Михаил Булгаков: уроки судьбы

Дата: 12.01.2016

		

Сахаров В.И.

Среди
наших писателей послереволюционной эпохи Михаил Афанасьевич Булгаков
(1891-1940) теснее других связан с темой прозрения и своего пути в жизни и
литературе. Путь этот был многотруден и полон боев, побед и поражений, а сам
ход событий и литературные недруги не раз пытались толкнуть автора
«Мастера и Маргариты» на дорогу, уводящую в сторону.

В
судьбе всякого самобытного писателя имеется некая тайна, разгадывать которую в
первую очередь приходится ему самому, а потом уже являются ученые-биографы и по
опубликованным книгам, клочкам рукописей, письмам и мемуарам начинают гадать об
итогах незаурядной писательской судьбы. И то, что остается после писателя в
литературе, обычно добывается им в беспощадной борьбе с обстоятельствами и
самим собою. Такова непростая литературная жизнь, ее жестокий закон. Хорошо
сказал об этом немецкий писатель Томас Манн: «Вообще говоря, талант очень
сложное, трудное понятие, и дело здесь не столько в способностях человека,
сколько в том, что представляет собой человек как личность. Вот почему можно
сказать, что талант есть способность обрести собственную судьбу».

Недаром
Булгаков много думал и писал о «нелепости судьбы таланта», о
«самых опасностях на пути таланта»1. Судьба порой являлась ему в виде
страшного, беспощадного существа, играющего беспомощными человечками. В одном
из грустных булгаковских писем другу, философу П. С. Попову, сказано с горечью:
«Я ни за что не берусь уже давно, так как не распоряжаюсь ни одним моим
шагом, а Судьба берет меня за горло»2.

Однако
то была минутная слабость. Булгаков был человеком мужественным, волевым и
целеустремленным и находил в себе силы для того, чтобы преодолевать
препятствия, встречавшиеся на пути писателя. Он всегда оставался русским
писателем классической школы, честным интеллигентом, в огне революции и
гражданской войны осознавшим неразрывность своей связи с народом, Родиной. Его
выбор был однозначен. Обо многом говорят известные слова Булгакова, сказанные
18 апреля 1930 года в телефонном разговоре со Сталиным: «Я очень много
думал в последнее время, может ли русский писатель жить вне Родины, и мне
кажется, что не может»3.

Писательская
биография Михаила Булгакова была необыкновенно деятельна. Когда молодой
Булгаков осенью 1921 года приехал из Киева в Москву и начал работать в газетах
и журналах, приютивший его родственник Б. М. Земский говорил: «Миша меня
поражает своей энергией, работоспособностью, предприимчивостью и бодростью
духа… Можно с уверенностью сказать, что он поймает свою судьбу — она от него
не уйдет»4. Эту бодрость духа, стойкость Булгаков хранил до конца. Он
поймал свою судьбу, обрел свое место в истории отечественном литературы, но
стоило ему это очень дорого.

Речь
шла, понятно, не об одних житейских трудностях. О них сам писатель в веселом
«Трактате о жилище» сказал так: «Где я только не был! На
Мясницкой сотни раз, на Варварке — в Деловом Дворе, на Старой Площади — в Центросоюзе,
заезжал в Сокольники, швыряло меня и на Девичье иоле. Меня гоняло по неси
необъятной и странной столице одно желание — найти себе пропитание. И я его
находил, — правда, скудное, неверное, зыбкое. Находил его на самых
фантастических и скоротечных, как чахотка, должностях, добывая его странными,
утлыми способами, многие из которых теперь, когда мне полегчало, кажутся уже
мне смешными. Я писал торгово-промышленную хронику и газетку, а но ночам
сочинял веселые фельетоны, которые мне самому казались не смешнее зубной боли,
подавал прошение в Льнотрест, а однажды ночью, остервенившись от постного
масла, картошки, дырявых ботинок, сочинил ослепительный проект световой
торговой рекламы… Что это доказывает? Это доказывает только то, что человек,
борющийся за свое существование, способен на блестящие поступки»5.

Блистательный
юморист Булгаков смешит нас, но тогда ему было не до шуток, он скитался но
потопленным углам, брался за любую газетную поденщину. И куда тяжелее была для
него борьба литературная, обретение своего творческого пути, собственной
судьбы. Ведь вся тогдашняя литература только создавалась, строилась
объединенными усилиями лучших творческих сил, глубинный смысл этой культурной
работы затемнялся порой борьбой группировок и писательских самолюбий,
бушеванием внелитературных страстей и мнений. В этой пестрой сутолоке не сразу
видна была центральная дорога послеоктябрьской отечественной литературы, и
поэтому такое значение получала тогда проблема выбора пути, решение, с кем и
куда пойдет писатель.

В
этом отношении Михаил Булгаков волею судеб был поставлен в особое, весьма
неудобное и рискованное положение. Он не принадлежал к сословию российского
дворянства, предки его не числились в купеческих гильдиях и промышленниках,
рабочих и крестьян среди них также не имелось. Нельзя назвать Булгакова и
потомственным интеллигентом.

Дед
его был нищим священником кладбищенской церкви в Орле, бабушка — дочерью
церковного служки, а отец — профессором Киевской духовной академии,
преподававшим там историю. Сам Михаил Афанасьевич, закончив 1-ю Киевскую
гимназию6 и медицинский факультет тамошнего университета, с 1916 года работал
земским врачом в селе Никольское Смоленской губернии, а потом в Вязьме, где он
начал набрасывать «Записки юного врача» и где застала его революция.
Отсюда в 1918 году Булгаков через Москву выбрался наконец в родной Киев, и там
ему и его близким довелось пережить сложную и поучительную полосу гражданской
войны, описанной затем в романе «Белая гвардия», пьесах «Дни
Турбиных« и »Бег» и многочисленных рассказах.

Родное
гнездо, дом и семья всегда имели для Булгакова значение первостепенно важное и
непреходящее, очень многое определили в его характере и судьбе. Профессорская
семья была дружная и веселая, Булгаковы любили музыку и театр, сам Михаил в
юности хотел стать артистом, играл в домашних спектаклях и экспромтом писал
небольшие юмористические рассказы. Было душевное тепло, были незабываемые
счастье и радость. Образы дома, братьев, сестер, матери проходят через всю
булгаковскую прозу как символ навсегда утраченного счастья, появляясь уже в
первых его литературных опытах: «Я заснул и увидел гостиную со старенькой
мебелью красного плюша. Уютное кресло с треснувшей ножкой. В раме пыльной и
черной портрет на стене. Цветы на подставках. Пианино раскрыто, и партитура
«Фауста» на нем». Отсюда уже разворачиваются первые сцены романа
«Белая гвардия» и авторские ремарки «Дней Турбиных», но
здесь, в раннем рассказе, рождается первый набросок по памяти, вспоминается
уютный киевский дом, где маленький Миша впервые прочел в девять лет
«Мертвые души» и навсегда полюбил их лирического и ранимого автора,
прорывается великая тревога о судьбе младшего брата Николая, мобилизованного
белыми. Ибо весной 1918 года Булгаков вернулся в дом N 13 по Андреевскому
спуску в труднейшие дни гражданской войны, и война эта, покончив с прежней
идиллией, властно вошла в жизнь булгаковской семьи, разметала ее по свету и
оставила неисцелимые раны в душе самого писателя, потрясенного сценами
жесточайшего кровопролития.

Конечно
же, изнемогавший от иноземной оккупации и трагической междоусобицы Город
находил в себе силы для продолжения жизни, духовная культура древнего Киева
отнюдь не умерла, сюда стекались пестрые толпы со всей России, и среди беженцев
были певцы Леонид Собинов и Александр Вертинский, композитор Р. М. Глиэр,
режиссер Коте Марджанов, поставивший в бывшем Соловцовском театре знаменитый
спектакль «Фуэнте Овехуна». В подвале гостиницы
«Континенталь» на Николаевской улице разместилось литературное кафе «Хлам»
(«Прах» по «Белой гвардии»), где появлялись бывшая
знаменитость А. Аверченко, Илья Эренбург и Осип Мандельштам, молодые Михаил
Кольцов, Лев Никулин и Константин Паустовский и где бывал и Михаил Булгаков,
совсем не случайно поместивший здесь своего рокового и демонического Михаила
Семеновича Шполянского и возглавляемый им городской поэтический орден
«Магнитный Триолет» («Белая гвардия»).

Однако
в это время Булгакову было не до литературы. Вместе со всеми киевлянами он
пережил более десяти переворотов. Его как врача мобилизовали петлюровцы. Бежал,
вернулся домой. Затем пришли белогвардейцы. Опять мобилизация осенью 1919 года,
и наконец гражданская война забросила врача Михаила Булгакова во Владикавказ
(ныне Орджоникидзе). По дороге, прикованный тифозной горячкой к медицинской
двуколке, он видел повешенных на железнодорожных фонарях рабочих-большевиков,
зверства белых, уничтожавших мятежные горные аулы. Здесь, во Владикавказе, он
начал писать, оставив врачебную профессию.

Пьесы,
ставившиеся в местных театрах (в том числе в осетинском и ингушском), чтение
лекций о чеховском юморе и Пушкине, фельетоны в местных газетах, встречи с
профессиональными литераторами Ю. Слезкиным, О. Мандельштамом, Б. Пильняком, А.
Серафимовичем ознаменовали начало писательской биографии Михаила Булгакова, с
блеском прирожденного фельетониста и вполне понятным юмором по отношению к
самому себе. Однако во Владикавказе же была задумана и, по-видимому, начата и
«Белая гвардия». Во всяком случае, в одном из булгаковских писем
начала 1921 года говорилось: «Пишу роман, единственная за все это время
продуманная вещь»7. Но от этих замыслов и отрывков мало что сохранилось, и
в канонический текст романа они не вошли. И когда Булгаков через Батум, Тифлис
и Киев попал наконец в Москву, ему все пришлось начинать сначала. Здесь родился
писатель Михаил Булгаков.

Очень
важна эта дистанция во времени и развитии булгаковского дарования. За это время
разительно изменилась высота авторского взгляда. В «Белой гвардии»
много автобиографического, но это уже исторический роман. Более того, это и
книга о русской истории, ее философии, о судьбах классической русской культуры
в новую эпоху. Именно поэтому «Белая гвардия» так близка Булгакову,
ее он любил более других своих вещей. Эпиграфом из «Капитанской дочки»
Пушкина Булгаков подчеркнул, что речь в его первом романе идет о людях,
трагически заблудившихся в железном буране революции8 и все же нашедших в ней
свое место и дорогу, верную меру исторических событий. Это книга пути и выбора,
книга прозрения. Этим же эпиграфом писатель указал и па свою непрерывавшуюся
связь с классической традицией, и прежде всего с историзмом Пушкина, Гоголя и
Достоевского.

Не
случайно, что именно с «Капитанской дочкой» связаны размышления
автора «Белой гвардии» о судьбах России, народа, интеллигенции, классической
русской культуры. Пушкинское верное и глубокое понимание отечественной и
мировой истории полнее всего проявилось именно в этом романе, где верность
художественной правде исторического повествования делает картину живее и выше
любой ученой книги.

«Все
— не только самая правда, но еще как бы лучше ее»9, — говорил о
«Капитанской дочке» любимый писатель Булгакова Николай Васильевич
Гоголь, и он был прав.

Пламя
великих событий гражданской войны равно освещает и оценивает жизнь прежнюю, ее
людей и новую революционную действительность, ее деятелей. Так рождаются
художественные образы, которые верны поэтической правде истории. То же
происходит и в «Белой гвардии», где милая, тихая, интеллигентная
семья Турбиных вдруг становится причастна великим событиям, преобразившим облик
России, делается свидетельницей и участниней дел страшных и удивительных.
Турбиным преподан урок истории, урок жестокий, но, пройдя через кровь и смерть,
они в конце концов понимают и принимают его. Турбины делают свой выбор, остаются
со своим народом и находят свое место в новой России. Потому-то художественная
биография этой вполне ординарной семьи становится столь интересной и
символичной, историческим документом непреходящей ценности, одним из лучших
русских романов послереволюционной эпохи о гражданской войне.

Понятно,
Булгаков, повествуя о событиях исторических и в то же время недавних,
определивших и его собственную судьбу, судьбу близких ему людей, предельно
далек от ледяного бесстрастия поседелого в государственных делах дьяка из
пушкинского «Бориса Годунова», который

Спокойно зрит на правых и виновных,

Добру и злу внимая равнодушно,

Не ведая ни жалости, ни гнева.

Метки:
Автор: 

Опубликовать комментарий