Вступление.

В
начале 1881 года, когда Саше Блоку было всего несколько месяцев от роду, в
Петербурге произошло два исторических события. Первое относится к февралю 1881
– смерть Ф.М. Достоевского. Старшие Бекетовы были лично знакомы с ним.
Политический консерватизм позднего Достоевского, его религиозные утопии они не
принимали, но романы и статьи писателя были предметом шумных обсуждений. Книги
Достоевского читали дочери Бекетова, в частности, их особенно любила мать Блока
– Александра Андреевна.

Тему
зловещего и больного, «жёлтого» Петербурга, города разбитых судеб, неприкаянных
мечтателей, воспримет от Достоевского и Александр Блок. Как известно, поэт
любил отмечать сближение исторических дат. Знаменательно сошлись они в данном
случае: всего несколько месяцев отделяют год смерти автора петербургских
романов «Идиот» и «Преступление и наказание» от рождения автора петербургских
поэм «Возмездие» и «Двенадцать». 

Вторым
событием, подтвердившим серьёзность предчувствия поэтом социальной катастрофы,
было 1 марта 1881 года. В этот день народовольцы смертельно ранили в центре
города Александра II. Впоследствии Блок писал:

Грянул
взрыв

С
Екатеринина канала,
					








Россию
облаком покрыв.

Все
издалёка предвещало,

Что
час свершится роковой,

Что
выпадает такая карта

И
этот века час дневной-

Последний
– назван первым марта.

Сам
поэт очень верно и точно сказал о своем жизненном и творческом пути, что это
был «путь среди революций». Путь этот был сложным и трудным,
исполненном резких противоречий. За двадцать лет, что отделяют первые серьезные
стихи Блока от последних, после-революционных «Двенадцати», содержание
его поэзии и сама его творческая манера претерпели глубокие изменения.

Отрешенный
от реальной жизни лирик, целиком погрузившийся в свои душевные смутные
переживания, каким Блок начал свой литературный путь, вырос в истинно великого
поэта, все творчество которого овеяно историческими, социальными, житейскими
бурями его грозного, переломного, революционного времени, приход которого он
торопил, ждал и жаждал разрушения старого.

Блок
встретил стихию революции и, пожалуй, единственный, из поэтов «серебряного
века» безоговорочно приветствовал ее в своем поэтическом творчестве, одной из
вершин которого является поэма «Двенадцать». 

И
это, изменившееся время в три года сначала «убило» поэта А.Блока — замолчал
«лебединый голос» (по словам Анны Ахматовой),а затем умер, испытывая тяжкие страдания
и человек Александр Блок. 

Биография.
Начало.

Родился
Александр Александрович Блок в стенах Петербургского университета, в так
называемом «ректорском доме» (дед его А. Н. Бекетов, был в это время
ректором), а будущего поэта на руки приняла его прабабка, лично знавшая еще
друзей Пушкина. На Васильевском острове, рядом со старинным зданием Двенадцати
коллегий стоит двухэтажный дом, где 16 (28) ноября 1880 года родился Александр
Блок. «Бекетовский дом» для Блока — мир огромной значимости, объект любви и
навсегда сохраненных светлых воспоминаний. Поэтому он и становится прообразом
одного из ключевых символов творчества Блока — того «единственного на свете»
Дома, который должен быть покинут во имя горестного, но имеющего высокие цели
«странствия земного».

«Бекетовский
мир» — мир дворян-интеллигентов. Обаяние этого мира Блок позже видел в его
«благородстве», в человеческой теплоте, в интенсивности духовных поисков,
высокой культуре. Дед — ученый и общественный деятель; бабка, Е. Г.Бекетова, —
переводчица с английского, французского и других европейских языков; тетки —
поэтесса Е. А.Краснова; детская писательница и переводчица М. А. Бекетова —
будущий биограф Блока; наконец, мать поэта, А. А. Блок, тоже занимавшаяся
литературным трудом, — все это были люди одаренные, широко образованные,
любившие и понимавшие слово.

Воспитание
Блока неотделимо от подчеркнутого им самим «дворянского баловства», от
чувствительного восприятия, определивших длительное отсутствие «жизненных
опытов», наивность в быту и политике. Но этому же воспитанию Блок обязан тем,
что жил с раннего детства в атмосфере ярких культурных впечатлений. Особенно
важными оказались для него «лирические волны», «набегавшие» от русской поэзии
XIX века — Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Фета, Тютчева, Полонского.

Лирика
Блока.

Личный
поэтический опыт Блока, разумеется, перекликался с общим путем развития
русского искусства. В предреволюционные годы оно переживало подъем
романтических настроений с мечтой о героическом преобразовании мира.

Девятисотые
годы были временем писательского роста и успеха молодого Блока. Он становится
профессиональным литератором, имя его приобретает уже довольно широкую
известность. Он сотрудничает со многими журналами и газетами, и не только как
поэт и драматург, но и как критик и публицист. Блок активно участвует в
литературной полемике, отстаивая свои взгляды на существо искусства и задачи
художника, выступает с публичными докладами и лекциями.

В
1903-1906 гг. Блок все чаще и чаще обращается к социальной поэзии. Он
сознательно уходит из мира лирической отъединенности своих лирических стихов
туда, где живут и страдают «многие». Содержанием его произведений становится
действительность, «повседневность» (хотя и истолковываемая порой сквозь призму
мистики). В этой «повседневности» Блок все настойчивее выделяет мир людей,
унижаемых бедностью и несправедливостью. 

В
стихотворении «Фабрика» (1903) тема народного страдания выходит на первый план
(ранее она лишь брезжила сквозь образы городской «чертовщины» — «По городу
бегал черный человек…» (1903). Теперь мир оказывается разделенным не на
«небо» и «землю», а на тех, кто, скрытый за желтыми окнами, принуждает людей
«согнуть измученные спины», и на нищий народ. В произведении отчетливо звучат
интонации сочувствия «нищим».

Блок
постоянно ощущает тревожную необходимость искать какие-то новые пути, новые
высокие идеалы. И именно эта неуспокоенность, скептическое отношение к
универсальному скепсису, напряженные поиски новых ценностей отличают его от
внутренне самодовольного декадентства. 

В
знаменитом стихотворении «Незнакомка» (1906) лирический герой взволнованно
вглядывается в прекрасную посетительницу загородного ресторана, тщетно пытается
узнать, кто перед ним: воплощение высокой красоты, образ «древних поверий», или
Незнакомка — женщина из мира пьяниц «с глазами кроликов»? Миг — и герой готов
поверить, что перед ним — просто пьяное видение, что «истина в вине» . Но,
несмотря на горькую иронию заключительных строк, общий эмоциональный строй
стихотворения все же не в утверждении иллюзорности истины, а в сложном
сочетании преклонения перед красотой, волнующего чувства тайны жизни и
неутолимой потребности ее разгадать.

И
медленно, пройдя меж пьяными. 

Всегда
без спутников, одна, 

Дыша
духами и туманами,

Она
садится у окна.

И
веют древними поверьями 

Ее
упругуе шелка,

И
шляпа с траурными перьями,

И
в кольцах узкая рука. 

И
странной близостью закованный,

Смотрю
за темную вуаль, 

И
вижу берег очарованный 

И
очарованную даль.

Блок
— поэт, потрясенно воспринимавший мир. Неудивительно, что опыт революции 1905
г. не только не прошел для него бесследно, но и отразился наиболее заметно в
творчестве 10-х годов. Времени, когда после поражения первой революции и утраты
надежд общества ,связанных с Манифестом Николая II, Россию накрыла волна
реакции. 

Жизнь,
по Блоку, имеет два цвета: серый и красный. Серый – это паучий цвет гибели,
высасывающий, это и цвет времени, однообразно проходящих дней. У Блока есть
стихи о людях потонувших в сером. Красный цвет – безумное беспутство, пьяное
веселье, отчаянье и блуд.

Блещут
искристые гривы

Золотых,
как жар, коней,

Мчатся
бешеные дива

Жадных
облачных грудей,

Красный
дворник плещет вёдра

С
пьяно-алою водой,

Пляшут
огненные бёдра

Проститутки
площадной…

Не
случайно «хмельная» страсть неотделима от образов хоровода, от интонаций
русской плясовой или частушки, позднее так ярко проявившихся в его поэме
«Двенадцать».

Гармоника,
гармоника! Эй, пои, визжи и жги!

Эй,
желтенькие лютики,

Весенние
цветки!

С
ума сойду, сойду с ума,

Безумствуя,люблю,

Что
вся ты — ночь, и вся ты — тьма,

И
вся ты — во хмелю…

В
лирических стихах поэта образы луны, фонарей, мрака сопутствуют переживаниям
героя. Блок изображает как бы временную любовь, имеющую свой короткий путь,
свой регламент встреч. Чувства героев неполны и преходящи, что болезненно
сознают сами влюблённые.

Я
люблю вас тайно, тёмная подруга…

В
этой любви, отравленной предчувствием  разлуки,  нет  полноты блаженства, детской безмятежности, нет
того, что, как казалось Блоку, он испытывал в безмятежные дни юности, в стихах,
обращенных к «Прекрасной Даме».

В
поэзии первого тома его трилогии лирики (Изд. Мусагет 1912гг) «Стихи о
Прекрасной Даме» повествует о начале духовного становления героев. Это
прекрасное царство юности, мир первой любви, идеализированного восприятия
окружающего. Но неумолимая сила всеобщего движения разрушает первозданную
гармонию «синего берега рая». 

Второй
том посвящен изображению «низвержения» героев с вершин одинокого счастья в
«страшный мир» действительности (в основе этого тома лежат сборник «Нечаянная
Радость» и цикл «Снежная маска»). В третьем томе звучит мелодия «прошлого»,
благословение мира первой любви, мира юности.

И
вижу в снах твой образ, твой прекрасный,

Каким
он был до ночи злой и страстной,

Каким
являлся мне. Смотри:

Все
та же ты, какой цвела когда-то,

Там,
над горой туманной в зубчатой,

В
лучах немеркнущей зари.

Поэт
вспоминает старый дом, духовную родину лирического «я», голубой и розовый мир
неба и закатного солнца, мир веселья и музыки, гармонии «Стихов о Прекрасной
Даме». Под роковым воздействием «страшного мира» в лирическом «я» выявляются
черты «демона», предателя — «Иуды» и даже «вампира» (цикл «Черная кровь»). Эти
его облики подчеркивают мотив личной ответственности за царящее в мире зло. 

В
«трилогии» возникает тема трагической вины человека. Одновременно «я» предстает
и как «нищий», «униженный»» обреченный на гибель («Поздней осенью из гавани…»
). Мысль героя о вине личности за зло современной ему действительности повлекла
за собою вторжение

в
содержание второго и особенно третьего «тома» Лирики толстовского
«исповедального» пафоса, но при этом изображение самой действительности
пронизано диалектическим мироощущением. Жизнь не только страшна, но и прекрасна
своей сложностью, динамизмом чувств и страстей.

В
легком сердце — страсть я беспечность,

Словно
с моря мне подан знак.

Над
бездонным провалом в вечность,

Задыхаясь,
летит рысак.

Снежный
ветер, твое дыханье,

Опьяненные
губы мои…

Валентина,
звезда, мечтанье!

Как
поют твои соловьи…

Идея
трагической вины сменяется в «трилогии» важным для творчества Блока мотивом
осознанного, мужественно-волевого выбора пути. В «третьем томе» герой предстает
и в героическом, и в жертвенном облике. Это все как бы части души лирического
«я». Но в восприятии поэта переход от настоящего к будущему связан с иным
героем — воином, борцом «за святое дело». И как бы ни было глубоко порою в
поэзии Александра Блока «последнее отчаяние», в ней живет вера в грядущее, вера
в Россию.

Тема
Родины в творчестве Блока.

Раннее
творчество Блока, наполнено символизмом и личными переживаниями , позднее он
обращается к животворным традициям русской и мировой классической поэзии, внося
в них свое, самобытное, новое. Он стремится сделать стихотворную речь прямой,
ясной, точной и достигает на этом пути замечательных успехов, ничего не теряя
из свойственной ему тончайшей музыкальности.

Характерно
в этом смысле и настойчивое стремление Блока выйти за пределы только лирической
поэзии — создать большие, монументальные повествовательные и драматические
произведения.

Весь
1910 и 1911 годы Блок работал над поэмой “Возмездие”. Он задумал рассказать о
жизни представителей одного рода – отца и сына – на протяжении последних
тридцати лет русской истории. В поэму Блок ввёл очень много биографических
эпизодов, однако она не стала зеркалом семейных отношений поэта. Блок
воспринимает свой путь как путь современного человека и шире — как путь
интеллигента нового столетия.

Начало
поэмы проникнуто глубокой безнадежностью, характерной для Блока в годы
безвременья, последовавшего за поражением первой революции. Поэма предполагает
философскую и социально-историческую картину смены двух веков:

Век
девятнадцатый, железный,

Воистину
жестокий век!

И
дальше:

Двадцатый
век… Еще бездомней,

Еще
страшнее бури мгла.

(Еще
чернее и огромней

Тень
Люциферова Крыла).

В
«Возмездии» главной темой станет «страшный мир», отраженный в душе лирического
героя. Прекрасный от природы человек искажен «жизни суетой» и сам становится
частью страшной действительности. И все же поэт знает, что «в тайне — мир
прекрасен» и жизнь, история, совесть несут отступнику Прекрасного неизбежное
возмездие. Облик и судьбы главного персонажа блоковской лирики неотделимы от
облика и судеб современного человека, от путей России. 

Но
«страшный мир» — и более широкое понятие, это изображение состояния души
лирического героя с ее предчувствием гибели, с ее духовной опустошенностью и
смертельной усталостью.

Земное
сердце уставало

Так
много лет, так много дней.

Земное
счастье запоздало

На
тройке бешеной своей.

В
творчестве поэта ключевыми становятся бунтарская непримиренность с окружающей
его жизнью и вера в грядущее счастье человечества. С ними связан пафос цикла
«Ямбы» (1907—1914) и новые стихи о России.

Я
верю: новый век взойдет

Средь
всех несчастных поколений

Недаром
славит каждый род

Смертельно
оскорбленный гений.

Пусть
день далек — у нас всё те ж

Заветы
юношам и девам:

Презренье
созревает гневом,

А
зрелость гнева — есть мятеж.

Историзм
поэтического мышления Блока обусловлен, прежде всего представлением о сложности
и трагизме жизни, связанным с характерным для него пафосом движения и героики
битв. Это обеспечивает непрерывную связь времен.

Цикл
«На поле Куликовом» — одно из высших поэтических достижений поэта.
Пронзительное чувство Родины соседствует здесь с особого рода «лирическим
историзмом», способностью увидеть в прошлом России свое, интимно близкое —
сегодняшнее и «вечное». 

Для
художественного метода Блока 10х и дальнейших лет примечательны и попытки
преодолеть границы символизма, и глубинная связь с основами символистского
видения мира.

В
своих раздумьях о судьбах Родины Блок обращается к облику старой России,
издавна характеризуемой, как Россия нищая и униженная. Такой видится она и
Блоку.

Россия,
нищая Россия,

Мне
избы серые твои,

Твои
мне песни ветровые —

Как
слезы первые любви!

Тема
трагического предвидения краха звучит в стихотворениях из цикла «Родина»,
написанных задолго до войны 1914 года, в стихах объединенных темой,
обозначенной в названии: «На поле Куликовом». Написаны эти
стихотворения в 1908 году и посвящены одному из самых значительных событий
русской истории.

В
1912 году Блок писал: 

«Куликовская
битва принадлежит, по убеждению автора, к символическим событиям русской
истории. Таким событием суждено возвращение. Разгадка их еще впереди».

Значение
Куликовской битвы (8 сентября 1380 года) было не столько военным и
политическим, сколько духовным. И не случайно обращается к этому событию поэт в
предвидении трагических лет России. 

Река
раскинулась. Течет, грустит лениво,

И
моет берега.

Над
скудной глиной же того обрыва

В
степи грустят стога.

О,
Русь моя! Жена моя! До боли

Нам
ясен долгий путь!

Наш
путь стрелой татарской древней воли

Пронзил
нам грудь.

*****

И
вечный бой! Покой нам только снится

Сквозь
кровь и пыль…

Летит,
летит степная кобылица

И
мнет ковыль…

И
нет конца! Мелькают версты, кручи…

Останови!

Идут,
идут испуганные тучи,

Закат
в крови!

Из
сердца кровь струится; Плачь, сердце, плачь…

Покоя
нет! Степная кобылица

Несется
вскачь!

Судьба
России пророчески описывается автором как трагическая. Символом ее становится
стремительно мчащаяся степная кобылица. Возникает традиционное для поэзии
осмысление единства жизни людей и жизни природы. Сами природные явления здесь
окрашены в кровавый трагический цвет. Этот же мотив встречается и в других
стихотворениях цикла «Родина», например, в стихотворении «Петроградское небо
мутилось дождем…».

Ощущение
сложности и противоречивости искусства как выявления «многострунности» мира
составит важную черту мировосприятия Александра Блока, хотя и наполнится во
многом иным, чем в предшествующий период, содержанием.

Жизнь
без цели — абсурд для юного Блока и неизбывный ужас для Блока зрелого: не
случайно бесцельность бытия станет одной из основных характеристик «страшного
мира». Цель всегда соотносится Блоком с образами будущего («только будущим
стоит жить»,— скажет он несколько позже) — с временем реализации высокого
идеала.

Одновременно
в лирике («Фаина», «На поле Куликовом»), драме («Песня Судьбы») и публицистике
(«Три вопроса» и др.) появляется новый «образ-понятие» — долг, определяющий
отношение сегодняшнего человека к будущему, художника (и, шире, интеллигента) к
народу:

Нет!
Счастье — праздная забота,

Ведь
молодость давно прошла.

Нам
скоротает век работа,

Мне
— молоток, тебе — игла.

Долг
находит свое высочайшее отображение в мотивах героического боя с врагом за счастье
Родины. Впервые этот высокий образ воплощается и становится ведущим в цикле «На
поле Куликовом». Вера в близкие грандиозные потрясения резко меняет
эмоциональный тонус его творчества: пессимизм уступает место «мужественному»
отношению к миру. Подспудные истоки поэзии предвоенных лет— ощущение
приближения конца реакции, охватившее русское общество. 

Поэт
начинает живо интересоваться отвергавшимися им ранее «политикой» и
«социальностью», возвращается к мыслям о том, что реальность ценнее мечты и что
«талантливое движение, называемое «новым искусством», кончилось, т. е. аленькие
речки, пополнив древнее и вечное русло чем могли, влились в него».

В
10-х годах Блок совершил ряд путешествий, по Италии и Германии, результатом
которых явился цикл «Итальянские стихи» — лучшее, что есть в русской поэзии об
Италии. Заграничные впечатления отразились в творчестве Блока — и
непосредственно (в стихах и поэме «Соловьиный сад»), в форме исторических
воспоминаний (картины средневековой Бретани в драме «Роза и Крест»). Продолжали
появляться новые книги Блока: четвертый сборник стихов «Ночные часы»»
(1911), трехтомное «Собрание стихотворений» (1911-1912) о котором подробно
сказано выше , «Стихи о Росси»» (1915), четырехтомник «Стихотворений» и
«Театра» (1916). Весной 1914 года была осуществлена театральная постановка
лирических драм Блока «Незнакомка» и «Балаганчик». Готовилась постановка и
драмы «Роза и Крест». Это время вершинного расцвета дарования Блока, создания
им таких итоговых произведений, как поэмы «Возмездие» (1910—1921) и «Соловьиный
сад» (1915).

Первая
мировая и начало революции.

С
объявлением Германией войны России 19 июля 1914 года стал быстро меняться стиль
жизни. Страна была охвачена воинственным патриотизмом. Устраивались пышные
проводы солдатских эшелонов на фронт. 18 августа был издан указ о
переименовании Санкт-Петербурга в Петроград. В середине 1916 года, в третью
всероссийскую мобилизацию, Блока призвали в армию. 

С
самого начало отношение поэта к войне было отрицательным:

«…эта
бессмысленная война ничем не кончиться. Она как всякое хамство, безначальна и
бесконечна, безобразна.” 

«Есть
Россия, которая, вырвавшись из одной революции, жадно смотрит в глаза другой,
может быть, более страшной»,—пишет Блок.

Война
представлялась Блоку мрачной фабрикой злобы и смерти. Благодаря содействию
поэта Зоргенфрея Блока зачислили табельщиком в инженерно-строительную дружину,
возводившую военные –укрепления в Полесье. «Пишете что-нибудь?» –
любопытствовал Алексей Толстой при случайной встрече с Блоком. И «худой, рослый,
красивый человек, с румяным от мороза лицом, с заиндевевшими ресницами» ответил
равнодушно: «Нет, ничего не делаю».

В
письмах к матери Блок жаловался на «одичание и отупение». В февральские дни
1917 года в Пинские болота, в строительную дружину, где служил Блок, стали
проникать слухи о беспорядках в столице: бастуют рабочие, Николай II не
позволяет собраться Государственной думе. 

И
вдруг хлынул поток новостей: восстание, царский поезд мечется на
железнодорожных путях между Могилевом и Вишерой, армия на стороне восставшего
народа, царь отрёкся от престола, сформировано Временное правительство.

Получив
месячный отпуск, Блок 19 марта 1917 года возвратился в родной город. Первые дни
штатской свободы Блок провёл в одиночестве. Блок никому не звонил, не напоминал
о себе. Он привыкал к дому и зорко наблюдал за тем, что происходит на улицах
революционного города.

В
начале мая Блок неожиданно встречает приятеля по дружине, который предложил ему
работать в качестве литературного редактора в Чрезвычайной комиссии по расследованию
противозаконной деятельности царских министров.

Это
не только освобождало Блока от армии, но и позволило ему своими глазами увидеть
«власть придержащих» Царской России. 8 мая он занял должность редактора. Днём
он присутствовал на заседаниях и допросах, а вечером у себя дома он правил
стенограммы. Вскоре его назначили заведующим группой литературных редакторов.
Всё это ужасно утомляло Блока, он не мог заниматься никакой другой работой.

В
своем дневнике он пишет:

18
мая:

…А
у меня все время «большие дни», т. е. я продолжаю погружаться в
историю этого бесконечного рода русских Ругон-Маккаров, или Карамазовых, что
ли. Этот увлекательный роман с тысячью действующих лиц и фантастических
комбинаций, в духе более всего Достоевского (которого Мережковский так
неожиданно верно назвал «пророком русской революции»), называется
историей русского самодержавия XX века. 

30
мая:

…И
Горький прав, и в большевизме есть страшная правда. Ничего впереди не вижу,
хотя оптимизм теряю не всегда. Все, все они, «старые» и
«новые», сидят в нас самих; во мне, по крайней мере. 

…
Если пролетариат будет иметь власть, то нам придется долго ждать
«порядка», а, мож. быть, нам и не дождаться; но пусть будет у
пролетариата власть, потому что сделать эту старую игрушку новой и занимательной
могут только дети {«Увы, на деле будет компромисс, взрослые, как всегда,
отнимут у детей часть игрушек, урежут детей». (Сноска Блока.)… 

Но
ведь вся жизнь наших поколений, жизнь Европы — бабочка около свечи; я с тех
пор, как сознаю себя, другого не видел, не знаю середины между прострацией и
лихорадкой; этой серединой будет только одышка, особый род головокружения от
полета, предчувствие которого у меня уже давно есть». 

Блок
и Октябрь.

Блока
все более тревожит судьба России…

Опять
я не вижу будущего, потому что проклятая война затягивается, опять воняет ей.
Многое меня смущает, т. е., я не могу понять, в чем дело. Всякая вечерняя
газетная сволочь теперь взбесилась, ушаты помой выливаются..

Он
начинает все внимательнее вслушиваться в лозунги большевиков. Они подкупают его
своей ясностью: мир — народам, земля крестьянам, власть – Советам. Незадолго до
Октября Блок признается в разговоре: «Да, если хотите, я скорее с
большевиками, они требуют мира…»

Тогда
же он записывает в дневнике:

«…один
только Ленин верит в будущее «с предвиденьем доброго», верит в то,
что»захват власти демократией действительно ликвидирует войну и наладит
все в стране».

С
первых же дней Октября он открыто и честно определил свою
общественно-политическую позицию в качестве «сторонника и сотрудника» Советской
власти. И в числе лучших (очень немногочисленных в ту пору) представителей
старой русской интеллигенции он сразу же принял самое живое и деятельное
участие в строительстве новой, социалистической культуры. Блок выступает как
публицист, критик, театральный деятель. 

Он
не только говорит о культуре, но и активно содействует приобщению к ней нового
общества. Весьма примечательна его работа в Большом драматическом театре, в
издательстве «Всемирная литература». Блок считал, что культура, искусство —
конденсаторы будущего, антиподы деспотизма, бюрократии и мещанской серости. Вне
культуры нет жизни, нет и гармонической, разносторонне прекрасной личности —
«человека-артиста», которому, по Блоку, принадлежит это будущее. 

Октябрьская
революция, разгул народной стихии, вдохновила его на создание «Двенадцати» —
поэмы, закончив которую, он, обычно беспощадно строгий к себе, сказал: «Сегодня
я – гений».

Поэма
А.Блока «Двенадцать» была написана в 1918 году. Это было страшное время: позади
четыре года войны, ощущение свободы в дни Февральской революции, Октябрьский
переворот и приход к власти большевиков, наконец, разгон Учредительного
собрания, первого российского парламента. Интеллигентами того круга, к которому
относился А.Блок, все эти события воспринимались как национальная трагедия, как
погибель русской земли. 

На
этом фоне явным контрастом прозвучала поэма, она многим его современникам
показалась не только неожиданной, но даже кощунственной. Как мог певец
«Прекрасной Дамы» создать стихи о толстомордой Кате? Как мог поэт, посвятивший
такие проникновенные лирические стихи России, написать страшные для нее слова:

«Пальнем-ка
пулей в Святую Русь?».

Вопросы
эти были поставлены после первой публикации поэмы «Двенадцать» в газете «Знамя
труда». Сегодня, спустя почти век, все эти вопросы встают перед нами с новой
силой, и поэма «Двенадцать» вызывает пристальный интерес. Мы вглядываемся в
нее, вглядываемся в прошлое, пытаясь понять настоящее и предугадать будущее,
понять позицию поэта, продиктовавшую ему строки этого стихотворения. 

«Эпиграф
столетия» — так называют поэму исследователи, предлагая различные варианты ее
прочтения. В последние годы толкователи порой пытаются прочесть ее «от
противного», доказать, что Блок дал сатиру на революцию, а его Христос на самом
деле Антихрист. Однако так ли это?

Прежде
всего, А.Блок предупреждал, что не следует переоценивать значение политических
мотивов в поэме «Двенадцать». 

Она
имеет более широкий смысл. В центре произведения — стихия, вернее, пересечение
четырех стихий: природы, музыки, и стихии социальной, само действие поэмы
происходит не столько в Петрограде 1918 года, сколько, как пишет поэт, «на всем
божьем свете». Идет разгул стихийных сил природы, а для поэта-романтика,
поэта-символиста, которым был А.Блок, это символ, противостоящий самому
страшному для него — обывательскому покою и уюту.

Еще
в цикле «Ямбы» (1907-1914) он писал: 

«Нет!
Лучше сгинуть в стуже лютой!

Уюта
нет. Покоя нет.»

И
разгул стихии созвучен его душе, она передана в «Двенадцати» множеством
образов: ветер, снег, вьюга и пурга. В этом разгуле стихий, сквозь вой ветра и
пурги, А.Блок услышал музыку революции.

В
своей статье «Интеллигенция и Революция» он призывал: «Всем телом, всем
сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию».

Главное,
что услышал поэт в музыке Революции, — это ее многоголосие. Оно отразилось в
ритмике поэмы — она вся построена на смене музыкальных мелодий. Среди них и
боевой марш, и бытовой разговор, и старинный романс, и частушка (известно, что
А.Блок начал писать свою поэму со строчек «Уж я ножичком
полосну-полосну», услышанных им и поразивших его своей звукописью). 

И
за всем этим многоголосием, дисгармонией, поэту слышится мощный музыкальный
напор, четкий ритм движения, которым заканчивается поэма. Стихийна в ней и любовь.
Это темная страсть с черными хмельными ночками, с роковой изменой и нелепой
гибелью Катьки, которую убивают, целясь в Ваньку, и никто не раскаивается в
этом убийстве. 

Даже
Петруха, пристыженный своими товарищами, ощущает неуместность своих страданий:

Он
головку вскидывает,

Он
опять повеселел.

Блок
очень точно ощутил то страшное, что вошло в жизнь: полное обесценивание
человеческой жизни, которую не охраняет больше никакой закон — никому даже не
приходит в голову, что за убийство Катьки придется отвечать. Не удерживает от
убийства и нравственное чувство — нравственные понятия предельно обесценились.
Недаром после гибели героини начинается разгул, теперь все дозволено:

Запирайте
этажи,

Нынче
будут грабежи!

Отмыкайте
погреба —

Гуляет
нынче голытьба!

Не
в состоянии удержать от тёмных, страшных проявлений человеческой души и вера в
Бога. Она тоже потеряна, и Двенадцать, которые пошли «в

красной
гвардии служить», сами это понимают:

Петька!
Эй, не завирайся!

От
чего тебя упас

Золотой
иконостас?

и
добавляют:

Али
руки не в крови

Из-за
Катькиной любви?

Но
убийство творится не только из-за любви — в нем появилась и иная стихия, стихия
социальная. В разгуле, в разбое — бунт «голытьбы». Эти люди не просто
бушуют, они пришли к власти, они обвиняют Ваньку в том, что он «буржуй», они
стремятся уничтожить старый мир:

Мы
на горе всем буржуям

Мировой
пожар раздуем…

И
вот тут возникает самый сложный вопрос, который мучит читателей и сейчас, как
мучил современников Блока, — как мог А.Блок прославить этот разбой и разгул, это
уничтожение, в том числе и уничтожение культуры, в которой он был воспитан и
носителем которой был он сам? 

Разгул
революционной стихии, который приобретал уродливые черты: разгромы винных
погребов, грабежи, убийства, уничтожение барских усадеб со столетними парками,-
поэт воспринимал, как народное возмездие, в том числе и интеллигенции, на
которой лежат грехи отцов. 

Потерявшая
нравственные ориентиры, охваченная разгулом темных страстей, разгулом
вседозволенности — такой предстает Россия в поэме «Двенадцать». Но в том
страшном и жестоком, через что предстоит ей пройти, что она переживает зимой
18-го года, А.Блоку видится не только возмездие, но и погружение в мрак и
развал, в этом же — ее очищение. Россия должна миновать это страшное,
погрузившись на самое дно, вознестись к небу. И именно в связи с этим возникает
самый загадочный образ в поэме — образ, который появляется в финале, Христос.

О
финале поэмы и образе Христа написано бесконечно много. Часто исследователи (в
советскую пору) стремились объяснить появление Христа в поэме едва ли не
случайностью, недопониманием А.Блока того, кто должен быть впереди
красногвардейцев.

Сегодня
уже нет нужды доказывать закономерность и глубоко продуманный характер этого
финала. Да и предугадывается образ Христа в произведении с самого начала — с
названия: для тогдашнего читателя, воспитанного в традициях христианской
культуры, изучавшего в школе Закон Божий, число двенадцать было числом
апостолов, учеников Христа. 

Весь
путь, которым идут герои — это путь из бездны к воскресению, от хаоса к
гармонии. Не случайно Христос идет путем «надвьюжным», а в лексическом строе
поэмы после намеренно сниженных, грубых слов появляются столь прекрасные и
традиционные для А.Блока:

Нежной
поступью надвьюжной,

Снежной
россыпью жемчужной,

В
белом венчике из роз

Впереди
— Иисус Христос.

На
этой ноте завершается поэма, проникнутая верой поэта в грядущее воскресение
России и воскрешение человеческого в человеке. Борьба миров в произведении –
это, прежде всего, борьба внутренняя, преодоление в себе темного и страшного. 

Превозмогая
усталость, болезни, трудности жизни в замерзающем, голодном Петрограде,
нелюбовь к мешающим творчеству, «службам», отчаяние и боль ночных воспоминаний
о разрушенном — теперь уже не в стихах, а на самом деле — шахматовском доме,
Блок с беззаветностью русского интеллигента погрузился в стихию новой жизни.
Это был тот самый «уход» из старого уклада жизни, неизбежность которого поэт
предсказал еще в 1907—1908 гг. 

Новое
всегда влекло Блока именно в его наиболее радикальных,
максималистски-революционных формах. «Переделать все», в романтическом порыве
сжечь весь старый мир в огне «мирового пожара» — в такие формы отлился некогда
комнатный эсхатологизм воспитанника бекетовского дома. Поэтому и все личные
«уходы» и разрывы — от переставшего существовать Шахматова до бойкота со
стороны ближайших друзей, отвергших революцию, — Блок воспринял в дни Октября с
трагически мужественным «восторгом».

«Искусство
всегда разрушает догмы», — утверждал Блок в дни революции. Поэма «Двенадцать»
разрушала догмы не только уходящей жизни, но и догмы старого искусства, а во
многом и поэтического сознания Блока 1910-х гг. Пронизанная порывом разрушения
«всего», дыханием ледяных ветров, сжигающих «старый мир», эта поэма
революционна и по духу, и по своей художественной структуре. 

Почему
замолчал поэт Александр Блок?

Но
будущее для Блока — не отказ от прошлого, а итог «воплощения» всего высокого,
что достигнуто духовным опытом человека, опытом истории. Он был убежден, что
Россия («Роковая, родная страна») обретет свой новый лик.

Он
много работал в последние свои годы, писал статьи, очерки, рецензии, заметки по
вопросам истории, культуры, литературы и театра. Он трудился в Государственной
комиссии по изданию классиков, в Театральном отделе Наркомпроса, в основанном
М.Горьким издательстве «Всемирная литература».

Призывавший
в статьях и стихах русскую интеллигенцию выйти «на бескрайные русские равнины»,
слиться с народом, Блок сам сознавал, что между народом и интеллигенцией есть
некая «недоступная черта», что интеллигенции «страшно и непонятно то, что любит
и как любит народ». 

Народ
и разговаривать-то с «интеллигенцией» не станет, попросту не увидит, не заметит
ее, равнодушно смахнет с лица земли. Воплощая народ в излюбленном им образе
мчащейся гоголевской тройки, Блок часто с тревогой спрашивал себя: 

«Что,
если тройка, вокруг которой «гремит и становится ветром разорванный воздух»,
летит прямо на нас? Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги бешеной
тройке, на верную гибель… Отчего нас посещают все чаще два чувства:
самозабвение восторга и самозабвение тоски, отчаянья, безразличия? не оттого
ли, что вокруг уже господствует тьма?.. Можно уже представить себе, как бывает
в страшных снах и кошмарах, что тьма происходит оттого, что над нами повисла косматая
грудь коренника и готовы опуститься тяжелые копыта».

В
бурях Гражданской войны, большевицкого террора он все более утрачивал иллюзии и
осознавал, что в Россию явилось то, что он так жаждал. И, увы, это – упрощение
и оголение жизни, сведение ее к выживанию, и пожары на окраинах, и обнищание
всего народа и интеллигенции, грозящее полным ее исчезновением, и бессмысленный
террор, и диктатура, закончившая период политической невнятицы, и торжество
хамства и идиотии. 

Русский
XX век оказался симметричен относительно середины: первые и последние его
двадцатилетия были одинаково бурны и одинаково позорны. Можно по-блоковски
говорить: «Но не эти дни мы звали, а грядущие века», но это не спасало от
разочарования. Думаю, Блоку было безумно больно жить и раскаиваться в том, что
вот это ты звал, вот это ты приветствовал и за это отвечаешь, а между тем новые
времена, тобою «вымечтанные», тебя и твой мир съедят первыми. 

«Слопала-таки
поганая, гугнивая, родимая матушка-Россия, как чушка своего поросенка».

Блок
собирался написать (но так и не написал) вторую поэму, такую же пару к
«Двенадцати», какой был русский октябрь к русскому же февралю. Вещь эта, куда
более скептическая по тональности, чем вихревая поэма о патруле, должна была
называться «Русский бред»; и там было сказано главное обо всех революциях:

Есть
одно, что в ней скончалось

Безвозвратно…

Но
нельзя его оплакать

И
нельзя его почтить,

Потому
что там и тут,

В
кучу сбившиеся тупо,

Толстопузые
мещане злобно чтут

Дорогую
память трупа:

Там
и тут,

Там
и тут…

То,
ради чего делается всякая революция, погибает в ней первым. Хорошее всегда
хрупко. В любой борьбе гибнут оба ее участника — хотя бы потому, что добро в
процессе трансформируется. И вот, когда погибли — или переродились — оба борца,
на пепелище недавней битвы возникает нечто третье. Пока еще единое и
монолитное. Никем не предусмотренное. Очень страшное.

Так
на пепелище борьбы русского марксизма и самодержавия вырос невиданный кактус
большевизма — строй без идеологии, реконструкция империи под видом ее разрушения.

Есть
то, что в ней, в России, скончалось безвозвратно, но нельзя его оплакать и
нельзя его почтить: и так уже плачут и чтут все кому не лень. Во всякой
революции первой убивают Катьку. Эту Женщину, эту Идею, которую в России
непременно пускают по рукам, всегда убивают первой; и потому, принимая
происходящее, уносясь во всякого рода снежных бурях и растворяясь в ночах, надо
помнить, какой ценой за это заплачено. Есть одно, что в ней скончалось
безвозвратно, одно, ради чего и стоило жить…

Но
этого сочинения он не дописал, потому что в нем был его приговор. Поэт всегда
все о себе знает, но не всегда находит в себе мужество сказать. Он понял, что
никакого очищения не будет и в снежной буре тоже. Только и ценного было в этом
мире, что сусальный ангел да проститутка Катька, и их-то не стало в первую
очередь. Для чего было и огород городить?

Он
понял это и умер. Блока погубило глобальное разочарование и страшное чувство
личной вины. Вот и очистительное пламя! Стоило ли приветствовать очистительную
катастрофу, чтобы в ней погибло единственное ценное и воцарился торжествующий
компомпом! Вины Блока в русской революции, конечно, не было, он просто доказал,
что воззрения поэта на революцию не имеют никакого отношения к реальности,
поскольку очистительных бурь не бывает, а бывает кондовая скука новых
закрепощений. Можно разрушить дом из ненависти к клопам, скрипучим диванам,
тусклым лампочкам и ученическим гаммам, но в ледяной пустыне жить нельзя.

Тут
нельзя не сказать и о его душевной болезни, благодаря которой он с такой
радостью принимал любой распад и разрушение. Это было вовсе не только
следствием болезненной душевной чуткости, но, прежде всего, неким внутренним
резонансом: он особенно чутко и с готовностью отзывался на деструкцию, крах,
уничтожение. Отсюда его творческий подъем в пятом-восьмом годах, отсюда
радость, с которой он встретил войну: «Наконец-то».

Краснощекий
здоровяк, красавец, рослый и статный, любитель физической работы — колоть
дрова, пилить — он был внутри источен наследственной болезнью и рухнул в
одночасье, проболев три месяца. Болезнь эта была по преимуществу душевная, но у
людей, чья физическая жизнь почти всецело определяется состоянием духа, границы
меж телом и духом нет. Разочарование в революции, значит в народе, было для
Александра Блока крушением всего его жизненного пути. Круг оказался пройденным
до конца: творчески Блок умер за три года до своей физической смерти.

Третья
Варшавская глава «Возмездия» заканчивалась рассказом о встрече героя с девушкой
– полькой, по имени Мария, и о её смерти.

Она
с улыбкой открывает

Ему
объятия свои,

И
всё, что было, отступает

И
исчезает в забытьи.

С
начала августа Блок почти все дни проводил в забытьи. Ночью бредил – страшные
крики раздавались в комнате, они доносились до берега Пряжки. 7 августа 1921
года он умирает.

Смерть
Блока поразила всех.

…Похороны
состоялись 10 августа. Гроб, утопавший в цветах, всю дорогу до Смоленского
кладбища несли на руках литераторы. В числе их был и брат по духу поэта —
Андрей Белый. Гроб несли ровно и дружно, и на виду у всех было тело поэта,
украшенное живыми цветами. Отпевали его в церкви Воскресения, стоящей при
въезде на Смоленское кладбище. День похорон, как и день смерти поэта, оказался
праздничным . В церкви пели обедню Рахманинова, исполнял ее хор Филармонии, тот
же хор пел и на панихидах.-

Писала
в Воспоминаниях об А.Блоке М.А.Бекетова.

Это
поминальное стихотворение написано А.А.Ахматовой в августе 1921г.
непосредственно после похорон Блока на Смоленском кладбище 10 августа (28 июля
ст.ст.) По подбору образов и стилю, задумано оно, как своего рода духовный
стих, выражающий общее горе о кончине поэта:

А
Смоленская нынче именинница,

Синий
ладан над травою стелется,

И
струится пенье панихидное,

Не
печальное нынче, а светлое.

И
приводят румяные вдовушки

На
кладбище мальчиков и девочек

Поглядеть
на могилы отцовские.

А
кладбище — роща соловьиная,

От
сиянья солнечного замерло.

Принесли
мы Смоленской заступнице,

Принесли
святой богородице

На
руках во гробе серебряном

Наше
солнце, в муке погасшее,-

Александра,
лебедя чистого.

Список литературы

А.Блок.
«Письма к жене». Москва. 1978.

А.Блок.
«Записные книжки». Москва 1976.

А.Блок.
«Избранное. Стихотворения и поэты». Лениздат 1987.

В.Орлов
«Птица Гамаюн». Лениздат 1979.

В.Орлов
«Поэт и город». Лениздат 1980.

М.А.Бекетова
«Воспоминания о Блоке». Лениздат 1934 г.

Д.Быков.
«Вечный Блок». СПб, Амфора , 2005