Реферат по онтологии
Основные теоретико-познавательные стратегии


ПЛАН
1.
Вступление.
					







2.
«Пессимистические»
доктрины.
3.
Конструктивные теоретико-познавательные доктрины.
4.
Литература.
1. Вступление.
Классификация
теоретико-познавательных программ (доктрин или стратегий — мы будем использовать
эти термины как синонимы) мо­жет проводиться по различным основаниям. 
Например,
они могут различаться по отношению к объекту познавательной деятельности
(теории отражения и теории конструирования объекта познания), по трактовке
субъекта: теории, основанные на принятии индивидуаль­но-психологического,
рансцендентального, коллективного субъек­тов познания или вообще отрицающие
существование оного — в духе «теории познания без познающего субъекта» К.
Поппера. Классифи­кация гносеологических доктрин может быть проведена также на
ос­новании того, что признается источником наших знаний о мире (ра­ционализм,
эмпиризм); какая познавательная способность лежит в основе получения нового
знания (интуитивизм, панлогизм) и т.д.
В
принципе, все подобные основания классификации — их перечень можно было бы и
преумножить — имеют рациональный смысл. Одна­ко им присущи два недостатка: 1)
они не универсальны и 2) не дают сущностной типологии основных ходов
теоретико-познавательной мысли. По нашему мнению, наиболее универсальным
основанием классификации теоретико-познавательных программ является реше-вде
вопроса о происхождении и сущности знания.
Исходя
из этого основания, гносеологические доктрины можно разделить на две неравные
части, одну, меньшую, условно поимено­вав «.пессимистическими» (или
негативистскими), а вторую, большую часть — «оптимистическими» (или
конструктивными) доктринами.
2. «Пессимистические»
доктрины.
Одной
из самых древних познавательных программ подобного рода является скептицизм (от
греч. skeptikos — рассматривающий, познаю­щий), восходящий еще к античной
философской традиции. Сущ­ность скептицизма состоит в отрицании возможности
достижения истинного, т.е. доказательного и всеобщего, знания и в признании то­го,
что относительно любого суждения можно высказать прямо ему противоположное и
ничуть не менее обоснованное.
Истоки
античного скептицизма можно найти уже у Горгия и Ксениада Коринфского.
Последний, по свидетельству Секста Эмпирика, утверждал, что «нет ничего
истинного в смысле отличия от лжи, но. все ложно, а потому непостижимо». Однако
как самостоятельная фи­лософская школа, центрирующаяся на гносеологической
проблема­тике, скептицизм складывается в трудах Пиррона на рубеже ІV—
III вв. до н.э. «Основное положение скептицизма в том, — писал, выявляя его
сущность, ГГ. Шлет, — что против всякого положения можно выставить другое,
равное ему… так что ни одно из положений не оказывается более достоверным…
что приводит скептика к воздер­жанию от суждений и к безмятежности». Если все
суждения пробле­матичны и истина недостижима в принципе, то скептик,
действитель­но, должен был бы воздерживаться от всяких суждений, ибо против его
пессимистической оценки возможностей познавательной дея­тельности могут быть
приведены его же собственные теоретические аргументы. Однако трудно найти в
истории философской мысли писателей более усердных, чем скептики, начиная с
Секста Эмпирика и кончая Д. Юмом.
Живой
средой и питательной почвой скептической установки со­знания являются
антидогматизм и борьба с ложными авторитетами. Однако надо разделять
последовательную скептическую позицию в духе Юма и методологическое сомнение Р.
Декарта. Для первого скеп­тицизм есть общая гносеологическая и даже
общемировоззренческая установка, в сущности саморазрушительная. Для второго
принцип со­мнения есть только путь к обретению твердых гносеологических ос­нований
философствования. Сомневаться ради самого сомнения и сомневаться ради обретения
истинной почвы под ногами — вещи со­вершенно разные. В этом плане скептицизм
хорош лишь как элемент философского мышления, как критическая направленность
разума, ничего не склонного принимать на веру. 
Любопытно,
что последовательный скептицизм не только в позна­нии, но и в жизни есть
зачастую как раз слепое принятие на веру ка­ких-то распространенных
предрассудков (со-мнение) или следствие глубокого разочарования в каких-то
догмах. Недаром говорят, что догматик — это уверовавший скептик, а скептик —
разочаровавший­ся догматик. Догматизм и скептицизм как две тупиковые крайности
всегда подпитывают друг друга, образуя как бы замкнутый круг, обре­кающий нашу
философскую мысль на философское бесплодие. Неда­ром Гегель квалифицировал
скептицизм в качестве критической ипо­стаси рассудочного, а отнюдь не разумного
мышления.
Агностицизм
(от греч. agnostos — непознаваемый) — позиция, от­рицающая возможность познания
сущности вещей и полагающая границы человеческому познанию. Иногда агностицизм
понимают неверно, а именно как позицию, отрицающую возможность познава­тельной
деятельности вообще. Подобных учений в истории филосо­фии попросту нет, ибо
такая установка в познании еще более двусмысленна, чем скептическая: само
суждение «познание невоз­можно» опровергает его же. В классической форме
агностическая ус­тановка выражена И. Кантом, утверждавшим, что мы можем позна­вать
лишь явления (феномены) вещей, поскольку вещи всегда даны нам в формах нашего
человеческого опыта. Каковы же вещи сами по себе — вне этой субъективной
данности — о том может знать лишь Господь Бог. Это для него процессы и вещи
мира даны абсолютно не­посредственно, в своей подлинной сущности. Для нас же
они сужде-ны навсегда остаться непознаваемыми вещами в себе, ибо их данность
нам в виде феноменов всегда опосредована априорными формами чувственного
восприятия (пространство и время) и априорными категориями рассудка
(представлениями о причинных связях, необходимости случайности и т.д.). Проще
говоря, мы никогда в познании мира не сможем «выпрыгнуть» за границы нашей
человеческой субъективности.
Заметим,
что агностик не говорит о невозможности познания истины или о равноправии
суждения и его отрицания. Скептическая и агностическая установки — это отнюдь
не одно и то же. К примеру, Кант как раз и пытается с принципиально новых
позиций, которые мы еще не раз будем обсуждать, ответить на краеугольный
теоретико-познавательный вопрос: «как возможны доказательные истины математики,
физики и метафизики», но при этом отрицает возможность достижения истинного
знания о сущности самих по себе вещей. Агностическая позиция не произвольная
вьщумка философов, а основывается на вполне реальных особенностях
познавательного процесса:
неустранимости
из него субъективной человеческой составляющей даже в, казалось бы, самых
точных и высокоабстрактных науках, типа логики и математики;
бесконечности
процесса познания, когда то, что сегодня нам кажегся существенным, завтра
обнаруживает производный и феноме­нальный характер, ведь за познанной сущностью
каждый раз открыв вается новая и более глубокая сущность.
Тем
самым подлинная суть вещей перманентно скрывается от нас и напоминает горизонт,
каждый раз вновь удаляющийся при любых наших попытках приблизиться к нему.
Агностицизм может прини­мать различные, в том числе и «мягкие», формы, входя в
качестве эле­мента в состав вполне конструктивных теоретико-познавательных
моделей, как у того же Канта — родоначальника трансцендентализма, о котором
речь пойдет ниже. Религиозно-философский вариант агно­стической позиции можно
обнаружить в работах С.Л. Франка, где он, подвергая критике позицию Канта о
жестком разделении явлений и сущности, сам обнаруживает и глубоко обосновывает
моменты принципиальной непостижимости и в бытии мира, и в бьпии самого
человека, и в познавательном процессе. Все сущее, по Франку, беско­нечно в
своих основах, а стало быть, в нем всегда для человека будет оставаться тайна и
«неисследимая темная глубина».
Подытоживая,
можно высказать следующее суждение об агности­цизме. Жесткое разделение вещей в
себе и явлений, равно как и жест­кое полагание границ человеческому познанию,
вряд ли оправданно.
Еще
Гегель, критикуя позицию Канта, тонко подметил, что полагание границы
подразумевает некоторое знание того, что за этой границей находится. В
противном случае мы об этой границе попросту не знали бы и, соответственно, не
смогли бы высказать суждения о ее наличии. Но, стало быть, в самом утверждении
границы человеческого позна­ния заключено ее решительное отрицание, ибо знание
о собственном незнании есть важнейший стимул развития познавательной деятельно­сти
человека и переступания границ существующего знания.
Впоследствии
Л. Витгенштейн резонно заявит: «О том, о чем не­возможно говорить, о том
следует молчать». В самом деле, если в ми­ре существует нечто, принципиально
недоступное для нашего позна­ния и языка, то любой разговор о нем попросту
лишен смысла. Следовательно, вопрос о границах познания резонно ставить лишь
относительно каких-то определенных видов знания, научных методов или
способностей человека.
3. Конструктивные
теоретико-познавательные доктрины.
Их
обзор будет кратким, поскольку мы не ставим своей задачей сис­тематически
изложить историю гносеологических идей1. Цель данно­го параграфа иная — ввести
читателя в наиболее фундаментальные ходы гносеологической мысли, вытекающие из
того или иного реше­ния вопроса о сущности знания.
Реалистические
доктрины. Они выводят знание из реального, т.е. су­ществующего независимо от
нас и на нас активно воздействующего, внешнего мира.
Исторически
первой разновидностью этого подхода является пози­ция наивного реализма,
распространенная среди ученьж в период господ­ства классической европейской
науки и по сию пору являющаяся ти­пичной для естественной установки сознания,
не склонного к философским размышлениям. Характерные черты этой позиции за­ключаются
в следующем: 1) знание есть продукт отражения внешнего мира, наподобие того,
как предметы отражаются в зеркале; 2) познава­тельный образ в голове человека
является более или менее точной копией оригинала, а в обыденном сознании такое
разведение оригинала и копии зачастую вообще не проводится; 3) источником
знания являются чувственные данные, которые потом обобщаются и
систематизируются
интеллектом;
4) человек познает мир как бы один на один, без опосредствующего влияния
социума, его культуры, практики и языка (так называемая позиция
«гносеологической робинзонады»); 5) сознание челове ка напрямую связывается с
функционированием мозгового субстрата, а иногда, как у вульгарных материалистов,
мысль рассматривается как выделение мозга, наподобие того, как печень выделяет
желчь.
В
настоящее время позиция наивного реализма является достоянием истории
гносеологии. Почти все ее утверждения оказались ошибочными, что стало особенно
очевидным в XX столетии, в ходе бурного развития экспериментальных физиологических,
психологических и социокультурных методов исследования познавательного процесса.
Еа теоретические недостатки были вскрыты еще Беркли, Юмом и Кантом,, а
фактически — еще элеатами и Платоном, если вспомнить их противо­поставление
мира знаний, основанного на разуме, миру мнений, осно­ванному на чувственном
опьпе. Однако общая реалистическая установ­ка, признающая в качестве источника
наших знаний существование объективного мира, продолжает отстаиваться в XX
столетии многими философскими направлениями.
Так,
в позиции научного реализма (У. Селларс, X. Патнэм, Дж. Смарт, Дж. Марголис и
др.) причиной возникновения знаний в голове челове­ка, в том числе и знаний
научно-теоретического характера, признается воздействие внешнего мира Он
первичен по отношению к любым про­дуктам человеческой практической и
познавательной деятельности. По­нятиям и законам научных теорий соответствуют
реально существующие вещи и процессы, хотя здесь и необходимо учитывать
конструктивную деятельность теоретика, а также влияние языка на познавательный
про­цесс. Состояния нашего сознания производны от физико-химических процессов в
мозге, хотя и опосредствованы социокультурными влияни­ями. В целом научный
реализм не представляет собой какого-то концеп­туально целостного и
организационно оформленного движения, аявля-ется скорее философским отражением
и обоснованием стихийной и массовой веры ученых в то, что они познают законы
реально существую­щего мира и что научное знание вовсе не продукт их
субъективного твор­ческого произвола.
С
известными оговорками к современным модификациям общей ре­алистической
установки в понимании природы знания можно отнести
также
целый спектр натуралистических и праксеологических доктрин.
К
натуралистическим теориям познания могут быть причислены те модели, которые не
сомневаются в существовании объективного внешнего мира, но рассматривают знание
как нечто производное от природных процессов и, соответственно, считают
возможным пони­мание сущности знания на основе познанных природных законов.
Характерными
чертами всех разновидностей натурализма являют­ся редукционизм (попытка свести
сложные закономерности к более простым), апелляция к данным естественных наук
как надежной базе вынесения истинных суждений и общий (скрытый или явный) анти­метафизический
пафос, т.е. вера в возможность решить фундамен­тальные проблемы теории
познания, не прибегая к философскому языку, философским методам анализа и
мудрости историко-фило­софской традиции.
Физикам
принадлежит попытка решить теоретико-познавательные про­блемы,
переведя их на язык фундаментальных физических теорий и опираясь на
установленные физические законы. Сами по себе по­пытки привлечь достижения
физики как фундаментальной естест­веннонаучной дисциплины к анализу проблем
познавательной дея­тельности и сознания человека являются исключительно ценными
и полезными, обогатившими науку многими важными результатами. Здесь достаточно
вспомнить значение корпускулярно-волновой тео­рии света для изучения зрения или
электромагнитных представлений для исследования процессов, идущих в нервных
клетках человечес­кого организма.
Однако
у представителей естественных наук всегда возникает со­блазн пойти дальше и
попытаться решить фундаментальные пробле­мы гносеологии, опираясь на сугубо
научные понятия и методы физи­ческих теорий.
Искусственно
противодействовать физикалистским программам решения теоретико-познавательных
проблем невозможно и просто вредно, однако можно совершенно четко
констатировать, что удов­летворительно объяснить природу знания и сознания на
основе фи­зических и, шире, естественнонаучных законов (пусть и самых фун­даментальных)
не удастся никогда. Бытие знания и сознания имеет сверхфизическое — идеальное —
измерение, подчиняющееся своим собственным законам. Более того, существование
сознания есть не­обходимое условие не только формулировки любых законов физики,
по и вообще признания того, что физическое бьпие существует. На этой важнейшей
характеристике сознания мы еще остановимся ни­же, при анализе соответствующей
темы.
Физиологический
редукционизм, (или научный материализм) — направление гносеологических
исследований, преимущественно кон­центрирующееся на вопросах соотношения тела и
психики, мозга и сознания (психофизическая проблема) и считающее, что явления
психической жизни человека и многие ее идеально-смысловые про­дукты (образы,
понятия, структуры языка и т.д.) можно успешно объ­яснить на основе
физиологических процессов и состояний, происхо­дящих в человеческом организме.
Это направление исследований тесно связано с успехами в изучении мозга
человека, его физико-хи­мических и других структур. В отдельных случаях оно
сближается cj физикалистской программой.
Видными
философами-теоретиками этого направления, занимав­шими позицию предельно
жесткого физиологического редукциониз­ма, т.е. считавшими возможным полное
сведение психических явлений к физиологическим процессам, являлись Д. Армстронг
и Г. Фейгль. Д. Армстронг следующим образом формулировал свое гносеологиче­ское
кредо: «Рассматривая человека (включая его ментальные про­цессы) как чисто
физический объект, действующий согласно тем же законам, что и все остальные
физические объекты, мы постигаем его с величайшей интеллектуальной экономией.
Познающий отличается от познаваемого только большей сложностью своей физической
ор­ганизации». Ныне распространены более мягкие варианты физио­логического
редукционизма (иногда их называют «эмерджентным материализмом»), принимающие
тезис лишь об относительной зави­симости психических процессов от мозговых и от
функциональной связи между ними (сознание — функция особым образом организо­ванной
материи в виде мозга, хотя полностью объяснить психичес­кие процессы на языке
физиологии невозможно). Программа «эмер-джентного материализма» сближается по
многим параметрам с позицией научного реализма и с естественнонаучно
ориентирован­ными вариантами диалектического материализма. На Западе его вид­ными
представителями являются Д. Дэвидсон, Дж. Фодор, М. Бунге, лауреат Нобелевской
премии за открьпие межполушарной асиммет­рии мозга Р.У Сперри, а в
отечественной марксистской гносеоло­гии— В. С. Тюхтин, Д.И. Дубровский.
Нативизм
(от
лат. nativus — врожденный) — попытка решить про­блемы происхождения сознания и
языка, опираясь на законы генети­ческой наследственности. Здесь постулируется
врожденный характер важнейших элементов чувственного восприятия (типа того, что
мозг запрограммирован так, чтобы воспринимать электромагнитные и зву­ковые
волны лишь определенной длины и частоты), категориальных структур мышления и
грамматики языка. Учение о врожденных идеях в рамках европейской традиции
восходит к Р. Декарту, хотя у него врожденность имеет духовно-божественную
природу. Собственно би­ологические интерпретации врожденного характера базовых
структур психики, а также представления о возможности генетической переда­чи
знаний от одного поколения к другому были особенно популярны в психологической
и биологической литературе конца XIX — начала XX в. в связи с широким
распространением идей дарвиновской тео­рии эволюции и формированием хромосомной
теории наследствен­ности. Тезис о врожденном характере основных когнитивных
струк­тур психики можно найти также у теоретиков психоанализа 3. Фрейда и К. Г.
Юнга Виднейшими представителями современного нативизма являются лингвист,
основатель генеративной грамматики Н. Хомский и один из видных представителей
социобиологии, лауреат Нобелев­ской премии Е. Уилсон. С точки зрения Н.
Хомского, навыки мысли­тельной деятельности, а также способность человека к
овладению грамматикой языка являются генетически врожденными. Е. Уилсон, в свою
очередь, пишет: «Все компоненты сознания, включая волю, имеют
нейрофизиологический базис, подчиненный законам генети­ческой эволюции и
естественного отбора».
В
настоящее время связь между реализацией генотипа, этапами созревания мозга и,
соответственно, этапами психического становле­ния личности не вызывает
сомнений. Наблюдения над развитием од­нояйцовых близнецов, обладающих
идентичным генетическим ко­дом, обнаружили врожденность довольно сложных
психических реакций, ряда особенностей характера, творческих способностей и
даже ценностных предпочтений человека. Вместе с тем гипертрофи­рованный
нативизм вряд ли является продуктивной позицией. Как показывают современные
экспериментальные исследования, актуализация ряда важных структур генома,
ответственных за формирова­ние тех или иных участков мозга, оказывается
невозможной без соот­ветствующей стимуляции со стороны внешней культурной
среды. Человеческий геном словно предполагает наличие культурно-симво­лического
окружения для своей реализации. Так, ребенок с нормаль­ным геномом и
неповрежденными отделами мозга, но выключенный из системы человеческого
общения, никогда не сможет сформиро­ваться как полноценная личность, наделенная
здоровым сознанием и способная творчески познавать мир. Феномен Маугли — это
скорее из области сказок. И наоборот, дети с пораженным мозгом при надле­жащем
воспитании способны становиться полноправными членами человеческого
коллектива1. Эти факты свидетельствуют о колоссаль­ной роли культурной
составляющей в формировании сознания и о не­возможности объяснения сущности
знания на основе биологически врожденных структур.
Эволюционная
теория познания (эволюционная эпистемология) — это сегодня самая популярная и,
пожалуй, наиболее взвешенная натура­листическая программа, утверждающая, что
сущность человеческого знания может бьпь адекватно понята лишь в общем
эволюционно-биологическом контексте, а законы онто- и филогенетического раз­вития
знания и познавательных способностей человека могут бьпь вполне адекватно
интерпретированы в терминах эволюционной тео­рии. При этом в
эволюционно-эпистемологической парадигме учи­тываются позитивные результаты и
физикалистских, и физиологиче­ски-редукционистских, и нативистских подходов.
Так,
по мнению крупнейшего теоретика эволюционной биологии К. Лоренца, знание
выполняет важнейшую функцию биологической адаптации человека к внешней среде.
Исторический прогресс знаний может бьпь понят лишь с точки зрения общей
филогении человеческо­го рода, а истоки сложнейших индивидуальных
познавательных спо­собностей человека надо искать в первичных формах его
физиологиче­ского приспособления к окружающей среде. Несколько иную версию
эволюционной эпистемологии развивают методологи науки С. Тулмин И К. Поппер. По
их мнению, рост научного знания может бьпь успешно интерпретирован в терминах
эволюционных представлений: адапта­ции, мутации, естественного отбора научных
теорий и т.д.. Наиболее полное изложение сути эволюционно-эпистемологического
подхода, его преимуществ и перспектив содержится в книге Г. Фоллмера «Эво­люционная
теория познания». Вот как этот автор излагает его суть: «Органы и поведение
любого живого существа служат для его взаимо­действия с реальным миром. Мозг
может рассматриваться как орган обработки раздражений и регулирования
физиологическими и психи­ческими процессами, прежде всего познавательным
процессом. Его структуры подлежат — поскольку они генетически обусловлены — би­ологической
эволюции. Мутации и селекция ведут к приспособлению познавательных структур к
реальным структурам. Этим объясняются достижения и ограниченность нашего
познавательного аппарата».
При
всей перспективности и популярности этой программы у нее есть по крайней мере
три серьезные трудности: человек породил такие виды знания и такие технические
приспособления, созданные на их основе, которым невозможно найти биологическое,
а тем более адап­тивное объяснение (например, ядерное оружие или отравляющие га­зы).
К тому же самые лучшие и самые значимые для нашего духовно­го бытия знания,
накопленные человечеством, созданы за счет чисто духовной устремленности творца
к истине, красоте и благу. Они отли­чаются как раз наибольшей практической
внеутилитарностью и вне-биологичностью. Наконец, сохраняет свою силу аргумент
против ге­нетической врожденности базовых когнитивных структур психики.
Попытки
преодолеть недостатки редукционизма, свойственные всем натуралистическим
программам, предпринимаются в рамках праксеологических реалистических теорий
познания.
Кпраксеологическим
теориям познания можно отнести те, кото­рые рассматривают знание как следствие
активной предметно-прак­тической деятельности человека в окружающем его мире.
Чаще всего в основе праксеологических взглядов лежит уверенность в объектив­ном
и независимом существовании внешнего мира, т.е. реалистиче­ская установка, однако
именно практическая деятельность (или практическая установка) рассматривается в
качестве важнейшего ус-, ловия возникновения и развития идеальных содержаний
нашего со­знания. Здесь знание не само по себе биологически адаптивно и це­лесообразно
(как в натуралистических доктринах) и не является самоценной
и самосущей реальностью (как в платонических теори­ях знаниях, на чем мы еще
остановимся ниже), а выполняет инстру­ментальную функцию посредствующего звена
между миром и ак­тивно действующим в нем человеком.
Знание
в праксеологической трактовке не субстанциально, а сугу­бо функционально, хотя
по мере своего развития оно способно при­обретать все более автономный и
самоценный характер, как это осоч бенно свойственно современной
научно-технической цивилизации. Праксеологические доктрины могут бьпь оформлены
в различные метафизические контуры в зависимости оттого, под каким углом зре­ния
рассматривается практическая деятельность человека.
Генетическая
эпистемология — ныне весьма влиятельное теорети­ко-познавательное направление,
образовавшееся на стыке логико-психологических и теоретико-познавательных
исследований, осно­ванное крупнейшим швейцарским психологом и историком науки
Жаном Пиаже. Ему удалось открьпь инвариантные стадии интеллек­туального
развития ребенка (стадия сенсорно-моторного интеллек­та — стадия конкретных
интеллектуальных операций — стадия фор­мальных операций), которые возникают
последовательно друг за другом, подчиняясь всеобщему закону структурного и
функциональ­ного усложнения живых систем (в силу этого Пиаже иногда сам назы­вает
себя структуралистом).
В
основе прогрессивного самоусложнения системы интеллекту­альных операций лежит,
по данным Ж. Пиаже, активная предметно-манипулятивная деятельность ребенка.
Формирование первичных идеальных схем и логических операций мышления — это
всегда ре­зультат интериоризации (перевода во внутренний, символический план)
внешних предметных схем человеческой деятельности, относи­тельно одинаковых
(инвариантных), по мнению швейцарского психолога, в различных эпохах и
культурах. К оригинальным дости­жениям работ Пиаже следует отнести не только
детальное экспери­ментальное выявление того, как на основе прогресса
предметно-ма-нипулятивной деятельности у ребенка зарождаются и прогрессивно
усложняются представления о величине, числе, причинно-следствен­ных и
пространственно-временных связях (генетическая психоло­гия), но и демонстрацию
того факта, что стадиям интеллектуального развития индивида могут бьпь
поставлены в соответствие различные исторические этапы развития науки (что и
составляет предмет собст­венно генетической эпистемологии, которой Пиаже
посвятил по­следние годы своего научного творчества). «Благодаря детям, —писал
он, — мы имеем наилучшую возможность для изучения развития логики, математики и
физики»1. Ж. Пиаже был также страстным поле­мистом. Известна его довольно
тонкая критика эволюционно-эписте-мологических идей К. Лоренца2, а также знаменитая
очная полемика с Н. Хомским по вопросам соотношения врожденных и приобретенных
познавательных структур, в которой приняли участие многие филосо­фы, физиологи
и лингвисты.
К
слабостям концепции самого Пиаже относят гипертрофирован­ный индивидуально-психологический
подход к рассмотрению онто- и филогенетического развития знаний и,
соответственно, недооценку ро­ли культуры в развитии сознания и логического
мышления индивида.
Прагматистская
(отгреч. pragma — дело, действие) гносеологичес­кая программа, восходящая к
американской школе прагматизма, за­ложена Ч.С. Пирсом. Отдаленным же предтечей
прагматизма можно считать Протагора с его тезисом о человеке как мере всех
вещей и су­губой относительности наших знаний. Вполне в духе этого великого
софиста классический прагматизм трактует знание с точки зрения его практической
полезности и эффективной помощи при осуществ­лении тех или иных человеческих
действий (предметных, политичес­ких, научных). Целью познавательной
деятельности здесь объявляет­ся преодоление разрушительных сомнений и
достижение индивидом «устойчивого верования»; критерием же истинности знаний
провоз­глашается их инструментальная полезность при решении проблем­ных
ситуаций. В сущности, все знание сводится к преодолению проблемных ситуаций, где
истина отождествляется с успехом, а за­блуждение — с неуспехом в их
преодолении. Реальность внешнего мира является объектом истинного верования по
Пирсу, ибо образу­ет твердый прагматический фундамент для поступательного разви­тия
науки, хотя говорить о ее существовании безотносительно к на­шим, человеческим
переживаниям не имеет смысла.
Прагматизм
внес серьезный вклад в развитие семиотики — науки о знаках (кстати, сам этот
термин принадлежит Пирсу), а также оказал влияние на становление
операционалистского подхода к научному знанию, когда осмысленность введения тех
или иных терминов в на­уку обосновывается их способностью помогать в
осуществлении тех или иных экспериментальных или теоретических операций. В
частности, понятие «метр»
операционально, ибо помогает осуществить реальную операцию измерения; термин
«прагматизм» операционален, ибо помогает вскрыть существенные черты
анализируемого философского направления.
К
недостаткам прагматистского подхода к знанию и особенно к I истине следует
отнести угрозу утилитарной вульгаризации базовых j категорий гносеологии, что
столь отчетливо звучит, например, в следующем
суждении У. Джемса: «Истинное, говоря коротко, это просто лишь удобное в образе
нашего поведения» и далее: «…мы должны жить той истиной, которой в состоянии
достичь сегодня, и бьпь гото­выми назвать ее завтра ложью». Отождествление
истины с пользой и сугубо утилитарный подход к понятию практики вызвали и
вызывают до сих пор серьезную критику прагматизма, в том числе и со стороны
диалектического материализма.
Диалектический
материализм — это, пожалуй, наиболее развитый и систематический вариант
праксеологической доктрины. Поскольку вплоть до последнего времени он занимал
монопольное положение в отечественной философии, то мы, отсылая читателя к
наиболее фун­даментальным учебным пособиям по марксистской теории познания для
обстоятельного ознакомления3, позволим себе лишь вкратце оха­рактеризовать его
гносеологическую доктрину.
Краеугольный
гносеологический тезис марксизма гласит, что в фундаменте познания лежит не
индивидуальная, а общественно-ис­торическая практика людей и что отражение
внешнего объективного мира человеком осуществляется им не в социальном вакууме,
а во взаимодействии с другими людьми и сквозь призму общественно вы­работанных
схем, норм и идеалов познавательной деятельности, ко­торые меняются от эпохи к
эпохе. Хотя знание и приобретает в ходе исторического развития человеческого
общества относительную са­мостоятельность, тем не менее именно материальная, а
не духовная общественная практика является определяющим фактором его исто­рической
динамики. Сточки зрения марксизма, именно материаль­ная деятельность (т.е.
деятельность человека по преобразованию ма­териального мира и социальных
условий своего существования) является и источником возникновения, и движущей
силой развития, и высшей проверочной инстанцией человеческих знаний.
Принцип
практики и принцип отражения материального мира в иде­альных образах
человеческого сознания — вот «два кита», на которых ос­нована диалектическая
теория познания марксизма. В сущности, вся она, во всех ее будущих сильных и
слабых моментах, уже как бы заложе­на в следующих программных высказываниях К,
Маркса: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в
том, что­бы изменить его» и что «идеальное есть не что иное, как материальное,
пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней».
Любопытно,
что в рамках советского марксизма существовали как бы две ветви
гносеологических исследований. Эту двойственность ди­алектического материализма
мы отмечали и выше, в онтологическом разделе.
Одна
гносеологическая ветвь брала на вооружение принцип отра­жения материального
мира и делала упор на естественнонаучных фак­тах, помогающих материалистически
осмыслить познавательный про­цесс. Тем самым она сближалась с западными
позициями «научного материализма» и «научного реализма», что мы уже отмечали
выше.
Другая
ветвь разрабатывала в первую очередь диалектические ас­пекты познания и
подчеркивала особое значение принципа практики, придавая ему предельно широкий
и надперсональный характер. Здесь особенно привлекательной фигурой для
марксистов-диалектиков был Гегель. Лидерами этого направления были Э.В.
Ильенков, ГС. Батищев и ряд других исследователей. Прямое и резкое столкновение
двух этих школ в рамках вроде бы единой марксистской гносеологии произошло
вокруг проблемы идеального (знаменитая полемика между Э.В. Ильен­ковым и Д. И.
Дубровским). Спор по поводу проблемы идеального, так и не получившей
последовательного решения в рамках советского диа­мата, обнаружил наиболее
уязвимую точку последнего — проблему происхождения и онтологического статуса
явлений сознания. Дело в том, что у самих Маркса и Энгельса по поводу сознания
и его-де иде­ального характера остались лишь отдельные отрьшочные замечания, а
вот в трудах В.И. Ленина — другого классика диалектического матери­ализма —
содержались два несовместимых друг с другом положения.
В
одном из них утверждалось, что для решения вопроса о проис­хождении сознания
необходимо предположить, что в самом фунда­менте материи присутствует
фундаментальное свойство, подобное че­ловеческим ощущениям3. В сущности, это
типичная пантеистическая позиция, несмотря на
все оговорки диалектико-монистического ха­рактера. Вместе с тем в его
теоретическом наследии присутствует те­зис, прямо опровергающий предыдущий, а
именно: «назвать мысль материальной — значит сделать ошибочный шаг к смешению
матери­ализма с идеализмом». На самом деле это позиция не материализма, а
радикального дуализма, несовместимая с предыдущей.
Основные
трудности натуралистических и праксеологических до­ктрин как раз и группируются
вокруг феномена сознания и проис­хождения его базовых структур типа философских
категорий, матема­тических идей или правил грамматики, которые, в принципе, не
выводимы ни из каких природных процессов и ни из какой общест­венно-исторической
практики, а предшествуют последним в качестве неустранимых условий их бытия и
познания. Подобная автономия и фундаментальная роль идеальных образований
вызывают к жизни совсем иные теоретико-познавательные ходы мысли.
Литература.
1.  Алексеев
П.В., Панин АВ. Теория познания и диалектика. М., 1991. 
2.  Армстронг
Д. Материалистическая теория сознания //Аналитическая фи­лософия: Избр. тексты.
М, 1993.
3.  Беркли
Дж. Соч. М., 1978. 
4.  ИвановА.В.
Сознание и мышление. М., 1994. 
5.  Марголис
Дж. Личность и сознание. М., 
6.  1986.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т 3 («Тезисы о Фейербахе»). 
7.  Поппер
К.Р. Логика и рост научного знания. М., 1983. 
8.  Сознание
и физическая реальность. 1996. № 1—2 
9.  Фоллмер
Г. Эволюционная теория познания. М., 1998. 
10. 
Франк
С.Л. Предмет знания. Душа человека. СПб., 1995.