Чураков Д. О. 

Восстановление
в период новой экономической политики российского экономического потенциала
позволяло стране вернуться к прерванной Мировой войной политике модернизации.
Стратегия модернизации, как в прошлом, так и теперь, базировалась на
необходимости перехода России от общества традиционного типа к индустриальному
обществу, а так же соблюдения стратегического паритета с внешним миром. Решить
эти взаимообусловленные задачи не позволяла прежде всего структурная отсталость
российского народного хозяйства, диспропорции, накопившиеся в нём. Советскому
руководству предстояло не просто увеличить мощности имевшихся в стране сырьевых
и промышленных центров, резко поднять товарность сельского хозяйства, а
серьёзно преобразовать сам тип экономического развития. 

Для
успеха реформ подобного размаха требовалось постепенно сместить центр тяжести
экономической политики из традиционно ведущего в России сельскохозяйственного
сектора экономики в промышленный. Внутри самой индустрии предполагалось
сконцентрировать первостепенное внимание на тяжёлой промышленности — в первую
очередь горнодобывающей, металлообрабатывающей и машиностроительной отраслях.
Без этого, без создания собственных станков, тракторов, электротурбин
дальнейшее развитие представлялось в те годы невозможным.

Требовалась
и серьёзная модернизация самого сельского хозяйства. Хотя материальная база
рывка в этой области была явно недостаточной (не хватало машин, тракторов, неоткуда
было брать крупные материальные ресурсы для кредитования крестьянских
хозяйств), кризис мелкотоварного хозяйства и его неспособность удовлетворить
нужды форсированной индустриализации делали реформирование российской деревни
насущной и необходимой.

Наконец,
предстояло решить ещё одну непростую задачу. Как известно, до революции и в
годы НЭПа основной промышленный потенциал концентрировался в Европейской части
страны: Южной промышленной зоне, Северной промышленной зоне, Баку, на Урале.
Крупнейшей промышленной базой оставался Московский промышленный район. Занимая
всего 3% территории республики, район давал 25% национального дохода,
сосредоточив 30% капиталов, промышленных предприятий и около 40% рабочей силы,
причём значительная её часть состояла из кадровых рабочих с дореволюционным
стажем. Такое положение ни в коей мере не устраивало тогдашнее партийное
руководство. Уже в июне 1925 г. И. Сталин доказывал мысль, что строительство
новых заводов в приграничных районах не соответствует геополитическим («географически-стратегическим»,
по определению самого Сталина) потребностям СССР. Экономическая модернизация
ориентировалась на освоение новых, «тыловых» областей России, Сибири
и Средней Азии. Тем самым решались не только вопросы создания резервных экономических
баз на случай войны, но и задачи освоения слабозаселённых территорий.

Первые
решения о переходе страны к политике модернизационного развития появляются в
середине 20-х гг. «Съездом индустриализации» становится XIV съезд
РКП(б), проходивший 18 — 31 декабря 1925 г. именно на нём была одобрена
стратегическая формулировка всей модернизационной стратегии большевиков:
«СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, — требовала принятая на
нём резолюция, — необходимо «превратить в страну, производящую машины и
оборудование». Тот же курс был продолжен и на следующем, XV партсъезде,
состоявшемся 2 — 19 декабря 1927 г. Позже XV съезд РКП(б) будет назван
«съездом коллективизации». На нём были намечены основные ориентиры
модернизации в области сельского хозяйства. Ставилась задача не только
усовершенствовать материально-техническую оснащённость села, но и повернуть его
к преобладанию коллективистских форм организации производства.
					








В
20-е гг. существовало немалое количество модернизационных проектов, но к концу
послереволюционного десятилетия только два из них, опираясь на поддержку
различных группировок внутри большевистского Политбюро, сохраняли шансы стать
реальной программой реконструкции. 

Первый
вариант дальнейшего развития СССР отстаивала группа Бухарина, Рыкова, Томского,
Угланова и др. «правых большевиков». Они склонялись к так называемому
«органическому» варианту модернизации. Драпируясь в яркую
революционную фразеологию, концепция Бухарина и его единомышленников в
значительной мере опиралась на экономические теории «буржуазных
спецов» типа Кондратьева, Юровского, Чаянова и немногочисленных
технократов внутри самой большевистской партии, таких как Красин. Второй
вариант в конечном итоге стал отождествляться со сталинской группой.

Бухаринская
альтернатива предусматривала более мягкую ломку существующего в СССР уклада,
опору на плавно растущую сельскохозяйственную базу, вслед за которым должно
было идти и развитие индустрии. Сталин же настаивал на первоочередном развитии
ключевых отраслей, способных обеспечить технологический прорыв во всех областях
экономики. По сути второй вариант был невозможен без подкрепления его самыми
жесткими формами принуждения к труду (ГУЛАГ), однако он давал перспективу в
дальней развить и традиционные для России социалистические, коллективистские
формы труда. Первый же курс означал на практике развитие государственного
капитализма с сильным сельским хозяйством, перерастающего в систему крупных,
конкурирующих друг с другом корпораций, где особую бы роль играли
управляющие-технократы.

Несмотря
на всю свою привлекательность, предлагаемый «правыми» курс не отвечал
объективным потребностям момента. Во-первых, он полностью игнорировал
внешнеполитический фактор, не дававших советскому государству достаточного
времени для проведения мягких, как тогда говорили «постепеновских»
реформ. Во-вторых, Бухарин не учитывал того факта, что гражданская война почти
полностью изничтожила социальные слои, включая интеллигенцию, зажиточное
крестьянство и кадровый пролетариат, которые смогли бы стать субъектами
органичного индустриального развития страны. 

Сталин
же, наоборот, во внутрипартийной борьбе стремился использовать все происходящие
в обществе объективные перемены. Противоречивость проводимой в годы НЭПа
социальной политики стимулировала рост социальной напряженности. Низкая
заработная плата и высокие цены, скупой жилищный фонд, обветшалое коммунальное
хозяйство, огромная армия безработных, достигавшая млн. человек, засилье в
управленческом аппарате лиц не коренной национальности увеличивали в обществе
критическую массу. В сложном положении находилась наиболее мобильная группа
населения — молодёжь. Её первую выбрасывали на улицу в случае банкротства
предприятий, несмотря на широкую компанию ликвидацию неграмотности, по
признанию Луначарского, на образование тратилось в двое меньше, чем до
революции, росло число разводов, абортов и прочих признаков порочности политики
в области работы с молодым поколением. Росли противоречия и в деревне, где
разорявшаяся часть крестьянства готова была к социальному реваншу.

В
атмосфере растущего недовольства широких слоёв населения своим
социально-экономическим положением Сталин и его группа могли найти поддержку в
социальных низах резкой сменой экономического курса. Более того, только такими
шагами правящая верхушка могла предотвратить массовые выступления против
режима, направив недовольство на оппозицию. Способствовало успеху сталинского
варианта перехода к модернизации и не имевшее аналогов в прошлом усиление в
период НЭПа централизованного бюрократического аппарата. Таким образом в руках
Сталина оказывался действенный рычаг, с помощью которого он мог мобилизовать
ждущие перемен низы и направлять их энергию в нужное для своей политики русло.

Удалось
сталинской фракции подобрать ключи и к решению проблемы источников догоняющей
модернизации. В отличие от стран первого эшелона модернизации, развивавшихся за
счёт ограбления колоний, политика обновления в СССР была рассчитана, говоря
образным языком писателя А. Платонова, «на максимального героического
человека«, который »творит сооружение социализма в скудной стране,
беря первичное вещество для него из своего тела». Не надеясь только на
трудовой энтузиазм масс, правительство использовало и принудительные способы
изъятия средств у населения на нужды модернизации, прежде всего в
промышленности: регулируемые цены, так называемые «займы
индустриализации», возросшее налогообложение, в особенности на нэпманские,
зажиточные слои населения — всё это позволяло государству концентрировать в
своих руках крупные средства и направлять их на развитие наиболее важных,
стратегических отраслей производства. Немаловажными источниками накопления были
государственная монополия внешней торговли, а так же средства, получаемые в
самой промышленности, прежде всего лёгкой, которые так же перераспределялись в
пользу производства средств производства. Однако главным источником
финансирования становится безвозмездная перекачка средств из сельского
хозяйства в промышленность.

Началом
осуществления сталинского курса можно считать 1929 г., который иногда называют
даже «сталинской революцией сверху». Этому повороту предшествовали
драматические события, связанными с кризисными явлениями в нэповском
экономическом механизме и спровоцированной ими острой политической борьбой в
партийном руководстве.

Первым
серьёзным предупреждением о возможном свёртывании НЭПа и замене его директивным
руководством экономики на манер военного коммунизма становятся
хлебозаготовительный кризис зимы 1927 – 1928 гг. Ещё в середине декабря 1927
г., несмотря на уже начавшиеся сбои в хлебозаготовках, ничто не предвещало
такого поворота событий. Но уже 6 января 1928 г. на места начинает рассылаться
директива, говоря словами самого Сталина, «совершенно исключительная как
по своему тону, так и по свои требованиям». К середине января тон распоряжений
центра ещё более ужесточается, начинают звучать требования арестовывать
«спекулянтов, кулачков и прочих дезорганизаторов рынка и политики
цен».

Свыше
30 тыс. коммунистов в качестве оперуполномоченных и бойцов рабочих отрядов были
направлены в деревню. Хлеб у крестьян забирался силой. В инспекционные поездки
по стране отправлялись партийные и государственные руководители: А. Шверник, А.
Андреев, А. Микоян и др. В ходе подобных вояжей в январе-марте 1928 г. только
В. Молотовым было отстранено от работы 1157 работников окружного, районного и
сельского уровней. Сам Сталин совершил поездку в Сибирь. Во время сталинской
инспекции были отстранены от занимаемых постов и подвергнуты репрессиям за
«мягкотелость», «пособничество», «срастание с
кулаком» сотни местных руководителей.

По
сути, речь шла о реанимации методов военного коммунизма в отношении
крестьянства. Как отмечал в то время секретарь ВЦИК А. Киселёв, «такие
меры принуждения и административного нажима… нам совершенно испортили
отношения крестьянства«, »антисоветские настроения в деревнях за
последнее время усилились в связи с тем, что забирали у крестьян хлеб. Причём
если бы забирали только у кулаков, то это было бы ещё ничего, но хлеб забирался
и у середняков, и у бедняков».

Когда
же в следующую зиму трудности с закупками зерна государством возобновились,
ставка была окончательно сделана на форсированную, насильственную модернизацию
села. До начала массовой коллективизации в стране из 120 млн. населения было
100 млн. крестьянам, объединённых в 24,5 млн. единоличных хозяйств. На
проходившей в апреле 1929 г. XVI партконференции был принят план, по которому в
течении пяти лет 85% всех крестьянских хозяйств должна была быть охвачена всеми
видами кооперациями, а шестая их часть коллективизирована.

Однако
формировавшая в СССР диррективно-разпределительная система серьёзно исказила
первоначальные планы в области коллективизации. Уже в декабре 1929 г. было
решено ускорить темпы создание колхозов, а 5 января 1930 г. было принято
постановление ЦК ВКП(б) «О темпе коллективизации и мерах помощи
государства колхозному строительству». Согласно этому плану сроки
коллективизации заметно сжимались. По темпам коллективизации выделялись районы
трёх типов. К первой группе относились такие крупные зерновые районы как Северный
Кавказ и Поволжье, где коллективизацию требовалось закончить к 1931 году. Во
вторую группу входили все другие зерновые районы страны: Украина,
Центрально-чернозёмная область, Сибирь, Урал, Казахстан. Здесь считалось
возможным закончить коллективизацию к весне 1932 г. В остальных же краях,
областях и национальных республиках намечалось завершить коллективизацию к 1933
году.

Уже
за три месяца 1929 г. (июль — сентябрь) путём развёрнутой агитации или прямого
нажима в колхозы было объединено около миллиона крестьян, а к концу года — ещё
около 1,5 млн. Январь — февраль 1930 г. становятся временем самого быстрого
роста колхозов, и к 20 февраля они объединяли уже 14 млн. или. 60% крестьян.

Объявленный
советской печатью годом «великого перелома» 1929 г. и последовавшие
события действительно «переломал» многие вековые устои русского
крестьянства. Хотя «сплошная коллективизация» осуществлялась под
популярным в то время лозунгом «ликвидации кулачества как класса»,
каток модернизации прежде всего пришёлся по середняцким слоям деревни. Из
существовавших перед началом коллективизации крестьянских хозяйств только около
5% можно было бы отнести к кулацким, раскулачиванию же и прочим формам
воздействия со стороны государства подверглось 15%, а в некоторых областях
страны, например в Подмосковье и более крестьянских хозяйств. перегибы с
обобществлением скота при образовании колхозов привели к тому, что крестьяне
стали забивать скот: в 1929/30 хозяйственном году поголовье крупного рогатого
скота сократилось с 60,1 млн. до 33,5 млн. голов, свиней — с 22 млн. до 9,9
млн., овец с 97,3 млн. до 32,2 млн., лошадей с 32,1 до 14,9 млн.

К
весне 1930 г. Сталин начинает осознавать всю пагубность принудительного
массового объединения крестьян в колхозы. Упреждая возникновение массовой
оппозиции, он предпринимает расчётливый тактических ход. 2 марта 1930 г. в
«Правде» появляется его статья «Головокружение от успехов».
Всю вину за «перегибы» в ходе коллективизации он перекладывает на
местные органы власти. 14 марта принимается специальное постановление ЦК ВКП(б)
«О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении».
Начался массовый выход из колхозов и к лету 1930 г. численность крестьян в
колхозах упала до 6 млн. человек. Однако маховик колхозного строительства уже
не мог остановиться. В сентябре 1931 г. коллективные крестьянские хозяйства
объединяли уже 60% крестьян, в 1934 — 75%.

Одной
из самых трагических страниц истории деревни стал голод 1932 – 1933 гг.,
поразивший основные хлебные районы страны: Украину, Северный Кавказ, Нижнее и
Среднее Поволжье, Южный Урал, Казахстан.

Ответом
деревни на методы, которыми проводилась коллективизация стал рост социальной
напряженности. В январе — марте 1930 г. прошло не менее 2200 массовых
выступлений с участием почти 800 тыс. крестьян. Секретное письмо ЦК от 2 апреля
1930 г. признавало в этой связи, что если бы процесс насильственной
коллективизации не был приостановлен, «добрая половина наших
«низовых» работников была бы перебита крестьянами». Для
подавления крестьянских восстаний применялись воинские части вплоть до авиации.
Как впоследствии писал хорошо информированный о положении в стране в начале
1930-х гг. генерал А. Орлов, при этом не редки были случаи перехода мелких
армейских подразделений на сторону крестьян. По другим источникам ОГПУ, сопротивление
достигало такого размаха, что в реках Северного Кавказа по течению плыли тысячи
трупов красноармейцев — так велики были потери соединений, посланных на
усмирение крестьянских бунтов.

Коллективизация,
осуществлённая во многом преступными методами, благодаря мужеству и трудолюбию
русского мужика имела, тем не менее, положительные результаты, среди которых
важнейшее имел переход сельского хозяйства на коллективные рельсы. И хотя в
этот период рост сельскохозяйственного производства шёл не высокими темпами, те
же хозяйственные результаты теперь достигались значительно меньшем количеством
рабочих рук, занятых в производстве продуктов сельского хозяйства: в течении
первых пятилеток из аграрного сектора высвободилось более 20 млн. человек.
Таким образом речь шла об увеличении производительности труда в деревне. Резко
увеличилась товарность сельского хозяйства. Началось быстрое восстановление
поголовья скота. Основные ориентиры модернизации деревни к концу
реконструкционного периода 30-х гг. в целом были достигнуты.

Ещё
большее место в политике форсированного рывка заняла реконструкция
промышленного потенциала страны. Здесь поворотным так же становится 1929 г.,
когда на XVI партконференции принимается первый пятилетний план на 1928/29 —
1932/33 гг.) экономического развития. Из двух вариантов оптимального и
отправного, подготовленных Госпланом, предпочтение отдаётся первому; задания по
нему были на 20% выше. В декабре 1929 г. на съезде ударников был выдвинут
лозунг «Пятилетку в четыре года». Обосновывая эту установку, Сталин
заявлял: «Задержать темпы — значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не
ходим оказаться битыми… Мы отстали от передовых стран на 50 — 100 лет. Мы
должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас
сомнут».

По
оптимальному плану к концу первой пятилетки намечалось довести ежегодное
производство электроэнергии до 22 млрд. кВт/ч, угля — до 75 млн. т., чугуна —
до 10 млн. т., стали — до 10 млн. т., тракторов — до 53 тыс. шт., автомобилей —
до 100 тыс. шт. Однако эти плановые показатели были повышены уже через
несколько месяцев специальным постановлением ЦК партии, СНК и ЦИК СССР. В
следующем же 1930 г. на XVI съезде ВКП(б) форсированный вариант модернизации
был закреплён окончательно. В своём выступлении Сталин провозгласил, что к
концу пятилетки ежегодное производство чугуна может и должно составлять 17 млн.
т., тракторов — до 170 тыс. шт., автомобилей — до 200 тыс. шт. Точно так же Г.
Орджоникидзе в докладе XVII съезду партии заявлял о том, что в последнем году
пятилетки добыча угля возрастёт до 90 млн. т.

Волюнтаризм
в вопросах экономики привёл к перенапряжению сил страны и породил кризисные
явления, которые обострялись по мере дальнейшего произвольного завышения
годовых планов. Достаточно сказать, что несмотря на то, что первый пятилетний
план в размере 93,7% по основным показателям был выполнен уже в 1932 г., т. е.
за 4 года и 3 месяца, в этом, победном 1932 году фактический прирост
промышленности (14,7%) составил менее половины намечавшегося (32%). Особенно
катастрофически упали темпы прироста в 1933 г., достигнув всего 5%. Только
своевременный политический манёвр, превративший 1933 г. из последнего года
первой пятилетки в первый год второй пятилетки помог избежать дискредитации
модернизационной политики. Всего же к 1932 г. производство электроэнергии
составляло 13,5 кВт/ч, угля — 64,4 млн. т, чугуна — 6,2 млн. т, стали — 5,9
млн. т, тракторов — 49 тыс. шт., а автомашин всего 24 тыс. шт.

Тем
не менее основная цель первой пятилетки — перевести страну на рельсы интенсивного
индустриального развития, была достигнута. Как говорили в то время, СССР из
страны аграрной превратился в индустриальную. Объём продукции крупной
промышленности в 1932 г. превысил более чем в трое довоенный уровень и больше
чем в два раза уровень 1928 г. Её удельный вес в валовой продукции народного
хозяйства составил 70%. В СССР была создана собственная передовая техническая
база, обеспечивающая реконструкцию всех отраслей народного хозяйства. Создана
новая угольно-металлургическая база страны — Урало-Кузбасс. Вступило в строй
1500 новых предприятий, среди них такие гиганты, как Днепрогэс, Магнитка,
Сталинградский и Харьковский тракторные заводы, Московский и Горьковский
автомобильные заводы. Открылось движение на Туркестано-Сибирской железной
дороге.

Вторая
пятилетка уже существенно отличалась от первой. Достигнутый уровень
материального благосостояния позволил партийному руководству отойти от методов
чрезвычайщины и в определённой мере реанимировать товарно-денежные, рыночные
отношения, материальное стимулирование труда и научные подходы при составлении
планов. Всё это вместе взятое позволило Л. Троцкому, Н. Устрялову, П. Савицкому
и некоторым другим современникам говорить даже о «сталинском нэонепе»
по сравнению с военно-коммунистическими методами первой пятилетки.

Пик
экономических трудностей переживаемых страной из-за методов осуществления
насильственной коллективизации и форсированной индустриализации был пройден в
1933 г. Последним форумом, на котором ещё ставились не реалистичные планы новых
больших скачков в экономике, была XVII конференция, проходившая в январе —
феврале 1932 г. В принятых на ней директивах к составлению второго пятилетнего
плана (1933 — 1937 гг.) «безусловно необходимым» называлась задача
довести к 1937 г. производство электроэнергии не менее чем до 100 млрд. кВт/ч,
добычу угля — не менее чем до 250 млн. т, выплавку чугуна — не менее чем до 22
млн. тонн, увеличить добычу нефти в 2,5 — 3 раза и продукцию машиностроения в 3
— 3,5 раза.

Однако
Сталин, учтя срыв плановых заданий первой пятилетки и обвал темпов
реконструкции в 1933 г. на январском пленуме ЦК 1933 г. провозгласил
безоговорочный отказ от дискредитировавшей себя политики «наиболее
ускоренных темпов», заявив, что теперь нет необходимости
«подхлёстывать и подгонять страну». 

Директивы
январского 1933 г. пленума нашли своё воплощение в заданиях второго пятилетнего
плана, принятого XVII съездом ВКП(б) в 1934 году. Контрольные цифры пятилетки
оказались значительно ниже в сравнении с одобренными XVII партконференцией.
Производство электроэнергии к концу пятилетки планировалось довести до 38 млрд.
кВт/ч, чугуна — до 16 млн. т, нефти и газа — до 46,8 млн. т, стали — до 17 млн.
тонн. Среднегодовой прирост продукции должен был составлять за 1933 — 1937 гг.
16,5%.

Помимо
общей либерализации экономического курса во второй пятилетки, её важнейшими
особенностями становится ещё большая переориентация на восток и установка на
развитие лёгкой промышленности более быстрыми темпами, чем тяжёлой. В
соответствии с этим в план закладывались установки на значительный рост
показателей жизненного уровня населения: повышение уровня потребления в 2 — 3
раза, снижение розничных цен на 35% и увеличение вдвое заработной платы рабочих
и служащих.

Хотя
задания второй пятилетки, особенно в части роста народного благосостояния, не
были реализованы полностью, её результаты без того, что Сталин называл
«подхлёстыванием страны», оказались более успешными, чем первой
пятилетки. Производительность труда за 1933 — 1937 гг. увеличилась вдвое против
41% за первую пятилетку. В строй вступило 4500 крупных предприятий. Валовый
продукт промышленности вырос в 2,2 раза против двух раз в первой пятилетке,
хотя численность рабочих и служащих в эти годы росла в 4 раза медленнее.

Успехи
в развитии отечественной промышленной базы позволили отказаться от экспорта
зерна ради покупки машин и промышленного оборудования. Затраты на ввоз чёрных
металлов снизился с 1,4 млрд. руб. в первой пятилетке до 88 млн. руб. во
второй. Импорт станков для машиностроительной промышленности сократился в общем
объёме потребления станков с 66% в 1928 г. до 14% в 1935 г. В целом импорт в
годы второй пятилетки машин уменьшился более чем в 10 раз по сравнению с
последними годами первой пятилетки. Это, а так же прекращение импорта тракторов
и автомобилей позволило снизить задолженность по иностранным кредитам с 6300
млн. руб. в 1931 г. до 400 млн. руб. в 1936 г., а с 1934 г. СССР уже имел
активный торговый баланс. Удельный вес импортируемой продукции в общем
потреблении составил в 1936 г. менее одного процента. Всё это свидетельствовало
об обретении страной экономической самостоятельности.