Кризис
социальный и политический, переживаемый Россией в 60-е годы XIX века, отразился
в своеобразной философии нового поколения, которую принято называть
нигилистической. Она не являлась учением в строгом смысле — четким и
последовательным. Это был, скорее, свод правил, носящих чисто эмоциональный
характер. Он основывался на убеждении, что все, чем жило человечество до последнего
времени, устарело, лишилось жизненных соков, пришло в полный упадок.
Разумеется, подобные настроения не появляются из вакуума — все в жизни русского
общества той эпохи наводило на весьма грустные размышления.

Русская
художественная и философская мысль напряженно анализировала происходящее,
осознавала истоки кризиса, искала выход. Лермонтов и Гоголь, первыми ощутившие
дыхание близящейся трагедии, создали бессмертные образы, запечатлевшие духовную
ущербность, нравственную несостоятельность «нашего времени». Однако
их надежды связывались не с нигилистическим отрицанием всех святынь, но с
возвращением к истинным ценностям. Ибо нигилизм есть уловка сознания,
неспособного критически и позитивно оценить ситуацию. Социальный нигилизм
формирует не только мировоззрение молодого человека, но и его судьбу
диссидента-отщепенца. Этический нигилизм формирует новую систему ценностей,
которая вступает в борьбу с прежней, но всегда оказывается ложной, потому что
нравственность носит вневременной характер.

В
России XIX — начала XX веков «люди премудрые» в погоне за
осуществлением утопических идей пытались предложить человечеству не только
новый, лучший социальный строй, но и особые принципы человеческих отношений.
60-е годы в этом плане были особо плодотворны. Некрасов строил свою систему,
где главенствующая роль отводилась жертвенной личности, готовой пойти на плаху
ради счастья других: «Иди и гибни безупречно. / Умрешь не даром: дело
прочно, / Когда под ним струится кровь…» Чернышевский выпустил в свет
роман «Что делать?» — «революционное евангелие», которым
буквально зачитывались целые поколения юных преобразователей…

Общая
нестабильность, неудачи политики внешней и внутренней, постоянно назревающий
социальный взрыв — все это сказывалось прежде всего на молодых умах, которые
дышали той атмосферой, формировались ею.

Художники,
описывающие современную жизнь, обращались так или иначе к проблеме нового
поколения, которое, вступая в жизнь, сначала рефлектировало опыт своих
«отцов» и, не удовлетворившись ни их деятельностью, ни их советами,
начинало свою череду ошибок и заблуждений. «…стерлись определения и
границы добра и зла… Разложение…« — запишет в »Дневнике
писателя« Ф.М. Достоевский. Ф.И. Тютчев в стихотворении »Наш
век» скажет:
					








Не
плоть, а дух растлился в наши дни,

И
человек отчаянно тоскует…

Он
к свету рвется из ночной тени

И,
свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием
палим и иссушен,

Невыносимое
он днесь выносит…

И
сознает свою погибель он

И
жаждет веры… но о ней не просит…

Не
скажет ввек, с молитвой и слезой,

Как
не скорбит перед замкнутой дверью:

«Впусти
меня! — Я верю, Боже мой!

Приди
на помощь моему неверью!.. 

(1851)

 Уже известный читателю нигилист Базаров,
опираясь на естественнонаучные знания, отрицал красоту, любовь, дружбу, поэзию:
считал это все предрассудком. Пытаясь найти в жизни объяснение всему, он не
признавал чувственной природы человеческой жизни. И только через любовь,
которая дает ему познать себя и мир, он приходит к тому, что Тургенев считал
истинным бытием человека: к жизни сердца и духа — свободной и искренней.

Композиционно
образ нигилиста Раскольникова построен по той же схеме. Автор дает герою
«испытательную» идею, которая, овладевая им, разрушает его личность.
И только в общении с Соней Мармеладовой, избравшей принципиально иной путь,
Раскольников очищается от своей жестокой страсти и в самом финале готов к
началу новой жизни.

Очевидно
отношение обоих авторов к нигилизму как феномену нового сознания. Тургенев даст
Базарову возможность через мучительное самопознание очистить душу от
губительной идеи. Раскольниковская ситуация схожа, но в психологическом и
идеологическом романе, которым является «преступление и наказание»,
идея исследована подробнее, многопланово — изнутри.

Базаров
склоняется к нигилизму, не зная себя, не разобравшись в своем внутреннем мире.
Это сильная личность, избравшая наступательную позицию в жизни. В его варианте
нигилизм почти симпатичен, привлекателен: обаяние личности героя действует как
магнит.

Для
того чтобы понять и отторгнуть нигилизм Раскольникова, необходимо представить
последствия созданной им теории.

Если
для тургеневского героя нигилизм в определенный момент жизни — позиция,
приносящая ему постоянное и несомненное удовольствие, то Раскольников полон
страшных противоречивых сомнений. Его действия и главный поступок — убийство
(«проба») — скорее лишь «попытка» нигилизма. У него нет
уверенности ни в чем. Своим страшным «предприятием» (ведь он пытается
убедить себя, что задуманное им — не преступление) он хочет проверить себя,
свои возможности и уж тогда — свое право на нигилизм.

Всеобщее
отрицание Базарова меркнет рядом с раскольниковским. И прежде всего потому, что
один режет лягушек в научных целях, другой режет людей, чтобы узнать, тот ли он
великий человек, который впоследствии принесет им счастье. Базаров — человек
«не из числа обыкновенных», Раскольников, по мнению его товарища
Разумихина, «страшно высоко себя ценит, и не без основания на то».
Базаров готовит себя к некой деятельности, которая его прославит и о характере
которой мы можем только догадываться, и лишь в письмах автора ставятся точки
над i: «нигилист — читай: революционер»! Раскольников тоже хочет
переделать мир по своему усмотрению, если проба покажет, что у него есть такое
право. 

И
в том и в другом случае перед нами революционное сознание, отправной точкой,
истоком которого является нигилизм. Отношение к традиции как к догме и
предрассудку — его главная примета и основополагающий принцип.

Но
Раскольников попирает святое — незыблемое для человеческого сознания: он
посягает на жизнь человека.

«Не
убий! Не укради!» — записано в древней книге. Это заповеди для
человечества, аксиомы, принимаемые без доказательств. Раскольников дерзнул
усомниться в них, решил их проверить. И Достоевский показывает, как за этим
невероятным сомнением следует тьма других мучительных сомнений и идей. И бездна
мук — себе и другим.

Мир
спорит с человеком. Достоевский спорит с миром и самим собою. С одной стороны,
он всем ходом романа показывает: человек, преступивший заповедь Бога,
совершивший насилие, теряет собственную душу, перестает ощущать жизнь. С другой
стороны, он как будто нарочно ставит героя в ситуацию, которая должна разрушить
извечное представление о добре и зле, о запретном и дозволенном, о мире как
красоте.

Мир,
в котором живет герой и окружающие его люди, — мир отчаянья, лишений, мир
пугающий и страшный, в котором жизнь человеческая становится страданием:
вечным, безнадежным и бессмысленным. Достоевский показывает нам жизнь — муку,
жизнь — Ад и людей, которые пытаются этой жизнью жить.

Это
мир одиноких сердец и беспомощных слез. Кажется, сама судьба определила людям
страдание и несчастье. И как они ни бьются, ни карабкаются из последних сил, им
никуда не выбиться. Да и куда стремиться? — пути, предлагаемые
действительностью, нечестны или порочны, а «нормальное», общепринятое
— «выйти в люди» и «место достать» — представляется
абсолютно недостижимым.

Автор
показывает мир ненормальный, в котором разрушены все связи, мир без традиций и
привычки, где герои лишь жертвы несправедливого миропорядка. И только один
судья у него. Это Раскольников. Как мы видим, претензии его к подобному
мироустройству небезосновательны.

Он
не может смириться с мыслью, что судьба человека (и его судьба) — унижение и
боль. Беззащитность перед лицом действительности угнетает его. Но ничего
другого — нет! Значит, логика здесь вполне оправдана: несправедливо и неверно
устроен сам этот мир. Значит, этот мир беззаконен и в нем возможно все —
«все дозволено».

Достоевского
интересуют пределы нигилистического сознания, он исследует, на что способен
«отпущенный на свободу человек» (Н. Бердяев). Он глубоко уверен, что
духовная жизнь — жизнь, требующая нравственных ориентиров и границ, — готовит
«дерзающему» сознанию «нового человека» ловушку. Жизнь как
игра по известным правилам скучна для его героев. Они сами придумывают их — но
ни один не способен доиграть до конца. Его ждет наказание за дерзость, и, в
конце концов, — невыносимая мука, как Раскольникова; самоприговор и смерть —
как Свидригайлова, как Ставрогина, героя «Бесов».