Сопоставительный анализ баллад В.А. Жуковского
                           «Людмила» и «Светлана».
Данные  две  баллады  –  замечательный  пример  того,  как  различно   можно
представить   один   сюжет,   оставляя,   тем   не    менее,    произведения
взаимодополняющими, хотя они могут читаться и как самостоятельные.  В  обоих
произведениях мотив мертвого жениха является основным,  но  несет  различную
смысловую нагрузку. На такой вывод наталкивает уже сама форма  произведений,
место этого сюжета в общей композиции: в «Людмиле» мертвый  жених,  увозящий
девушку за собой в могилу – реальность, в «Светлане» – сон, не  влияющий  на
действительность. Т.е. композиционно рассматриваемый  сюжет  в  «Людмиле»  —
основной и единственный, в «Светлане»  –  примерно  рассказ  в  рассказе,  и
рассматривать его в отрыве от всей баллады не следует.  Но,  тем  не  менее,
даже  если  мы  проследим  образы  только  этой  сюжетной   линии,   оставив
«реальный» план «Светланы» и обратившись только ко сну  героини,  и  сравним
их с образами, появляющимися в «Людмиле»  (с  момента  приезда  жениха),  то
даже на уровне символов  почувствуем  различное  настроение  двух  переводов
одной немецкой баллады.  И  там,  и  там,  казалось  бы,  обстановка  не  из
приятных: «мрачный лес», ночь, престранное поведение жениха (в «Людмиле»  он
говорит загадками о своем «уединенном доме», в «Светлане» вообще  «бледен  и
унылый»). Но в «Светлане» появляется «голубочек белый», классический  символ
чистоты,  и  читатель  уже  понимает,  что  участь  Светланы  не  будет  так
печальна, как Людмилы. По  роли  «голубочка»  в  происходящем  (лишает  силы
угрожающего девушке мертвеца) легко можно заключить о его  противоположности
силам тьмы, представленным в образе  мертвеца,  и  о  близости  к  богу,  об
ангельской его природе (ведь он появляется именно для  спасения  девушки,  и
он гораздо могущественнее мертвеца). Соответственно, Бог и  вообще  проблема
божественной предопределенности играют не последнюю  роль  в  балладах,  но,
если Светлана сталкивается с силами и света, и тьмы, причем сама  она  ближе
к свету, то Людмила практически по доброй воле отдается во  власть  Дьяволу.
К тьме (в Ад) Людмилу ведет непокорность, противопоставление себя  Создателю
(здесь я употребляю «Создатель» в прямом  смысле  –  тот,  кто  создал  мир,
людей, и, естественно,  распоряжается  судьбами  живущих,  т.к.  именно  при
таком раскладе  абсолютно  ясна  бессмысленность  требований).  Бог  в  этой
балладе («Людмила») не появляется, но его присутствие  ощущается  настолько,
что можно даже обрисовать этот образ: во-первых, он,  согласно  христианской
религии, «правосуден», а во-вторых, «зла не творит». Он в  любом  случае  на
стороне человека: Людмила сама выбирает себе путь: «Расступись, моя  могила;
гроб, откройся; полно жить», обосновывая  свой  выбор:  «с  милым  вместе  –
всюду рай», и Бог идет ей навстречу  –  он  милосерден  и  (хотя,  возможно,
здесь я слишком человек XX века) верит в людей.  Перед  нами  переосмысление
понятий Рая, Ада, Бога  человеком  в  сиюминутном  страстном  порыве:  «Что,
родная, муки ада? Что небесная награда? С милым вместе – всюду рай; с  милым
розно – райский край безотрадная обитель.  Нет,  забыл  меня  спаситель!»  —
налицо разница между человеческим и божественным понятием  о  счастье.  Если
божественное  счастье  –  категория  абсолютная,  то  требуемое  Людмилой  –
сиюминутное. Это осознает мать  Людмилы,  не  ослепленная  страстью:  «Дочь,
воспомни  смертный  час;  кратко  жизни  сей  страданье;  Рай  –   смиренным
воздаянье, Ад – бушующим сердцам», — и дает  дочери  разумный  совет:  «Будь
послушна небесам». Людмила, уже сделав выбор (хотя, по-видимому,  не  совсем
понимая, чего требует:  судя  по  дальнейшим  событиям,  она  хотела  видеть
живого жениха рядом с собой  в  мире  живых,  а  не  себя  умершей  рядом  с
мертвым), не слушает мать, и в итоге  остается  с  любимым.  Трудно  сказать
однозначно, раскаялась ли Людмила  в  своих  безрассудных  желаниях,  увидев
милого в гробу, хотя вид его был ей «страшен», но что Бог  сожалеет  о  ней,
можно заключить с уверенностью: когда Людмила,  каменея,  «пала  мертвая  на
прах», в небесах раздаются «стон и вопли». Печаль о попавшей в Ад по  своему
безрассудству душе – так мне представляется этот «стон», а что душа  Людмилы
попадает в Ад, где обрекается на  вечные  муки,  с  известной  долей  истины
можно заключить из «визга и скрежета под землею». Финальный хор «усопших  из
могил», исходя из сказанного, можно  интерпретировать  как  свидетельство  о
том, что Бог идет навстречу человеку: «Твой  услышал  стон  творец».  Смерть
Людмилы («час твой бил, настал конец») не божественное  наказание  за  ропот
на создателя, но результат  исполнения  желания  Людмилы  и,  следовательно,
аргумент в пользу тезиса «смертных ропот безрассуден». Итак, человек  вправе
решать, но его решения безрассудны и обрекают его на вечную муку, тогда  как
судьба, данная богом,  ведет  к  абсолютному  счастью.  Баллада  «Светлана»,
являясь продолжением темы, подтверждает этот  вывод,  причем  в  свете  моей
интерпретации «Людмилы» вывод Жуковского: «Лучший друг нам в жизни сей  вера
в провиденье. Благ зиждителя закон: здесь несчастье – лживый  сон;  счастье–
пробужденье», — обретает  не  только  прямой  смысл,  вытекающий  из  сюжета
баллады «Светлана», но и  широкий  скрытый.  Так,  «вера  в  провиденье»  не
обретает мотивировки в сюжете этой баллады: «белый  голубок»  не  проявление
божественного милосердия, т.к. он появляется и спасает героиню в ее  сне,  а
собственно сюжет (гадание – дурной сон  –  свадьба)  не  дает  простора  для
характеристики божественного промысла. Но, зная первый  перевод  «Леноры»  —
«Людмилу», мы легко связываем «веру в  провиденье»  с  неверием  и  желанием
решать самой свою судьбу Людмилы, и так или  иначе  делаем  выбор  в  пользу
судьбы,  данной  Богом,  понимая  бессмысленность  человеческих  решений   в
глобальных вопросах жизни и смерти (хотя за человеком,  бесспорно,  остается
право выбора). Далее – в свете «Людмилы» строки «здесь  несчастье  –  лживый
сон; счастье — пробужденье» являются не просто кратким  повторением  сюжета,
но приобретают символический смысл: жизнь земная с  ее  бедами  как  сон,  а
жизнь после смерти в раю как пробуждение. Т.е.  обречение  души  Людмилы  на
муки является закономерным, т.к. она сама выбирает суетное, мгновенное,  тем
самым перечеркивая для себя вечное. Что до образа Светланы, то он в связи  с
темой судьбы представляется бледнее образа Людмилы, скорее как дополнение  к
последнему. «Светлана» как  бы  выражение  истины  о  том,  что  что  бы  не
случалось, в итоге все будет благополучно; эта баллада уже  оптимистического
характера.
Итак, исходя из всего сказанного, баллады следует скорее  рассматривать  как
взаимодополняющие, а не самостоятельные произведения, а основным  конфликтом
следует считать не конфликт между человеком и Богом, но внутренний  конфликт
человека между разумом, верой, с одной стороны,  и  спонтанным  чувством,  с
другой.. Основной проблемой произведений является проблема  самостоятельного
выбора личности.
Оценивая  баллады  с  позиции  наличия  в  них  канонических  элементов,  мы
обнаружим, что Жуковский придерживался правил. В обеих балладах  есть  четко
выраженный сюжет, диалоги (в «Людмиле» между героиней и женихом, героиней  и
матерью; в «Светлане»  между  девушками  в  экспозиции),  монологи  героинь,
рефрены: в «Людмиле» это строки «Светит  месяц,  дол  сребрится,  мертвый  с
девушкою мчится; путь их к келье гробовой. Страшно ль,  девица,  со  мной?»,
«Близко ль, милый? Путь далек» и др., в «Светлане» – «бледен  и  унылый».  В
обеих балладах основной сюжет сопровождается картинами природы,  отражающими
настроение героинь.