Реферат на тему
КУЛЬТУРНОЕ РАЗВИТИЕ СЕВЕРО-ВОСТОЧНОЙ
РУСИ В УДЕЛЬНУЮ ЭПОХУ
ПЛАН
1. Зодчество в удельную эпоху.
2. Живопись.
3. Литейное, чеканное, ювелирное и другие художественные
ремесла.
4. Образованность.
5. Прилив греческих и славянских книг в XIV и начале XV века.
6. Литература удельной эпохи.
7. Общий уровень духовного развития русского общества в
удельную эпоху.
8. Ересь стригольников.
9. Распространение научных званий.
10 Литература.
1. Зодчество в удельную эпоху.
Мы видели, что в дотатарскую эпоху достигла у нас на Руси значительных
успехов художественная промышленность, обслуживавшая церкви, князей, бояр и
вообще состоятельных людей русского общества. В удельную эпоху все эти
заказчики, как сказано, обеднели, оскудели, а вместе с тем должно было падать и
художественное ремесло, должны были исчезать многие приобретенные уже знания и
навыки. Начать хотя бы со строительных искусств. «Каменные здатели»
существовали у нас на Руси и в татарскую эпоху и строили каменные церкви. Так,
в Новгороде были построены: Покровская церковь подле Софии, церковь Федора
Стратилата и др. В Москве Калита соорудил Успенский собор и Архангельский, его
внук Димитрий Донской — церковь «Чуда св. архистратига Михаила в Колосаех»,
супруга Димитрия Евдокия — соборный храм Вознесения в основанном ею
Вознесенском монастыре, сын Дмитрия Донского Василий — первоначальный
Благовещенский собор (в 1405 году) и т. д. Кроме церквей сооружались и каменные
палаты князей (например, в Рязани) и владык, каменные стены вокруг некоторых
городов и монастырей. Так, в 1330 году псковичи поставили Изборск каменный, в
1367 году ставили кремль каменный в Москве. Но все эти постройки не отличались,
ни прочностью, ни изяществом в той мере, как постройки дотатарской эпохи.
Многие церкви быстро разрушались. Так, в Коломне только что окончили каменную
церковь, как она упала; в Новгороде церковь св. Иоанна Златоуста упала, как
только по окончании ее сошли с нее мастера; в Москве церковь «Чуда архангела
Михаила» должна была возобновляться через двадцать пять лет по окончании
стройки и т. д. В архитектуре церквей продолжал господствовать старый
суздальский стиль, но уже без тех роскошных украшений, которыми снабжены соборы
Успенский и Димитриевский во Владимире и Георгиевский в Юрьеве Польском. Стиль
удельной эпохи лучше всего сохранился в Успенском соборе в Звенигороде. Как и
прежние суздальские храмы, он сложен из белого тесаного камня по тому же плану;
на половине своей высоты он опоясан узорчатыми высеченными в камне полосками. К
этой же эпохе относится Троицкий собор в Сергиевой лавре. Во внутреннем
устройстве храмов в это время появляется особенность, именно: древний низкий
иконостас заменяется высоким, делившимся на так называемые «тябла», т.е.
ярусы. В известиях о построении церквей летописцы употребляют обыкновенно
иностранное слово — «мастера», но при всем том не видно, чтобы призываемы были
для строения церквей иностранцы, за исключением одного только случая: владыка
Новгородский Евфимий в 1433 году построил у себя на дворе каменную палату с 30
дверями при помощи заморских немецких мастеров.2. Живопись.
Этого нельзя сказать про «расписание» церквей; здесь по-прежнему
иностранцы-греки работали вместе со своими русскими учениками. В 1343 году
греческие мастера «подписали» соборную церковь Успения Богородицы в Москве.
Феофан Грек расписал церковь св. Архистратига Михаила в 1399 году, а в 1405
году церковь Благовещения на княжеском дворе вместе с русскими мастерами
Прохором, старцем из Городца, да чернцом Андреем Рублевым. В Новгороде в
качестве церковных живописцев также фигурировали греки — Исаия Гречин (в 1338
году), упомянутый уже Феофан и др. Но достаточно было и своих собственных
мастеров. Так, в 1334 году монастырскую церковь св. Спаса в Москве расписывали
выученики греков — Гайтан Семен и Иван с учениками своими и «дружиной».
Живописцем был митрополит Петр, который, по преданию, написал две иконы,
хранящиеся ныне в Успенском соборе, св. Стефан Пермский, преп. Дионисий
Глушицкий и др. Но самым знаменитым живописцем из русских людей был Андрей
Рублев, участвовавший, как сказано, в расписании Благовещенского собора в
Москве. Вместе с иконником Даниилом он расписал соборный храм Богородицы во
Владимире; ему приписывается также образ св. Троицы в Сергиевской лавре. Андрей
Рублев был страстно преданный своему делу человек, находивший в нем величайшее
наслаждение, считавший его богоугодным и душеспасительным. Он чрезвычайно
прославился у своих современников и создал целую школу подражателей. Из
памятников церковной фресковой живописи удельной эпохи заслуживают особого
внимания фрески новгородской Спасо-Преображенской церкви на Торговой стороне —
произведение вышеупомянутого Феофана Грека, изображение двух святых русских
князей на хорах в церкви св. Феодора Стратилата в Новгороде (XIV век), три лика
святых в одеждах русских воинов с копьем, щитом, латами и шлемом, находящиеся в
Спасо-Преображенской церкви в Ковалеве близ Новгорода, фрески Успенского собора
во Владимире, писанные Андреем Рублевым, и фрески Успенского собора в
Звенигороде. В произведениях иконописцев удельной эпохи, как и в произведениях
предшествующей эпохи, царит условность, однообразие приемов и выражения, мало
личного, индивидуального творчества. Общий характер иконописания тот же самый,
что и в предшествующую эпоху.Особым видом живописи были иллюстрации в так называемых «лицевых»
рукописях и миниатюра, т. е. рисунки заглавных букв и заставок. Здесь
проявлялось больше свободного творчества, было меньше условности. Из лицевых
рукописей замечателен Кенигсбергский, или Радзивилловский, список летописи, в
котором чуть ли не каждая страница имеет иллюстрации, хотя и не особенно
искусно сделанные, но при всем том чрезвычайно интересные. Из миниатюр
замечательны миниатюры «Сказания о святых Борисе и Глебе». Здесь в иллюстрациях
— все житие Бориса и Глеба с изображениями Владимира, Святополка Окаянного,
Бориса и Глеба, Изяслава в доспехах и одеждах, великокняжеских палат, шатра,
воинов-всадников, насадов (лодок), погребения Глеба в лесу между двумя
колодами, перенесения мощей св. Бориса в санях летом. В тесной связи с
рисунками находится орнамент миниатюр, который отличается разнообразием и
богатством колорита, гармонией тонов. Орнамент представляет повторение или
развитие византийских, болгарских и сербских образцов с примесью, однако, и национальных
русских мотивов, особенно в новгородских миниатюрах, где видим мотивы, близкие
к народным узорам и вышивкам на полотенцах, прошивках, рубахах и т. д.3. Литейное, чеканное, ювелирное и другие
художественные ремесла.
Преимущественно церковными
потребностями поддерживались в северо-восточной Руси и другие художественные
ремесла, и прежде всего литейное дело. Отливались медные колокола для церквей,
оловянные или свинцовые «доски» для крыш, медные доски для дверей, подсвечники
и паникадила, оловянные, медные и серебряные сосуды и т. д. Большая часть этих
изделий приготовлялась русскими мастерами. Так, в 1420 году псковичи выписывали
из Москвы специального мастера для изготовления свинцовых досок, которыми
предполагалось обить церковь св. Троицы. В Москве уже в 1410 году взималась
пошлина с серебряного литья. Но более крупные и искусные вещи все-таки
изготавливали иностранцы. В 1345 году три больших колокола и два малых отливал
в Москве мастер Борис римлянин; еще раньше, в 1342 году, он вызывался из Москвы
в Новгород и отлил там большой колокол для св. Софии. Продолжали существовать и
работать на Руси и позолотчики, золотившие главы или маковицы церквей, раки или
гробы святых, иногда даже и двери церковные. Но, в общем, это ремесло при
бедности правителей и населения, конечно, не могло процветать в удельное время,
как не могло процветать и чеканное, ювелирное дело. Драгоценные украшения
церковной утвари и облачений, икон, убора князей и бояр, сделались большой
редкостью, тщательно хранились и передавались по наследству как большая
редкость. Духовные грамоты московских и других князей подробно перечисляют
шапки, шубы, ожерелья, цепи, кресты, иконы, коробочки и т. д. как великую
ценность. Из драгоценных вещей удельной эпохи замечателен в художественном
отношении саккос митрополита Фотия, хранящийся в Московской патриаршей ризнице.
На нем по атласу вышиты золотом, серебром и шелком изображения праздников и
святых и портреты великого князя Василия Дмитриевича, его супруги Софьи
Витовтовны, греческого императора Иоанна Палеолога, его супруги Анны (дочери
Василия) и, наконец, самого митрополита. Портреты великого князя и его супруги
имеют славянские подписи, а византийского императора, его супруги и митрополита
— греческие. Видно, что делали этот саккос все-таки греки. Василий Дмитриевич
изображен в кафтане красного цвета с клетками, низко подпоясанном, в узких зеленых
портах, запрятанных в высокие сапоги из красного сафьяна, перехваченные в трех
местах застежками; сверху накинут зеленый плащ с золотыми разводами по синей
подкладке. На голове великого князя сквозной золотой венец, с крестами и с
красной бархатной тульей; в правой руке он держит скипетр, унизанный жемчугом.
Великая княгиня Софья одета в сарафан из серебряной парчи с красными клетками в
золотых рамах; сарафан украшен золотым ожерельем и таким же поясом; сверх
сарафана надета шубка, или длинный плащ, золотой с серебряными кругами и в них
синими и красными крестами. На княгине венец почти такой же формы, как и на ее
супруге. Надо думать, что эти изображения являются все-таки приблизительным
воспроизведением действительности и, следовательно, могут дать некоторое
понятие об убранстве богатейших тогда на Руси князей — Московских. Другие
князья едва ли могли так одеваться; еще менее могли допускать значительную
роскошь в убранстве и одеянии бояре и слуги князей. Внешний быт правящих и
состоятельных кругов русского общества по всем признакам был в удельное время
беднее, серее, чем в Киевскую эпоху.4. Образованность.
Несомненно, пала и образованность на Руси с прибытием татар. Выше было
указано, с какой любовью князья Киевской эпохи собирали книги, учились языкам,
заботились о насаждении грамотности и просвещения, об образовании духовенства.
Все такие известия исчезают после Батыева погрома и утверждения татарского ига
над Русью. Мы не встречаем нигде известий об образованности князей и вельмож. О
Димитрии Донском прямо говорится, что он не был хорошо изучен книгам; о Василии
Темном говорится, что он не был ни книжен, ни грамотен. Мы видели, что в
Киевскую эпоху русские епископы были уже довольно образованы, писали
богословские трактаты, поучения и т. д. В удельную эпоху было уже мало таких
епископов на Руси. Митрополит Исидор на Флорентийском соборе 1439 года говорил
папе Евгению IV о современных ему епископах, что они «люди не книжные».
Оскудением книжных людей среди высшей церковной иерархии объясняется тот факт,
что Константинопольская патриархия постоянно держала на русской митрополии
греков и южных славян. Таким образом, с 1283 по 1305 год был митрополитом грек
Максим, с 1328 по 1353 грек Феогност, с 1306 года по 1406 был митрополитом на
Руси серб Киприан, с 1408 по 1431 грек Фотий, за ним грек Исидор с 1436 по 1439
год, и так, вероятно, дела продолжались бы и дальше, если бы после
Флорентийской унии не произошел разрыв русской церкви с греческой патриархией.
Что касается низшего духовенства, то здесь еще меньше было книжности, меньше
образования. Красноречивое свидетельство об этом имеем от самого конца эпохи.
Новгородский архиепископ Геннадий бил челом великому князю Ивану Васильевичу,
чтобы он велел училища устроить, для того чтобы было кого ставить в священники
и диаконы. Тогдашние ставленники, по словам Геннадия, совершенно не годились
для поступления в священство. «Приведут ко мне мужика; я ему велю дать апостол
читать, а он и ступить не умеет; велю ему дать псалтырь, и он по нем едва
бредет. Я его отреку, а они (прихожане) говорят: „земля, господине, такова, не
можем добыть, кто был бы горазд грамоте», и бьют мне челом „пожалуй,
господине, вели учить»». Я прикажу учить эктеньи, и он к слову пристать не
может; ты говоришь ему то, а он иное говорит; велю учить азбуку, а он поучився
немного, просится прочь». Геннадий объясняет такое невежество лиц, ищущих
священства, отсутствием училищ и невежеством мастеров, которые обучают грамоте:
«Мужик невежа учит робят, да речь им испортит, сперва научит вечерне, и за то
мастеру надо принести кашу да гривну денег, за заутреню тоже или свыше того, а
за часы особо, и эти поминки опрочь могорца, что рядил от него; а от мастера
отойдет, и он ничего не умеет, только бредет по книге, а церковного постатия
ничего не знает».Мы видели, что некоторые из князей Киевского периода любили говорить с
иноземцами о вере, и притом на их языках. Ничего подобного не было в
рассматриваемое время и не могло уже быть. Новгородская летопись под 1348 годом
рассказывает, что Магнуш, король Свейской земли, прислал новгородцам
предложение: «пошлете на съезд свой философ, аз послю свой философ, дажь
поговорят про веру; а аз то хощу слышать, коя будет вера лучши, а иже ваша
будет вера лучши, ино аз иду в вашу веру, или пакы, аще наша вера лучши, и вы
пойдете в нашу веру». Но в Новгороде такого философа не оказалось, и новгородцы
могли только отвечать королю: «аще хощеши уведати, коя вера лучше, наша ли или
ваша, пошли в Царьград к патриарху, зане мы прияли от Грец правоверную веру, а
с тобою ее не спираем про веру». Если иногда и находились философы, то с не
особенно высоким и широким полетом мысли. В летописи под 1471 годом стоит такое
любопытное известие: «Того же лета нецыи философове начаша пети: Осподи
помилуй, а друзии: О Господи помилуй». Доморощенные философы, кроме того,
усиленно дебатировали вопрос о том, нужно ли двоить или троить аллилуйю.5. Прилив греческих и славянских книг в XIV и начале
XV века.
Духовный упадок русского общества в злые времена татарщины был бы,
вероятно, еще более значительный, если бы Русь не получала дальнейшего
подкрепления из тех самых стран, откуда приходило к ней просвещение и в
киевскую эпоху, т. е. из Византии, Болгарии и Сербии.В удельную эпоху продолжали приливать на Русь разные произведения
византийской литературы в подлинниках и юго-славянских переводах. За это время
можно констатировать появление на Руси новых сборников поучений, как
«Маргарит», «Златая цепь», «Златая Матица», поучения Василия Великого, Исаака
Сирина и др. Вместе с поучительными книгами занесено было немало апокрифов или
«отреченных» книг, которые содержали разные легенды из священной или церковной
истории, признававшиеся церковью ложными. Таковы были, например, сказания об
Адаме, Енохе, патриархах, о лестнице Иаковле, о крестном древе Спасителя, о
хождении Богородицы по мукам и т. д. Наряду с книгами религиозного содержания
занесены были и некоторые светские книги, пользовавшиеся распространением в
силу занимательности сюжета. Появилась новая, сербская редакция Александрии,
затем сказания, неизвестные Киевской Руси, как «Сказание об Индии богатой»,
повесть о Соломоне и Давиде, притча царя Соломона о царе Китоврасе, чудесному
существе, днем повелевавшем людьми, а ночью зверями, сказание о премудрости
царя Соломона и о южской царице и о философах, Суды Соломоновы и т. д. Прилив
греческих и славянских рукописей стал особенно сильным с конца XIV века, когда
на Руси, как и в других странах, стали появляться ученые греки, болгары и сербы,
покидавшие свою родину от турецкого насилия. Между прочим немало рукописей
вывез с собой из Афона митрополит Киприан, осербившийся болгарин. Прилив
греческой и юго-славянской литературы, при всем невысоком ее качестве,
как-никак поддерживал известное умственное возбуждение в верхних слоях русского
общества и давал известный импульс, известные образцы для самостоятельного
духовного творчества.6. Литература удельной эпохи.
Творчество это проявлялось в составлении поучений, житий святых,
канонов, и церковных песнопений, исторических сказаний, описаний разных стран и
т. д. Поучения на религиозно-нравственные темы дошли от епископов суздальских
Серапиона и Дионисия, от Стефана Пермского, от митрополита Петра, Алексея,
Киприана, Фотия, от преп. Кирилла Белозерского. Что касается житий святых, то
по примеру патерика киевского стали составляться циклы житий и по другим
областям — ростовские, муромские, новгородские, смоленские, а с XIV века, кроме
того, московские, тверские и суздальско-нижегородские. Все эти жития, хотя и
содержали немало чудесного или легендарного и успели выработать некоторые общие
литературные приемы, все же содержали простой, краткий рассказ, довольно верно
воспроизводивший разные обстоятельства времени и жизни святого, местные черты
быта и природы. Митрополит Киприан своим «Житием митрополита Петра» открыл
новую серию житий, искусственно и витиевато составленных. Таковы были жития
преподобного Сергия и Стефана Пермского, составленные Епифанием Премудрым,
учеником преподобного Сергия, и переделанные сербом Пахомием Логофетом. Этот
ученый инок Афонской горы, как говорили о нем современники, «от юности
усовершенствовавшийся в писании и во всех философиях, превзошедшей всех
книжников разумом и мудростью», прибыл в Москву в княжение Василия Темного.
Кроме переделанного жития св. Сергия, Пахомий, по поручению митрополита Ионы,
описал житие, подвиги и чудеса митрополита Алексея, а по кончине Ионы и
открытии его мощей написал канон и этому святителю. По поручению великого князя
он ездил в Кирилло-Белозерский монастырь собирать сведения об его основателе и
написал житие Кирилла Белозерского. По вызову новгородского владыки Ионы он
ездил в Новгород и там отчасти переделал и украсил, отчасти вновь написал жития
и каноны для некоторых новгородских святых, каковы Варлаам Хутынский, Савва
Вишерский и др. Этот Пахомий главным образом и установил те однообразные приемы
и выражения для жизнеописания и прославления святых мужей, тот холодный и
риторический стиль, которому следовали потом составители житий.Что касается исторических сказаний, то их надо различать два сорта. В
удельную эпоху так же, как и в предшествующую Киевскую, составлялись отдельные
сказания о событиях, которые попадали потом в общие летописные своды. Таковы
сказания: новгородское — о победе Александра Невского над шведами, псковское —
о князе Довмонте, рязанское — о нашествии Батыя и Евпатии Коловрате, тверское —
об убиении в Орде Михаила Тверского, ростовское — о Петре царевиче ордынском,
ярославское — о князе Федоре Черном, муромское — о князе Петре и супруге его
Февронии, московское — о начале Москвы, о Мамаевом побоище, о разорении Москвы
Тохтамышем, о нашествии Тамерлана и т. д. Наряду со сказаниями, содержащими
более или менее подробный рассказ о событиях, велись и летописи в собственном
смысле, краткие погодные записи о происшествиях. Летописи велись по отдельным
местностям. Так, епископ Симен в своем «патерике» упоминает о «летописце старом
ростовском»; до нашего времени дошел «Летописец Переяславля Суздальского». Но с
XIV века стали предприниматься попытки составления общерусского летописного
свода — «великого летописания». Около 1423 года в канцелярии митрополита из
этих сводов, из местных летописей, из хронологических сборников, произведений
духовной литературы, грамот, посланий, юридических актов и произведений
словесности был составлен первый законченный общерусский летописный свод, так
называемый «Владимирский Полихрон». В 1448 году в Новгороде составлен был на
основании «Владимирского Полихрона» другой свод, в котором преобладали
новгородские известия (это известная теперь «Новгородская 4-я летопись»). Этот
свод перерабатывался в Новгороде в последующее время, а во второй половине XV и
в первой половине XVI века в Москве возникло несколько переделок «Владимирского
Полихрона», известных теперь под именем двух Софийских летописей, Воскресенской
и Никоновской. В XV веке составлен был и прототип русского хронографа, так
называемый «Еллинский и Римский летописец».Литературное творчество возбуждалось на Руси не только знакомством с
чужими книгами, но и знакомством с чужими странами. В удельную эпоху, как и в
Киевскую, довольно много русских людей ходило на поклонение святыням в
Царьград, на Афон, в Иерусалим. Некоторые из этих богомольцев описывали все
виденное и слышанное частью для того, чтобы ознакомить, с этими странами и
путями к ним будущих русских путешественников, а частью просто для
удовлетворения любознательности читателей. Таким образом, в половине XIV века
описал свое путешествие в Царьград новгородец Стефан, с великим удивлением
повествующий о святынях и великолепии Царьграда, так что «и ум сказати не
может». В его описании чрезвычайно интересно указание, что Студийский монастырь
в Царьграде был приютом русских паломников и книжников. Стефан встретил там
двух новгородцев, которые занимались списыванием книг. От того же XIV века
сохранились: «хождение» архимандрита Агрефения, описавшего святые места
Палестины, «хождение» епископа Пимена в Царьград, описанное его спутником
смоленским иеродиаконом Игнатием. От XV века имеем путешествие иеродиакона
Троицкой Лавры Зосимы, посетившего Царьград, Афон и Иерусалим, и записки
суздальского иеромонаха Симеона, одного из спутников митрополита Исидора на
флорентийский собор. Эти любопытные записки проникнуты великим удивлением
автора ко всему, что ему пришлось увидеть в Западной Европе, и в частности в
Италии, — к городам, их прекрасным каменным зданиям, фонтанам, статуям,
часозвонам с хитрым механизмом. Тому же Симеону принадлежит любопытная повесть
об осьмом, или Флорентийском, соборе. Самое же дальнее и самое необычное
путешествие совершено было тверским купцом Афанасием Никитиным и описано им в
«Хождении за три моря». Увлекаемый торговой предприимчивостью и жаждой видеть
новые страны, Никитин Волгой и Каспийским морем пробрался в Персию, а оттуда в
Индию, где прожил целых три года. Он вернулся на родину в 1472 году, после
многих приключений и опасностей, которые и описаны им в его путешествии.7. Общий уровень духовного развития русского
общества в удельную эпоху.
Вся эта литература, как переводная, так и самостоятельная давала,
конечно, не особенно высокого достоинства умственную пищу читающей русской
публике того времени. Большей частью она направляла помыслы русских людей на
вопросы загробной жизни и приготовления к ней, причем трактовала их нередко
наивно грубо. В этом отношении особенно заслуживает внимания послание
архиепископа Новгородского Василия к Тверскому епископу Федору по вопросу об
аде и рае. Об этом много говорили в то время (половина XIV века) в Твери.
Епископ Федор учил свою паству, что рай, где жил Адам, более не существует.
Василий опровергает его выдержками из разных апокрифических сказаний о рае на
Востоке (пустынник Макарий жил всего в двадцати поприщах от рая, а Евфросин
даже принес оттуда три целебных яблока) и приводит рассказ «своих детей
новгородцев», которые видели ад на дышущем море и рай за горой, где написан был
Деисус (Спаситель с Богородицей и Иоанном Крестителем) «лазорем чудным»; за
горой был свет великий, и слышались голоса ликования. Так как истекала седьмая
тысяча лет от сотворения мира, то русских книжников стала угнетать мысль о
надвигающейся кончине мира, и они, в свою очередь, стали угнетать ею простецов.
Сам митрополит Киприан писал в своих посланиях: «ныне последнее время и летам
скончание приходит и конец веку сему; бес же вельми рыкает, хотя всех
поглотити». К этому бесу, к его козням и проискам, к борьбе с ними, направляли
воображение русских людей и разные поучения, дававшие наставления, как успешно
бороться с ним, и жития святых подвижников, русских пустынножителей, которые
давали необходимые иллюстрации, примеры борьбы. В качестве наиболее действенных
средств предлагались евангельские — посты и молитва, умерщвление плоти,
подавление страстей и непрерывное богомыслие. Не все, однако, в состоянии были
пользоваться такими трудными средствами и искали средств попроще и доступнее. В
качестве этих средств служили различные гадальные книги — волховники,
колядники, воронограи, сонники и т. д.8. Ересь стригольников.
Но как, ни скудна была сама по себе умственная пища, которой питались
русские люди удельной эпохи, все же по временам пробуждалась в них сильная
критическая мысль. В этом отношении в высокой степени интересное и поучительное
явление представляет то духовное течение, которое привело к образованию ереси
так называемых стригольников.Ересь стригольников имела свою историю, подготовлялась и развивалась
постепенно, с самого начала удельной эпохи. В русской церкви по примеру
греческой установился обычай брать плату за совершение таинства священства, как
и за совершение других таинств. И вот совесть некоторых русских людей уже в
XIII веке стала возмущаться этим обычаем и сопряженными с ним
злоупотреблениями. На Владимирском соборе 1274 года митрополит Кирилл принял
меры против злоупотреблений, но не отменил самого обычая. Он предписал, чтобы во
всех епархиях за поставление во священники и дьяконы брали столько же, сколько
он брал в митрополии, по 7 гривен за поповство и дьяконство вместе. Эту
практику продолжали и его преемники, между прочим св. Петр. Но тверской епископ
Андрей не мог примириться с таким порядком, который показался ему симонией, и
принес на митрополита жалобу константинопольскому патриарху. Патриарх прислал
клирика, который нашел, что митрополит не берет ничего лишнего, а только то,
что ему полагается по обычаю. Андрей не поверил в законность такого обычая и
отправил в Константинополь монаха Акиндина для получения разъяснений от
патриарха непосредственно. Греки по обычаю слукавили. У них самих была в полном
ходу плата за поставление (иперпир). Но они, не желая сталкиваться с канонами,
запрещающими брать мзду за посвящение, нашли выход в том, что стали
рассматривать эту плату, не как таковую, а как вознаграждение клирошан
патриарха или епископа за протори и убытки, понесенные при посвящении. Наивному
тверскому монаху, простодушно спрашивавшему о плате за поставление
Константинопольский собор, на котором присутствовал патриарх иерусалимский и 36
митрополитов, отвечал, что брать плату за ставление противно всем божественным
правилам, и если возьмут хотя бы половину золотого или даже меньше, будут равны
с Иудою «и не имут части со Христом ни зде, ни в будущем веце». Акиндин bona
fide принял заявление собора и написал великому князю Михаилу Ярославичу и всем
русским людям целое послание против богоненавистного обычая старейших и меньших
святителей «непродаемую благодать Духа Святого в куплю вводити и взимати от
поставления митрополиту от епископа, и от попа, и от дьякона, и от прочих
причетник, также и епископу От сущего под ним причта, от первых и до последних,
и от всякого священия», потому что, — доказывал Акиндин, — «апостольское и
богоносных отец соборное предание поставленного на мзде и с поставившим его
обоих от сана измещет». Совершенно приравнивая взимание платы к симонии,
Акиндин не смущался провозглашать и те конечные выводы, которые отсюда
следовали: «ставя бо и взимая ставленное, то уже извержен, а ставяся от
изверженного никоея же не имать пользы от поставления, и приобщаяся Пречистых
Тайн от него (поставленного) ведая с ним осудится».Но Акиндин не принял своим посланием архиереев, и плата за поставление
продолжала взиматься. Однако и агитация против нее продолжалась. При Иване
Даниловиче Калите был составлен целый сборник под заглавием «Книга, нарицаемая
Власфимия, рекше хула на еретики, главы различные от евангелия и от канон
святых отец, в них же обличения Богом ненавистных злочестивых, духопродажных
ересей». Цель сборника, как это ясно из его содержания, состояла в том, чтобы
дать противникам взимания платы за поставление оружия от писания для борьбы с
его защитниками. Противники эти не переводились. В 1376 году, по рассказу
летописи, новгородцы бросили в воду трех развратителей веры христианской:
диакона Никиту, диакона Карпа и одного неизвестного по имени простеца. То были
родоначальники и основатели секты стригольников. В чем состояла ересь
стригольников, на это имеются указания в увещательной грамоте патриарха
Константинопольского Нила, составленной в 1383 году при помощи суздальского
епископа Дионисия, и в обличительном «Списании» св. Стефана Пермского.
Стригольники «клеветали» на весь вселенский собор — на патриархов,
митрополитов, епископов, на игуменов и попов и на весь священный чин, говоря,
что не по достоянию поставляются, так как патриархи, митрополиты, епископы
духопродавчествуют, взимая мзду от поставления. Считая святителей, священников
и клириков, как поставляющих и поставляемых на мзде, за еретиков, стригольники
не хотели иметь дела с церковью, дабы через общение с епископами и
священниками-еретиками и самим не стать таковыми же. Стригольники осуждали и поведение
епископов и священников. Указывая на слова Спасителя к апостолам: «не имейте
влагалищ, ни меди при поясех ваших», стригольники говорили о современных им
епископах и попах: «недостойны их службы, яко не нестежаша, но имения взимают у
хрестьян, подаваемое им приношение за живые и мертвые… многи собирают
имения… сии учители пьяницы суть, ядят и пьют с пьяницами и взимают от них
злато и сребро и порты, от живых и от мертвых»… Отделившись от священников и
епископов, стригольники поставляли в свои учители и молитвосовершители людей
простых, ссылаясь на апостола Павла, который повелел учить и простому человеку.
Отвергнув всю современную иерархию, как поставленную на мзде, стригольники
отвергли и всю прежнюю, которая также ставилась на мзде, а вместе с этим и все
предания этой иерархии. Они пришли к выводу, что только апостольская церковь
есть истинная христианская церковь, только апостолы были истинными пастырями и
учителями, и только их писания должны служить руководством в вере. Так ничто не
ново под луною: и в XIV веке мы уже имели своих доморощенных евангелических
христиан. Богослужение стригольников было, по-видимому, просто и несложно.
Храмы православные они отвергли на основании слов Священного писания:
«Всевышний не в рукотворенных храмах живет». Можно думать, что у них было свое
крещение, все же остальные таинства они или отвергали, или понимали их
по-своему. Таинства евхаристии они не совершали, понимая его в духовном смысле.
Таинство покаяния они совершали, припадая к земле. По уверению св. Стефана,
стригольники отвергали пение над умершими и их поминовение: «не достоит-де над
мертвыми пети, ни поминати их, ни службы творити, ни милостыни давать за души
умершего».После казни основателей секты ересь не только не исчезла, но стала
усиливаться. Патриарх Антоний прислал в Москву вифлеемского митрополита Михаила
и с ним увещательные грамоты к псковичам и новгородцам. Михаил вместе с
московским митрополитом Киприаном, новгородским и полоцким владыками составили
как бы собор в Новгороде, который огласил патриаршие грамоты и свои собственные
наставления. Некоторые сектанты после того вернулись в лоно церкви, а другие,
боясь преследований, убежали в Галицию. В Пскове ересь удержалась, и митрополит
Фотий не раз посылал туда увещательные грамоты, в которых просил православных
не смущаться еретиками, вразумлять их, а в случае упорства изгонять от себя. На
первое послание псковичи отвечали, что они «обыскали и показнили еретиков», из
которых одни убежали, а другие продолжают упорствовать в заблуждении. Фотий на
это отвечал, чтобы псковичи удалялись от нераскаянных еретиков в пище и питье и
принуждали их к правой вере, но не смертными казнями, а другими наказаниями.
После того, по свидетельству Иосифа Санина, псковичи похватали еретиков и
посадили их в темницы, где они и закончили свою жизнь. Стригольники в то время
уже разбились на два толка. Последователи одного, умеренного, удержали основное
учение секты и даже старались не порывать связей с господствующей церковью,
участвовали в богослужении, делали поминки и приношения в церковь.
Последователи другого — крайнего — отрицали все внешнее в христианстве;
перестали признавать всякие писания, даже апостольские, отвергали воскресение
мертвых и будущую жизнь и даже утратили веру в Спасителя, полагая, что
достаточно молиться Отцу небесному. Это «разложение секты вместе с
преследованиями ее привели к вырождению ее и уничтожению. Часть стригольников
составила контингент для последующей секты жидовствующих.9. Распространение научных званий.
Ересь стригольников, как уже было сказано, была наиболее резким
проявлением рационалистического течения в духовной жизни русского общества, в
общем, порабощенной церковной традицией и мистикой. Проблески такой же
тенденции к умственной самостоятельности можно усматривать и в попытках
усвоения различных приобретений научной мысли. В рассматриваемое время стали в
довольно значительном количестве распространяться разные руководства по
естествознанию. Кроме «Физиолога», бывшего и раньше в ходу, приобрел значение
так называемый «Луцидариус», сборник естественно-научных познаний
средневекового европейского запада. С целью толкования непонятных слов и
выражений составлен был так называемый «Азбуковник», превратившийся в целую
энциклопедию, главным образом, по естествознанию. В конце XIV века
распространился перевод греческой поэмы Георгия Писиды VII века, которая
содержала в себе описания различных явлений природы. В XV веке распространились
в переводах география Помпония Мелы и несколько астрономических и
астрологических книг, а также и отдельные статьи по естествознанию — о громе и
молнии, о шарообразности земли и т. д. И в других областях знания замечается
усиление серьезного интереса. В XV веке появляются переводы арифметики и
риторики. Содержание старинных переведенных с греческого «Пчел» начинает
подвергаться знаменательным изменениям и дополнениям. Так, в одной «Пчеле»
XIV-XV веков трактуются важные вопросы «о власти и княженье», «о учении и
беседе», «о законе» и т. д.Литература
1.
Н.
А. Рожков. Обзор русской истории с социологической точки зрения. Ч. 2. Вып. 1.
СПб., 1905.2.
Е.
Е. Голубинский. История русской церкви. Т. 2. Полутом 1. М., 1900.3.
М.
Н. Сперанский. История древней русской литературы. 2-е изд. М„ 1914.