Ничипоров И. Б.

Авторская
песня стала одним из примечательных явлений в русской поэтической культуре
второй половины ХХ столетия и в полноте выразила духовные,
социально-исторические грани мироощущения срединных десятилетий века[1]. 

Как
феномен отечественной поэзии, авторская песня, в немалой степени
оплодотворенная атмосферой относительного раскрепощения «оттепельной» эпохи,
обрела свои отчетливые очертания в основном к концу 1950-х – первой половине
1960-х годов в творчестве М.Анчарова, Б.Окуджавы, Ю.Визбора, Н.Матвеевой и др.
В последующие десятилетия – в песенно-поэтическом творчестве В.Высоцкого,
А.Галича и др. – под воздействием как собственно эстетических, так и
социокультурных факторов, это направление поэзии претерпело значительную
содержательную, жанрово-стилевую эволюцию, которая во многом была продиктована
движением к более широкому, подчас трагедийно-сатирическому освоению истории и
современности. Широкое распространение бардовской поэзии благодаря
многочисленным концертным выступлениям, фестивалям авторской песни,
аудиозаписям происходило на фоне часто негласного официального запрета на
полноценную публикацию произведений поэтов-бардов, которые вольно или невольно
оказывались пропитанными антидогматичным духом неподцензурного искусства.

Обращение
к разговору о творчестве крупнейших поэтов-бардов на школьных уроках литературы
может способствовать решению целого ряда стратегических задач в процессе
формирования мыслящей и ориентирующейся в пространстве родной культуры личности
школьника. При рассмотрении лирики как рода литературы привлечение данного
материала обогатит представления учащихся о таких понятиях, как лирический
герой, поэтический образ, интонация, ритмика, мелодика, звуковая инструментовка
стиха; сформирует умение распознавать то, как в лирическом произведении могут
функционировать эпические и драматургические элементы, каковы возможные пути
взаимодействия и взаимообогащения поэзии, музыки, исполнительского искусства в
авторской песне. 

На
уроках литературы в выпускном классе осмысление авторской песни расширит
исторический, культурный и собственно литературный кругозор школьников, их
представления об эпохе и художественной жизни середины и второй половины
ушедшего столетия.
					








Методически
оправданным представляется предварить рассмотрение конкретного материала
кратким рассказом учителя об общей культурной ситуации послевоенного,
«оттепельного» времени, об истоках и стимулах поэтического «бума» конца 1950 –
начала 1960-х гг., о причинах того, почему именно поэзия стала тогда мощным
генератором духовной и социальной энергии, силы сопротивления общественной
несвободе. 

Типологически
в авторской песне есть основания различать (с неизбежной долей условности)
несколько жанрово-стилевых направлений: лирико-романтическое, выразившее прежде
всего возвышенный дух «оттепельного» раскрепощения (Б.Окуджава, Ю.Визбор,
Н.Матвеева и др.); трагедийно-сатирическое, которое было обращено в основном к
социально-психологической реальности «застойного» времени и нацелено на
превозмогание общественной лжи и демагогии (В.Высоцкий, А.Галич, Ю.Ким и др.),
а также рассматривать в качестве эстетической общности творчество поэтов,
эволюционировавших от «чистой» лирики к освоению больших лиро-эпических форм и
созданию трагедийного песенного эпоса (А.Городницкий, А.Дольский и др.).
Обозначенная типология позволяет проследить основные векторы развития данного
художественного феномена от 1950-х гг. к рубежу столетий. Суть этой эволюции
заключалась прежде всего в усилении трагического звучания бардовской песни,
углублении в ней экзистенциального начала, во все более явственном обнаружении
антиофициальности как ключевого аспекта ее пафоса.

При
знакомстве учащихся с лирико-романтическим направлением в авторской песне
обоснованным будет отдать «пальму первенства» творчеству Булата Окуджавы. На
примере знаменитых городских, «арбатских» «песенок» можно наглядно показать
характерное для его творческой манеры соединение исторического, сиюминутного,
только что увиденного, лично пережитого – и надвременного, вечного. Так, в
ранней песне «Полночный троллейбус» (1957) пространственно-временная
перспектива городской зарисовки соединяет предметную достоверность с
расширительной условностью, притчевыми элементами. Рождающиеся в атмосфере
столь свойственной для Окуджавы непринужденной беседы со слушательской
аудиторией («Как много, представьте себе, доброты…»[2]) иносказательные образы
троллейбуса-корабля, пассажиров-матросов, животворной водной стихии формируют
целостный метафорический ряд и раскрывают преображенное бытие лирического «я» в
единении с иными людьми и одушевленным мирозданием:

Полночный
троллейбус, по улице мчи, 

верши
по бульварам круженье, 

чтоб
всех подобрать, потерпевших в ночи 

крушенье,

крушенье.

«Речная»
метафорика оказывается значимой и в «арбатских» стихотворениях. В «Песенке об
Арбате» (1959) каменные мостовые столь же органичны для героя, как и природная
стихия. С появлением образа реки сопряжено возвышение обыденного до
таинственно-надмирного, здесь возникает своеобразная поэтика «отражений»: в
«асфальте», «прозрачном, как в реке вода», герой угадывает преломление
собственного душевного мира, перепутий своих земных странствий: «Ах, Арбат, мой
Арбат, ты – мое отечество, // Никогда до конца не пройти тебя!».

Важнейшим
явлением в творчестве Окуджавы стали военные стихи-песни, основанные прежде
всего на фронтовом опыте поэта-певца. Это и раннее стихотворение «Первый день
на передовой…», и знаменитая песня о Леньке Королеве («Король»). Значительное
место занимают и произведения, воскрешающие в памяти конкретные эпизоды
«окопного» прошлого («Белорусский вокзал», «Я ухожу от пули, делаю отчаянный
рывок…», «Ходьба – длинноногое чудо дорог…», «Первый день на передовой»). С
годами военные мотивы входят у Окуджавы в широкий круг философских обобщений о
драме извечного балансирования человека и человечества «посередине между войной
и тишиной» («Оловянный солдатик моего сына», «То падая, то снова нарастая…»,
«Путешествие в памяти», «Напутствие сыну»).

В
поэзии Окуджавы весомы и яркие образцы любовной лирики, вмещающей в себя
глубокие философские обобщения и родственной по духу и стилю старинному
романсу, с его неизменным благородством и рыцарственным служением любви, ее
«величеству женщине» («Тьмою здесь все занавешено…», «Песенка кавалергарда»,
«Три сестры», «Песенка о ночной Москве», «Грузинская песня»).

При
обсуждении художественных особенностей этих и иных произведений есть смысл
обратить внимание учащихся на то, что песенное начало лирики Окуджавы
проявилось на уровне ее образной системы – в частом использовании музыкальных
образов и ассоциаций: «сладкие песенки» в стихотворении «Ночное утро», звучание
радиолы в стихотворении «Король», игра трубача в «Сентиментальном марше», образ
наигрывающего вальс музыканта («Чудесный вальс»), обобщающий образ мировых
«оркестров» («Когда затихают оркестры Земли…»)… Музыкальная природа окуджавских
стихов и песен обнаружилась и в особенностях их композиционной организации,
зачастую родственной принципам построения музыкального произведения («Полночный
троллейбус»), и в мастерском использовании звуковой инструментовки ради
создания определенного мелодического эффекта («В Барабанном переулке», «В
земные страсти вовлеченный…», «Зной»).

Расширить
представления о лирико-романтическом направлении бардовской поэзии поможет
обращение к творчеству Новеллы Матвеевой. Предметом совместного прослушивания и
обсуждения могут стать ее знаменитые «сказочные» стихи-песни («Кораблик»,
«Горизонт», «Адриатика», «Окраины, или дома без крыш» и др.), где
условно-романтическая, сказочная образность таила мощный заряд противостояния и
вызова обезличивающим тенденциям несвободной эпохи и была ориентирована на
диалог с мыслящими вопреки официозным догмам современниками. Вопрос о
трансформации традиций русской любовной лирики в поэзии Матвеевой может быть
поставлен при разговоре о ее знаменитой песне «Девушка из харчевни» (1964)[3].

В
творчестве целого ряда поэтов-бардов чрезвычайно значимой была эволюция от
лирической доминанты, нередкой романтической условности образного мира к
созданию широких эпических полотен, к художественной разработке сюжетной,
персонажной сфер, усилению публицистической, сатирической заостренности
поэтической мысли. С этой точки зрения вполне уместно представить авторскую
песню как особую, сугубо неофициальную, антидогматическую сферу бытия
исторического, культурного знания, обратившись к стихам-песням Александра
Городницкого. По выбору учителя можно было бы обсудить с учащимися
художественное своеобразие и степень фактической достоверности его известных
исторических «портретов» разных лет: «Памятник Петру I» (1995), «Николай I»
(1998), «Немецкий принц, доставленный в Россию…» (1977), «Петр Третий» (1987) и
др. Здесь стоит обратить внимание на парадоксальный модус авторской мысли,
тяготеющей к символическим обобщениям, неожиданным образно-ассоциативным ходам.
Многоплановость историко-культурной рефлексии Городницкого раскрывается в целом
ряде ключевых проблемно-тематических циклов, которые десятилетиями складывались
в его песенной поэзии. Среди них особенно выделяются цикл произведений о
Севере, который явился как одной из заветных автобиографических, лирических
тем, так и основой эпических обобщений («Соловки», «Молитва Аввакума»,
«Северная Двина»); стихи-песни о Пушкине и его эпохе («Дом Пушкина», «Старый
Пушкин», «Пушкин и декабристы», «Иван Пущин и Матвей Муравьев» и др.), а также
стихи и поэмы о Ленинграде-Петербурге («Дворы – колодцы детства моего…», «Меж
Москвой и Ленинградом…», «Ностальгия», «Окна» и др.).

Движение
авторской песни от лирико-романтических истоков к трагедийному песенному эпосу
отчетливо воплотилось и в творчестве Александра Дольского. Отличительными
особенностями индивидуальной манеры поэта-певца стали изысканность поэтического
и музыкального стиля, импрессионистская утонченность и прихотливость образных и
мелодических ассоциаций, что уже на ранних этапах обнаружилось в его
философских элегиях, поэтических молитвах («Зеленый камень», «От храма» и др.).
Постепенно в образном мире, жанрово-тематической системе его поэзии все более
отчетливо намечается тенденция к эпическому расширению художественных
пространства и времени – на путях создания лиро-эпического образа России,
осмысления ее истории и современности – как в стихотворениях-песнях «Я летал по
ночам над Европой…», «Там, где сердце», «Бесконечные дороги», «Молитва о
России». Воплощением непрерывного духовного поиска лирического «я» становится
его странствие по «дорогам России изъезженным» и в одной из самых известных
песен – «Там, где сердце» (1983)[4]. В своих песнях Дольский предстает и как
утонченный лирик, философ элегического склада, певец родного
Ленинграда-Петербурга, и как поэт остро ироничный, социальный, привносящий,
особенно в произведения конца столетия, гротескно-сатирические и
публицистические ноты. Последнее может быть проиллюстрировано, в частности, его
военными балладами об Афганистане и Чечне («Афганская рана», «Была война»,
«Мать солдата» и др.).

Пристального
внимания при знакомстве с различными явлениями авторской песни заслуживает ее
трагедийно-сатирическое направление, отличительными особенностями которого
явились эпическая многомерность картины мира, «балладная» доминанта в
жанрово-стилевых исканиях, глубинная причастность традициям народной смеховой
культуры, что знаменовало оппозиционное звучание песенно-поэтического слова по
отношению к догмам официальной идеологии. Это направление стало формироваться
еще в творчестве М.Анчарова, а затем ярчайшим образом проявилось в
произведениях В.Высоцкого, А.Галича, Ю.Кима и др.

При
обращении к наследию Владимира Высоцкого следует упрочить в сознании учащихся
понимание того, что его песенно-поэтическое творчество стало одним из главных
явлений в авторской песне второй половины 1960-х – 1970-х гг., в значительной
мере определивших общий художественный облик данного направления поэзии.
Глубина философских оснований поэзии Высоцкого соединилась в его многогеройном
и многожанровом художественном мире с разносторонним постижением
психологических, социально-исторических, культурных аспектов жизни
современника. В поэзии Высоцкого конца 60-х – 70-х гг. особенно выделяются
образцы исповедальной, любовной лирики («Памятник», «Я не люблю», «Люблю тебя
сейчас…»), а также произведения, связанные с философскими, «гамлетовскими»
мотивами: «Мой Гамлет», «Моя цыганская», «Кони привередливые», «Притча о Правде
и Лжи», «Райские яблоки».

В
драматических балладах и лирико-философских монологах, в имевших балладное
звучание лирических «автобиографиях» Высоцкого («Баллада о детстве»)
выстраивалась целостная картина пути лирического героя и его современников во
«мраке» «страшных лет» России. Здесь отчетливо выразилась глубинная тяга
обрести утраченные духовно-нравственные, религиозные основания индивидуального
и народного бытия, самобытное художественное осмысление получили как исконные,
так и имевшие социально-историческую обусловленность черты русского
национального характера.

Неизбежно
ограничивая материал, избранный для подробного рассмотрения, имеет смысл
остановиться на песне «Моя цыганская» (1967 – 1968) и на ее примере представить
исповедально-философскую лирику поэта-певца. Здесь в условно-символической
форме запечатлелись раздумья о путях лирического героя и его современников в
советской действительности, что нашло выражение в системе пространственных
образов. 

В
движении лирического «я» «Моей цыганской» к свету ждущая, не высказанная до
конца надежда на обретение райского блаженства сплавлена с самыми крайними
формами отчаяния и богооставленности, что отразилось в стихотворении в том
числе на уровне цветовой гаммы. «Тьме», «полумраку» противостоит гармония
небесного цвета, преображающая природу: «В чистом поле – васильки, // Дальняя
дорога»[5]. Лирическая исповедь произносится здесь как бы на исходе дыхания, на
пределе словесного выражения: «Света – тьма, нет Бога!», «хоть бы что-нибудь
еще»… Оказавшись в ситуации полной утери внутренних опор, герой стремится
оживить в себе народный опыт восприятия мистических сил, нашедший выражение в
фольклорной культуре. Образная перспектива «дальней дороги» жизни человека, не
нашедшего Бога, приобретает в песне трагически-безысходную окрашенность. 

Преобладающий
в стихотворении модус трагической иронии в самоосмыслении и познании мира имеет
преимущественно разрушительную направленность, но вместе с тем за этой иронией
таится желание освободиться от миражей, очиститься от всего того, что «не так»,
ощутив в обращении к «ребятам» соприкосновение с народной судьбой и бедой[6]
.

Особенностью
лирической исповеди Высоцкого оказывается преломление в ней характерных – в том
числе и кризисных сторон национального сознания. С этим связаны и образные
переклички, к примеру, между песней «Кони привередливые», в центре которой
индивидуальная драма лирического субъекта, и такими панорамными стихотворениями
о России, как «Летела жизнь» (1978) или «Пожары» (1978). Своеобразным итогом
соединения раздумий о внутреннем самоопределении героя и осмысления темы России
становится стихотворение «Купола» (1975), где образ России выведен в призме
мучительных диссонансов: от устремленных ввысь куполов до знаменующего утерю
пути бездорожья и образа «сонной державы», «опухшей от сна».

Заслуживают
специального разговора на уроке и военные баллады Высоцкого. Счастливо избегая
официозной фальши в изображении войны, поэт-певец шел к освоению сущности этой
темы от осмысления внешне «периферийных», оборотных сторон военной
действительности, не несущих в себе очевидной героики («Песня о звездах»,
«Штрафные батальоны», «Он не вернулся из боя» и др.). 

Значимым
направлением эволюции военной баллады Высоцкого стало ее тяготение к балладе
философской, а также к основанной на обобщенно-символических образах притче
(«Еще не вечер», «Песня о Земле», «Мы вращаем Землю» и др.). Вселенское
расширение масштаба балладного действия происходит в «Песне о Земле» (1969),
где мифопоэтический образ сожженной, но неподавленной Земли символизирует
потаенное бытие природного мира, отражая народные беды военного лихолетья.
Диалогическая композиция песни выстраивается вокруг имеющего философский смысл
спора о мистической жизни Земли, о ее бессмертии и устоянии перед лицом
потрясений: «Кто сказал, что Земля умерла? // Нет, она затаилась на время!».
Решающее значение приобретает в этом споре постижение родства страданий Земли с
надрывом человеческой души, души поэта-певца: «Звенит она, стоны глуша, // Изо
все своих ран, из отдушин». Болезненная острота памяти о войне художественно
выразилась в оксюморонности словесных образов: «Обнаженные нервы Земли //
Неземное страдание знают». Авторская мысль тяготеет здесь к сплавлению
временного и вечного: сквозь «разрезы», «траншеи», «воронки» проступают
неуничтожимые основы жизнепорождающей стихии материнства, тайной музыкальной
гармонии мироздания.

Яркая
трагедийно-сатирическая картина советской действительности в ее истории и
современности прорисовывается и в песенной поэзии Александра Галича (Александра
Аркадьевича Гинзбурга). Характерная для бардовской поэзии тенденция к созданию
разноплановой персонажной сферы применительно к творчеству Галича оказалась
ключевой. В его многоголосом песенном мире выведена панорама характеров и типов
– пестрых по своему социально-психологическому складу. В «ролевой» поэзии
Галича именно этим в той или иной степени дистанцированным от авторского «я»
персонажам передается право вести повествование. 

В
многоуровневой персонажной характерологии песен Галича в качестве одного из
центральных выступает образ советского обывателя, от лица которого в ряде песен
выстроено повествование. Данное социально-психологическое явление в
произведениях Галича неоднородно: чаще всего это представители простонародной
среды, как, например, бывшие заключенные, советские рабочие, служащие и т. д.;
но вместе с тем носителями обывательского сознания могут выступать и герои,
имеющие немалый социальный статус, – как директор антикварного магазина
(«Баллада о том, как едва не сошел с ума директор антикварного магазина…») или
«депутат горсовета» Клим Петрович Коломийцев. Художественная задача поэта-певца
при изображении социальных характеров обозначенного ряда заключалась в
исследовании глубин народного сознания; того, как – подчас в мифологизированном
виде – восприняты этим сознанием официальные идеологические схемы и реалии
повседневного бытия. В обывательской психологии и порожденной ею «вторичной»
мифологии о советской жизни Галичу важно отыскать как признаки духовного
увечья, несвободы, так и парадоксальное, часто инстинктивное противопоставление
душевной искренности, выхолощенных из социальной действительности ценностей
общечеловеческого порядка – тоталитарному мышлению и языку. Для прослушивания и
коллективного обсуждения с учащимися имеет смысл предложить, с одной стороны,
образцы гражданской и социально-бытовой сатиры Галича («Красный треугольник, или
товарищ Парамонова», «История о том, как Клим Петрович выступал на митинге в
защиту мира» и др.), а с другой – его философские и одновременно остро
гражданственные стихи-песни о трагичных судьбах творческой личности а ХХ веке:
о Б.Пастернаке («Памяти Б.Л.Пастернака»), О.Мандельштаме («Возвращение на
Итаку»), А.Ахматовой (««Кресты», или снова август») и др. Последний ряд
произведений может послужить оригинальным дополнением и на уроках, обращенных к
поэзии Серебряного века.

Таким
образом, авторская песня должна быть представлена школьникам как одно из
богатейших явлений русской неофициальной поэтической культуры второй половины
ХХ века, которое соединяло в себе различные виды искусств и раскрылось в
многообразии творческих индивидуальностей. На основных уроках литературы, а
также в рамках возможных элективных курсов круг авторов, разумеется, может быть
пересмотрен и расширен. С успехом могут быть привлечены, к примеру,
произведения Ю.Визбора, Е.Клячкина, Е.Аграновича, М.Анчарова, Ю.Кима;
небезынтересным является вопрос о развитии традиций классической бардовской
поэзии такими современными и довольно известными в молодежной среде
поэтами-исполнителями, как О.Митяев, М.Щербаков или Т.Шаов… Весьма
продуктивными окажутся и тематические занятия, творческие встречи, которые
создадут широкую панораму данного явления: к примеру, «Великая Отечественная
война в авторской песне». Важно при этом избежать дробности в восприятии
бардовской поэзии и показать учащимся, что при всей неповторимости
индивидуальных творческих манер авторская песня в качестве литературного и
культурного феномена несомненно образует идейно-эстетическую общность. Ее
представителей объединял общий круг чувствований, на уровне художественной
концепции личности это выразилось в пафосе протеста против тоталитарного,
«гулаговского» сознания, который подчас, например в произведениях В.Высоцкого,
А.Галича, М.Анчарова, выходил на экзистенциальный уровень. Уже самые первые
барды утвердили сердечность, теплоту, неформальность, неофициальность в
отношении к человеку, модальность доверительного, сокровенного общения с
«одомашниваемой» слушательской аудиторией, что было труднопредставимо для
массовой советской песни и даже для «шестидесятнической» поэзии. Диапазон
вариантов творческого воплощения такого подхода был в авторской песне
чрезвычайно широким: это и обогащение иносказательного потенциала образного
ряда посредством сказочных, фантастических, притчевых мотивов (Н.Матвеева,
Б.Окуджава, А.Дольский), и скрупулезная детализация картины мира, создание
эффекта ее «узнаваемости», эмоциональной приближенности к воспринимающему
сознанию за счет использования конкретных топонимов и гидронимов (Ю.Визбор,
А.Городницкий), и актуализация импрессионистской стилевой манеры, призванной
передать грани пронзительно-тревожной экзистенции лирического «я» (Е.Клячкин),
и художественное постижение психологического фактора «экстремальности»,
«натянутого каната» личностного бытия (В.Высоцкий, Ю.Визбор), и смеховое
обыгрывание укорененных в общественном сознании политизированных стереотипов
(А.Галич, Ю.Ким)…

На
уровне поэтики подобная концепция личности вела, в частности, к созданию образа
«неофициального» героя, героя «в свитере», живущего вне подчинения официозным
канонам и стандартам и явно или имплицитно им противопоставляющегося. Подобный
тип героя художественно постигался бардами многопланово – например, с помощью
устойчивых пространственных образов, атрибутов, ассоциаций (костер, палатка,
геологическая экспедиция, дальнее плавание, горная романтика, фронтовые
испытания, арбатские, сретенские дворики, московские кухни и пр.), в формах
«персонажной», «ролевой» лирики, через особый «протеизм», который был
свойственен авторской песне. 

Специфическими
именно для бардовской поэзии становятся такие экспериментальные жанровые
образования, как песни-роли, песни-диалоги, песни-репортажи, поэтические
новеллы, песенно-драматические поэмы; существенную трансформацию на фоне
предшествующей традиции претерпевают здесь притча, элегия, баллада, послание и
др. Сам художественный, словесный текст обретает в авторской песне
принципиально новую форму бытия и бытования: он не только сращивается с
мелодическими, исполнительскими решениями, но и отчасти вбирает в себя те
попутные авторские замечания, комментарии, которыми сопровождается его
пропевание и без которых непредставим микроклимат бардовского концерта.
Неповторимо-индивидуальное исполнение всегда в той или иной мере, часто на
иррациональном уровне предполагает у бардов установку на хоровое пение.
Показательно, например, что концерты Б.Окуджавы, А.Городницкого зачастую
завершались именно совместным с залом исполнением того или иного «знакового»
произведения. Но это оркестр индивидуальных голосов, противоположный идее
коллективистского обезличения. 

Рассмотрение
творческих индивидуальностей выдающихся поэтов-бардов, различных
проблемно-тематических уровней, жанровых, стилевых направлений и течений
бардовской поэзии позволяет выявить многообразие этого значительного явления в
русской поэтической традиции. Как выясняется, главный парадокс общественного и
культурного бытия авторской песни заключается в том, что та традиция, которая
прежде была маргинальной для «высокой» культуры, в «оттепельные» годы и позднее
становится одной из плодоносных и магистральных.

Список литературы

[1]
Ничипоров И.Б. Авторская песня в русской поэзии 1950 – 1970-х гг.: творческие
индивидуальности, жанрово-стилевые поиски, литературные связи. М., 2006.

[2]
Тексты Б.Окуджавы приведены по изд.: Окуджава Б.Ш. Стихотворения. СПб.,
Академический проект, 2001. 

[3]
Анализ данного произведения см.: Ничипоров И.Б. Указ. соч. С.170 – 171.

[4]
Анализ данного произведения см.: Ничипоров И.Б. Указ. соч. С.248 – 249.

[5]
Тексты В.Высоцкого приведены по изд.: Высоцкий В.С. Сочинения в двух томах.
Екатеринбург, У-Фактория, 1999.

[6]
Анализ данного произведения см.: Ничипоров И.Б. Указ. соч.
С.280 – 281, 295 – 296.