СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ 
ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ
ДОКТРИНЫ: ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ АСПЕКТЫ И НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОЛОРИТ 
1. Либерализм и консерватизм 
2.Либерализация и социализация 
					







3.Национальная
специфика идеологических доктрин 
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 
ИСПОЛЬЗОВАНЫ
ИСТОЧНИКИ 
ВВЕДЕНИЕ
Тема
курсовой работы «Идеологические доктрины: цивилизационные аспекты и
национальный колорит» по дисциплине «Экономическая теория».
В
работе проанализированы католическо-протестантские основы
идеологии либерализма и неоконсерватизма;
либерализация,
капитализация и социализация рассматриваются как особенные национальные и
конкретно-исторические формы общецивилизационных трендов индивидуализации и обществизации;
специфика идеологических доктрин в Украине изучается в контексте
цивилизационной и национальной идентичности большинства украинских граждан, а
также политико-экономических реалий; обоснованы преимущества модернизационного
курса на демократическую либеральную социализацию экономики и общества.
О
силе общественного запроса на кардинальные перемены свидетельствует смена
политической власти практически во всех странах, где парламентские или
президентские выборы состоялись в 2009—2010 гг. Не является исключением и наша
страна. Но, в отличие от многих соседей по планете, достаточно устойчиво
позиционирующихся в мировой «табели о рангах» на основе
цивилизационной определенности и национального консенсуса, Украина еще не
обрела подобную устойчивость. Тем не менее ее граждане вправе рассчитывать на
завершение почти 20-летних реформ, диктуемых преимущественно извне, без
должного учета национальных интересов, и на воплощение в жизнь национальной
стратегии модернизации, которая отвечала бы достигнутому уровню
самоидентификации украинского общества и перспективам укрепления национальной
идентичности.
Точно
так же идеологию модернизации следует не импортировать, а взращивать на
национальной почве, питать прежде всего соками родной земли, не чураясь и
мирового опыта. Разумеется, речь не идет о государственной монополии на
какую-либо идеологию — либеральную, консервативную, этатистскую, коммунистическую
и др. Например, трудно представить себе, чтобы идеология крупного капитала
стала «родной» для наемных работников. Но ученые не могут не
предлагать варианты идеологического консенсуса, который соответствовал бы
цивилизационной и национальной идентичности и способствовал достижению
общественного согласия в отношении настоящего и будущего страны.
Полтора-два
десятка лет тому назад на фоне краха социалистической системы и распада СССР
весьма популярной и признанной была идея всеобщей победы либерализма и, как
следствие, «конца истории». Мировой экономический кризис 2008— 2010
гг. многие ученые не без оснований связывают с вредоносностью для глобальной и
национальных экономик неолиберальной экспансии и однополюсности мирового
экономического устройства. Реформы в духе «Вашингтонского консенсуса»
отнюдь не приблизили к мировому лидерству те страны, в которых они
добросовестно осуществлялись. Уж очень быстро победа обернулась поражением. В
этом контексте весьма сомнительными могут показаться предложения об активном
продвижении либерально-демократического проекта в Украине. Но это лишь на
первый взгляд. Следует согласиться с убедительно обоснованным выводом В. М.
Гейца о том, что неудовлетворительные результаты реформ в Украине связаны с
доминированием не либеральных, а консервативных (в терминах П. Кругмана) по
своему характеру решений и действий властных структур. Однако признание
достаточности как указанного вывода в качестве аргумента для продвижения
либерально-демократического проекта, так и содержания последнего для успеха
модернизации означало бы завершение дискуссии. Между тем она только
разворачивается.
Поэтому,
мы полагаем, нуждаются в осмыслении и обсуждении, по меньшей мере, три группы
тем. 
Первая
группа включает вопросы о цивилизационных истоках, эволюции и формах
либерализма и консерватизма, а также их имманентности различным цивилизационным
общностям, вторая группа — об общецивилизационных основаниях либерализации,
капитализации и социализации, а также их исторических и национальных форм.
Наконец, третью группу образуют вопросы специфики идеологических доктрин в
Украине с учетом ее цивилизационной и национальной идентичности, а также
современных политико-экономических реалий. 
ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ
ДОКТРИНЫ: ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ АСПЕКТЫ И НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОЛОРИТ 
1. Либерализм и консерватизм
Есть
серьезные основания полагать, что либерализм и его главные течения —
прогрессистское и консервативное являются следствием капиталистического
развития католическо-протестантской цивилизации. Зародыши либерализма возникают
еще в ортодоксальном католичестве, оплодотворенном рационалистическими идеями
Пьера Абеляра и Фомы Аквинского, и отражают по преимуществу не осознанную
массовую неудовлетворенность феодальными порядками и сословными путами. В эпоху
Возрождения закладываются мировоззренческие предпосылки нового видения
человеком себя самого в окружающем его мире. В процессе Реформации и
Контрреформации, борьбы католичества и протестантизма на фоне просвещенческих
сдвигов и капитализации экономики и общества рождаются, с одной стороны, революционные
по тем временам базовые постулаты классического либерализма, общие для всего
западного мира (свободная и ответственная личность, частная собственность,
свободное предпринимательство и торговля, равенство перед законом, правовое государство),
а с другой стороны, — должным образом не осмысленные католическая и
протестантская версии либерализма, взаимосвязи между которыми с течением
времени только усложняются и отнюдь не исчерпываются жесткой конкуренцией,
взаимообогащением или ге-терофобией.
Указанные
классические постулаты были известным образом материализованы в буржуазном
обществе XVIII в. — жизненном мире свободных и равных собственников,
проживавших в местных сообществах и объединенных в национальное государство,
которое признает и защищает некоторые права и свободы своих граждан. Адепты
либерализма считали, что в соответствии с традициями древнегреческой полисной
демократии право голоса в государственных и общественных делах должно
признаваться только за собственниками средств производства, приумножающими свою
собственность, а гарантией их личной свободы должны быть юридически
закрепленные права гражданина, защищенные законом и независимым судом. В начале
XIX в. были сформулированы общие для католиков и протестантов идеи демократического
правового государства. Подобная общность идей характерна и для экономического
либерализма физиократов, А. Смита и Д. Рикардо.
Промышленный
переворот и капиталистическая индустриализация, утверждение экономической
власти крупного капитала, разорение десятков тысяч мелких собственников и
образование целой армии наемных работников катализировали эрозию социальной
базы и опорных принципов (прежде всего, равенства и свободы) классического
либерализма. Немилосердная эксплуатация буржуазией лишенных в ее глазах
человеческого достоинства несобственников средств производства привела к
жесткому классовому противостоянию, чреватому гибелью капиталистического
порядка. Императивом выживания и прогресса последнего стало включение граждан,
у которых не было собственности, в демократический процесс. Это потребовало
переосмыслить и переформулировать ряд постулатов классического либерализма и
естественных прав человека, прежде всего на жизнь и на собственность. Различия
между католической и протестантской версиями либерализма обозначились вполне
определенно. Первая оказалась более открытой необходимым переменам. Например,
было признано, что для граждан, существующих за счет продажи своей рабочей
силы, право на жизнь может быть реализовано только в виде права на достойный
труд, к чему общество не может быть безучастным. В условиях современной
экономики знаний прогрессивные либералы близки к признанию равноценности
собственности на традиционные средства производства и собственности на
сущностные силы как способность к творческой деятельности и на ее результаты
(например, интеллектуальный продукт).
Большинство
приверженцев протестантской версии либерализма отдали предпочтение ортодоксии. 
Политически,
под давлением обстоятельств, они были вынуждены отказаться от постулатов 
1)
участия только собственников средств производства в общественном договоре,
формировании гражданского общества и делегировании правительству необходимых
полномочий, а также 
2)
неизбежной угрозы со стороны малоимущих для частной собственности и свободы личности,
но идеологически остались «верны принципам», о чем свидетельствуют,
например, политические решения и действия указанных приверженцев в периоды
пребывания во власти (на памяти — недавние политические «новации»
правительства Дж. Буша-младшего — рецидивы цензуры, тюрьмы для
«террористов», элементы «приватизации» государственных
функций). 
Разумеется,
было бы неверно отождествлять прогрессивный либерализм и католическую версию
либерализма, консервативный либерализм и протестантскую версию либерализма. Реальная
идеологическая палитра не столь однозначна. Католическая версия либерализма не
лишена ортодоксии, а протестантская версия — инноваций. Но нельзя не признать
большую инновационность первой.
Несмотря
на крутые исторические повороты, будь то Великая депрессия, возвестившая о
крахе идиллии свободной конкуренции, или утверждение постиндустриализма и
глобальной экономики, которая принципиально отличается от экономики времен
рождения классического либерализма, его адепты остаются не только
верноподданными, но и активными агентами продвижения в новых условиях базовых
постулатов экономического либерализма (частная собственность, свободное
предпринимательство, чистая конкуренция, свободная торговля, государство —
«ночной сторож» и т. п.), ярыми противниками социального либерализма и
оппонентами ряда положений либерализма культурного (например, гарантий
невмешательства государства в личную жизнь, свободы выбора возраста
добровольного согласия на вступление в брак). Если и допускаются какие-либо
отклонения от «жесткого ядра», то непринципиальные и тактические,
как, к примеру, признание за правительством права не только обеспечивать
экономику достаточным количеством центральных денег, но и проводить умеренную
монетарную политику. Главные усилия направляются на поиск дополнительных
аргументов в защиту «чистоты принципов», а также на их активную
экспансию, примерами чего являются экономический империализм, маркетизация
общества и неолиберальный глобализм.
В
разных странах классический либерализм именовался и именуется по-разному. В
Европе рубежа XX и XXI веков он представлен неолиберализмом — современной
версией экономического либерализма и либертарианством. Они образуют правое
крыло либерализма и в этом качестве весьма близки к консерватизму. Современный
европейский консерватизм не имеет практически ничего общего со своими
«предками» — аристократическим консерватизмом времен Великой
Французской революции или довоенным авторитарным испанского типа. В нем
доминируют умеренные течения (либеральный консерватизм, христианская
демократия), экономические программы которых близки к неолиберальным. В США
либералами принято считать приверженцев левых идей. Консерваторы (в терминах П.
Кругмана) объединяют современных неоконсерваторов и сторонников ортодоксии классического
либерализма. Разумеется, нельзя умалять самостоятельной значимости
идентификации терминов. Но с научной точки зрения последняя необходима для
понимания сущности и субстанциональных предпосылок обозначаемых феноменов.
Ключевой вопрос таков: почему столь устойчива ортодоксальность неолиберализма и
неоконсерватизма, а неортодоксальный либерализм более инновационен?
На
наш взгляд, в поисках ответов на данный вопрос нельзя ограничиваться, но нельзя
и пренебрегать использованием ныне не очень модного социально-классового
подхода, чей объяснительный потенциал отнюдь не исчерпан. В самом деле,
предприниматели «первого эшелона» — собственники многомиллиардных
состояний, контролирующие ТНК, — стремятся сохранить и упрочить статус-кво.
Крупной буржуазии мешают любые ограничения на свободное перемещение, в том
числе трансграничное, товаров и капиталов, правовые и законодательные
«рогатки», сдерживающие ее экспансию. Она готова щедро финансировать
государственную «поддержку» своих проектов и весьма заинтересована в
прямом или косвенном присутствии во власти. Она не опасается конкуренции с
мелкими и средними фирмами, особенно с вовлеченными в ее бизнес-сети. В
представлении крупной буржуазии государство должно быть не только
«сторожем» ее капиталов, но и активным бизнес-«промоутером».
Настойчивое следование постулатам классического либерализма позволило капиталу
стать вначале крупным национальным, затем—транснациональным, а сегодня —
глобальным. Было бы наивно полагать, что по альтруистическим или иным подобным
соображениям крупный капитал изменит этим постулатам. Он им верен, а потому —
ортодоксален.
Напротив,
для мелкой буржуазии эти постулаты не безусловны. Она не застрахована от участи
и наемного работника с перспективами безработицы, и крупного буржуа (что менее
вероятно). Она вынуждена вести бизнес в обстоятельствах гораздо более жесткой
конкуренции, включая сильный прессинг со стороны крупного капитала. Для нее
практически бесперспективно присвоение политической или административной ренты,
а во многих случаях она беззащитна перед бюрократическим произволом. Императивы
выживания заставляют ее быть более динамичной, гибкой, адаптационной и инновационной,
чем крупный капитал. Следовательно, хотя она, с одной стороны, заинтересована в
свободном предпринимательстве, равенстве перед законом, свободной торговле и
честной конкуренции, с другой стороны, осознает, что эти максимы — всего лишь
необходимые, но не достаточные условия ее выживания и развития. Поэтому мелкие
буржуа, как добропорядочные граждане и налогоплательщики, небезосновательно
полагают, что вправе рассчитывать на государственную защиту от чрезмерных
посягательств крупного капитала и бюрократического произвола, а также
поддерживать отдельные требования наемных работников. Мелкие буржуа убеждены в
необходимости более активно использовать в собственных интересах организации и
институты гражданского общества, общественное мнение, доступные СМИ и т. д.
Одним словом, мелкая буржуазия предпочитает ортодоксии более гибкие и умеренные
формы либерализма.
На
формирование любой идеологии влияют не только социально-экономические процессы,
но и культура, духовность, религия. Как известно, М.
Вебер
подчеркивал ключевую роль протестантской этики в становлении европейского
капитализма и буржуазной идеологии. В. Зомбарт, напротив, был уверен, что
протестантизм, как обмирщение религии, представляет серьезную опасность для
капитализма, и настаивал на капиталообразующей роли католичества. С высоты
современных реалий и научных исследований не вызывает сомнений взаимное влияние
на формирование европейского капитализма как протестантской этики, так и
секуляризированного католичества. Если согласиться с духовно-религиозной
детерминацией европейского капитализма и буржуазной идеологии, то почему
протестантская этика в большей степени, чем католицизм, питает столь близкую
крупной буржуазии либеральную ортодоксию и консерватизм, а католицизм — более
прогрессивные либеральные идеи, отвечающие интересам мелкой буржуазии?
Протестантские
постулаты
прямого личного обращения к Богу (без посредничества церкви), предопределения и
избранности поощряют и катализируют высвобождение личности из ненавистных оков,
освящают индивидуализм и идею индивидуального спасения, способствуют повышению
уровня собственной самооценки и в то же время — известному пренебрежительному отношению
к неизбранным — к иноверцам. Приверженность безусловно привлекательным идеалам
личной свободы и ответственности, опоре, в первую очередь, на собственные силы
имеет и иное измерение. Речь идет об эгоцентризме, оценке окружающего мира с
позиций только своих интересов, а также о духовном одиночестве, которое чревато
догматизмом и сектантской замкнутостью. Отрицается (даже на академическом
уровне) наличие каких-либо не сводимых к индивидуальным, относительно
обособленных интересов, прежде всего общественных. Отсюда — преобладающее
пренебрежение последними, а также весьма развитый скепсис к статусу государства
как представителя всего общества, и к вне индивидуальному статусу организаций и
институтов гражданского общества. Черты североамериканского протестантского
индивидуализма гораздо более контрастны в сравнении с западноевропейским. Это
объясняется тем, что североамериканская государственность создавалась людьми,
как правило, порвавшими с национальной и государственной идентичностью,
освободившимися от социальных, прежде всего сословных, пут и традиций. Утратив,
таким образом, опору вовне, они вынуждены были найти ее в себе. Типичный
североамериканский протестант в гораздо меньшей степени, чем
западноевропейский, склонен рассчитывать на помощь государства, профсоюза,
общины. Например, системой коллективных договоров в США охвачено примерно в 5—6
раз меньше работников, чем в ЕС.
Для
католиков общность единоверцев значимее возможностей прямого обращения к Богу,
а идея индивидуального спасения не столь императивна. Поэтому и обозначенные
выше характеристики индивидуализма не так радикальны. Католической традиции
ближе духовное общение и сопричастность, как канал трансляции культуры и среда
интеллектуальных поисков. Признается небезусловность личной свободы,
необходимость ее ограничить не только категорическим императивом И. Канта, но и
общественным договором, содержание которого в известной мере выходит за рамки,
допускаемые протестантской этикой.
Последняя
предписывает своим приверженцам строгую рационализацию всего уклада жизни. По
М. Веберу, промышленный
капитализм нуждается в рационально разработанном праве и управлении на базе
твердых формальных правил, без которых может обойтись как авантюристический, спекулятивно-торговый
капитализм, так и политически обусловленный капитализм, но не рациональное
частнохозяйственное предприятие с его основным капиталом и скрупулезной
калькуляцией. Разумеется, рационализм, точная оценка затрат и выгод —
прерогатива и мелкого буржуа. Но организация эффективной деятельности ТНК с
десятками тысяч занятых во всех уголках планеты предполагает принципиально
более развитый, возведенный чуть ли не в абсолют рационализм, в сравнении с
которым рационализм мелкого буржуа выглядит комично. Однако в любом случае
индивидуализм и того, и другого становится прагматическим и рационалистическим.
Принципы
рационального ведения хозяйства транслируются и на государственное
строительство. Именно ими, а не только римским правом руководствовались
отцы-основатели США и западноевропейских государств Нового времени.
Рациональное право и закон — важный отличительный признак и развитых
демократий. Другое дело, что более богатая в сравнении с североамериканской
западноевропейская культурная традиция, а также сложность и известная
непредсказуемость современных объединительных процессов придают рационализму
смягченные черты. В этом смысле западным европейцам ближе не тотальная, а
неполная рациональность.
«Результатом
Реформации как таковой, — писал М. Вебер,
— было прежде всего то, что в противовес католической точке зрения моральное
значение мирского профессионального труда и религиозное воздаяние за него чрезвычайно
возросли». Поскольку избранность должна найти свое подтверждение в
активном труде в рамках данной профессии, постольку протестантская этика освобождает
человека от пассивного созерцания жизни и психологически готовит его к активной
хозяйственной деятельности. Что это означает? Во-первых, императивным
становится трудолюбие (вплоть до трудоголизма), общепринятым — стремление к
личному успеху, боязнь стать неудачником или безработным, к которым общественное
мнение относится, скорее, пренебрежительно, чем сочувственно. Это во многом
объясняет сравнительно большую активность, напористость, конкурентонацеленность
приверженцев протестантской этики. Католицизм, напротив, не склонен
абсолютизировать трудовую аскезу и осуждать тех, кто выброшен на рынок труда
силой конкуренции. Вероятно, неслучайно уровень безработицы в США заметно ниже
среднеевропейского, а рабочая неделя продолжительнее. Во-вторых, Божественное
освящение активного участия в мирских делах заметно снижает престиж и
возможности интровертного духовного искательства, предполагает доминирование не
интро-, а экстравертного индивидуализма, экстравертной самореализации личности.
Это, в частности, объясняет негативное отношение бизнесменов ко всякого рода
барьерам, ограничениям и требование свободы предпринимательства и торговли.
Мирская
аскеза протестантизма разрывала основы, ограничивающие стремление к наживе,
превращая его в законное и угодное Богу занятие. В кальвинизме именно Он
указывает человеку дорогу к богатству. Доходность профессиональной деятельности
— важный признак ее богоугодности. В то же время неравное распределение земных
благ — дело Провидения, а желание быть бедным достойно осуждения. Совершенно
очевидно соответствие постулатов наживы и доходности интересам буржуазии. Культ
прибыли укоренен ментально. Правда, католицизм по-прежнему не приветствует
крупную торговлю и ростовщичество и воздерживается от освящения сверхкрупных
состояний. Вполне объясним и значительно более высокий уровень имущественного
неравенства в США, чем в континентальной Европе, а также сниженный уровень
пособий по безработице и социальных выплат. Государственное перераспределение
доходов, как правило, осуждается: если неравное распределение земных благ
справедливо, то почему государство нарушает этот установленный Богом порядок?
Экономические достижения США в 80—90-х годах XX ст. в значительной мере
обусловлены снижением уровня налогообложения прибыли крупных корпораций и их
издержек на оплату труда наемных работников.
Экстравертный
рационалистический индивидуализм, стремление к личной самореализации и
богатству, оправдание приобретательства практически не оставляют выбора: для
типичного протестанта, впрочем, как и для католика, культ частной собственности
является интегральным и определяющим. Во имя частного присвоения допускается
очень многое, в том числе и расширение поля присвоения коллективного.
Рассмотренные
постулаты протестантизма и католицизма, их общие и специфические черты — не
только историчны, но во многом и современны. Однако логика безграничной
экспансии капитала и связанные с ней абсолютизация одних и пренебрежение
другими постулатами вызывают опасную разбалансировку, своеобразную эрозию
духовных оснований западного капитализма. В погоне за наживой забыты
протестантские заповеди сдержанности в потреблении и отвращения к роскоши, а
вместо них на пьедестал возведены принципы утилитаризма и гедонизма в их
рафинированной эгоистической форме. Вразрез с мирской аскезой культивируются
развлечения, ассортимент которых непрерывно разнообразится. В норму вошли
наслаждение богатством, слепое поклонение «звездам» шоу-бизнеса,
удачливым спортсменам и т. п. Для рафинированного гедонистического
индивидуализма планка нравственной самооценки не поднимается выше уровня личной
пользы. Дехристианизированные лакуны заполняются пантеизмом, язычеством,
мистикой и пр., в которых черпает вдохновение современная поп-культура с ее
культом насилия, ужасов, порнографии и т п. И хотя указанные негативы не столь
характерны для более культуронасыщенной Западной Европы, как для США, вектор
духовной деградации обозначился вполне определенно, что, несомненно, усугубляет
кризис ортодоксии неолиберализма и неоконсерватизма.
Итак,
различия протестантской и католической духовной культуры, выражением чего
являются конфессиональные особенности, во многом определяют и объясняют
содержательную специфику ортодоксального либерализма и консерватизма, с одной
стороны, и прогрессивного либерализма и умеренного консерватизма — с другой, а
также доминантную приверженность им крупной и мелкой буржуазии, соответственно.
Нельзя
умалять роль указанных различий духовной культуры в историческом становлении и
нарастающем в современных условиях взаимном дистанцировании двух субцивилизаций
католическо-протестантской цивилизации — протестантско-католической островной (США,
Великобритания) и католическо-протестантской континентальной (страны Западной
Европы), а также в том, что именно во второй постиндустриализация и экономика
знаний обрели более органичные и гуманизированные формы (приоритеты качественных,
а не количественных параметров уровня жизни, творческой составляющей
деятельности и досуга, индивидуализации потребления; более высокие стандарты
социальной справедливости и др.), чем в первой. Это ставит под сомнение весьма
распространенное мнение о постиндустриальном лидерстве США.
Внутренняя
амбивалентность католическо-протестантской цивилизации неизбежно проявляется в
характере и формах ее внешней экспансии, взаимодействия с незападным миром.
Весьма влиятельная в США неоконсервативная доктрина предполагает активное, даже
агрессивное распространение и навязывание выгодных им либеральных и/или
псевдолиберальных стандартов, защиту национальных (читай — крупного капитала)
интересов, не останавливаясь перед применением военной силы. Именно под
давлением неоконсерваторов и неолибералов в диалоге с иными цивилизациями доминирующими
для Запада являются идеологемы избранности, исключительности и превосходства,
экономический и военно-политический диктат, курс на активную вестернизацию — попытка
преобразовать иные цивилизации по своему образу и подобию и в своих интересах.
Современная неоконсервативно-неолиберальная модель глобализации — закономерный
результат усилий Запада, возглавляемого США. По мнению В.
Иноземцева, основная беда этой модели — в том, что ее главным действующим лицом
оказалась страна, привыкшая использовать мир в корыстных целях и потому не способная
по-настоящему заботиться о поступательной динамике его развития. Посеянные в
незападную почву зерна либерализма отнюдь не всегда дают позитивные и ожидаемые
всходы. По словам К. Соломона, эффекты и результаты такой глобализации
культурных и экономических моделей в развивающихся (и постсоветских) странах
почти одинаковы: рост внешнего долга, отсутствие стимулов и инициативы в
создании и развитии национальной промышленности, а также вложений в техническую
модернизацию сельского хозяйства, снижение уровня образования, науки и
здравоохранения, уменьшение социальных гарантий, рост безработицы и
люмпенизация широких слоев населения, расцвет теневой экономики. Если разрыв
между 20%-ными группами (квинтилями) самых богатых и самых бедных жителей
планеты по окончании Второй мировой войны был 7—9-кратным, то в наши дни он
стал 50—75-кратным.
Что
это означает? Во-первых, рожденные и питаемые католическо-протестантской
духовной средой стандарты либерализма и консерватизма сами по себе не являются
панацеей от экономического отставания и лучшим средством модернизации. Как
справедливо заметил С. Хантингтон, «модернизация и экономическое развитие
не требуют культурной вестернизации и не порождают ее. Напротив, они
способствуют возрождению коренных культур и возобновлению приверженностей к ним».
В самом деле, вестернизация, как правило, не способствует укреплению
национальной идентичности и успешной модернизации. Гораздо чаше лидеры
незападных обществ осуществляли модернизацию, отвергая вестернизацию. Япония,
Сингапур, Тайвань, Саудовская Аравия стали современными обществами, не превратившись
в западные. Китай активно модернизируется, но не вестернизируется. В принципиальном
отношении преобладающая часть мира становится более современной и менее
вестернизированной. Именно демократия, которую неправомерно отождествлять с
идеологическими доктринами, будь то либерализм или консерватизм, в конечном
итоге обеспечивает индигенизацию, то есть возвращение к корням, служит важным
средством диалога и взаимного обогащения культур и идеологических доктрин.
Во-вторых,
история последнего столетия убедительно свидетельствует, что капитализм
способен произрастать не только на протестантско-католической почве. Достаточно
интенсивно капитализируются экономики буддистского, индуистского,
конфуцианского и мусульманского цивилизационных ареалов, и в этом «заслуга»
не столько соответствующих западных «прививок», сколько богатых
цивилизационных культур, сумевших выбрать, извлечь из своих недр и
актуализировать адекватные ментальные ответы на новые вызовы. Оказалось, что идеи,
сходные с либеральными, в той или иной мере и специфической форме, в том или
ином особом контексте, присущи также иным культурам. Если бы в современных
условиях они не выходили из латентного состояния и не овладевали массами, общецивипизационный
тренд индивидуализации, высвобождения и развития личности, расширения ее прав и
свобод не был бы реальностью.
либерализм идеологический доктрина
2.Либерализация и социализация
Общецивилизационный
тренд очеловечивания и усложнения индивидуальности пронизывает всю общественную
историю. Изменения его содержательного наполнения связаны с эпохальными
Неолитической революцией, «Осевым временем», преобразованиями Нового
времени, постиндустриальным сдвигом и высвобождением человека из пут,
соответственно, природы, первобытного мифа и язычества, феодальной сословности
и индустриального Молоха. В этом контексте либерализация является тем
конкретно-историческим отрезком и формой указанного тренда, на котором развивающаяся
европейская индивидуальность все более дистанцируется от аграрной
традиционности и связывает свою судьбу с индустриализацией и капитализацией, а
потому неизбежно несет на себе отпечатки их взлетов и падений, позитивов и
негативов.
Не
исключено, что современный кризис протестантско-католического
неоконсервативного и неолиберального проекта является свидетельством исчерпания
потенциала индустриально-капиталистической индивидуализации и начала перехода к
принципиально новому конкретно-историческому отрезку (эпохе)
общецивилизационного тренда очеловечивания индивидуальности. Разумеется, в его
(отрезка) названии может сохраниться привычный термин
«либерализация», тем более что альтернатива идее свободной и ответственной
личности маловероятна. В конечном счете, дело не в термине, а в его смысловой
нагрузке. Но именно последняя и нуждается в корректировке. Так, во имя
выживания и прогресса человек уже не может быть свободен (в новоевропейском
смысле) от природы, «отсталых» народов, сильного государства,
глобального межцивилизационного консенсуса. Незападная «одежда»
либерализма, скроенная по западным «лекалам», трещит даже не по
«швам», которые все еще отсутствуют, а по самой «ткани».
Новому конкретно-историческому отрезку тренда индивидуализации соответствует
качественно новое понимание свободы и ответственности личности, которое еще
только рождается в лабораториях ученых, мастерских художников, кабинетах
литераторов, фирмах бизнесменов, в коллективах и семьях.
Это
верно и для обществизации. Данный термин, так же как и термин «»социализация»,
восходит к латинскому socialis,
но
призван отразить несколько иные, хотя и сходные, объективные процессы. В
философии, психологии и социологии преобладает понимание социализации как
процесса усвоения индивидом определенной системы знаний, норм и ценностей, позволяющих
ему функционировать в качестве полноправного члена общества. Социализация
включает как филогенетический (формирование родовых свойств человечества), так
и онтогенетический (формирование конкретного типа личности) аспекты.
Индивидуальность — не предпосылка социализации, а ее результат. Различные
подходы к процессам социализации в фундаментальной экономической науке
объединяет стремление исследовать экономику в контексте, во взаимосвязях с
неэкономическими процессами и явлениями. Термин же «обществизация» используется
здесь для обозначения общецивилизационного тренда усложнения общества как
синергетической человекоразмерной системы, а также общественных,
коллективистских начал человеческой индивидуальности.
Очевидно,
на субстанциональном и сущностном уровнях тренды индивидуализации и
обществизации взаимоположны и вплетены в сеть общечеловеческого прогресса
многочисленными положительными и отрицательными обратными связями. Диалектика
индивидуализации и обществизации — весьма сложная проблема, требующая
специального рассмотрения. Здесь лишь заметим, что индивидуализация — следствие
обществизации в не меньшей степени, чем обществизация является следствием
индивидуализации. Возвышение личностных начал индивидуальности невозможно вне
прогрессирующей общественной среды, а внеличностное общество есть фикция. Трудно
рассчитывать на массовый характер прогресса очеловечивания индивидуальности в
деградирующем обществе, точно так же как ожидать качественного усложнения
общественной организации в результате взаимодействия посредственностей. По
лабиринтам истории индивидуализация и обществизация идут плечом к плечу, а
потому и принципиальное соответствие когерентных конкретно-исторических
отрезков (эпох) их общецивилизационных трендов представляет собой не
исключение, а правило. Динамичное, неустойчивое, но все же принципиальное соответствие
характерно для либерализации, как конкретно-исторического отрезка тренда
индивидуализации, с одной стороны, и капитализации, как конкретно-исторического
отрезка тренда обществизации, — с другой. Следовательно, современный кризис
западного неолиберального проекта и кризис западного типа капитализации
качественно взаимоположны и комплементарны, подобно двум сторонам одной монеты.
На
общецивилизационном тренде обществизации капитализация «соседствует»
с социализацией. Идеи последней становятся весьма распространенными в Новое
время в качестве альтернативы капитализации и индустриализации, с тех пор
интенсивно прогрессируют и отнюдь не утрачивают своей притягательной силы. В
различных версиях этих идей — докапиталистической, посткапиталистической и смешанной
— в той или иной степени, в разных формах отражаются объективные процессы 
1)
взаимосвязанного развития экономической, социальной (в узком смыследуховной и
политической общественных сфер; 
2)
сохранения и умножения тех общецивилизаиионных достижений обществизации,
которые подвергаются атакам капитализации; 
3)
диалектического отрицания самой капитализации, прежде всего, хомоэкономизации и
маркетизации общества. 
Капитализация,
социализация и их взаимосвязи эволюционируют от первоначально примитивных форм
к формам все более совершенным и разнообразным.
Поэтому
весьма упрощенным и ограниченным представляется формально-логическое
противопоставление социализации и либерализации эпохи капитализма. Разумеется,
их оппозиционность вполне реальна. Ее питательной почвой являются, с одной
стороны, абсолютизация экономического индивидуализма, гедонизма, утилитаризма,
потребительства, которые отвергаются приверженцами радикальной версии
социализации, а с другой -тоталитаризм и авторитаризм, примитивный коллективизм
и «грубый коммунизм» (К. Маркс), которые по определению несовместимы
с либеральными идеями. 
Однако
с демократическим взрослением социализации и либерализации все более
востребованными становятся их взаимная толерантность, симбиоз и даже синтез в
зависимости от степени: 
1)
органичности, комплексности либерализации в пику ее ограниченности
капитализированным homo
oeconomicus; 
2)
актуализации общецивилизационного потенциала индивидуализации (например,
следование Божьим заповедям); 
3)
реализации пост(не)капиталистического и постиндустриального содержания
либерализации, которое может находиться в латентном состоянии, постепенно
совершенствуясь; 
4)
споспешествования социальностью очеловечиванию индивидуальности; 
5)
развитости форм социализации индивидуальности и индивидуализации социализации.
Широкий
спектр взаимосвязей (в том числе представленных выше) либерализации и
социализации отражен в современных идеологических доктринах. Для неоконсерваторов,
либертарианцев и неолибералов неприемлемо большинство форм социализации,
противоречащих свободе индивидуальности и ее частной собственности. Столь
близким социалистам идеям справедливости и солидарности придается принципиально
иной смысл: экономическое неравенство справедливо, ибо является результатом
свободной конкуренции индивидуальностей, обладающих равными стартовыми возможностями,
а государственная политика перераспределения доходов противоречит идее
солидарности ответственных граждан, ибо порождает паразитизм и иждивенчество.
Неоконсервативный рыночный фундаментализм империалистичен, поскольку ратует за
приватизацию и рыночные принципы организации деятельности государства,
образования, здравоохранения, науки, культуры, пенсионного обеспечения,
семейных отношений и т. д. как более эффективные в сравнении с нерыночными.
Общество образуется в результате свободной деятельности индивидов и не имеет ни
грана над- и неиндивидуального.
Принципиально
противоположны грубо коммунистические постулаты. С высот общественного блага
интересы личности представляются второстепенными и ведомыми. Отрицание частной
собственности и рынка является безапелляционным и внеисторичным. Идея
равноправных сособственников общенародных средств производства на практике
оборачивается всеобщностью наемного труда на государство — реального собственника
и единственного работодателя, идея всеобщего равенства — уравниловкой, а идея
диктатуры пролетариата — нарушением прав и свобод человека. Социальная база
грубо коммунистических идей укрепляется вместе с ростом уровня безработицы,
бедности и нищеты, люмпенизации широких слоев населения.
В
конце XIX в. в развитых странах в результате столкновения идей либерализма и
марксизма возникает социальный либерализм, тем или иным формам которого сегодня
отдает предпочтение большинство либеральных партий. Их объединяют попытки
включить в либеральный по содержанию проект некоторые идеи социализации. Так,
поскольку общество образуют не только собственники средств производства,
постольку каждому индивидууму должны быть гарантированы права, не только
требующие невмешательства государства, общества, других индивидуумов в его
личную жизнь и деятельность, но и предполагающие известную опору на
государственные институты. Именно государство с согласия общества призвано
обеспечивать каждому доступ к удовлетворению базовых нужд (образование,
экономическая деятельность и/или подготовка к ней, необходимая помощь в случае
непредвиденных обстоятельств), социальную защиту определенных категорий граждан,
а также ограничивать экономическую конкуренцию и в то же время не допускать монополизации
экономики. Разумеется, главными целями этих партий остаются укрепление
демократии и правового государства, независимости судебной системы, контроль за
прозрачностью работы парламента и правительства.
Не
ставят под сомнение упомянутые цели также современные социал-демократы. Однако
исходным пунктом и основой их идеологической доктрины является усложняющаяся
архитектоника идей социализации, в которую инкорпорируются адекватные
либеральные идеи. В соответствии с постулатом равной значимости фундаментальных
принципов свободы, справедливости и солидарности краеугольным камнем
экономической составляющей этой архитектоники служит экономико-демократическая
по существу идея социализации присвоения средств, условий, процесса и
результатов экономической деятельности. Несмотря на печальный опыт советской экономики,
социалисты не сбрасывают со счетов национализацию и государственную
собственность, но лишь в контексте эффективности и социальной справедливости
смешанной экономики. Социализация присвоения рассматривается как не
одномоментный акт политической власти, а длительный процесс, имеющий ряд
последовательно-параллельных этапов, связанных в том числе с конкуренцией и
коэволюцией различных форм собственности, хозяйствования и предпринимательства.
Идея
постепенности и последовательности социализации присвоения имеет серьезные
теоретические основания. Взять, к примеру, наиболее спорную сегодня в этом
отношении марксистскую теорию прибавочной стоимости и эксплуатации. Из факта
присвоения капиталистом авансированного им в производство капитала отнюдь не
обязательно следует необходимость, а тем более справедливость присвоения им
прибавочной стоимости, созданной трудом наемных работников. Справедливо
присвоение капиталистом только той вновь созданной стоимости, которая является
результатом его собственного труда (как наемного работника, продавшего свою
рабочую силу себе самому) по управлению и организации производства. Вновь
созданная стоимость, будучи результатом труда наемных работников, должна
присваиваться ими же, а не капиталистом. Следовательно, они должны становиться
собственниками тех средств производства, в которые обращается часть созданной
ими прибавочной стоимости, и, таким образом, обладать всем «набором»
элементов присвоения или прав собственности, если использовать неоинституциональную
терминологию. Очевидно, с каждым новым циклом производства доля средств
производства, находящихся в собственности работников, в общей массе средств
производства будет возрастать, так же как и роль работников-собственников со
всеми вытекающими отсюда последствиями. Следовательно, вполне обоснованным не
только политико-прагматически, но и научно-теоретически представляется
программное положение социалистов о том, что концентрация экономической власти
в руках немногочисленных частных собственников должна уступить место порядку,
при котором каждый человек как гражданин, потребитель или производитель имеет
право влиять на использование и распределение средств производства.
В
отличие от либералов, но в развитие либерального постулата свободы выбора социалисты,
во-первых, поддерживают такие направления, формы и меры по социализации
капиталистической собственности, как гуманизация труда при участии самих
рабочих; социальный контроль за развитием технологий и над инвестициями; участие
рабочих в управлении, принятии решений, прибылях; различные формы социального
партнерства. Именно в интеллектуальных лабораториях социалистов, а не либералов
родились идеи фабричных инспекций, коллективного трудового договора,
обязательного социального страхования. Последнее позволило в известной степени
преодолеть дихотомию «автономная собственность — гетерономный труд».
По мнению Р. Кастеля, фактически частной собственности противопоставляется
общественная, позволяющая получить защиту тем, кто не имеет частной собственности.
Источником социальной безопасности становится своего рода передача
собственности посредством труда и под контролем государства.
Во-вторых,
социалисты выступают за развитие коллективных предприятий, в том числе
создаваемых по программам, подобным ESOP;
самоуправляемых кооперативов рабочих и фермеров; демократических форм
управления и принятия решений на государственных предприятиях, а также за реализацию
нечастнокапиталистических микроэкономических проектов.
В-третьих,
продвигаемые социалистами формы общественного присвоения на мезо- и макроуровне
определяются преимущественно контролем государства, органов местного
самоуправления и организаций гражданского общества за осуществлением прав
собственности экономическими субъектами, прямым переподчинением (частичным и
временным) со стороны государства некоторых из этих прав, а также
государственным и гражданским регулированием рыночных процессов. Наиболее
значимыми из этих форм являются гарантии экономических прав наемных рабочих,
поддержка профсоюзного движения, совершенствование систем социального и
пенсионного страхования, социальной и экологической ответственности
собственников, а также согласованное развитие институтов политической и
экономической демократии. Руководствуясь фундаментальными принципами справедливости
и солидарности, а также равенства не только возможностей, но и в определенном
смысле уровня конечных результатов деятельности (прежде всего, получаемых
доходов), социалисты ратуют за роулсианский подход к распределению доходов, в
соответствии с которым рост уровня доходов наиболее богатых оправдан в той
мере, в какой он сопровождается ростом уровня доходов наиболее бедных. Как
известно, либералы тяготеют к утилитарному и рыночному принципам, а коммунисты
— к эгалитарному принципу.
Обозначенные отличия
идей и действий социалистов и либералов во многом объясняют ключевую роль
именно социалистов в создании социального государства, которое в основном
отвечало духу эпохи позднего индустриализма и способствовало укреплению первых
ростков постиндустриализма. Однако ускорение постиндустриализации,
интеллектуализации и глобализации экономики потребовало соответствующего
реформирования социального государства, корректировки идеологических доктрин и
практической политики и либералов, и социалистов. С одной стороны, усложнение
индивидуальности, в том числе как собственника интеллектуальных, творческих
сущностных сил, умножение степеней ее свободы, повышение ее роли во всех сферах
деятельности катализировали не только совершенствование и экспансию собственно
либеральных идей, но и либерализацию идей социализации даже на «бастионах
шведского социализма». С другой стороны, для усложняющейся и стремящейся к
самореализации индивидуальности рамки классической «либеральной»
частной собственности оказываются узкими. Сложным социальным сетевым
коммуникациям, которые необходимы для такой самореализации, адекватно
разветвленное соприсвоение средств, условий, процесса и результатов
деятельности. Следовательно, соответствующим образом должны быть скорректированы
и развиты классические идеи социализации, а либеральные идеи — социализированы.
Важными
результатами активизации и взаимовлияния процессов либерализации и социализации
стали формирование «нового лейборизма», опирающегося на концепцию
«третьего пути», в Великобритании, «новой середины» — в
ФРГ; Декларация Блэра — Шредера, смещение акцентов реальной политики многих
западноевропейских правительств с «государства социальной помощи» к
«государству социальных инвестиций», принятие и реализация Советом
Европы Стратегии социальной сплоченности. По справедливому замечанию
исследователя, сближение с либеральной идеологией вызвано прежде всего
качественным сдвигом в развитии массовой базы социал-демократии, ростом новых
средних слоев (служащих, техников, чиновников и т. д.), образ жизни и интересы
которых все более сдвигаются к середине политического спектра, где задачи
строительства социального государства сочетаются с ориентацией на либеральные
ценности. Поэтому неслучайно в последнее десятилетие особенности в политике
либералов, консерваторов и социал-демократов, сменяющих друг друга у власти в
западноевропейских странах, все менее различимы, а общемировая тенденция к их
конвергенции — все более очевидна.
Разумеется,
роль указанных процессов нельзя переоценивать. Существенный неолиберальный
сдвиг произошел в идеологии и политике лишь Лейбористской партии, что не в
последнюю очередь связано с сильными протестантскими традициями в Великобритании.
Рыночно-конкурентная модернизация Социал-демократической партии Германии,
начавшаяся при Г. Шредере, была свернута его последователями, другие же
континентальные левоцентристские партии не стали копировать «третий
путь« »новых лейбористов». Некоторые из них частично
модифицировали свои программно-идеологические установки, остальные не покинули
позиций традиционного социал-демократизма. Сохранилась и национальная специфика
различных группировок социал-демократии и их социальных моделей40.
Политико-прагматический дрейф в сторону социального либерализма оказался
заметнее идеологического. В ряду причин верности принципам и устойчивости идеологических
доктрин социализации (интегративная функция, близость к профсоюзам, этатистские
традиции и др.), на наш взгляд, нельзя недооценивать и доминирующую
адекватность отражения в указанных доктринах тех особых цивилизационных и
национальных ментальных характеристик, которые «ответственны» за
продуцирование идей социализации. В целом же взаимодействия идеологических
доктрин либерализации и социализации демонстрируют лишь элементы синтеза, а
преобладают конкурентные, коммуникативные, консенсусные, симбиотические и
коэволюционные формы.
3.Национальная
специфика идеологических
доктрин
Общецивилизационные
процессы индивидуализации и обществизации взаимодействуют во всех этнических и
национальных сообществах, странах, цивилизациях. В каждой из них при
определенных конкретно-исторических условиях и указанные тренды, и их
взаимовлияния обретают соответствующие специфические институты, формы выражения
и реализации. Вся история восточного славянства и вышедших из его лона народов
— от приглашения варягов возглавить власть и до современных реформ по сценарию
«Вашингтонского консенсуса» — полна примеров не только естественного,
органичного вызревания особых национальных форм упомянутых трендов, но и заимствования,
импорта, —добровольного и/или принудительного, — непочвенных, чуждых институтов
вообще и идеологических доктрин в частности (полонизация, окатоличивание,
русификация, «монголоизация» государственного устройства,
маркетизация общества и др.). В столкновении привнесенного и почвенного рождаются,
среди всего прочего, мутантные формы и институты, господство которых, как
правило, стратегически ущербно и чревато общественными катаклизмами.
Взять,
к примеру, опыт советского социализма. Как показали выборы в Учредительное
собрание в революционном 1917 г., большая часть населения Российской империи
была привержена социалистическим идеям, что объясняется не столько
распространением марксизма, сколько господством православной ментальности, не
исключая ее старообрядческой составляющей. Однако последующие попытки
реализовать марксистский коммунистический проект, как в грубоортодоксальных
(«военный коммунизм», сталинский «Великий перелом»,
обещания построить коммунизм к 1980 г.), так и в более мягких и гибких (реформы
периода «развитого социализма») вариантах, оказывались безуспешными в
той мере, в какой противоречили объективным социально-экономическим реалиям и
цивилизационной идентичности народов многонациональной страны, сопровождаясь
появлением весьма токсичных мутаций. Борьба за диктатуру пролетариата и
беднейшего крестьянства привела к торжеству тоталитаризма азиатского толка,
упразднение частной собственности обернулось господством «всеобщей частной
собственности» (К. Маркс) и массовым распространением одиозных теневых
форм частного присвоения, а ликвидация товарного производства и рынка —
натурализацией и феодализацией экономики; ГУЛАГ стал одним из средств обеспечения
поголовной занятости, а гонения против церкви и верующих преследовали цель
утвердить официальную сталинизированную коммунистическую идеологию.
Разумеется,
нельзя умалять значимость советских успехов, в том числе НЭПа, мобилизационной
экономики военного времени, «косыгинских» реформ, освоения космоса,
стратегического народнохозяйственного планирования и концентрации ресурсов,
социальной политики (бесплатное образование и медицинское обслуживание,
свободный доступ к культурным ценностям и др.), без которых СССР не стал бы
явлением всемирно-исторического масштаба и одной из двух сверхдержав. Однако,
во-первых, эти успехи во многом объясняются почвенностью их предпосылок и
оснований. Так, советский социальный проект в ряде аспектов воспроизводил
традиции старообрядческих общин и предприятий. Облицованные мрамором больницы
для рабочих с бесплатным лечением, 9-часовой рабочий день, 7—8-квартирные дома,
благоустроенные общежития с бесплатными детскими яслями, профтехучилища с
бесплатным обучением, пенсионные выплаты, участие рабочих в прибылях
предприятий — обычные реалии старообрядческой социальной экономики 2-й половины
ХГХ — начала XX в. Хозяйственная практика старообрядческих общин представляла
собой своеобразные элементы «социализма в капитализме», а владельцы
капитала были не более чем экономами, кассирами и приказчиками, приставленными
к общинной собственности. В старообрядческой экономике
(староверы-предприниматели контролировали от 60 до 75% капиталов
дореволюционной России) имелась не только конфессионально замкнутая система
финансирования, ставшая прототипом бюджетного финансирования советской
экономики, работали также и общественные фонды потребления. Староверческая
элита была одним из самых энергичных отрядов и российского капитализма, и
революций 1917 года.
Во-вторых,
псевдомарксистское доктринерство, волюнтаризм, антидемократизм правящей
советской верхушки не позволили, с одной стороны, найти и актуализировать
компенсаторы или альтернативы экономически неэффективным ментальным склонностям
к уравнительности, патернализму, пассивной созерцательности и высвободить
созидательный потенциал иных черт национального характера, которые отвечали бы
вызовам времени, а с другой — обеспечить адекватное конкретно-историческим
условиям и императивам прогресса сочетание почвенных и импортированных
институтов (свидетельство тому — свертывание НЭПа и «косыгинских»
реформ).
В-третьих,
Октябрь 1917 года был вызван к жизни не только причинами внутреннего порядка,
но и общецивилизационными сдвигами рубежа веков. Социализм советского типа стал
внешней альтернативой господствовавшему «дикому» западному
капитализму и либерализму. Именно под ее давлением оба претерпели серьезные социальные
трансформации, которые продолжаются и поныне. Только тогда, когда в недрах
передовых современных обществ процессы социализации достигли гораздо более
развитых форм, чем в странах «реального» социализма, когда
социализация как внутренняя альтернатива капитализации стала более мошной,
нежели внешняя, историческая необходимость в последней отпала. Примитивные
формы социализации были диалектически сняты и уступили место более развитым и
современным.
Итак,
советский опыт весьма показателен: алиберальная социализация, пренебрежение
эволюцией адекватных цивилизационной идентичности и конкретно-историческим
условиям форм индивидуализации и обшествизации чреваты потерей суверенитета.
Упрочение независимости и международных позиций страны предполагает
неукоснительное следование ее цивилизационной и национальной идентичности,
органичное сочетание последней с динамичными общецивилизационными процессами,
поддержание устойчивого баланса почвенных и адекватных им импортируемых
институтов.
По
понятным причинам, в Советской Украине формирование и реализация отвечающей
этим требованиям политики были невозможны. Но, как оказалось, и обретение
государственной независимости в 1991 г. стало лишь первым шагом на трудном пути
к реальному суверенитету. Молодому государству приходится противостоять мощной
геополитической экспансии — и российской, и евроатлантической. Следует
признать, что сложившиеся в Украине модели олигархической капитализации и
политического устройства, а также многочисленные мутантные институты и формы
(прежде всего, в теневой экономике) явились результатом не столько внутренней
самоорганизации на основе национальной идентичности, сколько реализации ортодоксальной
неоконсервативной и неолиберальной идеологической доктрины, рожденной на иной
национальной и цивилизационной почве. Стремление к весьма привлекательному
членству в ЕС может обернуться значительными потерями, если во главу угла
государственной политики поставить простое копирование европейских стандартов,
в том числе идеологических, а не приоритеты цивилизационной и национальной
самоидентификации, консолидации украинского общества, развития национальной
культуры и идеологии.
Злободневная
проблематика украинской идентичности активно дискутируется в научной
литературе. В частности, утверждается, что основное содержание
культурно-цивилизационной идентификации украинского народа определяется его
пребыванием на стыке двух цивилизаций — западноевропейской и
восточноевропейской. В то же время существует единая украинская идентичность,
амбивалентная по своему характеру. На наш взгляд, цивилизационной пограничностью
может быть объяснена амбивалентность идентичности, но не ее единство. Каковы же
основы этого явления?
Восточные
славяне и украинский народ никогда не были органической частью
западноевропейского суперэтноса и католическо-протестантской цивилизации. У них
иная историческая судьба. Их геоцивилизационный ареал — не Западный и не
Восточный, а Срединный тип эволюции человечества, Восточнославянско-Православно-Евразийская
цивилизационная общность. Следует согласиться с мнением, что истоком и основой
последней была православная Киевская Русь. Ее распад и последовавшие за этим
известные исторические события привели к образованию двух субцивилизаций единой
цивилизации, а именно Восточнославянской — Западноправославной и Восточнославянской
— Восточноправославной. Несколько столетий пребывания западноукраинских земель
в составе различных государств католическо-протестантской цивилизации, а восточноукраинских
— в составе Российской империи, вынужденная безгосударственность украинского
народа наложили заметный отпечаток на его культуру, менталитет, идеологию.
Ценой
больших усилий удалось в основном сберечь родовое православное единство
украинского народа. Греко-католики
сохранили православную обрядность, а католичество и протестантизм не стали
сопоставимо массовыми. Но в культуре и идеологии западных украинцев прочно
укрепились некоторые импортированные католическо-протестантские черты, взаимодействие
которых с родовыми основаниями собственно украинской ментальности никогда не
было беспроблемным. Восточные украинцы восприняли восточнославянско-православно-евразийскую
культуру — общероссийскую не в национальном, а в цивилизационном отношении. В
ее формировании приняли активное участие лучшие сыны украинского народа — П.
Могила, Ф. Прокопович, Т. Шевченко и др. Именно благодаря их усилиям произошел
принципиальный цивилизационный сдвиг, обозначенный Н. Трубецким как «украинизация
великорусской духовной культуры… Эта единая русская культура послепетровского
периода была западнорусской — украинской по своему происхождению, но русская
государственность была по своему происхождению великорусской, а потому и центр
культуры должен был переместиться из Украины в Великороссию. В результате и
получилось, что эта культура стала не специфически великорусской, не
специфически украинской, а общерусской». Несмотря на известные властные
попытки русификации, взаимодействие родового украинского и
восточнославянско-православно-евразийского начал культуры восточных украинцев
отличалось большей толерантностью и органичностью в сравнении с взаимодействием
родового, собственно украинского, и католическо-протестантского
цивилизационного.
Современные
этнометрические исследования подтверждают восточнославянско-православно-евразийскую
идентичность украинского народа. С Запада на Восток и Юг независимой Украины
влияние на родовую украинскую ментальность католическо-протестантских
цивилизационных начал относительно снижается, а восточноправославно-евразийских
— растет. Следовательно, с одной стороны, объективной реальностью являются
особые, собственно украинские, формы и институты общецивилизационных трендов
индивидуализации и обществизации, а почвенные украинские идеи либерализации,
социализации и консерватизма не тождественны ни западноевропейским, ни
российским. С другой стороны, на Западе и в Центре Украины позиции
западноевропейского либерализма и консерватизма значительно сильнее, чем на
Востоке и Юге.
В
исследовании и определении родовых, базовых оснований украинской ментальности,
а значит, и национального колорита идеологических доктрин необходимо учитывать,
во-первых, весьма длительную, тысячелетнюю историю становления и
протоинстатуциональную природу этой ментальности, а также устойчивость,
инерционность и консервативность указанных оснований. Поэтому не следует
переоценивать данные многих социологических
опросов об изменениях предпочтений граждан и отождествлять эти изменения со
сдвигами в ментальных основаниях. Упомянутые изменения предпочтений и некоторых
поведенческих характеристик, происходящие в коротком периоде (например, взрыв
агрессивности, жестокости, цинизма, завистливости, жадности, эгоцентризма,
«money-мании»), являются
преимущественно вынужденными и адаптационными, а не революционно-кардинальными.
Во-вторых, речь идет о менталитете большинства украинских граждан, для которых
определяющую роль играют протоинституты и ценности христианства, прежде всего
православия.
Именно
эволюционирующее православие в религиозном и/или секуляризированном виде
формирует родовые основания и несущие конструкции украинского менталитета.
Постулаты равенства всех перед Богом, коллективного спасения, первенства
духовного над материальным, праведности источников богатства, нестяжательства,
социальной справедливости свидетельствуют о доминантной социальности православия.
Его духовность и культура более адекватны обществизации и социализации, чем
капитализации и индивидуализации в их евроатлантаческих формах. Теперь уже
очевидно, что советский социалистический эксперимент был вызван к жизни не
только социально-экономическими причинами, но и питаемым православными протоинститутами
стремлением огромных масс рабочих и крестьян к социальной справедливости.
Следует признать, что и в современной Украине большинству граждан чужды
капитализм и неоконсерватизм. Ностальгия по советскому прошлому соседствует с
приверженностью тем реальным западноевропейским формам социализации, которые в
определенной мере отвечают не столько букве, сколько духу православия.
Большинство
украинцев и на Западе, и на Востоке страны не считает имущественное положение,
уровень богатства, вид профессиональной деятельности свидетельством
богоизбранности или богоугодности. Осуждаются и нетрудовое происхождение
богатства, и социальная безответственность бизнеса. Главное в
предпринимательстве — богоугодное и общественно полезное дело, а не погоня за
прибылью. Конечно, украинцы понимают, что последняя диктуется законами мировой
конкуренции, но не могут принять ни роскошеств «элиты», ни бедное -та
человека труда и/или пенсионера, все еще не теряя надежду, что эгоцентричный
гедонизм и цинизм крупных буржуа уступит место здоровому чувству вины, а
безгранично потребительское использование прибыли — благотворительности как
условию спасения души и показателю общественной эффективности
предпринимательства. Расцвет потребительства и культа денег не поколебал
глубинных нравственных побуждений к труду: содержать себя самому и заботиться о
тех, кто не может зарабатывать. Разумеется, «несродный труд» (Г.
Сковорода) труд не по призванию, а только ради хлеба насущного не может быть
безусловной ценностью, — как правило, он в тягость, но еще более тягостны
вынужденное безделье и ощущение общественной невостребованности.
Серьезным
изъяном православной этики считается эгалитаризм, наиболее известной формой
которого является уравнительное распределение доходов. Но внимательное
рассмотрение обнаруживает не столь заметные, однако не менее важные
обстоятельства. 
Во-первых,
в советской экономике уравниловка была результатом того, что господствовали
неадекватные формы реализации принципа распределения по труду, который в
большей мере соответствует православной этике. Уравниловка отнюдь не
отождествляется со справедливостью в распределении доходов, императивом
последней служит поддержка богатым бедного, здоровым — больного, трудоспособным
— престарелого. 
Во-вторых,
православная идея равенства значительно богаче известного западного принципа
равенства возможностей. Ее исток — равенство всех перед Богом, а одно из следствий
— равенство в труде и в присвоении средств, условий и процесса производства.
Сотрудящиеся — сособственники — равны, но не одинаковы. В известной мере таковы
и неофиты христианства, и общинники русского «мира», и украинские
хуторяне, и наши современники — субъекты сетевой экономики знаний.
Доминантная
социальность православия, а также весьма критическое отношение православной
церкви к неолиберальной доктрине отнюдь не умаляют значимость православных
ответов на общецивилизационные вызовы индивидуализации. Срыв индивидуализации
православия на базе собственной социокультурной традиции в результате поражения
раскола 53 не означает ее (индивидуализации) окончательного свертывания, точно
так же как экспансия католическо-протестантских норм — утраты ее православной
идентичности. Несмотря на заметную рыночную рационализацию современного уклада
жизни и разнонапряженность украинского индивидуализма в тех или иных регионах
страны, его главные, общие для большинства украинцев черты весьма отличны как
от утилитарного индивидуализма североамериканского типа, так и от
староевропейского латино-римского приватизма. Украинский индивидуализм в
большей мере кордоцентричен и чувственно-эмоционален, чем рационален,
интровертен и толерантен, чем экстравертен и агрессивен.
В
самом деле: принимая те или иные решения, в том числе экономические,
большинство украинцев руководствуется не столько рациональным расчетом, сколько
чувствами. Выбор и действия могут быть различными, но все они поверяются на
весах совести и справедливости. Разумеется, украинская хозяйственность не
лишена рациональности, тем более в рыночной среде. Но, как и прежде, она далека
и от русской масштабности, известной бесшабашности, и от немецкого педантизма.
Для этико-интуитивного интроверта эта хозяйственность является, скорее,
вынужденной и не склонной покидать пределы хозяйственного микрокосма.
Многовековая религиозная и национальная ущемленность украинского народа,
государственный деспотизм Российской империи существенно ограничивали
возможности экстравертной самореализации личности. Хотя для западных украинцев
более характерны замкнутость и настороженное отношение к окружающим, а для
восточных — доверчивость и открытость, их объединяет склонность к
созерцательности, самоуглубленности, душевным переживаниям и поискам.
Приоритеты духовного родства лишь подчеркивают толерантность и невоинственность
украинцев по отношению к другим народам и религиям.
Принципиально
важной чертой украинского индивидуализма является персонализм, — важной
настолько, что впору говорить об индивидуалистических характеристиках
украинского персонализма. Речь идет, прежде всего, о его (индивидуализма) личностности.
Руководствуясь христианским постулатом о том, что человек был создан по образу
и подобию Божию (Быт, 1:27), большинство украинцев воспринимают человека не как
абстрактного индивида, играющего ту или иную социальную роль (субъект права,
экономический субъект), а как целостную личность, в которой скрыто сущее и
которая способна обнаружить его и в себе, и в другой личности. Украинцам ближе
не внешние формы человечности, а ее духовные основания, не функциональные, а
сущностные характеристики человека, не столько программные положения
политических партий, сколько личные качества их лидеров. В силу меньшей
инверсионности национального характера в сравнении с русским украинскому
персонализму чаще удается избежать двух крайностей: абсолютизации разума и
«безумства воли» (С. Трубецкой).
Именно
из-за персоналистичности украинский индивидуализм немыслим вне коллективизма и
соборности. Личность не может быть замкнута в границах индивидуального
субъекта. Углубляясь в себя, она нуждается в другой личности: субъективный
идеализм, тем более солипсизм, никогда не был влиятельным философским течением
в Украине именно по причине «несубъективности» украинской
ментальности. Разумеется, последняя не свободна от примитивного коллективизма
общинного типа, когда личность изначально находится в заранее заданных
условиях, которые она не вправе и не в силах изменить, а потому вынуждена
смириться и терпеть.
Однако
уже с периода казачества ведущей становится тяга к коллективу, образуемому в
результате взаимодействия свободных личностей, способных добровольно
пожертвовать частью своей независимости в пользу товарищества, а в определенных
условиях — безоговорочно подчиниться его воле. Соответственно, усложняется и
секуляризированная соборность, истоком которой, как известно, является
православное стремление быть в соборе (союзе, единении) прежде всего с Богом,
затем — с людьми, а также соборное устроение православной церкви. Украинская
соборность, впрочем, как и российская, в равной степени противостоит и
ортодоксальному индивидуализму «Я», и примитивному коллективизму
безличностного «Мы». Она предполагает не формальное равенство перед
законом, а духовное единство, не противопоставление себя другим как способ
самоутверждения, а собирание мнений. Здесь единство достигается не внешними
рамками, а внутренним взаимопониманием личностей.
Точным
отражением украинской ментальности
стала сформулированная Н. Костомаровым идея соборности украинского народа. Весьма
актуальными представляются такие принципы его объединения, как несмесимость, но
и неразделимостъ разновекторного общества, движущегося к своей спасительной
цели. Желание жить в единой стране сплачивает большинство
украинцев. Однако целая эпоха
безгосударственности наложила специфический отпечаток
на восприятие, понимание и национальные протоинституты государственности,
демократии и свободы. Многовековой пресс чужой, непочвенной государственности,
отведенная украинцам роль объекта государственного строительства и политики,
особенно на западных землях, во многом объясняют, с одной стороны, стремление к
безусловной, безграничной свободе, прежде всего от власти и закона, нежелание
подчиняться государству, закононепослушание, которые нередко порождают, по
меткому выражению А. Довженко, анархию и атаманство, а с другой — известный
дефицит «воли быть собой» (И. Франко), слабую сопротивляемость
импорту не адекватных народным традициям формальных институтов, явно
недостаточную государственную самостоятельность украинской элиты, ее неверие в
свои и народные силы, склонность подчиняться «союзникам» и некритично
воспринимать их рекомендации. Неадекватность формальных институтов неформальным
катализирует правовой нигилизм и отнюдь не сокращает разрыв между правом и
правдой в народном сознании. В его толщу еще только начинает проникать государственное
понимание свободы, ее сопряженности с личной ответственностью и ограниченным
патернализмом. Подобным образом интровертность, толерантность и персоналистичность
украинского демократизма, сложившиеся в предшествующие столетия на
микрообщественном уровне и прошедшие испытание во времена Б. Хмельницкого,
Запорожской Сечи, УНР, должны стать неотъемлемой составляющей украинского
государственного демократизма.
Итак,
если украинские идеологические доктрины претендуют не на западноевропейский,
североамериканский или российский, а на национальный колорит, они должны
опираться на почвенные ментальные основания. Речь идет, по крайней мере, об
адекватном отражении в общественной идеологии постулатов изначальности и
всеобщности социализации, ее соборности
и персоналистичности, совместного труда и соприсвоения, равенства и справедливости,
разумеется, в соответствующих конкретно-исторических формах. Подобным образом и
украинский либеральный идеологический проект немыслим без чувственной
эмоциональности и образности, кордоцентричности, толерантности,
персоналистичности, социальной ответственности личности, сублимации идей
безусловной свободы, преобразования интровертных поисков в экстравертную
активность.
В
современном украинском политикуме указанные императивы национальной
идентичности не являются определяющими. В самом деле: политические силы,
которые представляют отечественный крупный капитал, руководствуются отвечающими
его интересам неоконсервативными и неолиберальными идеями. Правда, под
давлением общественного мнения они вынуждены не только прибегать к социальной
риторике, но и реализовывать некоторые социальные проекты, преимущественно
патерналистской направленности, однако существо идеологической доктрины от
этого не меняется. Надежды крупного капитала на ее долговременную поддержку
большинством населения бесперспективны в силу не только социально-классовых
соображений, но и чуждости этой доктрины украинскому менталитету. Следование ей
вряд ли способно обеспечить отечественному крупному капиталу стратегическую
конкурентоспособность на мировых рынках, поскольку неоконсервативная
(неолиберальная) «ниша» уже прочно удерживается крупным капиталом
других стран, для которого она является не импортированной, а почвенной. Нужно
понять и должным образом действовать: главное конкурентное преимущество
национального капитала — нереализованный мощный инновационный и экономический
потенциал национального характера. Адекватная ему рыночная «ниша» еще
не сформирована, и время пока не упущено, а потому соответствующие
модернизационные национальные проекты должны щедро финансироваться именно
крупным капиталом.
Мелкий
и средний капитал в большей степени ориентирован на национальные ценности.
Однако ему, как и представляющим его интересы национально-демократическим
политическим силам, недостает консолидации и согласия, мешают чрезмерная
евроатлантическая риторика и ориентация. Действительно, западноевропейский
социальный и культурный либерализм и социал-демократизм близки украинской
ментальности, но отнюдь не являются ее необходимым и достаточным отражением.
Чтобы стать украинцем, нужно немало самостоятельно потрудиться. Только в этом
случае украинцы станут европейцами, равноправными с немцами, французами,
датчанами и другими европейскими народами.
Отсутствие
в Украине, — стране с социально ориентированным менталитетом большинства
граждан, — мощной и единой политической силы социальной направленности
парадоксально лишь на первый взгляд. Практически очевидны следующие причины:
активное противодействие крупного капитала, незавершенность и неустойчивость
социальной стратификации, естественные трудности консолидации многочисленной и
многоликой армии наемного труда, раскол православной церкви и др. Менее
очевидно такое фундаментальное обстоятельство: идеологическая доктрина
социализации в Украине пока сколько-нибудь полно не отразила базовые черты
украинской ментальности. Одни политические силы по-прежнему привержены грубокоммунистическим
идеям, другие — ориентируются на западноевропейский социал-демократический
проект, а национальная специфика социализации остается «падчерицей»
левого политического спектра.
Важнейшим направлением
утверждения украинской ментальности в идеологии, политике и культуре является
развитие демократических процессов в самом широком смысле. Разумеется, это
предполагает использование как общецивилизационных демократических механизмов,
так и опыта зрелых демократий. Следует, однако, учитывать, что указанные
механизмы и опыт могут быть эффективны только в меру их адекватности
национальным демократическим традициям и органичного сопряжения с ними. Именно
на этой основе можно успешно продвигать национальный демократический проект.
Так, ввиду особенностей национального характера есть смысл в том, чтобы
разнообразить формы прямой демократии , особенно на уровне местного самоуправления,
совершенствовать процедуры, способствующие достижению консенсуса, разрабатывать
более чувствительные индикаторы накапливающегося общественного недовольства и
взрывной энергии, а также демократические механизмы интровертного типа. В
сочетании демократических традиций и инноваций нужно руководствоваться
почвенным пониманием консерватизма как непрерывного совершенствования, всегда
опирающегося на очищающую старину (А. Хомяков).
Опыт
стран второй и третьей волн модернизации свидетельствует о том, что развитие
демократии в конечном итоге обеспечивает национально-ориентированные
преобразования, инициируемые национально-настроенной элитой. Именно благодаря демократическим
механизмам из богатой сокровищницы национального опыта извлекаются и
актуализируются те ценности, которые отвечают очередным вызовам эпохи. Такими
ценностями украинского национального характера, вполне адекватными императивам
экономики знаний, V
и
VI технологических укладов, наконец, модернизации постиндустриального типа,
являются ассоциативно-образное мышление, навыки творческой интровертности и
духовных поисков, потенциал персоналистической соборности, сотрудничества и соприсвоения.
Но эти драгоценности могут остаться без достойной «оправы», а потому
и невостребованными, если на демократическом поле сильным и ведущим игроком не
станет государство.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Предъявляя
высокие требования к молодому национальному государству, украинцы уверены в
необходимости значительно его усилить, чтобы оно могло обеспечить отвечающий
национальному характеру и интересам большинства граждан курс на демократическую
либеральную социализацию общества и модернизацию страны. Поэтому государство
должно обладать более мощным капиталом и ресурсами, чем национальная буржуазия,
стать более эффективным общенациональным капиталистом на службе у народа. Иными
словами, в современных условиях государственный социализированный капитализм в
значительно большей степени соответствует названному курсу, чем господствующий
олигархический.
ИСПОЛЬЗОВАНЫ ИСТОЧНИКИ
1. http://www/pravaya.ru/side/9/520/.
2. В. М. Геец
«Либерально-демократические основы: курс на модернизацию Украины» —
«Экономика Украины» № 3, 2010, с. 4-20
3.Кочетков В. В., Кочеткова Л. Н. К
вопросу о генезисе постиндустриального общества. «Вопросы философии»
№ 2, 2010, с. 26—27
4.Федотова В., Кросс Ш.
Православие, Вебер и новый русский
капитализм. «Общественные науки и современность» № 2, 2006, с. 46-48.
5.Иноземцев В.
Возвращение Европы. В авангарде прогресса: социальная политика в ЕС-«Мировая
экономика и международные отношения» № 2, 2002, с. 9
6.Петров В. Системы общественного бытия
Запада и России — «Вопросы экономики» № 11,2000, с. 105, 106
7.Хантингтон С. Запад уникален, но не
универсален — «Мировая экономика и международные отношения» № 8,
1997, с. 84-87
8.Гальчинский А. Европа и США
-геополитическое соперничество. -«Экономика Украины» № 3, 2003, с.
4-14
9.Иноземцев В., Кузнецова Е. В поисках
идентичности: европейская социокультурная парадигма — «Мировая экономика и
международные отношения» № б, 2002, с. 3—14
10.Иноземцев В. Восставшая из пепла:
европейская экономика в XX веке — «Мировая экономика и международные
отношения» № 1, 2002, с. 3-13
11. Тарасевич В. О цивилизационном
измерении мирового кризиса. «Экономическая теория» № 2, 2009, с.
17-18
12.Иноземцев В.
Вестернизация как глобализация и «глобализация» как американизация —
«Вопросы философии» № 4, 2004, с. 66
13.Соломон К. Культурная экспансия и
экономическая глобализация. «Мировая экономика и международные
отношения» № 1, 2000, с. 109.
14.Философский
энциклопедический словарь. — М., 1989, с. 603.
15.Декларация принципов
Социалистического Интернационала, http://sd-i.narod.ru/
ustav.htm,
с. 7.
16.Мысливченко А.
Перспективы европейской модели социального государства — «Вопросы
философии» № б, 2004, с. 6-10
17.Колот А. Социальная сплоченность
общества как доктрина: основные принципы, причины актуализации, составляющие
развития. «Экономическая теория» № 1, 2010, с. 18-28
18.Работяжев Н. Западноевропейская
социал-демократия в начале XXI века. «Мировая экономика и международные
отношения» № 3, 2010, с. 54, 39-53
19.Глотов
Б. Б. Культурно-цивілізаційна ідентифікація українського
народу. Дніпропетровськ, ДРІДУ НАДУ,
2002, с. 116
20.Тарасевич В. Н. Экуника: гипотезы и
опыты. М., ТЕИС, 2008, с. 304-311
21.Цивилизационная структура
современного мира. В 3 т. Под ред. Ю. Н. Пахомова и Ю. В. Павленко. Т II.
Макрохристианский мир в эпоху глобализации. К., «Наукова
думка», 2007, с. 428-446
22.Латова Н., Латов Ю. Этнометрические
подходы к сравнительному анализу хозяйственно-культурных ценностей.
«Вопросы экономики» № 5, 2008, с. 80-102.
23.М. I. Туган-Барановський та Г. С.
Сковорода: науково-пізнавальна
прощало місць життя видатних українців.
Матеріали мобільного семінару факультету економічних наук НаУКМА. Упорядник Ю.
М. Б а ж
а л. К., 2007,
с.
34-35
24.Глинчикова
А. Социальное значение русского раскола. «Вопросы философии» № 6,
2008, с. 17-28
25.Сергеев М. Проект Просвещения:
заметки об американской национальной идее. «Вопросы философии» № 2,
2007, с. 161—167
26.Соціоніка:
час України. Тернопіль, 1991, с. 19—20
27.Прасолов М. Проблема
внутреннего опыта в философии русского метафизического персонализма.
«Вопросы философии» № 8, 2009, с. 111
28.Флоренский П. А. Сочинения. В 2 т. Т
2. М., 1990, с. 30, 343 – 344
29.http://www/obzh.ru,
с. 3.