмо к нему – живому или мертвому:
      «Разве Вы можете сидеть дома? Если бы все остались, Вы бы один  пошли.
Потому что Вы безупречны. Потому что Вы не  можете,  чтобы  убивали  других.
Потому что Вы лев, отдающий львиную долю: жизнь  –  всем  другим,  зайцам  и
лисицам. Потому что Вы беззаветны и самоохраной брезгуете,  потому  что  «я»
для Вас не важно, потому что я все это с первого часа знала!
      Если Бог сделает это чудо – оставит Вас в  живых,  я  буду  ходить  за
Вами, как собака…»
      От этой клятвы Марина Цветаева не отступила никогда.
      Все обошлось, Цветаева  встретилась  с  мужем  в  Москве,  откуда  он,
впрочем,  скоро  уехал  –  сначала  в  Коктебель,   а   потом   на   Дон   в
Добровольческую  армию.   Цветаева   тоже   собиралась   пережить   страшное
послереволюционное время в Коктебеле у Волошиных, но выехать туда  уже  было
невозможно. Она осталась в Москве одна с двумя  детьми,  ничего  не  зная  о
муже. В их квартиру вселили чужих людей, оставив  Цветаевой  с  девочками  и
няней всего три комнаты.  До  сих  пор  она  не  сталкивалась  с  житейскими
трудностями, была прислуга, кухарки,  няни.  Теперь  же  все  это  отошло  в
прошлое, пропали деньги, оставленные матерью, не хватало еды, дров, одежды.
                     Послереволюционная жизнь в России.
      Жили мать с дочерьми в Москве очень бедно.  Осенью  1918  года  Марина
Цветаева устроилась  на  работу  в  Наркомнац  (народный  комитет  по  делам
национальностей), в этом ей  помог  ее  квартирант.  В  своих  воспоминаниях
Цветаева приводит диалог между ней и жильцом:
« – Марина Ивановна, хотите  службу?  –  Это  мой  квартирант  влетел,  Икс,
коммунист, кротчайший и жарчайший.
 — Есть, видите ли две: в банке и в Наркомнаце …  Первая  –  на  Никольской,
   вторая здесь, в здании первой Чрезвычайки.
Я: — ?! –
Он, уязвленный: — Не беспокойтесь! Никто вас расстреливать не заставит.  Вы
только будете переписывать.
Я: — Расстрелянных переписывать?
Он, раздраженно: — Ах, вы не хотите понять!..»[20]
      В этом коротком диалоге видна и ситуация  в  Москве  того  периода,  и
конфликт между мировоззрением обывателя и поэта.
        Обо  всех  бытовых   подробностях   повествуют   записки   Цветаевой
«Чердачное», составленные из дневников того времени.
      «…я – у которой все в доме, кроме души, замерзло,  и  ничего  в  доме,
кроме книг не уцелело…
      …Люди не знают, как я безмерно ценю – слова! (Лучше  денег,  ибо  могу
платить той же монетой!)
      …А сегодня, например, я целый день ела, а могла бы целый день  писать.
Я совсем не хочу умереть с голоду в 19-м году, но еще меньше хочу  сделаться
свиньей.
      …О, какое поле деятельности для меня сейчас, для моей ненасытности  на
любовь… Раньше, когда  у  всех  все  было,  я  все-таки  ухитрялась  давать.
Теперь, когда у меня ничего нет, я все-таки ухитряюсь  давать…  Даю  я,  как
все делаю, из какого-то душевного  авантюризма  –  ради  улыбки  –  своей  и
чужой»[21].
      «Чердачное» – потому что жили Цветаева с дочерьми в чердачной  комнате
большого дома, который прежде принадлежал им целиком.
                  Чердачный дворец мой, дворцовый чердак!
                  Взойдите. Гора рукописных бумаг…
                  Так. – Руку! – Держите направо, —
                  Здесь лужа от крыши дырявой.
                  Теперь полюбуйтесь, воссев на сундук,
                  Какую мне Фландрию мне вывел паук.
                  Не слушайте толков досужих,
                  Что женщина – может без кружев!
                  Ну-с, перечень наших чердачных чудес:
                  Здесь наш посещают и ангел и бес,
                  И тот, кто обоих превыше.
                  Недолго ведь с неба – на крышу!
                  Вам дети мои – два чердачных царька,
                  С веселою музой моею пока
                  Вам призрачный ужин согрею, —
                  Покажут мою эмпирею.
                — А что с Вами будет, как выйдут дрова?
                — Дрова? Но на то у поэта – слова
                  Всегда – огневые – в запасе!
                  Нам нынешний год не опасен…
                  От века поэтовы корки черствы,
                  И дела нам нету до красной Москвы!
                  Глядите: от края – до края –
                  Вот наша Москва – голубая!
                  А если уж слишком поэта доймет
                  Московский, чумной, девятнадцатый год, —
                  Что ж, — мы проживем и без хлеба!
                  Недолго ведь с крыши – на небо.
      В творчестве того времени ожидаешь увидеть  ту  тяжесть  жизни,  быта,
которая сопутствовала поэту в нелегкие послереволюционные  годы.  Однако  за
редким исключением там совершенно противоположное –  в  это  время  Цветаева
увлекается  театром,  создает  шесть  романтических   пьес   (еще   три   не
завершены). А еще циклы «Любви старинные туманы»,  «Комедьянт»,  «Дон-Жуан»,
«Кармен».  Все  это  было  попыткой  ухода  от  реальности   в   прошлое   –
восемнадцатый век, галантный, легкий, изящный. Главная  движущая  сила  всех
ее пьес – любовь, почти всегда завершающаяся разлукой.  Цветаева  как  будто
не видит ужасной ситуации в стране.
      В театральную студию Евгения Багратионовича Вахтангова  Цветаеву  ввел
ее новый друг Павлик Антокольский. И его, и многих  его  товарищей,  которые
были лишь немногим младше ее, Цветаева  чувствовала  сыновьями.  У  нее  уже
было двое детей, она была известным поэтом, а они – студентами.
       Именно  Антокольский  познакомил  Цветаеву  со  своим   другом   Юрой
Завадским, которым она впоследствии увлеклась.  К  Завадскому  обращен  цикл
стихов «Комедьянт»
                  Ваш нежный рот – сплошное целованье…
                  И это все, и я  совсем как нищий.
                  Кто я теперь? – Единая? – Нет, тыща!
                  Завоеватель? – Нет, завоеванье!
                  Любовь ли это – или любованье,
                  Пера причуда – иль первопричина,
                  Томленье ли по ангельскому чину –
                  Иль чуточку кокетства – по призванью…
      Весной 1919 года  Цветаева  читала  в  студии  Вахтангова  свою  пьесу
«Метель» Тогда же она познакомилась с Сонечкой –  Софьей  Голлидэй,  которая
стала ее ближайшей  подругой.  В  1936  году,  узнав  о  ее  смерти,  Марина
Цветаева  написала   «Повесть   о   Сонечке»   –   прекрасные   прозаические
воспоминания. Сонечка в повести – в некотором  роде  двойник  Цветаевой.  «Я
точно то же слышала о любви, что говорит в  повести  Сонечка,  —  от  самой
Марины!» – говорила Анастасия Цветаева, которая с реальной Сонечкой  никогда
не встречалась.
      «Это было женское существо, которое я больше всего  на  свете  любила.
Может быть – больше всех существ (мужских и женских)»[22]  –  писала  она  о
Сонечке своей чешской подруге Анне Тесковой.
                  Ландыш, ландыш белоснежный,
                  Розан аленький!
                  Каждый говорил ей нежно:
                  «Моя маленькая!»
                — Ликом – чистая иконка,
                  Пеньем – пеночка… —
                  И качал ее тихонько
                  На коленочках.
                  ………………………………
                  Так и кончилось с припевом:
                  «Моя маленькая!»
      «Все  лето  писала  мою любимую повесть о Сонечке. Я ее не  намечтала,
не напела. Раз в жизни я ни только ничего не добавила, а еле — совладала.
     Пусть вся моя повесть —  как  кусочек  сахара,  мне  по  крайней  мере,
сладко было ее писать… Моя Сонечка. Меня почему-то  задевало,  оскорбляло,
когда о ней  говорили Софья  Евгеньевна   или   просто  Голлидей,  или  даже
Соня — точно на Сонечку не могут разориться! — я в этом видела равнодушие  и
даже бездарность.
     Звать за глаза женщину по  фамилии  —   фамильярность,   обращение   ее
в мужчину,  звать   же   за   глаза   —   ее   детским   именем   —  признак
близости и нежности, не могущий не задеть материнского  чувства.  Смешно?  Я
была на  два, три года старше Сонечки, а обижалась за нее — как мать…
…Любить,  любить…  Что  она   думала,  когда  все  так  говорила:  любить,
любить?.. Сонечкино «любить» было быть. Не быть в другом: сбыться…Чужих  для
нее не было. Ни детей, ни людей.
      …А теперь – прощай, Сонечка!
      Да будешь ты благословенна за минуту  блаженства  и  счастья,  которое
дала ты другому, одинокому, благодарному сердцу!
      Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть  бы  и  на
всю жизнь человеческую?..»
      Марина Цветаева и Сонечка Голлидэй расстались летом 1919  года,  когда
Сонечка уехала играть в провинцию. Через несколько  месяцев  уехал  в  Белую
армию еще один близкий  друг  Цветаевой  –  Володя  Алексеев,  тоже  студиец
Вахтангова
      Сильно ударила по Цветаевой смерть Александра Блока в 1921  году.  Она
завершает цикл «Стихи к Блоку», начатый еще в  1916  году.  Цветаева  видела
Блока только на его вечерах, она считала его таким же великим поэтом, как  и
Пушкина. Цветаева славила его  в  молитвенном  преклонении,  «писала  своего
Блока». В  стихотворении  «Ты  проходишь  на  запад  солнца»  она  берет  за
первоисточник православную молитву «Свете тихий».
                  Ты проходишь на запад солнца,
                  Ты увидишь вечерний свет.
                  Ты проходишь на запад солнца,
                  И метель заметает след.
                  Мимо окон моих – бесстрастный –
                  Ты пройдешь в снеговой тиши,
                  Божий праведник мой прекрасный,
                  Свете тихий моей души!
                  Я на душу твою – не зарюсь!
                  Нерушима твоя стезя.
                  В руку, бледную от лобзаний,
                  Не вобью своего гвоздя.
                  И по имени не окликну,
                  И руками не потянусь.
                  Восковому, святому лику
                  Только издали поклонюсь.
                  И, под медленным снегом стоя,
                  Опущусь на колени в снег,
                  И во имя твое святое,
                  Поцелую вечерний снег. –
                  Там, где поступью величавой
                  Ты прошел в гробовой тиши,
                  Свете тихий – святыя славы –
                  Вседержитель моей души.
      С Блоком связаны у Цветаевой такие понятия, как  святость,  страдание,
свет и – снег: «снеговой лебедь», «снеговой певец».  Он  был  для  Цветаевой
современным Орфеем, с постоянным чувством катастрофы в душе.
       Об  отношении  Цветаевой  к  Блоку  можно  судить  уже   по   первому
стихотворению цикла. Она трепетно и с нежностью воспринимает сам звук  имени
поэта:
                  Имя твое – птица в руке,
                  Имя твое – льдинка на языке.
                  Одно-единственное движение губ.
                  Имя твое – пять букв.
       Анафора  (единоначалие)  подчеркивает  восхищение  Цветаевой,  она  с
любовью ищет сравнения к звучанию его имени. Все  определения  роднит  общая
черта – они передают то, что длится недолго, краткий миг:  «птица  в  руке»,
которая может улететь; «льдинка  на  языке»,  тающая  за  мгновение;  «одно-
единственное  движение  губ»,  прозвучавшее  и  замолкшее.  Связаны  они   и
стремлением человека задержать, остановить красоту: «птица в руке»,  «мячик,
пойманный на лету». Как и все  стихи  Блока,  этот  цикл,  посвященный  ему,
очень музыкален. В этом стихотворении мы слышим и звон бубенца,  и  щелканье
копыт, и звук взведенного курка.  Даже  природа  озвучивается  и  оживает  в
присутствии поэта:
                  Камень, кинутый в тихий пруд,
                  Всхлипнет так, как тебя зовут.
Образы стихотворения передаются и звуковыми средствами:
                  В легком щелканье ночных копыт
                  Громкое имя твое гремит.
      Звуки первой  строки  напоминают  цокот  копыт  по  мостовой,  создают
впечатление движения. Во второй строке дважды  повторяется  сочетание  «гр»,
передающее раскаты, мощь имени поэта.
      Рядом с поэтом, всегда принимающим на себя все беды и горести,  таится
опасность, близость гибели:
                  И назовет нам его в висок
                  Звонко щелкающий курок.
       Поэт  всегда  стоит  на  краю,  всегда  близок  к  бездне.  Само  его
назначение – противостоять злу. В этом  стихотворении  выстрел  обозначается
косвенно, но дана возможность его.
      Вторая строфа  –  кульминационная  по  громкости  и  высоте  звука.  В
последней  строфе  авторский  голос  снижается  почти  до  шепота.   Мелодия
становится все тише, определения  уже  не  звучащие,  а  наоборот  волнующе-
молчаливые:  «поцелуй  в  глаза»,  «поцелуй  в  снег»,   «голубой   глоток».
Впечатление усиливается аллитерацией – «в нежную стужу недвижных  век».  Имя
поэта для Цветаевой свято, она специально не называет его. Однако  уже  один
его звук дает возможность  обрести  душевный  покой  и  умиротворение  –  «С
именем твоим – сон глубок».
      «Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил. Мало земных примет,
мало платья…  Ничего  не  оборвалось  –  отделилось.  Весь  он  такое  явное
торжество духа, такой воочию – дух, что удивительно, как жизнь  –  вообще  –
допустила», — писала она позже Ахматовой.
      «…Вспоминая те, уже далекие, дни в  Москве,  и  не  зная,  где  сейчас
Марина, и жива ли она, я не могу не сказать, что две эти  поэтические  души,
мать  и  дочь,  более  похожие  на  двух  сестер,  являли  из   себя   самое
трогательное видение  полной  отрешенности  от  действительности  и  вольной
жизни среди грез – при таких условиях, при  которых  другие  только  стонут,
болеют и умирают. Душевная сила любви к любви  и  любви  к  красоте  как  бы
освобождала две эти человеческие  птицы  от  боли  и  тоски.  Голод,  холод,
полная брошенность, —  и  вечное  щебетанье,  и  всегда  бодрая  походка  и
улыбчивое лицо. Это были две подвижницы, и, глядя на них,  я  не  раз  вновь
ощущал в себе силу, которая вот уже погасла совсем»[23], —  писал  в  своих
воспоминаниях Константин Бальмонт. В то время он был одним из самых  близких
друзей Цветаевой.
      Бальмонт вспоминает о близости матери и  дочери,  и  действительно,  в
это тяжелое время Аля была настоящей помощницей матери.  Вынужденная  отдать
ее и младшую дочь Ирину  в  приют  в  1919  году,  Цветаева  очень  скучала,
особенно по старшей дочери. Появляется цикл стихов, обращенных к Але.
                  Маленький домашний дух,
                  Мой домашний гений!
                  Вот она, разлука двух
                  Сродных вдохновений!
                  Жалко мне, когда в печи
                  Жар, — а ты не видишь!
                  В дверь – звезда в моей ночи! –
                  Не взойдешь, не выйдешь!
                  Платьица твои висят,
                  Точно плод запретный.
                  На окне чердачном – сад
                  Расцветает – тщетно.
                  Голуби в окно стучат –
                  Скучно с голубями!
                  Мне ветра привет кричат –
                  Бог с ними, с ветрами!
                  Не сказать ветрам седым,
                  Стаям голубиным –
                  Чудодейственным твоим
                  Голосом: —Марина!
      Ко второй дочери, Ирине, Цветаева относилась равнодушнее, чем  к  Але,
ставшей тогда ей  поддержкой  и  опорой,  уделяла  ей  меньше  внимания.  От
рождения Ирина была слабой и болезненной,  едва  ходила  и  почти  не  умела
говорить. К ней не было таких сильных  материнских  чувств,  творчество  уже
было  сильнее.  Ирина  была  ребенком  обыкновенным,  не  то,  что   Аля   –
вундеркинд.
      Все знакомые убеждали Цветаеву отдать девочек в приют и, наконец,  она
согласилась. Девочки попали в Кунцевский приют,  но  директор  его  оказался
преступником и наживался на продуктах. Связи с  Москвой  почти  не  было,  и
когда  Марина  Цветаева  навестила  девочек,  Аля  была  при  смерти.  Кроме
истощения, у нее были еще тиф и  малярия.  Цветаева  забрала  ее  в  Москву,
работала  и  одна  выхаживала  девочку.  Когда  ей  удалось  во  второй  раз
пробраться в Кунцево, Ирину уже похоронили. В сущности,  Цветаевой  пришлось
выбирать, какую из девочек спасти, на двоих не было ни сил, ни денег.
                  Две руки, легко опущенные
                  На младенческую голову!
                  Были – по одной на каждую –
                  Две головки мне дарованы.
                  Но обеими – зажатыми –
                  Яростными – как могла! –
                  Старшую у тьмы выхватывая –
                  Младшей не уберегла.
                  Две руки – ласкать-разглаживать
                  Нежные головки пышные.
                  Две руки – и вот одна из них
                  За ночь оказалась лишняя.
                  Светлая – на шейке тоненькой –
                  Одуванчик на стебле!
                  Мной еще совсем не понято,
                  Что дитя мое в земле.
      К лету 1923 года Цветаевой была  составлена  книга  «Лебединый  стан»,
так и не вышедшая при ее жизни.  Это  книга  гражданской  лирики,  клятва  в
верности – нет, не  белогвардейцам  и  контрреволюции  –  а  мужу,  подвигу,
поэтизированным добровольцам. Возникает и  тема  поэта  –  в  образе  Андрея
Шенье, боровшегося против якобинской диктатуры и погибшего на гильотине.
                  Андрей Шенье взошел на эшафот.
                  А я живу – и это страшный грех.
                  Есть времена – железные для всех.
                  И не певец, кто в порохе – поет.
                  И не отец, кто с сына у ворот
                  Дрожа срывает воинский доспех.
                  Есть времена, где солнце – смертный грех.
                  Не человек – кто в наши дни – живет.
      Сначала Марина Цветаева с теми, кто побежден,  кто  против  революции.
Но потом она приходит к убеждению, что в Гражданской войне  победителя  быть
не может. Цветаева оплакивает всех, погибших в этой войне.
                  Ох, грибок ты мой грибочек, белый груздь!
                  То шатаясь причитает в поле Русь.
                  Помогите – на ногах нетверда!
                  Затуманила меня кровь-руда!
                  И справа и слева
                  Кровавые зевы,
                  И каждая рана:
                — Мама!
                  И только и это
                  И внятно мне, пьяной.
                  Из чрева – и в чрево:
                — Мама!
                  Все рядком лежат –
                  Не развесть межой.
                  Поглядеть: солдат.
                  Где свой, где чужой?
                  Белый был – красным стал:
                  Кровь обагрила.
                  Красным был – белый стал:
                  Смерть побелила.
                — Кто ты? – белый? – не пойму! – привстань!
                  Аль у красных пропадал? – Ря-азань.
                  И справа и слева
                  И сзади и прямо
                  И красный и белый:
                — Мама!
                  Без воли – без гнева –
                  Протяжно – упрямо –
                  До самого неба:
                — Мама!
   Цветаеву осуждали за  многочисленные  увлечения.  Были  у  нее  романы  и
реальные,  и  выдуманные.  Многим   она   посвящала   стихи   –   Завадский,
Антокольский. Алексеев, режиссер В.М. Бебутов, драматург В.М.  Волькенштейн,
князь  С.М.  Волконский,  молодые  поэты  Е.Л.  Ланн  и   Э.   Л.   Миндлин,
красноармеец Борис Бессарабов, А.А. Стахович. Но все это была  лишь  попытка
спастись от одиночества, поиски понимающей души. Позже она  вспоминала  свой
диалог с дочерью:
«- Марина! Чего Вы бы больше хотели: письма от Ланна – или самого Ланна?
 — Конечно, письма!
 — Какой странный ответ! – Ну, а теперь: письма от папы или самого папы?
 — О! – Папы!
 — Я так и знала!
 — Оттого, что это – Любовь, а то – Романтизм!»[24]
В этом диалоге как нельзя более точно определено  отношение  Цветаевой  и  к
мужу, и к «романам». Сергей был Единственным, все остальные – прочими.
      Весной  1921  года  Цветаева  просила  Илью  Эренбурга,  уезжавшего  в
Европу, отыскать ее мужа, о котором она не имела никаких известий почти  три
года. И он находит Сергея, живого  и  здорового,  в  Константинополе.  Потом
Эфрон переезжает в Прагу,  начинает  учиться,  поступает  на  филологический
факультет университета. У Цветаевой нет сомнений – надо ехать  к  мужу.  Она
прощается с молодостью, со страной, с  друзьями,  подводит  итоги  прошлого.
Отъезд ее не раз откладывался, были трудности с  оформлением  паспортов,  не
хватало денег.  Уезжали  налегке,  все  вещи  были  проданы  или  раздарены.
Провожал Цветаевых их друг – музыкант, актер А.А. Чабров-Подгаецкий.
                                   Берлин.
      После эмиграции Цветаева два с  половиной  месяца  жила  в  Берлине  в
пансионе. Эти несколько недель были очень насыщенными по количеству  встреч,
дружб, увлечений, стихов… В этот короткий промежуток  времени  написан  цикл
стихов «Земные  приметы»,  обращенный  к  издателю  А.Г.  Вишняку  –  новому
бурному и  кратковременному  увлечению  Цветаевой.  Эти  стихи  непохожи  на
прежние. Они уже не  так  открыты,  словно  уходят  в  глубину  переживаний.
Чувства выражены изысканно-зашифрованно. В Берлине же  произошла  встреча  с
Андреем Белым, находившимся тогда в  сложной  жизненной  ситуации.  Цветаева
помогала ему, чем  могла  –  своим  присутствием,  дружеской  поддержкой.  В
Берлине произошло одно из важнейших событий в  жизни  Цветаевой,  повлиявшее
на ее жизнь  на  многие  годы  –  заочная  эпистолярная  встреча  с  Борисом
Пастернаком. «Дорогой, золотой, несравненный мой поэт!»  –  обращался  он  к
Цветаевой  в  первом  же  письме.  Теперь  в  мире  у  нее  был   верный   и
непридуманный друг.
                                   Чехия.
      Берлин не был долгим пристанищем Цветаевой. Она решила ехать в  Чехию,
где учился ее муж, а правительство выплачивало некоторым русским  эмигрантам
–  писателям  и  ученым  –  стипендию-пособие  за  счет   золотого   запаса,
вывезенного в гражданскую  войну  из  России.  В  Берлине  уже  не  осталось
человеческих отношений, которыми Цветаева могла бы дорожить –  уехал  Белый,
разладилась дружба с Эренбургом, исчерпало себя увлечение Вишняком.
      Первого августа Цветаева с дочерью приехали в Прагу, но жить в  городе
было слишком дорого, и Цветаевы поселились в поселке  Дольние  Мокропсы.  За
три с половиной года чешской жизни они переменили несколько мест: Дольние  и
Горние Мокропсы, Иловищи, Вшеноры. Все это были дачные поселки в  предместье
Праги, в основном жили там русские эмигранты.
      Тяжелые послереволюционные годы, ряд разочарований  в  Берлине  сильно
угнетали Цветаеву, ей казалось, что женщина,  человек  в  ней  уже  погибли,
остался только поэтический дар. Первые чешские стихи – цикл «Сивилла»
                  Сивилла: выжжена, сивилла: ствол.
                  Все птицы вымерли, но Бог вошел.
                  Сивилла: выпита, сивилла: сушь.
                  Все жилы высохли: ревностен муж!
                  Сивилла: выбыла, сивилла: зев
                  Доли и гибели. – Древо меж древ.
                  Державным деревом в лесу нагом –
                  Сначала деревом шумел огонь.
                  Потом, под веками – вразбег, врасплох,
                  Сухими реками взметнулся Бог.
                  И вдруг, отчаявшись искать извне,
                  Сердцем и голосом упав: во мне!
                  Сивилла: вещая! Сивилла: свод!
                  Так Благовещенье свершилось в тот
                  Час нестареющий, так в седость трав
                  Бренная девственность, пещерой став
                  Дивному голосу…
                                   — так в звездный вихрь
                  Сивилла: выбывшая из живых.
      Преодолеть эту пустоту Цветаевой помогла чешская  природа.  Она  пишет
большой цикл «Деревья», посвятив его своей чешской  подруге  Анне  Тесковой.
Эти стихи показывают  постепенное  умиротворение  Цветаевой.  В  этом  цикле
можно наблюдать очень редкие для нее картины природы, цветовые и  зрительные
ассоциации. Она рисует пейзажи,  преображая  деревья  поэтическим  видением,
одушевляя и очеловечивая их.
                  Когда обидой – опилась
                  Душа разгневанная,
                  Когда семижды зареклась
                  Сражаться с демонами –
                  Не с теми, ливнями огней
                  В бездну нисхлестнутыми:
                  С земными низостями дней,
                  С людскими косностями, —
                  Деревья! К вам иду! Спастись
                  От рева рыночного!..
                                   ………………………………
                                      Что в вашем веянье?
                                   Но знаю – лечите
                                   Обиду Времени
                                   Прохладой Вечности.
                                   Но юным гением
                                   Восстав – порочите
                                   Ложь лицезрения
                                   Перстом заочности.
                                   ………………………………
      Первый год жизни в Праге был для Эфронов спокойным и счастливым.  Жили
не богато, но нужды не  было.  Отношения  между  соседями  были  спокойными,
дружественными.  Большинство  эмигрантов  были  молоды,  готовы   помочь   и
поддержать друг друга.  Появилась  возможность  писать  –  за  год  Цветаева
создала более девяноста стихотворений, закончила  поэму  «Молодец»  и  книгу
записок «Земные приметы».
      Через год хозяин дома в Мокропсах подал на Эфронов  в  суд  за  плохое
содержание комнаты. Он проиграл дело,  но  семья  все  равно  перебралась  в
Прагу. Эта перемена была  для  Цветаевой  большим  событием:  «Я  сейчас  на
внутреннем (да и на внешнем!) распутье, год жизни – в лесу,  со  стихами,  с
деревьями, без людей – кончен. Я  накануне  большого  нового  города  (может
быть – большого нового горя?!) и большой новой в нем жизни,  накануне  новой
себя»[25].
      В то время Цветаева  была  поглощена  перепиской  с  молодым  критиком
Александром  Бахрахом.  Стихи,  обращенные  к  нему,  основывались  на   его
молодости и чистоте. В этих стихах Цветаева создает  образ  давно  желанного
сына, сына своей души: «…я не  сделаю  Вам  зла,  я  хочу,  чтобы  Вы  росли
большой и чудный, и, забыв меня, никогда не расставались  с  тем  –  иным  –
моим миром!» Когда переписка прервалась, отношение Цветаевой к  этой  дружбе
стало напряженно-драматическим.
      От переписки этой Цветаеву заставило отойти знакомство с  Константином
Болеславовичем  Родзевичем.  Пожалуй,  это  был  ее  единственный  настоящий
страстный, а не интеллектуальный и придуманный роман. Цветаева  не  скрывала
своей любви, поэтому осталось  множество  воспоминаний  свидетелей  об  этом
романе:
       «…Он  прошел  большой  жизненный  путь.  Он  был  миниатюрный   весь,
деликатный.   Правдивый   и   открытый,   но   одновременно    и    лукавый…
Безответственность, но рыцарство огромное. Он был очень  тонкий,  тактичный…
Марина Цветаева дала ему огромный аванс, который  он  и  оправдал  мужеством
своей жизни, верностью политическим взглядам и  верностью  ее  памяти.  Хотя
казалось, что между ними  была  большая  диспропорция»,  —  вспоминала  Аля
Эфрон.
      «…Этот человек был абсолютной  противоположностью  Сережи:  ироничный,
мужественный, даже жестокий. К Марине он большого чувства не  питал,  он  ее
стихов не ценил… Его послали в Испанию,  в  батальон  белых  эмигрантов.  На
войне он был довольно жесток, и его боялись…» [26]
      Счастье оказалось коротким. Эта любовь подарила  нам  две  потрясающие
по силе поэмы – «Поэму Горы» и «Поэму Конца». «Поэма горы» – поэма  любви  в
момент наивысшего счастья, предчувствующей неизбежность  конца,  знающей  об
обреченности. Гора у Цветаевой – символ высоты чувств, духа, бытия –  высоты
героев над бытом. И именно эта высота – залог трагического исхода.
                  ………………………………
                  Не обман – страсть, и не вымысел,
                  И не лжет, — только не дли!
                  О, когда бы в сей мир явились мы
                  Простолюдинами любви!
                  О. когда  б здраво и попросту:
                  Просто – холм, просто – бугор…
                  (Говорят, тягою к пропасти
                  Измеряют уровень гор.)
                  В ворохах вереска бурого,
                  В островах страждущих хвой…
                  (Высота бреда над уровнем
                  Жизни.)
                  — На же меня! Твой.
                  Но семьи тихие милости,
                  Но птенцов лепет – увы!
                  Оттого, что в сей мир явились мы –
                  Небожителями любви!
      «Поэма Конца» – воплощение трагедии, огромное  горе,  обрушившееся  на
героиню. Цветаева отказалась от этой любви, от бытия, чтобы не  сделать  его
бытом. В разгар романа она писала Бахраху: «Милый друг, я  очень  несчастна.
Я рассталась с тем, любя и любимая, в полный разгар любви, не  рассталась  –
оторвалась!.. С ним я была бы счастлива… От него бы я хотела сына…»
      Сам Родзевич потом очень  жалел  об  их  расставании,  с  нежностью  и
грустью вспоминал о том времени:
      «Я был глуп и молод, ей надо было служить, стелиться у  ее  ног  и  от
всего ее освободить – от семьи, от быта. Надо было  ее  красиво  одевать.  А
Сережа  был  слишком  святой,  чтобы   одевать   жену…   это   была   любовь
неустроенная. За то время, что  мы  были  вместе,  я  мог  для  нее  сделать
больше, чем то, что я делал… именно по моей  вине,  по  моей  слабости  наша
любовь  не  удалась.  Это  была  такая  любовь,  которая  требовала  большой
сосредоточенности… надо было быть около нее. А  я  был  не  на  высоте  этой
большой любви, я не продолжил ее в житейском смысле…  Кто  был  прав?  Из-за
чего мы разошлись? Мы разошлись потому, что я не мог ее  жизнь  устроить…  И
мешала моя собственная скромность. Я считал, что я ей совсем не нужен.
      Личность Марины Цветаевой настолько широка,  богата  и  противоречива,
что охватить ее в немногих словах совершенно немыслимо!.. Как живо  и  остро
восставала она против всего, что шло наперекор ее жаркому  правдолюбию…  Еще
одно  замечание:  в  произведениях   Марины   Цветаевой   нередко   слышатся
трагические ноты – отзвук ее тяжелой, разбитой  и  неустроенной  судьбы.  По
существу же у Марины Цветаевой был светлый, счастливый  и  жизнеутверждающий
характер.
      Не это ли роднит все творчество Марины Цветаевой с народным эпосом,  с
народной стихией стиха и слова!
      В Марине была жажда жизни, стихийная любовь к природе,  она  была  вся
стихийная. Она была полна любви к жизни, и в то же время ее  неустройство  и
невозможность найти полноту в этой  жизни  иногда  звучали  пессимистическим
отказом  от  жизни.  Но  радость  жизни  не  была  отвлеченной…  И  все   же
самостоятельно жить и устроить свою жизнь она не могла»[27].
      Роман отгорел. Летом 1924 года Цветаевы оставили Прагу и  переехали  в
пригород. Недолго жили в  Иловищах,  потом  поселились  во  Вшенорах.  Жизнь
возвращалась в обычное русло. Аля, проучившаяся год  в  гимназии,  вернулась
домой, возобновились  бытовые  заботы.  Через  некоторое  время,  устав  «от
захолустной скуки и мещанского  уклада  жизни»,  Цветаевы  вслед  за  семьей
друзей отправились в Париж.
                                  Франция.
      После Чехословакии Цветаева сначала жила у Ольги Елисеевны Колбасиной-
Черновой в Париже, затем в 1926 году уезжает на все лето к морю, а  на  зиму
устраивается в Бельвю. Весной 1927 года Цветаева перебирается  из  Бельвю  в
Медон, где она в разных квартирах  прожила  до  весны  1932  года,  потом  в
Кламар и Ванв.
      В Париж Марина Цветаева приехала уже с двумя детьми – в  феврале  1925
года у нее родился  сын  Георгий  (Мур).  В  мечтах  Цветаева  называла  его
Борисом – в честь Пастернака, но уступила  мужу,  согласившись  на  Георгия.
Она боготворила сына, и это отношение сохранилось  на  всю  жизнь.  Цветаева
приносила ему в жертву все – вплоть до стихов. «Он  не  должен  страдать  от
того, что я пишу стихи, — пусть лучше  стихи  страдают!»  –  писала  она  в
одном из писем. Мур стал центром ее  жизни,  средоточением  чувств,  мыслей,
мечтаний.
       Одними  из  первых  французских  стихотворений  Цветаевой  стали  две
небольших поэмы «Перекоп» и «Красный бычок», созданные на  основе  дневников
ее  мужа  времен  Гражданской  войны.  Верная   себе,   Цветаева   воспевает
Добровольческое движение. Это не история, а скорее гимн – как  и  «Лебединый
стан». Марина Цветаева славила побежденных, и никто больше в русской  поэзии
с такой любовью, восторгом и гордостью не писал о Добровольчестве.
      В это же время печатаются  статьи  «Поэт  о  критике»  и  «Цветник»  –
первая попытка Цветаевой осмыслить само понятие поэзии. Статьи  возникли  из
желания разобраться в принципах и подходе современной критики к  литературе.
Они вызвали настоящую бурю в печати, множество  горячих  и  резких  отзывов.
Часто брань опускалась до уровня базарной  ругани.  Главным  преследователем
Марины  Цветаевой  был  Г.  Адамович,  не  понимающий  и  категорически   не
принимающий ее стихов. Его статьи  задавали  тон  общему  мнению.  В  Париже
Цветаева  не  была  общепринятым  поэтом,  интеллигенция  не  принимала   ее
всерьез.  Стихи  ее  не  ценились,  в  ней  видели  только   высокомерие   и
противоречия. Деньги были только от печатания стихов   в  журналах,  поэтому
жила Марина Цветаева очень  бедно.  Ее  друзья  даже  организовали  комитет,
который ежемесячно собирал для нее деньги.
       Друзья,  бывавшие  в  доме   Цветаевой,   отмечали   запущенность   и
неряшливость жилища:
      «В доме у них  грязь  была  ужасная,  вонь  и  повсюду  окурки.  Среди
комнаты стоял огромный мусорный ящик».
      «Вообще она была удивительно неприспособленная. Дома у нее всегда  был
страшный бедлам» [28].
      Отношения Цветаевой с  редакциями  тоже  были  непростыми.  У  русской
эмиграции существовало множество  журналов,  газет  и  альманахов  различных
направлений, но стихи Марины Цветаевой печатали немногие: газеты  «Последние
новости»,  «Возрождение»,  «Дни»,  журналы  «Воля  России»  и   «Современные
записки». Рукописи часто печатались с сокращениями  и  искажениями.  Тем  не
менее, благодаря волевому и  напористому  характеру  Цветаевой,  ей  удалось
напечатать почти  все,  что  считала  нужным.  Однако  за  четырнадцать  лет
парижской жизни она выпустила только одну книгу стихов «После России.  1922-
1925», да и  та  прошла  почти  незамеченной.  В  поисках  заработка  Марина
Цветаева пыталась войти во французскую литературу, переведя некоторые  стихи
и поэму «Молодец»,  однако  попытка  напечатать  их  не  удалась.  Одной  из
возможностей достать деньги  были  литературные  вечера,  но  они  проходили
нечасто.  Сергей  Яковлевич  не  стал  главой  и   кормильцем   семьи,   его
интересовала политика, а в политике – СССР.  Периодически  он  печатал  свои
рассказы, а также снимался в массовках в кино.
      Наметился и разлад в  отношениях  с  Алей.  Дочь  пошла  за  отцом,  в
сторону, противоположную матери. В конфликте переплелись нужда  и  политика.
Вслед за отцом Аля начала видеть в  Советском  Союзе  воплощение  идеала.  К
тому же, после рождения Мура Марина Цветаева  сосредоточила все  свои  мысли
и чувства на нем, заставляя Алю заниматься хозяйством. Впрочем, быт  занимал
почти все время и у самой  Цветаевой,  времени  на  стихи  оставалось  очень
мало.
       Стихи  эмиграции  –  важный  этап  творчества  Марины  Цветаевой.  Их
отличает  внешняя  простота,  сдержанность,  объективность,  но   появляется
глубина мудрости. В этих стихотворениях видна  отрешенность  поэта,  уход  в
глубины  сознания,  во  внутренний  мир.  Цветаева  отчуждается  от   людей,
ограничивая  свой  мир   предметами   неодушевленными.   Появляются   циклы,
обращенные к  столу,  кусту,  саду.  В  этих  стихах  уже  нет  бунта,  поэт
принимает все как должное,  не  пытаясь  преодолеть  судьбу,  углубляется  в
себя:
                  Уединение: уйди
                  В себя, как прадеды в феоды.
                  Уединение: в груди
                  Ищи и находи свободу.
                  ……………………………
                  Уединение в груди.
                  Уединение: уйди,
                  Жизнь!
      Тогда же создано одно из  самых  гениальных  стихотворений  Цветаевой,
которое ныне можно найти во всех сборниках. Одиночество на чужбине  вылилось
и выстрадалось в строчки, полные тоски и даже попытки  издеваться  над  этой
тоской:
                  Тоска по родине! Давно
                  Разоблаченная морока!
                  Мне совершенно все равно –
                  Где совершенно одинокой
                  Быть, по каким камням домой
                  Брести с кошелкою базарной
                  В дом, и не знающий, что – мой,
                  Как госпиталь или казарма…
      Цветаева заявляет и о презрении к языку, который  она  так  любила,  с
которым так мастерски обращалась:
                  Не обольщусь и языком
                  Родным, его призывом млечным.
                  Мне безразлично – на каком
                  Не понимаемой быть встречным!
       Дальше  следуют  совсем  уж   «домоненавистнические»,   высокомерные,
отчужденные слова:
                  Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
                  И все – равно, и все – едино…
      И вдруг попытка издевательства обрывается  беспомощно,  на  полуслове,
заканчивается глубочайшим  душевным  выдохом,  переворачивающим  весь  смысл
стихотворения в душераздирающую трагедию любви к родине:
                  Но если по дороге – куст
                  Встает, особенно – рябина…
      Эти три точки в конце – немое признание в  любви  к  России,  пожалуй,
самое сильное, невыразимое словами. Это и  есть  самый  высокий  патриотизм,
глубочайшее чувство, которое не смогут передать даже гениальнейшие стихи.
      В это время  сложными  стали  отношения  с  мужем,  который  был  ярым
сторонником  евразийского   движения.   Евразия   была   сначала   политико-
философским движением, главными руководителями его были философы Карсавин  и
Бердяев. Они рассматривали Россию как  особый  континент,  неповторимый  мир
Европа – Азия. Отвергая  большевизм  и  коммунизм,  евразийцы  не  отвергали
революцию, ища пути ее «преодоления». К концу двадцатых  годов  от  движения
отделилась часть участников, которые искали практические  пути  действия,  к
ним примкнул и Сергей Эфрон. В эту группу стали проникать советские  агенты,
направлявшие действия организации. Эфрон был завербован и начал работать  на
НКВД. Он подолгу не бывал дома, иногда жил  отдельно  от  семьи,  уезжал  из
Парижа. В  сентябре  1937  года  в  Швейцарии  был  убит  советский  чекист-
невозвращенец Игнатий Рейсс. Скорее всего, причастен к этому  был  и  Сергей
Эфрон.  В  начале  этого  года  уехала  в  Москву  Аля,  которая  фактически
оказалась заложницей в  руках  НКВД.  Иного  выхода,  кроме  возвращения,  у
Эфрона не было, и он бежал в Советский Союз.
      Трудно  сказать,  знала  ли  Марина  Цветаева   о  деятельности  мужа.
Конечно, что-то ей было известно, ведь она ходила к тем же людям,  вращалась
в тех же кругах, что и он. Однако Марина Цветаева  была уверена в  честности
мужа и доверяла ему. К тому же по  характеру  она  была  чужда  политических
дрязг, не понимала дипломатических игр.
      После отъезда мужа и дочери Цветаева осталась в Париже одна  с  сыном.
Большинство знакомых отшатнулось от  нее  из-за  скандала  с  мужем,  и  она
осталась практически  в  одиночестве.  Оставаться  было  невозможно,  и  она
решила возвращаться в Советский Союз. Большую часть своего  архива  Цветаева
оставила друзьям и знакомым, сохранилось далеко не все.
      Наиболее значительным ее произведениями этого периода являются  «Стихи
к Чехии» – два цикла «Сентябрь» и «Март». Они написаны  перед  самой  Второй
Мировой войной в тот период, когда фашистская Германия  оккупировала  Чехию.
Всю жизнь почитала Марина Цветаева  Германию,  а  в  данный  момент  истории
германцы обернулись варварами:
                  Пред горестью безмерною
                  Сей маленькой страны,
                  Что чувствуете, Германы:
                  Германии сыны??
                       Цикл «Март»  имеет  особую  мелодику  построения:  он
начинается  на  тихих,  спокойных  нотах  –  «Колыбельная»,  а   потом   все
усиливается, доходя до крика – «Германии». Обрываясь, все  начинается  снова
со спокойного тона «Марта», и нарастает постепенно. Ключевые стихи  –  взрыв
ярости, страсти, протеста, скорби:
                  О слезы на глазах!
                  Плач гнева и любви!
                  О Чехия в слезах!
                  Испания в крови!
                  О черная гора,
                  Затмившая – весь свет!
                  Пора – пора – пора
                  Творцу вернуть билет.
                  Отказываюсь – быть.
                  В Бедламе нелюдей,
                  Отказываюсь – жить.
                  С волками площадей
                  Отказываюсь – выть.
                  С акулами равнин
                  Отказываюсь плыть—
                  Вниз – по теченью спин.
                  Не надо мне ни дыр
                  Ушных, ни вещих глаз.
                  На твой безумный мир
                  Ответ один – отказ.
      Страдая от невозможности помочь любимой  стране,  поэт  отворачивается
от людей, способных совершить такое злодеяние.  Цветаева  не  хочет  жить  в
мире  подлости  и  жестокости  и  снова  уходит  в  себя.  Она  даже  готова
пожертвовать самым ценным, что у нее есть – талантом поэта, чтобы только  не
видеть, не чувствовать эту боль. С Германией рухнуло прибежище ее  «немецкой
души», жить было больше нечем. 12 июня 1939 года  Марина  Цветаева  с  сыном
выехали из французского порта Гавр в СССР.
                             Возвращение в СССР.
Вернувшись в Москву, Цветаева первым делом узнала об аресте сестры,  который
произошел еще в 1937 году. Конечно, знай она об этом раньше – возможно и  не
решилась бы приехать, но было уже поздно. Встретившись с  мужем  и  дочерью,
Цветаева поселилась на даче в подмосковном  Болшеве.  Аля  Эфрон  вспоминает
это время как один  из  самых  счастливых  моментов  жизни.  Однако  радость
продолжалась недолго – 27 августа арестована Ариадна, а 10 октября –  Сергей
Яковлевич. Больше Марина Цветаева не видела  ни  дочь,  ни  мужа.  Аля  была
приговорена к восьми годам лагерей за шпионаж, Сергея Эфрона  расстреляли  в
августе  1941  года.  С  дачи  Цветаеву  с  сыном  выгнали,  они   оказались
фактически без крыши над головой. Приютила их Елизавета Яковлевна Эфрон,  но
необходимо было  искать  работу.   Цветаева  очень  надеялась  на  поддержку
Пастернака, но тот не проявил ожидаемого участия, лишь помог получить  стихи
для перевода –  главный  заработок  поэтов  того  времени.  Старые  знакомые
сторонились ее, а новых почти не появлялось. Некоторое  время  они  с  Муром
жили на даче писателей в  Голицыно,  но  вскоре  цены  за  жилье  и  питание
подняли. Некоторое  время  они  существовали  впроголодь;  бывая  в  гостях,
Цветаева иногда брала со стола еду и прятала в сумку, чтобы накормить  сына.
      В конце 1939 года Марина Цветаева  переехала  обратно  в  Москву.  Она
готовила к печати сборник, переработала множество старых стихов.  Эта  книга
была  «зарезана»  критиком  Корнелием  Зелинским  –  Цветаева  упрекалась  в
антисоветской   пропаганде,   формализме,   графоманстве,   «пустозвонстве».
«Истинная трагедия Марины Цветаевой заключается в том,  что,  обладая  даром
стихосложения, она в то же время не имеет что сказать людям.  Поэзия  Марины
Цветаевой  потому  и  негуманистична   и   лишена   подлинно   человеческого
содержания», —  писал  Зелинский,  перечеркивая  тридцать  лет  поэтической
жизни. Разумеется, сборник не был напечатан. С этого момента Цветаева  почти
не писала стихов, сознательно отказавшись от творчества. «Я  свое  написала…
Сколько строк миновавших! Ничего не записываю. С этим  кончено»,  —  писала
она в дневниках того времени.
      Сложности были и в отношениях с сыном. С младенчества Мур привык  быть
в центре внимания, а, имея такую гениальную мать, он не  мог  быть  обычным.
Разочаровавшись в советской действительности,  Мур  срывал  недовольство  на
матери. Избалованный и эгоистичный, он часто  был  груб  и  раздражителен  с
матерью. Обладая острым холодным умом  и  блестящей  эрудицией,  он  тем  не
менее не вызывал у людей симпатии. С началом войны тоска  от  одиночества  и
боль за мужа и дочь усугубилась тревогой за Мура. Во время тревог он  вместе
с другими подростками дежурил  на  крыше  дома.  Марина  Цветаева  буквально
сходила с ума от страха за сына. Единственным выходом казалась эвакуация.
                     Эвакуация. Смерть Марины Цветаевой.
      Эвакуированы Цветаева с сыном были в татарский городок Елабугу.  Затем
она поехала в соседний городок Чистополь искать жилье и работу  –  там  жили
московские литераторы. Цветаева получила согласие  на  прописку  и  написала
заявление  с  просьбой  устроить  ее  работать  судомойкой  в  столовую  для
писателей. В архиве союза писателей Татарии сохранилось ее письмо,  где  она
предлагала свои услуги по  переводу  в  обмен  на  мыло  и  махорку.  Ответа
Цветаева так и не получила, потому что  Союз  писателей  Татарии  был  почти
весь  арестован.   В   Елабуге   Марину   Цветаеву   подкармливала   местная
милиционерша в обмен на помощь по хозяйству.
      Поводов к самоубийству было много. Помимо материальной  неустроенности
давила и тяжесть моральная. Все хуже становились отношения с сыном,  который
уже прямо обвинял мать в том, что она «испортила ему жизнь»,  стала  помехой
в его, Мура, жизни. Не  выдержав  тяжелых  условий  жизни,  Марина  Цветаева
повесилась в сенях деревенского дома в Елабуге 31  августа  1941  года.  Она
была похоронена на елабужском кладбище, но точное местонахождение ее  могилы
осталось неизвестным. Мур почти сразу же уехал в Москву, потом в Ташкент.  В
1943 году он ушел на фронт. По некоторым свидетельствам  Мура  видели  после
войны на Западе, но скорее всего он погиб на фронте.
На   сегодняшний   день   существуют   три   главных   версии   самоубийства
МариныЦветаевой.
Первая принята сестрой Анастасией Цветаевой — и тиражирована в  многократных
переизданиях ее “Воспоминаний”. Согласно этой версии, Марина  Цветаева  ушла
из  жизни,  спасая  или,  по  крайней  мере,  облегчая  жизнь  своего  сына.
Убедившись, что  сама  уже  не  может  ему  помочь,  более  того,  —  мешает
прилипшей репутацией “белогвардейки”, она принимает роковое  решение,  лелея
надежду, что Муру без нее скорее помогут. Особенно если она уйдет так.
Другая версия наиболее аргументирована Марией  Белкиной.  С  одной  стороны,
считает она, к уходу из жизни Цветаева была внутренне давно  готова,  о  чем
свидетельствуют множество ее стихотворений и дневниковые записи. Но  Белкина
вносит еще один мотив; он не назван прямо — и все же проведен с  достаточным
нажимом. Это мотив душевного нездоровья Цветаевой, обострившегося  с  начала
войны. Белкина  опирается  при  этом  на  личные  свои  впечатления,  личные
встречи — и в этом как плюсы, так и минусы ее свидетельства. “Она  там  уже,
в Москве, потеряла волю, — читаем мы в книге “Скрещение судеб”, —  не  могла
ни  на  что  решиться,  поддавалась  влиянию  любого,  она   не   была   уже
самоуправляема… И внешне она уже изменилась  там  в  Москве,  когда  я  ее
увидела в дни бомбежек; она осунулась, постарела, была, как я уже  говорила,
крайне растерянной, и глаза блуждали, и папироса в руке подрагивала…”
В  этом  свете  последний  шаг   Цветаевой   предстает   как   закономерный,
неотвратимый. Это шаг больного человека…
Наконец, в последние годы появилась третья версия гибели поэта.
В ней роковая роль отводится елабужским органам НКВД.
Автор версии — Кирилл Хенкин. Сразу по приезде  Марины  Ивановны  в  Елабугу
вызвал ее  к  себе  местный  уполномоченный  НКВД  и  предложил  “помогать”.
Провинциальный чекист рассудил, вероятно, так: женщина приехала из Парижа  —
значит, в Елабуге ей плохо. Раз  плохо,  к  ней  будут  льнуть  недовольные.
Начнутся разговоры,  которые  позволят  всегда  “выявить  врагов”,  то  есть
состряпать дело. А может  быть,  пришло  в  Елабугу  “дело”  семьи  Эфрон  с
указанием на увязанность ее с “органами”. Ей предложили доносительство.  Что
же было последней каплей?..
Сестра поэта Анастасия Ивановна считала, что роль эту сыграла ссора с  сыном
30-го вечером. Но не в первый  раз  мать  с  сыном  говорили  на  повышенных
тонах. Ссора ли то была  или  просто  очередное  объяснение  с  упреками  со
стороны Мура — никто уже и никогда не скажет; ссорясь, они  всегда  говорили
между собой по-французски; смысла речей хозяева понять не могли.
По сравнению с тем, что приходилось  переживать  Цветаевой  прежде,  неудачи
самых последних дней — комариные укусы. Не больше.
Но что они означали? А то, что завтра и послезавтра  и  еще  много  дней  (а
может быть, и месяцев!) подряд ей  придется  продолжать,  превозмогая  себя,
делать усилия. В Елабуге или в Чистополе.
Искать жилье и работу. Получать унизительные отказы. Искать снова — и  снова
получать отказы. Советы двух доброжелательниц, поколебавшие Марину  Ивановну
в решении немедленно уехать,  пришлись  на  момент,  когда  пробовать  новые
варианты у нее не оставалось уже никаких сил…
                                   Эпилог.
Марина Цветаева оставила значительное творческое наследие: книги  лирических
стихов,     семнадцать     поэм,     восемнадцать     стихотворных     драм,
автобиографическую, мемуарную, и историко-литературную прозу,  в  том  числе
эссе  и  философско-критические  этюды.  К  этому  надо   добавить   большое
количество писем и дневниковых записей. Имя Марины Цветаевой  неотделимо  от
истории отечественной поэзии. Сила ее стихов – не в зрительных образах, а  в
завораживающем потоке все  время  меняющихся,  гибких,  вовлекающих  в  себя
ритмов. Из широкого охвата лирических тем, где все, как  к  единому  центру,
сходятся к любви – в различных оттенках этого своенравного чувства,  –  надо
выделить  то,  что  для  Цветаевой  остается   самым   главным,   глубинным,
определяющим все  остальное.  Она  –  поэт  русского  национального  начала.
Творчество  периода  эмиграции   проникнуто   чувством   гнева,   призрения,
убийственной иронией,  с  которой  она  клеймит  весь  эмигрантский  мир.  В
зависимости  от  этого  стилистический  характер  поэтической  речи.  Прямая
наследница традиционного мелодического и  даже  распевного  строя,  Цветаева
решительно  отказывается  от  всякой  мелодики,  предпочитая   ей   сжатость
нервной,  как  бы  стихийно  рождающейся  речи,  лишь  условно   подчиненной
разбивке на строфы. Поразительной силой сарказма  пронизаны  ее  ода  “Хвала
богатым” (1922), “Ода пешему ходу” (1931—1931) и многие другие стихи военно-
обличительного характера. Есть и произведения и личного, лирического  плана,
но и в них проступает тот же яростный  протест  против  мещанско-буржуазного
благополучия. Даже рассказ о собственной  судьбе  оборачивается  горьким,  а
порой  и  гневным  упреком  сытым,  самодовольным  хозяевам  жизни.  Так   в
небольшом цикле “Заводские”, так в триптихе “Поэт”, в поэме “Заставы”  и  во
многом другом Особое место в  наследие  Цветаевой  занимают  ее  поэмы  –  в
сущности, горячий,  резкий  монолог,  то  в  замедлениях,  то  в  ускорениях
стремительного ритма. Известно её пристрастие  к  стихотворной  драматургии.
Интерес к театру, драматургии привел Цветаеву к созданию трагедии  “Ариадна”
(1924) и “Федра” (1927), написанным  по  мотивам  античного  мифа.  В  общей
истории  отечественной  поэзии  Марина  Цветаева   всегда   будет   занимать
достойное  место.   Подлинное   новаторство   её   поэтической   речи   было
естественным  воплощением  в  слове  метущегося,   вечно   ищущего   истины,
беспокойного духа. Поэт предельной правды чувства, Марина Цветаева, со  всей
своей непросто  сложившейся  судьбой,  со  всей  яростью  и  неповторимостью
самобытного дарования, по праву  вошла  в  русскую  поэзию  первой  половины
нашего века.
                      Список использованной литературы:
 1. М.И. Цветаева. Стихотворения. Поэмы. Драматические  произведения.1990г.
    Москва, изд. «Художественная литература»
 2.  М.И.  Цветаева.  Стихотворения,  поэмы.  2001г.  Москва,  изд.  «Рипол
    Классик»
 3. М.И. Цветаева. Повесть о Сонечке. 2000г. Санкт-Петербург, изд. «Азбука»
 4. М.И. Цветаева. Лирика. Школьная программа. 2001г. Москва, изд. «Дрофа»
 5. Марина Цветаева. Избранная проза в  двух  томах.  1998г.  Москва,  изд.
    «Русь»
 6. В.А. Швейцер. Быт и бытие Марины Цветаевой.  1992г.  Москва,  изд.  «СП
    Интерпринт»
 7. Вероника Лосская. Марина  Цветаева  в  жизни  (Неизданные  воспоминания
    современников). 1992г. Москва, изд. «Культура и традиции»
 8. Ю.М. Каган. Марина Цветаева  в Москве. Путь к  гибели.  1992г.  Москва,
    изд. «Отечество»
 9. А.И. Цветаева. Неисчерпаемое. 1992г. Москва, изд. «Отечество»
10. М.О. Белкина. Скрещение судеб.
11. И.В. Кудрова. Гибель Марины Цветаевой.
12. Воспоминания о Марине Цветаевой.
13. А.А. Саакянц. Марина Цветаева: Жизнь и творчество.
————————
[1] Письмо к А.А. Тесковой 20 января 1936 года.
[2] Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания
современников). 1992г. стр.18
[3] Письмо к В.В. Розанову 8 апреля 1914г.
[4] М. Цветаева Избранная проза т.2 стр. 175
[5] М. Цветаева Избранная проза т.2 стр.268
[6] М. Цветаева Избранная проза т.1 стр.127
[7] М. Цветаева Избранная проза т.1 стр.128
[8] Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания
современников). 1992г. стр.27
[9] Воспоминания о М. Цветаевой В. Гинерозовой
[10] М. Цветаева Избранная проза т.2 стр. 81
[11] Письмо Б. Пастернаку 20 мая 1926г.
[12] В. Брюсов Далекие и близкие 1972г. стр. 189
[13] М. Цветаева Вечерний альбом 1980г. стр.6
[14] В.Швейцер Быт и бытие Марины Цветаевой 1992г. стр. 108
[15] В.Швейцер Быт и бытие Марины Цветаевой 1992г. стр. 111
[16] М. Цветаева Избранная проза т.1 стр.84
[17] В.Швейцер Быт и бытие Марины Цветаевой 1992г. стр. 131
[18] М. Цветаева Избранная проза т.2 стр. 41
[19] М. Цветаева Избранная проза т.2 стр. 45
[20] М. Цветаева Мои службы
[21] «Огонек» 1995г. №18
[22] Письмо к А.А. Тесковой 16 июля 1937г.
[23] Ю.М. Каган. Марина Цветаева  в Москве. Путь к гибели. 1992г. стр.121
[24] Письмо к Е.Ланну 12 октября 1920г.
[25] В.А. Швейцер. Быт и бытие Марины Цветаевой. 1992г стр.305
[26] Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания
современников). 1992г. стр. 84
[27] Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания
современников). 1992г. стр. 86-88
[28] Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания
современников). 1992г. стр. 121