В.Л. Абушенко, Н.Л. Кацук
Дисциплина
(лат. disciplina – учение) – совокупность процессов и результатов организации,
структурации, социализации, институционализации теоретических знаниевых практик
как предустанавливающих нормированный, санкционированный и легитимный порядок
мышления и вытекающих из этого порядка действий (деятельности) в конкретных
предметно-проблемных областях (отраслях) познания. Как особая форма организации
знания в культуре Д. впервые оформляется в античности (Древняя Греция) в виде
целостности (совокупности) философских дискурсов и характеризует в последующем
познавательные практики европейской культуры: как «нетрадиционные» по отношению
к иным типам социальности, как автономные от непосредственной
профессионально-практической деятельности по усвоенному образцу и традиционно
передаваемым нормам («правилам») ее осуществления, как
«понятийно-универсальные», исходящие из приоритета слова-логоса-номоса (закона)
над «делом». 
Статусом
Д. обладают европейский тип философии, теология и наука (внутри которой явно
выделяются собственные дисциплины). В философии и социологии науки сложилась
тенденция ограничивать понятие Д. только совокупностью научных способов
познания и рассматривать отдельные науки как самостоятельные дисциплины. Как
реализацию знаниевого компонента в социальной жизни можно истолковать и иное
употребление термина «Д.» как фиксирующего обязательность подчинения «всех»
(социум, социальные общности и группы, индивиды) установленному порядку
(нормам, правилам и т.д.), обеспечивающему организованность,
структурированность, согласованность и ожидаемость взаимодействий внутри
социальной целостности (как в ее статике, так и в ее динамике,
процессуальности), что обеспечивается как «внешними» (принуждение), так и
«внутренними» (интеоризация норм и т.д.) механизмами поддержания Д. в обществе.
В этом своем понимании Д. может истолковываться как в том числе и компонент
теоретических познавательных практик. Однако по сути это разные употребления
термина. 
В
качестве теоретической, Д. выступает как принцип, способ и механизм: 
1)
поддержания (воспроизводства и трансляции во времени) выработанного в культуре
необходимо-избыточного массива знания; 
					







2)
его фрагментации на программы, подлежащие реализации в тех или иных социальных
деятельностях (т.е. обеспечения перевода знания из знаково-культурной в
социокультурную плоскость общественной жизни, из
познавательно-коммуникационного – в деятельностное пространство, из
«внеличностной» формы существования знания – в личностную и наоборот) с
удержанием общей целостности знания внутри культуры; 
3)
обеспечения прироста нового знания (инноватика трансмутационного режима
существования знания, «провоцируемого» нестандартностью и многообразием
социокультурных ситуаций его «употребления»), постоянного наращивания его
«фрагментов», требующих своей институционализации и социализации в уже
существующем знании. 
Во
многом именно неспособность традиционных культур и социальностей (обществ
«восточного» типа) справится с проблемой трансмутации (экспонентного
приращения) знания и породила феномен Д. Дисциплинарная организация и
структурация знания позволила снять ряд ограничений на продуцирование новых
когнитивных содержаний, связанных с «вместимостью» памяти субъекта и
ограниченностью возможностей существовавших каналов трансляции знания,
акцентированных на его непосредственную передачу «из рук в руки» (от учителя к
конкретному ученику), а также с запретом на нарушение «нормы», традиции (этот
запрет в Д. сменяется прямо противоположным запретом на повтор-плагиат,
обеспечиваемый соблюдением принципа приоритета). Фактически Д. реализует
(воплощает в себе) универсально-понятийный социокультурный код работы со
знаковой реальностью (через воплощение знания в тексты или акты речи как
конечные фрагменты, формализующие смысл), теоретически «сжимая»
информацию-знание благодаря его облечению в абстрактные формы (понятия,
категории и т.д.) и обоснованию его отсылкой ко всеобщему, абсолютному
(генерирующему, порождающему) началу-принципу (в качестве которого могут
выступать Бог, природа, гипер- или интертекст, истина или догма, авторитет и
т.д.). Это исходно предполагает отделение знаниевых практик от ситуации
здесь-и-сейчас-дея-тельности (слитность которых характерна для основных практик
«классических» традиционных социумов-культур). Теоретическое «сжатие»
противопоставляется традиционным механизмам «вытеснения» и «забывания»
ненужного и избыточного для социокультурных практик знания, что позволило
освободить «место» (в «головах» субъектов и каналах трансляции) для вводимого
через ритуал нового знания. 
Оно
переносит операции такого рода в принципиально иное (знаковое, языковое,
коммуникационное, текстовое) пространство, в котором организуются две
взаимосвязанные новые познавательные практики: 
а)
историческая практика, простраивающая взаимосвязь «содержаний» в модусах
прошлого-настоящего-будущего, осуществляя их селекцию, интерпретацию и
универсализацию через организацию системы отсылок на эти «содержания» (сеть
цитирования, «переживающая» владельцев «текста»); 
б)
ревизирующая и перестраивающая (через деконструкцию) по какому-либо
структурирующему основанию сеть цитирования концептуально-теоретическая
деятельность, различающая индивидуальные «вклады» («творческие вставки»)
конкретных субъектов, определяя их «удельный вес» в массиве накопленного
знания. 
Тем
самым дисциплина порождает и поддерживает внутри себя (через историческую и
концептуально-теоретическую номотетику) собственный тип рациональности,
служащий основанием структурно-организационных построений той или иной
дисциплины на основе собственных критериев целостности, полноты,
непротиворечивости, простоты, определяющих, в конечном итоге, какие различения
могут быть утрачены в исторической перспективе и по каким основаниям будут
генерироваться различения в перспективе концептуально-теоретической (что в свою
очередь делает некоторые различения несущественными для временной трансляции).
Таким образом, далеко не все внутри дисциплинарных «видений» и «горизонтов»
подлежит социализации и, соответственно, институционализации. 
В
методологии и социологии науки в качестве инвариантных компонентов любой
дисциплины рассматривают: 
1)
массив накопленного в ней знания, понимаемый как сделанные в нее «вклады» –
результаты (вектор в прошлое дисциплины); 
2)
существующее дисциплинарное сообщество, дифференцированное (статусно и
организационно) внутри себя (настоящее дисциплины); 
3)
предметно-проблемное поле поисков дисциплинарных результатов, или предмет
(вектор в будущее дисциплины); 
4)
механизм социализации (и институционализации) добытых «вкладов», их признания и
ввода в массив накопленного знания (их перевод в область «решенных вопросов»); 
5)
институционализированные механизмы подготовки кадров через приобщение неофитов
к наличному массиву знания и принятым в дисциплине правилам деятельности
(система университетского образования, например); 
6)
систему ценностей, традиций, правил деятельности – этос дисциплины; 
7)
сложившуюся сеть цитирования, постоянно деконструируемую и вновь конструируемую
через вписываемые новые «вклады», систему вновь делаемых отсылок, а наиболее
радикально – через изменение структурирующих критериев внутри массива знания;
фактически она является пространством координат, ориентиров, шкал измерения,
векторов наибольшего приложения усилий; 
8)
собственно дисциплинарную деятельность по воспроизводству, сохранению,
наращиванию, переструктурации дисциплинарной целостности; в значительной
степени это не деятельность как таковая, а коммуникация, частично
«мимикрирующая» и институционализированная как деятельность (именно
коммуникация прежде всего и есть «место» операций со знанием). 
Внутри
дисциплинарной деятельности (как коммуникации) формируются обязательные
(Исследователь, Теоретик, Историк, Учитель…) и факультативные (Эксперт,
Оппонент, Рецензент, Редактор, Референт, Популяризатор…)
институционализируемые внутри сообщества фигуры-субъекты. Фигура Теоретика в
зависимости от типа Д. конкретизируется и институциализируется как Философ,
Теолог или Ученый. Взаимозависимость и взаимообусловленность этих персонажей и
символизируемых ими дисциплинарных дискурсов впервые достаточно четко была
артикулирована Контом в его «законе трех стадий», в котором социальная история
трактуется как интеллектуально-дисциплинарная история прогрессирующей смены
религии (теология) метафизикой (философия), на смену которой в свою очередь
приходит позитивизм как система «позитивного, неспекулятивного знания» о мире
(наука). Тем самым наука провозглашалась высшим типом Д., что в сциентистски
ориентированной традиции и привело, в конечном итоге, к ее пониманию как
единственно возможной дисциплины (соответственно, вырабатываемое внутри науки
представление о рациональности отождествлялось с рациональностью как таковой).
Этот тезис оппонировался как со стороны теологии (в том числе и в своеобразном
«деизме наоборот»: когда различение науки и теологии осуществлялось не для
«выгораживания» места для науки, а в ракурсе совместимости научных дискурсов с
теологическими), так и в философии (разведение неокантианцами частных научных
дисциплин с философией как предельной самореференцией культуры). 
Но
уже в абсолютном идеализме и неогегельянстве философия выступила с критикой
науки как ограниченного типа знания и утверждением недостаточности
сциентистского типа Д. для описания современной культуры. Линия критики науки
как дисциплины в традиции философии жизни привела, с одной стороны, к отрицанию
примата знания над жизненными практиками в целом, а с другой (у Шпенглера), к
тезису о различии типов рациональности в различных цивилизациях и постановке
под вопрос исключительности и универсальности европейских дисциплинарных
практик. Первую программу синтеза разных дисциплинарных дискурсов (научного,
философского и теологического) как условие целостного описания человека и
понимания его места в мире выдвинула философская антропология (первая
формулировка – у Шелера). К осознанию «неуниверсальности» дициплинарных
дискурсов, их «неавтономности» и тотальной «идеологизированности» пришел в
своей социологии знания Манхейм (для социологии знания проблематика Д. вообще
стала одной из конституирующих ее саму как специфичекую область
метатеоретических познавательных практик). С необходимостью пересмотра
представлений о науке (а следовательно, о природе Д. как таковой) столкнулась и
сама аналитическая философия. Это породило манифестирование ряда новых программ
понимания научных теоретических практик в постпозитивизме, а в лице А.Койре – к
концепции единства науки, философии и религии (теологии) внутри культурного
целого, их различном конфигурировании, адекватном интеллектуальным и духовным
контекстам эпохи. В истории российской философии и социологии науки аналогичный
круг идей развивал Петров, создавший свою концепцию происхождения разных типов
дисциплинарного знания и роли каждого из них в культурном развитии Европы. 
В
качестве различающих критериев Петров рассматривал прежде всего специфику
верификационных (и аналогичных им) процедур в разных дисциплинах. Так, согласно
его концепции, философия в отличие от теологии и науки не имеет своих
собственных механизмов верификации, прибегая иногда к заимствованиям или в
науке, или в теологии. Кроме того, отсутствие процедур верификации не позволяет
провести внутри философии иерархическую структурацию наличного знания (позже
качество «сопротивления» иерархизации было осмыслено как принципиальная
поливариантность в гуманитарном знании, которое в целом (особенно в
постклассической фазе) обнаружило тенденцию скорее к концептуальному
(паттерному), чем собственно теоретико-научному оформлению). Далее, философия
периодически обнаруживает внутри себя импульсы к «выходу» за пределы
собственной Д., с одной стороны, а с другой – вырабатывает практики,
оспаривающие продуцируемую ею рациональность – традиция так называемого
иррационализма, мистицизм и интуитивизм как «познавательные» стратегии. (В
теологии противоречащие ее рациональности тенденции табуируются догматикой или
«изгоняются» за пределы ее Д. как «ересь»). И хотя и в науке, и в теологии
собственно метатеоретические уровни знаниевых практик также не имеют
непосредственных верификационных механизмов, отсутствие таковых в философии
позволяет классифицировать ее как «незавершенную» или «нестрогую» Д. В то же
время структуры и характер верификации в теологии и в науке, согласно
М.Петрову, принципиально отличны друг от друга. Верификация в теологии является
одновременно и объяснением, она обращена в прошлое и оформлена как ссылка на
текст (например, Библию), который выступает как первопричина всего
простраиваемого знаниевого дискурса и полностью им освящается. 
В
теологии нет запрета на повтор в верификации (можно ссылаться на одно и то же
место текста (без учета всех прошлых обращений к нему) для обоснования самых
разных «содержаний»). В науке же процедуры объяснения (вектор в прошлое
дисциплины) и процедуры верификации (вектор в будущее дисциплины) принципиально
разведены, при этом верификация оформляется как ссылка на предмет (природу) как
источник истинности и адекватности знания. В науке имеет место так называемый
эффект ретроспективы: верификация в ней предшествует объяснению, т.е. будущее
предшествует прошлому. В том числе и благодаря этому в европейской культуре
оказалось возможным конституировать как ряд «практических» профессиональных
дискурсов, связанных с просчетом будущих рисков (предприниматель, банкир,
менеджер и т.д.), так и специфические культурные технологии проектирования и
программирования (а также прогнозирования и планирования) как отличающие именно
европейские типы социальности. Важно отметить, что различные типы дисциплин не
только комплексируются друг с другом, но и конфигурируют разные свои сочетания
и способны «перетекать» друг в друга. Так, философия содержит в себе
возможности «ходов» и в теологию, и в науку. Теология оказалась способной в
свое время взять философию к себе «служанкой». В теологии содержался
(выработался внутри нее) импульс к порождению опытного естествознания. 
В
этой связи Петров, в частности, исследует Никейский символ веры, разработку
Уильямом Оккамом субъект-объектной схемы, разные решения, дававшиеся в схоластике
взаимоотношениям и самому пониманию составляющих триад «Бог-Отец, Бог-Сын,
Бог-Дух Святой», «до вещей – в вещах – после вещей» (в частности, два
познавательных ряда Фомы Аквинского: божественный «до вещей»:
интеллект-образец-вещь; человеческий «после вещей»: вещь-образец-интеллект),
«духовный-душевный-плотский», онтологическое доказательство бытия Бога
(конституировавшееся от Иоанна Скота Эриугены до Ансельма Кентерберийского) и
т.д. Особое значение для возникновения опытного естествознания имело, согласно
Петрову, исходное выведение Бога (как непосредственного источника) за скобку
текста Библии и последующее возникновение метафоры аналогии «природы как книги»
(как поэтический штамп выражение «книга природы» было употреблено Аланом
Лилльским в 12 в.), а также разделение теологии на «теологию откровения» и
«естественную теологию» как непосредственный праобраз («тренажер»)
естествознания. Во взаимопроникновении Д. друг в друга во многом «повинна» лишь
по-разному стратегически оформляемая общая для них исходная установка «творения
мира по слову» (варьируемая как: «не из деятельности сказанное», «должное есть
основание для сущего», «не от себя сказанное»), подкрепляемая Абсолютом Логоса
(Космоса), Библии (Бога), Эксперимента (Природы), реализуемая в отчуждении
личного «вклада» в качестве публикации, диссертации, диспута и т.д. и отыскании
ему места в массиве знания, замкнутого на Абсолют. Однако анализ типов
дисциплин (особенно научных) выявил и иную тенденцию в их развитии – тенденцию
к «замыканию» их дискурсов на себя внутри дисциплинарных массивов. 
В
этом отношении дисциплину можно трактовать как практики «вычленения» идеального
и его редукции к мышлению, оформляемому определенным образом в языке, логике,
предметности, парадигмальности [наиболее хорошо эти процессы прослежены в
стратегиях оформления науки в виде генерализируемых в мере своей абстрактности
(универсальности) теорий]. Как продуцируемые в рамках этих стратегий тексты,
так и само «правильно организованное» мышление имеют тенденцию к автономизации
и автоматизации, начиная функционировать для поддержания все возрастающей
собственной сложности в режиме «машинерии», утрачивая первоначально породившие
их импульсы и смыслы (ср. с формально-рационализированной системой бюрократии,
«бюрократической машиной»). Отсюда стремление в постклассической методологии к
поиску «деблокирующих», «размыкающих», «открывающих» дисциплинарные дискурсы
механизмов как за счет «размывания» границ между Д. (в частности, посредством
релятивизации жесткого «принципа демаркации» научного и ненаучного знания,
сформулированного Поппером), так и изменения представлений о самой природе Д.
Тем самым, во-первых, конституируется установка на синтетичность современных
систем знания в противоположность прежней установке на аналитическое расчленение
дисциплин, влекущей за собой операционализацию мышления (и деятельности) и его
«замыкание на себя». 
В
этой связи возникли многочисленные проекты как внутринаучных синтезов
дисциплин, так и акцентирование роли философии в качестве «предельной саморефлексии
культуры», способной: 
1)
работать не только с «организованным мышлением», но и с сознанием и
бессознательным, блокируя, тем самым, редукцию идеального к процедурам
мышления; 
2)
играть роль механизма «открывания» дисциплин друг в друга (во многом именно за
счет своей «недостроенности» как дисциплины, что ранее рассматривалось в
сциентистской традиции как ее «родовой» недостаток). 
Во-вторых,
важную роль сыграла экспансия разработок методологии науки в сопредельные
области. Так, специальному анализу были подвергнуты как субструктурные
(концепция личностного знания Полани), так и суперструктурные (концепция
научных парадигм Т.Куна) подуровни теоретических (первоначально научных)
познавательных практик. С.Тулмином была предложена программа, снявшая редукцию
рационального к логическому, в которой рациональное стало пониматься как
исторически обусловленные, социокультурно нормированные, санкционированные и
допустимые (легитимные) способы и методы переоценки принятых внутри той или
иной дисциплины интеллектуальных стандартов и позиций. Дж.Холтоном? были
сформулированы принципы тематического анализа дисциплин как выявления их
«сквозных» тем, а И.Лакатосом – идея научно-исследовательских программ,
переформулированная Д.Блуром в идее «сильных» программ, усилившей отсылки к
социокультурной и событийной обусловленности познавательных стратегий. Важное
значение в этом отношении имела разработка предложенного Полани термина
«научное сообщество». 
Так,
Кун в этом ключе переосмыслил понятие парадигмы как управляющей «не областью
исследования, а группой исследователей», что способствовало
конституционализации понятия «дисциплинарной матрицы» как упорядочивающей
дисциплину структуры, включающей в себя: 
1)
символические обобщения (логика и язык), 
2)
метафизические допущения (концептуальные модели), 
3)
ценности, 
4)
образцы (парадигма в узком смысле слова). 
Все
эти изменения в понимании характера дисциплины вели к отказу от ее трактовки
как стремящейся в идеале воплотиться в форму научной теории, к признанию
адекватности ей форм концепции (паттерна), к трактовке ее как способов описания
культуры. Последующий шаг в направлении универсализации понятия «дисциплина»
был сделан в постструктурализме. Дисциплины стали пониматься как механизмы
генерации различных взаимосвязанных внутри целого (гипер- или интертекстов)
дискурсивных стратегий, к которым фактически редуцируется вся социальная жизнь;
как предустановленный порядок мышления и деятельности вообще (включая и
«практический» уровень ее реализации) как целостность «дисциплины знания» и
«дисциплины тела», что фундировалось постструктуралистской установкой на
преодоление редукции подлежащей исследованию проблематики только к
«содержаниям» сознания. Аналогичную установку на «возвращение тела» развивала и
философская антропология, но если благодаря этому она восстанавливала в правах
целостность субъекта, человека как исходную точку синтетического мира, то
постструктуралистская перспектива привела прямо к противоположному результату –
утрате субъекта как такового и признанию организующей (учреждающей) власти
анонимных дисциплинарных дискурсов. Наиболее всесторонне этот комплекс вопросов
в связи с понятием «дисциплина» обсуждался в работах Фуко. 
Исходным
для движения в этом направлении у него явилось понятие эпистемы как предельной
для каждой конкретной эпохи рамки, общего пространства производства
дисциплинарных дискурсов знания, задающего способы «бытия порядка» как
такового, организованного в соответствии с определенными взаимосоотноси-мыми
кодами восприятия и конструирования, собственно и задающими «человеческую
размерность» миру. Конституирующим принципом эпистем, основанием производства
социальных и познавательных практик выступает соотношение между «словами» и
«вещами», которое принципиально сокрыто от непосредственного наблюдателя и
может быть реконструировано лишь в ретроспективе методами «археологии знания».
Однако окончательная радикализация проблематики была осуществлена в работах
позднего Фуко (периода «генеалогии власти») и связана с понятием «комплекса
власти-знания», который в редуцированном виде воспроизводится в каждой из
дисциплин, во всех дисциплинарных дискурсах. Являясь проявлением анонимной,
диффузной и дисперсной власти «культурного бессознательного», Д. учреждает и
организует телесную и ментальную индивидуальность. При этом «дисциплина тела»
понимается как «метод, который делает возможным детальнейший контроль над
действиями тела, обеспечивает постоянное подчинение его сил и навязывает ему
отношения послушания-полезности»; а «дисциплина знания» как «принцип контроля
над производством дискурса», поддерживающий его идентичность и ограничивающий
случайность его события посредством «постоянной реактуализации правил».
Следовательно, дисциплина имеет амбивалентный характер: не только негативный
(подчинение, ограничение, контроль), но и позитивный, побуждая действовать
(мыслить) в определенных рамках, позволяя «конструировать, но с рядом
ограничений». Возникновение Д. и основанных на ней «дисциплинарных обществ»
происходит, согласно Фуко, в «классическую эпоху», в которую «родился человек
современного гуманизма» и «произошло открытие тела как объекта и мишени
власти». 
При
этом может быть простроена схема последовательной смены разных типов обществ
(аналогичная схеме исторического развития: традиционное общество – индустриальное
– постиндустриальное), где «властительное общество» (власть над смертью, сбор
налогов, тело как собственность, простейшие механизмы, такие как рычаг, тяги,
часы) сменяется дисциплинарным (построенным по принципам дискретности,
индивидуальности и универсального образца и использующим энергию), которое, в
свою очередь, предшествует «обществу контроля» (отличающемуся хаотизацией,
континуальностью, фрагментированием («дивид», а не «индивид», «целостность»
которого поддерживается только цифровым кодом доступа и личным номером), а
также работающим со знаками. Отличаясь от рабства, вассалитета и монастырского
аскетизма, Д. ориентирована на «экономическую эффективность»,
«администрирование жизни», на детальную и непрерывную организацию своих
объектов. 
Как
механизм формирования индивидуальности (клеточной, органической, генетической и
комбинированной) дисциплина осуществляется (воплощается) посредством
соответствующих механизмов – структурирования пространства (1), кодировки
деятельностей (2), организации генезисов (3) и сложения сил (4). В частности,
«игра пространственного распределения», отвечающая за формирование
аналитической «клеточной индивидуальности» (1), использует метод таблицы,
присущий как сугубо научным дискурсам, так и совокупности политических,
военных, школьных и больничных уставов. Таблица в таком случае является
механизмом «обработки множественности как таковой, извлекая из нее максимум
полезных сведений». Дисциплина табулирует пространство «отгораживанием»,
результатом чего являются территории, пространства-заключения, такие как
тюрьма, школа, завод, больница и т.д. Внутри отгороженных территорий
осуществляется распределение индивидов по клеткам-камерам – рабочее место,
больничная палата, класс. Кроме того, такая локализация (нуклеаризация)
индивидов должна быть максимально специализированной и функциональной, что
обеспечивает эффективность действий тела и делает возможным постоянный надзор
за ним. Наконец, дисциплина помещает тела в сеть отношений, приписывая каждому
телу определенный ранг, включая его в определенную иерархию. Механизм
кодирования деятельностей формирует органическую индивидуальность (2), помещая
тело в рамки анатомо-хронологической схемы поведения. Формируется тело как
организм (ср. концепцию «тела без органов» Делеза и Гваттари – см. Тело без
органов). Время делится на повторяющиеся циклы (например, расписание занятий,
распорядок дня) и все более детализируется, разбиваясь на все более короткие
отрезки. Время проникает в тело – происходит так называемая корреляция тела и жеста,
телу приписывается определенная длительность и последовательность действий.
Действия строго регламентированы, что обеспечивает принудительную связь тела с
производством вообще и (или) с манипулируемым объектом – продолжением тела, его
органом, в частности. В итоге, дисциплина ориентирована на исчерпывающее
использование тела, т.е. действует принцип анти-праздности. Генетическая
(историческая) индивидуальность (3), учреждаемая «аналитической педагогикой»,
сопряжена с концепцией линейного дискретного времени индивида. Длительность
(также становление, взросление, образование) распределяется на ряд
последовательных отрезков (этапов, серий), в каждом из которых тело
принуждается к постоянным упражнениям, которые формируют определенные навыки,
необходимые для перехода на следующий этап. Серии организованы по аналитической
схеме от простого к сложному таким образом, чтобы сохранялась возможность
постоянного контроля и вмешательства в формах исключения, разделения, наказания
и т.д. Завершение каждого из отрезков знаменуется экзаменом, определяющим,
во-первых, способности индивида (меру тренированности его тела) и, во-вторых,
соответствие этих способностей требуемой норме и уровню обученности других.
Техника экзамена связывает дисциплинарное знание (знание как дисциплину) с той
или иной формой отправления власти. Являясь проявлением анонимной и дисперсной
власти, экзамен делает видимым индивида, превращая его в объект знания и объект
власти. «Экзамен – своеобразная церемония объективации». Кроме того, экзамен помещает
индивида в детализированный документальный архив, своеобразную хронологическую
классификацию, что привязывает индивида к истории. Наконец, комбинированная
индивидуальность (4), образованная сложением множества сил, представляет собой
не что иное, как эффективную социальную машину. Единичное (сингулярное)
становится деталью и хронологической программой, которую необходимо соединить с
другими деталями и программами. Функционирование социальных аппаратов,
построенных на принципах дисциплинарной власти, с необходимостью требует четкой
системы командования и как следствие порождает кибернетические системы. Как
принцип контроля над производством дискурса, Д. отличается как от принципа
автора, который воспроизводит авторскую идентичность, так и от принципа комментария,
заново открывающего первоначальный смысл. Это совокупность правил и положений,
образующих анонимную систему знания и позволяющих конструировать новые
высказывания. Дисциплина относится к определенному плану объектов реальности,
выраженных в определенном языке (с помощью концептуальных и технических
средств), и помимо этого вписывается в определенный теоретический горизонт,
актуальную и проблемную область познания. Подобно «дисциплине тела»,
«дисциплина знания» (соотносясь с ней в рамках общей дисциплинарной
целостности) отграничивает особое теоретическое пространство, которое
наделяется значением «истинного» в противовес «ложному», тератологическому
пространству незнания и (или) анти-знания (т.е. пространству «сна разума»,
порождающему «теоретических» и «методологических» бестий, чудовищ и химер –
например, в ересях и «лженауках»). Дисциплинарное высказывание может быть
ошибочным (флогистон, теплород и т.п.), но в соответствующей исторической
ситуации необходимо противопоставляется высказываниям недисциплинарных
пространств. Тем самым и осуществляется контроль над производством дискурса:
дисциплина делает видными только те дискурсивные события, которые произведены
по правилам Д., т.е.: 1) соответствуют правилам дискурса; 2) подчиняются
дискурсивным ритуалам (квалификация, коммуникативная позиция, жесты и
поведение, задающие «предполагаемую или вменяемую силу слов – их действие на
тех, к кому они обращены, и границы их принудительной силы»); 3) принадлежат
дискурсивным сообществам, в которых обеспечивается циркуляция дискурсов в
«закрытых пространствах» и осуществляется их распределение таким образом,
«чтобы их владельцы не оказались лишены своей собственности самим этим
распределением»; и 4) социально присваиваются и закрепляются на макроуровне
общества посредством главным образом системы образования, которое «является
политическим способом поддержания или изменения форм присвоения дискурсов – со
всеми знаниями и силами, которые они за собой влекут». Таким образом, в
перспективе постструктурализма Д. была переистолкована не просто как
специфически европейская по происхождению структурная организованность
познавательных теоретических практик, но как универсальный конституирующий
механизм культуры как таковой (ее археология и генеалогия), «надзирающий» и «наказывающий»
(Фуко) механизм производства социальности. В частном случае это сделало
несущественным и классическое раздельное применение термина «дисциплина», в
котором Д. противостояло понимание дисциплины как необходимости подчинения всех
определенному социальному порядку. (См. также Наука, Теология, Философия,
Теория, Концепт.)
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://ariom.ru/