Осипов Г. 

1. Психологизм и социология XIX в.

Кризис
биолого-натуралистических теорий в конце XIX в. способствовал усилению
психологической тенденции в социологии. Идея сведения социального к
психологическому не была, конечно, новой. На «универсальные законы психологии»
и «свойства человеческой природы» ссылались и Локк, и Юм, и французские
просветители, и английские утилитаристы. Милль в полемике с Контом утверждал,
что все социальные законы сводятся к «законам индивидуальной человеческой
природы». «Соединяясь в общество, люди не превращаются в нечто другое, обладающее
другими свойствами… В общественной жизни люди обладают лишь такими
свойствами, которые вытекают из законов природы отдельного человека и могут
быть к ним сведены» [15, с. 798]. Поэтому социология как наука «о действиях
масс людей и о различных явлениях, составляющих общественную жизнь», имеет
своей основой психологию [Там же, с. 794].

Для
многих натуралистических концепций, как мы видели, биология тоже служила лишь
методологическим образцом (органическая аналогия, принцип эволюции и т. п.),
тогда как их содержательные предпосылки покоились на «житейской» психологии.
Рождение экспериментальной психологии и ее институционализация в качестве
самостоятельной дисциплины, независимой как от философии, так и от физиологии,
высоко подняли ее научный престиж и способствовали экспансии психологизма в
другие отрасли знания [20; 22; 24; 45]. Если в первой половине XIX в.
психологию считали простой конкретизацией философии, то родоначальник
экспериментальной психологии Вильгельм Вундт (1832—1920) пытается перевернуть это
отношение, утверждая, что «вся наша философия — это современная психология»
[47, S.XIII].

В
конце XIX в. психологизм как общая тенденция к психологическому обоснованию
научного знания и объяснению самых разнородных явлений приобретает широкое
распространение. Психологическое обоснование гносеологии (Я. Ф. Фрис, Ф. Э.
Бенеке), логики (Ю. Липпс, К. Зигварт), эстетики (Г.Т. Фехнер, Г. Аллен, Л.
Уитмер, Т. Липпс), лингвистики (Г. Штейнталь, Г. Пауль, К. Бургман), истории и
литературоведения (И. А. Тэн) и других дисциплин стало научной модой.
Психологизм — характерная черта «второго позитивизма» (махизма,
эмпириокритицизма). Не избежала этого поветрия и социология.

Психология
начала XIX в. была исключительно психологией индивида и не принимала в расчет
социальных процессов.
					








В
последней трети XIX в. положение изменилось. С одной стороны, психологи
обнаружили, что высшие психические функции невозможно свести к физиологическим
процессам, что здесь требуется учет сложных социальных факторов. С другой
стороны, социологи, не удовлетворенные примитивными биоорганическими
аналогиями, проявили растущий интерес к проблемам мотивации и психологическим
механизмам социального поведения. В результате слияния этих двух встречных
движений и сложилось то, что мы условно называем психологическим направлением в
социологии.

Подобно
другим идейным течениям этого периода психологическая социология отнюдь не была
единым целым. Единственная черта, конституирующая ее как течение, — это
стремление, не всегда осознанное, сводить социальное к психологическому. Но
стремление это выражено у разных авторов с неодинаковой силой, да и тип
психологии, к которой они апеллируют, неодинаков. В зависимости от характера
выдвигаемых проблем и объяснительных категорий в ней можно выделить несколько
более или менее самостоятельных ответвлений: психологический эволюционизм;
инстинктивизм; «психологию народов», тесно связанную с этнографией; групповую
психологию и, наконец, интеракционизм, делающий первичной единицей
социологического исследования межличностное взаимодействие.

2. Психологический эволюционизм

Психологическое
объяснение социальных процессов не требовало немедленного разрыва с идеями
биолого-эволюционной школы. Первоначально речь шла только о том, чтобы
«дополнить» эволюционистскую схему изучением психологических механизмов
развития и функционирования общества. Причем сами эти механизмы трактовались
весьма широко и аморфно. Вслед за Спенсером представители «психологического
эволюционизма» американские социологи Лестер Франк Уорд (1841—1913) и Франклин
Генри Гиддингс (1855—1931) рассматривали развитие общества как часть
космической эволюции, каждая последующая ступень которой аккумулирует
достижения предыдущей. Однако если сторонники биологической ориентации считали
социальную эволюцию непосредственным продолжением и частью органической и
подчеркивали в ней черты автоматизма, то психоэволюционисты видели в усложнении
форм общественной жизни результат развития сознательного начала, выдвигая в
противоположность спенсеровскому laissez-faire лозунг «направленной эволюции»,
т. е. разумного управления социальными процессами.

Лестер
Франк Уорд, выходец из бедной семьи, участник гражданской войны в США, был по
специальности геологом и палеоботаником; к социологии он обратился уже в зрелые
годы. Его основные работы: «Динамическая социология» (1883; рус. пер.1891),
«Психические факторы цивилизации» (1893; рус. пер. 1897), «Очерки социологии»
(1898; рус. пер. 1901), «Чистая социология» (1903), «Прикладная социология»
(1906) и «Учебник социологии» в соавторстве с Джеймсом Куэйлом Дили (1905). В
1906 г. он был избран первым президентом Американского социологического
общества.

Взгляды
Уорда были не особенно оригинальны. Он считал, что применительно к человечеству
спенсеровский принцип космической эволюции должен быть дополнен ценностной
идеей прогресса. Социальные институты — результат развития скорее психических,
чем витальных сил. «Социальные силы — это те же психические силы, действующие в
коллективном состоянии человека» [46, р. 123]. Отсюда следует, что основанием
социологии должна быть не биология, как у Спенсера, а психология.

Социогения
— высшая ступень эволюционной лестницы, синтез всех природных сил, сложившихся
в ходе космо-, био- и антропогенеза. Качественное отличие этой новой,
социальной реальности заключается в наличии чувства и цели, которых не было в
действиях слепых природных сил. Эти новые факторы постепенно преобразуют
генетические, лишенные цели природные процессы в телические (от слова tele —
цель), или, что то же самое, в социальные процессы, имеющие форму целевого
действия человека. В своем главном труде «Динамическая социология» и в ряде
других работ Уорд развивает взгляд, согласно которому первичной социальной
силой являются желания, в частности голод и жажда, связанные с поддержанием
жизни индивида, и половые потребности, обеспечивающие продолжение рода. На
основе этих первичных желаний складываются более сложные, интеллектуальные,
моральные и эстетические желания, с помощью которых Уорд пытался объяснить
поступательное развитие общества, его «улучшение» (принцип «мелиоризма» — от
лат. melior — лучший).

Кроме
индивидуального целеполагания Уорд признает существование «коллективного
телезиса», носителем которого является государство. В настоящее время, полагает
Уорд, социальное сознание еще не может нейтрализовать вредных для общества сил,
вроде частных монополий, деятельность которых он приравнивает к грабежу. Но в
будущем конкуренция и монополия должны будут уступить место сознательной
кооперации. Демократизм и антимонополистические выступления Уорда не раз
навлекали на него гнев реакционеров. Русский перевод второго тома «Динамической
социологии» был в 1891 г. сожжен по специальному решению царского кабинета
министров, который счел эту книгу подрывной и вредной. Однако в
действительности Уорд отнюдь не посягал на устои капитализма, защищая принцип
мирного устранения классового неравенства, достижение всеобщего согласия.

Близки
Уорду и воззрения Гиддингса, основателя (1894 г.) первой в США кафедры
социологии в Колумбийском университете. Его главные книги: «Принципы
социологии» (1896; рус. пер. 1898), учеб-к «Элементы социологии» (1898),
«Индуктивная социология» )01), «Исследования по теории человеческого общества»
(1922), Научное исследование человеческого общества» (1924). ч Социология, по
Гиддингсу, — это «наука, которая стремится понять общество в целом и пытается
объяснить его посредством космических законов и причин» [6, с. 171]. Рассуждая
о равновесии энергии, постоянстве, силе вполне в духе Спенсера, Гиддингс,
однако, уточняет, что общество не просто организм, а организация, которая
возникает отчасти вследствие бессознательной эволюции, а отчасти как результат
«сознательного плана» [Там же, с. 416]. Общество, по Гиддингсу, — это
«психическое явление, обусловленное физическим процессом, а потому социология
«должна соединить в себе как субъективное, так и объективное объяснения» [Там
же, с. 14]. Сам Гиддингс сосредоточивает внимание на субъективной,
психологической стороне дела.

«Первичный
и элементарный» субъективный социальный факт, по Гиддингсу, — это «сознание
рода», т. е. «такое состояние сознания, в котором всякое существо, какое бы
место оно ни занимало в природе, признает другое сознательное существо
принадлежащим к одному роду с собой» [Там же, с. 191]. Сознание рода, или, как
иначе называет это явление Гиддингс, «социальный разум», означает духовное
единство разумных существ, делающее возможным их сознательное взаимодействие
друг с другом, при сохранении индивидуальности каждого. По сути дела, речь идет
о групповом, коллективном сознании, продуктами которого являются общественное
мнение, культурные традиции, коллективные настроения и социальные ценности.
Однако Гиддингс не разграничивает содержание общественного сознания и те
психические процессы и механизм, посредством которых реализуется взаимодействие
индивидов.

Любопытна
у Гиддингса трактовка классовой структуры общества. Он определяет «общественные
классы» не по объективным признакам, а по степени развития у принадлежащих к
ним индивидов «сознания рода», т. е. чувства солидарности. Он различает,
во-первых «социальный класс», состоящий из людей, активно защищающих
существующий общественный строй, во-вторых, «несоциальный класс», состоящий из
тех, кто тяготеет к узкому индивидуализму и равнодушен к общественным делам;
в-третьих, «псевдосоциальный» класс, состоящий из бедняков, стремящихся жить за
счет общества; и наконец, «антисоциальный класс», куда входят инстинктивные или
привычные преступники, у которых сознание рода почти исчезло и которые
ненавидят общество и его институты [6, с. 136 — 137].

В
более поздних работах, написанных после первой мировой войны, Гиддингс частично
пересмотрел свои первоначальные позиции, пытаясь совместить их с популярным в
те годы бихевиоризмом, и подчеркивал значение количественных методов в
социологии, утверждая, что «социология — наука, статистическая по методу» [31,
р. 252]. Это позволяет историкам считать его одним из провозвестников
неопозитивизма в американской социологии [43, р. 14]. Но в целом влияние
Гиддингса на американскую социологию было обусловлено, скорее, его
административными возможностями, причем коллеги отмечали его крайнюю
нетерпимость, расизм, антисемитизм и антибольшевизм [23, р. 763 — 764], чем его
собственными идеями.

3. Инстинктивизм

Психологический
эволюционизм Уорда и Гиддингса не оставил заметного следа в истории
социологической мысли. Гораздо более влиятельным оказался инстинктивизм.
Проблема «социальных инстинктов» возникла в XIX в. не случайно. Конструируя
общество по образу и подобию индивида, психология XIX в. стремилась найти внутриличностную
психологическую детерминанту или ряд детерминант, которые могли бы одновременно
объяснять и индивидуальное, и групповое поведение.

Просветительская
традиция оперировала преимущественно «рациональной» моделью человека, выводя
его поведение из разумного расчета и соображений полезности. Романтики,
напротив, подчеркивают эмоционально-инстинктивное начало, влияние биологических
иррациональных факторов. Просветительский рационализм с его наивным оптимизмом
был серьезно скомпрометирован тем, что обещанное им «царство разума» оказалось
более похожим на гоббсовскую «войну всех против всех». В западной философии
второй половины XIX в. резко усиливается иррационализм, тенденция объяснять
человеческое поведение преимущественно иррациональным, бессознательными
импульсами, будь то «эгоизм» Макса Штирнера или «воля к власти» Фридриха Ницше.

Биология,
вскрывая механизмы инстинктивной деятельности животных, казалось, давала этой
тенденции естественно-научное обоснование. Экспериментальные исследования
человеческой психики также показали наличие в ней мощных неосознаваемых
процессов и структур. Теодюль Рибо положил начало экспериментальному
исследованию эмоций. Психологи Вюрцбургской школы (Карл Марбе, Иоганнес Орт)
ввели в научный оборот понятие установки — неопределенного и плохо поддающегося
анализу состояния сознания, которое регулирует отбор и динамику умственных
операций и впечатлений. Исследования гипнотических состояний и психопатологии
также сталкивали ученых с проблемой бессознательного.

Все
это способствовало тому, что и социальные явления в конце XIX в. часто
интерпретировались в терминах неосознанных или даже принципиально
неосознаваемых «инстинктов», «стремлений» и «импульсов». Понятие «инстинкта»
при этом употреблялось в широком общежитейском смысле, обозначая и
биологические потребности организма, и наследственные программы поведения, и
даже просто желания. Наряду с биологическими инстинктами индивида пишут и о
групповых, «социальных» инстинктах. Гиддингс, например, рекомендовал
рассматривать свою концепцию сознания рода как «развитую форму теории
инстинкта» [30, р. 164]. Крупнейшим представителем инстинктивизма считается
Уильям Мак-Дугалл (Мак-Даугалл) (1871—1938 ), английский психолог, с 1921 г.
работавший в США, автор весьма популярной книги «Введение в социальную
психологию» (1908; рус. пер.: «Основа проблемы социальной психологии» — 1916).
По мнению Мак-Дугалла, теоретической основой всех социальных наук должна стать
«психология инстинкта». Под инстинктом Мак-Дугалл понимал «врожденное или природное
психофизическое предрасположение, которое заставляет индивида воспринимать или
обращать внимание на определенные объекты и испытать при этом специфическое
эмоциональное возбуждение и действовать по отношению к этим объектам
определенным образом или по крайней мере испытывая импульс к такому действию»
[32, р. 11]. Каждому первичному инстинкту соответствует, по Мак-Дугаллу,
определенная эмоция, которая, как и сам инстинкт, является простой и
неразложимой. Так, инстинкту бегства соответствует эмоция страха, инстинкту
любопытства — эмоция удивления, инстинкту драчливости — эмоция гнева,
родительскому инстинкту — эмоция нежности и т. д.

Распространяя
свою психологическую теорию на общество, Мак-Дугалл под каждое общественное
явление подводит определенный инстинкт или группу инстинктов. Так, войны
объясняются предрасположенностью людей к драчливости, а накопление
общественного богатства — склонностью к стяжательству и скупостью. В основе
религии лежит комбинация инстинктов любопытства, самоуничижения и бегства в
сочетании с эмоциональными реакциями, присущими родительскому инстинкту.
Наибольшее социальное значение Мак-Дугалл придавал стадному инстинкту, который
удерживает людей вместе и лежит в основе большинства институтов общества.
Непосредственное проявление стадного инстинкта — рост городов, коллективный
характер человеческого досуга, массовые сборища и т. д.

Успех
книги Мак-Дугалла, которая многократно переиздавалась, способствовал появлению
у него многочисленных последователей. Английский хирург Уилфрид Троттер
(1872—1939) приобретает широкую известность книгой, в которой утверждает, что
все социальные явления объясняются в конечном счете «стадными инстинктами»
[44]. Английский социалист-фабианец Грэм Уоллас (1858—1932) распространяет
психологический анализ на сферу политики [45], уделяя особое внимание инстинкту
лояльности, который должен обеспечить функционирование государственной власти.
Австрийский психиатр Зигмунд Фрейд (1856—1939) считает универсальной
детерминантой человеческого поведения половое влечение — либидо. Начав с
изучения неврозов и внутренних конфликтов индивидуальной психики, Фрейд в
дальнейшем, начиная с работы «Тотем и табу» (1913 г.), распространяет свою
теорию также на историю культуры. Позже на основе опыта первой мировой войны он
говорит уже о борьбе двух начал человеческой психики — Эроса как инстинкта
жизни и Танатоса как бессознательного влечения к смерти.

Инстинктивизм
оказал определенное влияние на науку о человеке тем, что привлек внимание к
неосознаваемым компонентам психики, а также своей полемикой с бихевиоризмом.
Однако его собственная теоретическая основа была более чем шаткой.

По
замечанию Питирима Сорокина, инстинктивистские концепции представляли собой род
«рафинированного анимизма»: «Позади человека и его деятельности они помещают
некоторое число духов, называя их инстинктами, и интерпретируют все явления как
проявления этих инстинктов-духов» [37, р. 615]. Инстинктивизм подменяет
социально-исторические закономерности индивидуально-психическими и пытается
придать последним биологическое обоснование. При этом не только содержание, но
даже число «базовых инстинктов» варьирует от одного автора к другому.
Мак-Дугалл называл сначала 11, потом 14 и, наконец, 18 основных инстинктов,
которые он позже, под влиянием критики со стороны бихевиористов, переименовал в
«склонности». Уильям Джеймс насчитал их 38, Фрейд свел это множество к двум.
Когда в 1924 г. Листер Бернард проанализировал значение этого термина в
литературе, он насчитал уже 15789 отдельных инстинктов, которые укрупнялись до
6131 инстинктов самостоятельной «сущности» [25]. Под именем «инстинктов»
фигурируют и установки, и привычки, и потребности, и аффекты, и психические
процессы.

Не
удивительно, что по мере развития социологии и психологии влияние
инстинктивистских теорий быстро сходит на нет. Исключение в этом отношении
составляет фрейдизм, но его влияние на социологию приходится на более позднее
время, поэтому мы не будем его здесь рассматривать. 

4. «Психология народов»

Все
названные нами теории искали простейшую «клеточку» социального поведения в
психике индивида и были в этом смысле субъективистскими. Но в науке XIX в.
существовала и иная трактовка общественного сознания, уходившая своими идейными
корнями в гегелевскую теорию «объективного духа» и концепции «народного духа»
немецких романтиков. Эти концепции опирались не столько на психологию, сколько
на историю языка и литературы, особенно фольклора, которые убедительно
показывали наличие в развитии культуры некоторых устойчивых, повторяющихся
элементов и структур сверхиндивидуального характера. Какова же природа этого
«народного духа», или «национального характера»? Романтики трактовали его в
объективно-идеалистическом, субстанциональном смысле, как особую духовную
реальность. Но постепенно это понятие приобретает другое, натуралистическое
содержание.

Синтезировав
данные языкознания и этнографии с психологической теорией Иоганна Фридриха
Гербарта, немецкие ученые Мориц Лацарус (1824—1903) и Гейман Штейнталь
(1823—1899) провозгласили в 1860 г. создание новой дисциплины — «психологии
народов». Согласно Штейнталю, благодаря единству своего происхождения и среды
обитания все индивиды одного народа носят отпечаток… особой природы народа на
своем теле и душе, причем «воздействие телесных влияний на душу вызывает
известные склонности, тенденции, предрасположения, свойства духа, одинаковые у
всех индивидов, вследствие чего все они обладают одним и тем же народным духом»
[21, с. 114—115]. Народный дух он понимает как психическое сходство индивидов,
принадлежащих к определенной нации, и одновременно как их самосознание [38,
с.70]; содержание народного духа раскрывается при изучении языка, мифов: морали
и культуры в рамках «исторической психологии народов» и «психологической
этнологии».

Хотя
Штейнталь и Лацарус не смогли выполнить этой программы, их идея была подхвачена
и развита Вильгельмом Вундтом [6]. По его мнению, реальное содержание зрелого
сознания не охватывается физиологической психологией. Высшие психические
процессы, и прежде всего мышление, являются результатом исторического развития
общества людей и потому должны изучаться особой наукой. Вундт возражает против
прямой аналогии индивидуального и народного сознания, имевшей место у его
предшественников. Как сознание индивида не сводится к исходным элементам
ощущения и чувства, а представляет собой их творческий синтез, так народное
сознание есть творческий синтез индивидуальных сознаний, в результате которого
возникает новая реальность, обнаруживающаяся в продуктах сверхличностной
деятельности — языка, мифах и морали. Их исследованию Вундт посвятил последние
20 лет своей жизни; результаты этой работы воплотились в 10 томах «Психологии
народов».

Как
и его предшественникам, Вундту не удалось реализовать своих программных
установок. Историко-культурный и этнографический материал не укладывался в
простые психологические схемы, тем более что Вундт, желая доказать
универсальность законов физиологической психологии, то и дело пытался подчинить
им сверхиндивидуальную реальность народной души. В одной из своих работ Вундт
так и писал, что «с самого начала исключено, чтобы в народной психологии
появились какие-то всеобщие законы, которые не содержались бы уже полностью в
законах индивидуального сознания» [48, с. 227]. Отдельные формы общественного
сознания Вундт рассматривает как «психологические», а не как «социологические»
явления. Так, законы языка раскрываются им по аналогии с законами ассоциации
представлений, мифы — как результат обработки представлений чувствами, а мораль
— как следствие подключения воли к первичным элементам сознания.

«Психология
народов» была одной из первых попыток концептуализировать и начать конкретное
исследование взаимодействия культуры и индивидуального сознания. Ценна была
прежде всего сама установка на сближение психологических, этнографических,
лингвистических, историко-филологических и антропологических исследований. В
«Психологии народов» не без основания находят свои истоки и историческая
психология, и культурная антропология, и этнопсихология, и даже социо- и
психолингвистика. Но как раз в социологии ее влияние было минимальным.
Теоретическая проблема соотношения культуры и индивидуального сознания осталась
в ней принципиально не решенной [12], а описательный материал сплошь и рядом не
имел ничего общего с объяснительными концепциями.

5. Групповая психология и теория подражания

В
конце XIX в. становится все яснее, что ни психология индивида, ни абстрактный
«народный дух» не способны дать ключ к пониманию социальных явлений. Отсюда
растущий интерес к изучению непосредственно явлений группового, массового поведения
и тех психологических и социальных механизмов, которые делают возможными
передачу социальных норм и верований и адаптацию индивидов друг к другу.

Интерес
социологов к психологии масс имел и свои идеологические истоки [1]. Это была
тревога, связанная с революционными выступлениями 1789, 1830, 1848 и 1871 гг.
Уже романтики-традиционалисты начала XIX в. писали, что «омассовление» общества
влечет за собой гибель творческой индивидуальности и культуры. Во второй
половине XIX в. идея об иррациональности масс получила самое широкое
распространение как в позитивистской (Тэн, особенно его трактовка Французской
революции), так и в антипозитивистской (Ницше) философии. Итальянский
криминолог Л.Си-геле (1868—1913) в своих книгах «Преступная толпа» (1891; рус.
пер. — 1894) и «Психология сект» (1895) дал этой идее психологическое
обоснование. Человек, писал он, по своей природе жесток и преступен. Ослабление
рационального самоконтроля, неизбежное в толпе, разнуздывает эти инстинкты,
повышая внушаемость индивида и его восприимчивость ко всякому злу.

Большую
популярность приобрели на рубеже XX в. книги французского публициста, врача по
образованию, Гюстава Лебона (1841—1931) — «Психология толп» (1895; рус. пер.:
«Психология народов и масс» — 1896). «Психологические законы эволюции народов»
(1894; рус. пер. — 1906) и др. По мнению Лебона, европейское общество вступает
в новый период своего развития — в «эру толпы», когда разумное критическое
начало, воплощенное в личности, подавляется иррациональным массовым сознанием.
«Толпа», или «масса», — это группа людей, собравшаяся в одном месте,
воодушевленная общими чувствами и готовая куда угодно следовать за своим
лидером. Совладать с разбушевавшейся стихией массового сознания не может
никакая рациональная сила. Лебон подчеркивает, что ход мыслей каждого человека
в толпе направляется ее общим настроением. Чем дольше человек пребывает в
толпе, тем слабее у него чувство реальности и тем больше он подвержен влиянию
лидера. Среди лидеров часто встречаются люди с резко выраженными чертами
психических отклонений. С этих позиций Лебон резко осуждал всякое революционное
движение, и особенно социализм. «Знание психологии толпы составляет в настоящее
время последнее средство, имеющееся в руках государственного человека, — не для
того чтобы управлять массами, так как это уже невозможно, а для того, чтобы не
давать им слишком много воли… над собою» [17; с. 159].

Поставленные
Лебоном теоретические проблемы — анонимности, психологического заражения и
внушаемости «человека толпы» — дали толчок серьезным социально-психологическим
исследованиям. Однако собственная теория Лебона была реакционна и научно
несостоятельна. Прежде всего, неверно проводимое им отождествление народной
массы и иррациональной «толпы». «Идеальная толпа Лебона», т. е. совершенно
случайное и аморфное скопление индивидов, практически встречается сравнительно
редко, во всяком случае как социально значимая сила, а не как простое скопище
уличных зевак; «это самая начальная и самая низшая, можно сказать, всего лишь
исходная форма социально-психологической общности» [19, с. 31]. Современные
социальные психологи отмечают и ряд других пороков лебоновской концепции:
крайнюю расплывчатость исходных понятий; необоснованное противопоставление
иррациональной толпы идеализированному образу рационального индивида; подмену
терминов, вследствие которой наблюдение за поведением преступной шайки
экстраполируется на качественно иные формы группового поведения; произвольный
постулат «коллективной души» — несистематический характер доказательств, которые
служат скорее иллюстрациями априорного тезиса, и др. [5; 17; 19; 34].

Групповая
психология конца XIX — начала XX в. не исчерпывалась, однако, спекулятивными
построениями этого типа. Исследованию подвергается не только аморфная «толпа»,
но и конкретные человеческие группы, диады и триады, а также сами процессы
межличностного взаимодействия — такие, как психическое заражение, внушение и
подражание.

Эта
ориентация черпала вдохновение в весьма разнородных источниках, включая
экспериментальные исследования гипноза, наблюдения за подражательной
деятельностью детей, этнологические исследования и наблюдения за такими
явлениями массовой психологии, как мода или паника. Первые исследования этого
рода отличались ни методологической, ни концептуальной строгостью. Одни авторы
(Николай Константинович Михайловский) склонны были считать фундаментальным
процессом, обеспечивающим единообразие социального поведения людей и их
объединения в группы, психическое заражение; другие (Владимир Михайлович
Бехтерев, Гюстав Лебон) отводят эту роль внушению; третьи (Габриэль Тард, Дж.
Болдуин) отдают предпочтение подражанию. Соотношение этих процессов также
определялось по-разному. Если А. Вигуру и П. Жукелье [3] считали психическое
заражение одной из форм подражания, то Лебон, наоборот, видел в подражании
частный случай психического заражения. Однако во всех случаях предметом
исследования были групповые процессы, которым приписывался специфический
методологический и онтологический статус.

Крупнейшим
представителем этой школы был французский юрист и социолог Габриэль де Тард
(1843—1904), автор книг «Сравнительная криминология» (1886), «Законы
подражания» (1890; рус. пер. — 1892), «Социальная логика» (1895; рус. пер. —
1901), «Социальные законы» (1898; рус. пер. — 1906), «Этюды по социальной
психологии» (1898), «Мнение и толпа» (1901; рус. пер.: «Общественное мнение и
толпа» — 1902), «Экономическая психология» (1902). Кроме философов и
социологов, среди которых надо назвать Монтескье, Конта, Спенсера, Милля и
Курно, заметное влияние на его взгляды оказала итальянская криминалистическая
школа (Чезаре Ломброзо, Рафаэль Гарофало, Энрико Ферри и др.). Но в противоположность
итальянским криминалистам, выводившим преступность из расовых и географических
условий, Тард придает решающее значение социальным и психологическим ее
факторам. На протяжении многих лет Тард вел ожесточенную полемику со своим
младшим современником и интеллектуальным соперником — Эмилем Дюркгеймом. Оба
мыслителя выросли из полемики с биоорганическими теориями и утилитаризмом, оба
придавали большое значение этнографическим данным и сравнительному методу, оба
интересовались природой социальных норм, видя в них силу, интегрирующую
общество. Но за этими сходствами стоят глубокие различия. Для Дюркгейма
общество — социальная система sui generis, продуктом которой является отдельный
индивид.

Тард,
напротив, выступал с позиций номинализма, для него общество лишь продукт
взаимодействия индивидов. Он считал бесплодными любые аналогии общества с
биологическим организмом или механическим агрегатом. Сознание, по его словам,
постулат механики. Отвергает Тард и эволюционистскую модель общества. Беда
социологии, по Тарду, в том, что она смешивает «законы общества» и «законы
истории»; между тем первые суть законы воспроизведения явлений, тогда как
вторые — законы их развития. Это два разных класса законов, причем вторые
гораздо сложнее и могут быть сформулированы лишь на основе первых.

Отсюда
замена эволюционного подхода аналитическим. Социология — это «просто
коллективная психология» [40, р.1], которая должна ответить на два вопроса. «1)
Что составляет причину изобретений, успешных инициатив, социальных адаптации,
аналогичных биологическим адаптациям и не менее сложных по своему
происхождению? 2) Почему именно эти, а не другие инициативы вызвали подражание?
Почему среди множества примеров, не нашедших подражания, именно эти получили
предпочтение? Другими словами, каковы законы подражания?» [Ibid., p. 61].

Тард
последовательно отвергает всякие попытки постулировать существование
самостоятельных духовных сущностей типа «группового сознания» или «души толпы»,
считая подобные доктрины пережитками мистицизма. Но он не может основать
социологию и на началах индивидуалистической психологии. Если бы разные «я»
были совершенно гетерогенными и не Имели ничего общего друг с другом, как могли
бы они общаться? И как могла бы возникнуть между ними общность, сознание «Мы»?
«Коллективная, интерментальная психология, т. е. социология, возможна только
потому, что индивидуальная интерментальная психология включает элементы,
которые могут быть переданы и сообщены одним сознанием другому. Эти элементы,
несмотря на непреодолимую пропасть между индивидами, могут соединяться и
сливаться воедино, образуя истинные социальные силы и структуры, течение мнений
или массовые импульсы, традиции или национальные обычаи» [40, р. 47].

Элементарное
социальное отношение, по Тарду, — передача или попытка передачи верования или
желания. Простейшая модель этого — состояние гипнотического сна. «Общество —
это подражание, а подражание — своего рода гипнотизм» [39, р. 97].

Всякое
нововведение, считает он, — продукт индивидуального творчества. Единственный
источник последнего — творческий акт воображения одаренной личности. Успешная
адаптация новшества вызывает волну повторений, принимающих форму «подражания».
Тард схематично рисует процесс распространения новшеств путем подражания в виде
концентрических кругов, расходящихся от центра. Круг подражания имеет тенденцию
бесконечно расширяться, пока он не натыкается на встречную волну, исходящую из другого
центра. Встречные потоки подражания вступают в единоборство, повторение
сменяется оппозицией, и начинается «логическая дуэль» подражаний. Частными
случаями этого могут быть любые конфликты, от теоретического спора до войны.
Логические дуэли могут иметь разный исход, но так или иначе оппозицию сменяет
новая адаптация и весь цикл социальных процессов возобновляется.

Общие
законы социологии, охватывающие все три базисных социальных процесса
(адаптации, повторения и оппозиции), Тард делит на логические и внелогические.
Логические законы объясняют, почему одни инновации распространяются, а другие —
нет, насколько назрела потребность в данном новшестве, совместимо ли оно с уже
существующими знаниями и представлениями (логический союз) или же вступает с ними
в конфликт (логическую дуэль). Внелогические законы показывают, как протекает
процесс подражания: например, что он идет от центра к периферии, от высших к
низшим, от целей к средствам и т. д.

Хотя
Тард строил свою теорию как дедуктивную, он придавал громадное значение
эмпирическим методам исследования. Социология, по его словам, имеет в своем
распоряжении два главных метода — археологический и статистический.
Археологический метод (нетрудно узнать в нем описание исторического метода)
основан на анализе исторических документов и служит для изучения периодов и
ареалов распространения конкретных нововведений и образцов. Статистический
метод используется для сбора информации о текущих процессах подражания путем
обсчета сходных подражательных актов и составления кривых распространения
подражательных потоков. Анализ статистики самоубийства, преступлений,
железнодорожных перевозок, торговли позволяет найти количественное выражение
имитативной силы новшества, выяснить благоприятные и неблагоприятные
последствия его распространения и в конечном счете поставить под контроль
стихийные социальные (подражательные) процессы. В широком применении  «числа и меры» к изучению общества Тард видел
магистральный путь развития социологии. Социально-статистические исследования
Тарда, в частности по вопросам преступности, пользовались большим авторитетом у
современников. Важнейшей сферой, к изучению которой Тард применил свои
теоретические положения, было общественное мнение и «психология толпы». По
кругу своих идей и понятий книга Тарда «Мнение и толпа» напоминает труды
Ле-бона, однако Тард критикует понятие субстанционального «коллективного духа»,
существующего вне или над сознаниями индивида. Не согласен он и с
утверждениями, что XX в. является «веком толпы». По мнению Тарда, он скорее
является веком публики или публик, а это совсем другое дело.

В
описании «толп» и «преступных сект» Тард, как и его предшественники,
подчеркивает иррациональность, подражательность, потребность в вождях. Но
главное внимание он обращает не на это, а на процесс дифференциации
общественного мнения и формирования на этой основе публики. В отличие от толпы,
психическое единство которой создается в первую очередь физическим контактом,
публика представляет собой «чисто духовную общность, при которой индивиды физически
рассредоточены и в то же время связаны друг с другом духовно. Это не столько
эмоциональная, сколько интеллектуальная общность, в основе которой лежит
общность мнений: мнение для публики в наше время то же, что душа для тела» [41,
р. 63].

Подходя
к проблеме одновременно аналитически и исторически, Тард прослеживает этапы
становления публики, считая ее продуктом времени. Предыстория публики — в
салонах и клубах XVIII в., но настоящая ее история начинается с появления
газет. Если в толпе личность нивелируется, то в публике она, напротив, получает
возможность самовыражения. Поэтому совершенствование средств общения
способствует также усложнению и обогащению личности, тем более что в обществе
имеется не один, а несколько различных видов публики.

Не
ограничиваясь этими общими соображениями, Тард дает Весьма тонкий
психологический анализ различных форм массовых коммуникаций и межличностного
общения, в частности разговора. Наблюдения Тарда во многом предвосхитили
дальнейшее развитие теории массовых коммуникаций и психологии общения. Оценивая
деятельность Тарда в целом, следует сказать, что он способствовал постановке и
исследованию многих важных проблем [42, Introduction]. Вместе с Георгом
Зиммелем он выдвинул в центр научного исследования проблему межличностного
взаимодействия И его социально-психологических механизмов. Г.В. Плеханов
охарактеризовал «Законы подражания» как очень интересное исследование [18, с.
254]. Тарда заслуженно считают одним из родоначальников социальной психологии
как науки. Для истории социологии весьма важен также обоснованный Тардом
аналитический подход, критика эволюционизма, интерес к вопросам экологии и
техники. Непосредственное влияние Тарда во Франции было сравнительно невелико,
но его идеи нашли широкое признание в США. Джеймс Марк Болдуин, который
независимо от Тарда, отправляясь от данных генетической психологии, пришел
практически к тем же самым выводам, называл Тарда одним из самых авторитетных и
выдающихся современных авторов в социологии и социальной психологии. Выдающейся
книгой считал «Законы подражания» глава культурно-исторического направления в
американской этнографии Франц Боас (1858—1942). В значительной степени под
влиянием Тарда сложилась концепция одного из ведущих психосоциологов США,
Эдварда Росса.

Однако
сведение социологии к «интерментальной психологии» в конечном счете заводит в
тупик, так как из поля зрения исследователя исключается при этом
макросоциальная структура, в рамках и под влиянием которой формируются
межличностные отношения. Хотя в своей классификации изобретений и нововведений
Тард уделяет большое внимание технике, материальные отношения у него зачастую
растворяются в духовных.

Ограничив
социальный процесс рамками психического взаимодействия, Тард не может избежать
логического круга в их интерпретации. Психологию и поведение индивида он
выводит из подражания внешним образцам-новшествам, а их, в свою очередь,
рассматривает как продукт творческой активности индивидов. Происхождение
образцов для подражания социологически вообще не рассматривается. Их источник —
творческий акт воображения индивида, а причины появления «коренятся по
преимуществу в индивидуальной логике» [39, р. 415].

Столь
явный субъективизм шокировал даже такого представителя «субъективной
социологии», как Н.К.Михайловский, который не без иронии писал, что «моменты,
подготовляющие острое проявление нравственной заразы, сводятся для Тарда к
нравственной же заразе, только медленной и тихой, выражающейся в пропаганде и
усвоении новых идей. Не потому заняли свое место в истории события, отмеченные
именами Лютера и Мюнцера, что гнет феодально-католического строя стал
невыносимым, а потому, что распространились идеи Лютера» [16, с. 434—435].

Серьезной
критике подвергалось и психологическое содержание «теории подражания». Еще
Вундт обращал внимание на туманность этого понятия, которое чаще всего является
вульгарно-психологическим описанием ассоциативного процесса, отличного от
подражания в собственном смысле слова [4, с.91]. Дюркгейм указывал, что «нельзя
обозначать одним и тем же словом и тот процесс, благодаря которому у
определенной группы людей вырабатывается коллективное чувство, и тот, из
которого проистекает наша привязанность к общим и традиционным правилам
поведения, и тот, наконец, который заставляет панурговых баранов бросаться в
воду, потому что один из них сделал это. Совершенно разное дело чувствовать
сообща, преклоняться перед авторитетом мнения и автоматически повторять то, что
делают другие» [18, с. 142].

Проблематичны
и многие сформулированные Тардом «законы». Тезис, что подражание идет «изнутри
наружу», связан с теорией, выводящей акт поведения из осознанного мотива.
Однако нередко подражание или усвоение нового образца начинается как раз с
внешних, поверхностных черт, а сознание лишь впоследствии подстраивается под
уже сложившуюся экспрессивную форму. «Закон», согласно которому подражание
всегда идет «сверху вниз», хотя и подтверждается многими фактами, тоже не
универсален, ибо покоится на идее незыблемости стратификационной системы
общества: общеизвестно, что многие инновации в сфере культуры возникали как раз
среди «низов», а затем усваивались «верхами» (достаточно вспомнить
христианство).

Теория
подражания выходит за рамки интрапсихических процессов, делая предметом и
единицей социологического исследования не отдельно взятого индивида, а процесс
межличностного взаимодействия. Но, как мы только что видели, это взаимодействие
она понимает еще более внешним и механическим образом.

6. Зарождение интеракционизма

Попыткой
преодолеть эту слабость путем соединения психологизма с органицизмом была
зародившаяся в США интеракционистская ориентация. В центре ее внимания стоит
процесс взаимодействия индивидов (отсюда и название). Но сама личность,
выступающая субъектом этого взаимодействия, понимается при этом не как
абстрактный индивид, а как социальное существо, принадлежащее к определенным
социальным группам и выполняющее какие-то социальные роли. Противопоставление
индивида и общества уступает место идее их взаимопроникновения.

Философски
эта идея не была, конечно, новой. В психологии ее «первым воплощением» была
теория Уильма Джеймса (1842— 1910). Определяя содержание эмпирического «Я»
личности как «общий итог того, что человек может назвать своим» [7, с. 135],
Джеймс различает в нем три элемента: 1) материальное «Я», включающее в себя тело,
одежду, семью и собственность; 2) социальное «Я», т. е. признание, которое
индивид получает со стороны окружающих; поскольку наше окружение неоднородно,
можно сказать, что человек обладает столькими же различными социальными «Я»,
сколько существует различных групп людей, мнением которых он дорожит; 3)
духовное «Я», т. е. совокупность его психических особенностей и склонностей.

При
всей методологической наивности этой концепции включение в структуру личности и
в ее самосознание социальных моментов было весьма плодотворно. Следующий шаг в
этом направлении сделал один из родоначальников современной генетической
психологии — Джеймс Марк Болдуин (1861—1934), автор книг «Духовное развитие
ребенка и расы» (1895; рус. пер.: «Духовное развитие детского индивида и человеческого
рода» — 1911), «Социальная и этическая интерпретации духовного развития» (1897;
рус. пер.: «Духовное развитие с социологической и этической точки зрения» —
1913).

Общие
принципы Болдуина очень близки к теории Тарда, но если социолог Тард идет от
групповых процессов к личности, то психолог Болдуин идет от личности к
обществу. С точки зрения психологии, писал он, социальная организация совпадает
с организацией человеческой личности и ее самосознания. Структура личности и ее
самосознания, по мнению Болдуина, не просто отражает организацию общества, но
тождественна с ней.

Социологический
аспект этой проблемы исследовал профессор Мичиганского университета Чарлз
Хортон Кули (1864—1929). Свой подход Кули называл «органическим», но не в
смысле биологического органицизма, а потому, что он исходит из признания
изначального единства личности и общества. «Органическая точка зрения
подчеркивает одновременно единство целого и особую ценность индивида и
объясняет одно через другое» [26, р.36]. Социальное сознание группы и сознание
индивида так же бессмысленно рассматривать по отдельности, как
противопоставлять музыку всего оркестра по звучанию отдельных инструментов.
«Личность» и «общество» не две разные сущности, а разные аспекты изучения
живого процесса человеческого взаимодействия, который можно рассматривать либо
со стороны личности, ее самосознания, динамики социального Я, либо со стороны
общественных институтов и фиксированных типов общения.

Кули
в равной мере отмежевывался и «от номиналистических», и от «реалистических»
крайностей. «Можно ли сказать, что общество — нечто большее, чем сумма
индивидов? В определенном смысле — да. Существует организация жизненного
процесса в социальном целом, которую вы не увидите в отдельных индивидах.
Попытка изучать их поодиночке и затем суммировать для понимания общества в
целом неизбежно заведет в тупик. Это «индивидуализм» в худшем смысле слова»
[Ibid., p 48].

Свою
первую книгу «Человеческая природа и социальный порядок» (1902) Кули посвятил
изучению индивидуального, личностного аспекта живого социального процесса». Во
второй книге — «Социальная организация» (1909) — общество рассматривалось им
уже с точки зрения социального целого. Ее подзаголовок «A study of larger mind»
(буквально: «Исследование более широкого сознания») указывает на то, что
основное внимание в ней уделяется общественному сознанию, несводимому к
сознанию отдельных индивидов. Но принцип подхода один и тот же.

Свою
концепцию Кули противопоставляет инстинктивистским и механистическим
интерпретациям. По его мнению, нельзя придавать инстинктам значения
универсальных мотивов поведения. Многообразные факты общественной жизни
доказывают изменчивость мотивов поведения человека, отсутствие единого закона,
который управлял бы его поступками. Человеческая природа пластична и подвижна,
ее можно заставить работать практически в любом направлении, если правильно
понять ее законы.

Столь
же неудовлетворительна интерпретация личности с помощью принципа «подражания».
Повторить что-то за взрослым, например слово, ребенку не легче, чем взрослому
выучить средней трудности музыкальную пьесу. К тому же в первый год жизни
ребенка взрослые подражают ему куда больше, чем он им.

Признаком
истинно социального существа Кули считает способность выделять себя из группы,
сознавать свое Я, свою личность. Но непременное условие развития самосознания —
общение с другими людьми и усвоение их мнений на свой счет. «Не существует
чувства Я… без соответствующего ему чувства Мы, или Он, или. Они» [Ibid., p.
182]. Сознательное действие, по Кули, есть всегда действие социальное. А
действовать социально — значит сообразовывать свои действия с теми
представлениями о своем Я, которые складываются у других людей. «Как социальные
существа мы имеем глаза, обращенные на собственное отражение, но у нас нет уверенности
в спокойствии воды, в которой мы его видим» [Ibid., p. 247]. Наше Я формируется
через суммирование тех впечатлений, которые, как нам кажется, мы производим на
окружающих.

Согласно
концепции «зеркального Я» Кули, человеческое Я включает в себя, во-первых,
представление о том, «каким я кажусь другому человеку», во-вторых,
представление о том, «как этот другой оценивает мой образ», в-третьих,
вытекающее отсюда специфическое самочувствие вроде гордости или унижения.

Каждый
акт социального сознания, по Кули, есть одновременно акт самосознания. Общество
раскрывается индивиду в виде социальных аспектов его собственной личности. Но
социальное сознание индивида не совпадает с сознанием всего общества. Последнее
выходит за пределы внутреннего мира человека. Это более широкое сознание
(larger mind), которое Кули в противовес индивидуальному сознанию иногда
обозначает термином «общественное сознание» (public mind). «Единство
общественного сознания состоит не в сходстве, а в организации, взаимовлиянии и
причинной связи его частей…» (цит. по: [28, р. 306].) Истоки же социальной
организации лежат в первичной группе.

Первичной
группой Кули называет кооперацию и ассоциацию индивидов, непосредственно
взаимодействующих друг с другом лицом к лицу. Это небольшой круг людей,
поддерживающих устойчивые тесные отношения, которые, как правило, отличаются
интимностью, взаимной симпатией и пониманием. В первичную группу входят лица, о
которых можно сказать: «Мы». Примеры первичных групп: детский игровой
коллектив, семья, соседство. Именно здесь индивид впервые обретает чувство
социальной принадлежности и усваивает общие идеалы. Кули называет первичную
группу «детской человеческой природы» [27, р. 24]. Кули хорошо понимает, что
первичные группы «не независимы от большего общества, но в некоторой степени
отражают его дух» [Ibid.], как и то, что в них существует не только гармония,
но и соперничество, конкуренция, вражда. Однако он подчеркивает, что именно
первичные группы составляют основу того, что является в человеческой природе и
человеческих идеалах универсальным, и «первичность» их состоит «прежде всего в
том, что они играют решающую роль в формировании социальной природы и идеалов
индивидуума» [27, р. 23—24].

Теория
«зеркального Я» Кули, развивавшаяся в русле старой философской традиции (идея,
что самосознание формируется на основе общения и обмена мнениями с другими
людьми, присутствует уже у Адама Смита), получила дальнейшее развитие в работах
Джорджа Герберта Мида и в так называемом символическом интеракционизме. Понятие
первичной группы, забытое в 30-х годах нашего столетия, снова приобрело
популярность в исследованиях социализации и теории малых групп.

Однако
социология Кули имеет те же недостатки, что и прочие разновидности
психологизма.

Акцент
на субъективно-личностной стороне социального процесса, хотя Кули и оговаривал
его условность, сочетался у него с явным пренебрежением к материальным,
производственным процессам. Дело не просто в неуклюжих формулировках, вроде
того, что «общество… есть отношение между личными идеями» [26, р. 119].
Методология Кули является имманентно-субъективистской, поскольку социальное
взаимодействие, в ходе которого формируется самосознательная личность, он
практически сводит к процессу межличностного общения, исключая из него
предметную деятельность, труд и отношение к макросоциальной системе, частью
которой является любая первичная группа. Объективная система производственных
отношений и классовая структура общества выглядят в этой концепции менее
существенными, чем взаимоотношения индивидов «лицом к лицу». Даже Мид, высоко
ценивший теорию Кули, отмечал неправомерность сведения социального
взаимодействия индивидов к обмену их мнениями друг о друге. Психологический
интроспективизм Кули, по словам Мида, граничит с солипсизмом, поскольку общество
у него «не существует реально за пределами сознания индивида, а понятие «Я» при
всей его имманентной социальности является продуктом воображения» [33, р. 224].

Даже
учетом ее последующего развития в трудах Мида и его последователей
интеракционистская ориентация, плодотворная в рамках социально-психологического
исследования непосредственных межличностных отношений, оказывается
недостаточной для описания и объяснения макросоциальных процессов, классовых
отношений, природы политической власти и т. д. [9, р. 12]. В этом —
принципиальная ограниченность психологического подхода к социальным явлениям.

7. Психологическая социология в исторической
перспективе

Каковы
же были главные итоги психологической социологии рубежа?

В
центре внимания психологической социологии стояли проблемы общественного
(группового, коллективного) сознания, его природы, структуры и функций.
Детально обсуждались важнейшие процессы и психологические механизмы группового,
межличностного взаимодействия, такие, как психическое заражение, внушение,
подражание, а также социальное содержание самой человеческой личности. В этот
период было положено начало теоретическому, а затем и эмпирическому
исследованию общественного мнения и массовых коммуникаций. Отказавшись от
биологизации общества, психосоциологи пытались также преодолеть ограниченность
эволюционизма; их теоретические концепции приобретали все более аналитический
характер. Важнейшим положительным результатом этого было рождение социальной
психологии как самостоятельной дисциплины, хотя, возникнув на стыке социологии
и психологии, эта новая дисциплина еще долго не имела четко очерченного
предмета, тяготея поочередно к обеим своим «прародительницам».

Но
изучение процессов группового взаимодействия, будучи необходимым, отнюдь не
исчерпывает сферы социального и не оправдывает сведения социологии к социальной
психологии, что как нельзя более типично для всей рассматриваемой школы. Для
Тарда социальная, общественная, или интерментальная, психология, по сути дела,
синоним социологии: значимых различий между ними он не проводит. Лебон,
Болдуин, Мак-Дугалл и Кули попеременно называют свой подход то
социально-психологическим, то социологическим. Идею слияния социологии и
социальной психологии активно пропагандирует американский социолог Чарлз Эллвуд
(1873—1948) [29]. Другой влиятельный американский социолог, автор популярного
учебника социальной психологии Эдвард Олсуорт Росс (1866—1951) считает
социальную психологию частью социологии, подразделяя последнюю на социальную
психологию, предметом которой являются психологические процессы, возникающие в
ассоциации людей, и социальную морфологию, т. е. науку о социальных формах
[361].

Даже
когда внимание концентрируется на общесоциальных проблемах и отношениях (теория
социальной организации Кули или теория социального контроля Росса), они
интерпретируются как «сгустки» межличностных отношений или как их специфические
аспекты.

Сведение
общественных отношений к «интерментальному» взаимодействию, а социологии — к
социальной психологии методологически порочно. Маркс совершенно справедливо
полагал, что социальное не может быть сведено к «межличностному», поскольку
люди участвуют в общественно-производственных отношениях «не как индивиды, а
как члены класса» [13, с. 76] и их «социальные функции, определенные
общественные роли вытекают отнюдь не из человеческой индивидуальности вообще»
[13, с. 78], а из определенного расчленения социальной системы. Именно ее и
упускают из виду социологи-психологисты.

Список литературы

1.
Ашин Г. К. Доктрина массового общества. М., 1971. 

2.
Бехтерев В. М. Внушение и его роль в обществ. жизни. СПб., 1908. 

3.
Вигуру А., Жукелье П. Психическая зараза. М., 1912.

4.
Вундт В. Проблемы психологии народа. М., 1912. 

5.
Гибш Г., Форверс М. Введение в марксистскую соц. психологию. М., 1971.

6.
Гиддингс Ф. Г. Основания социологии. М., 1898. 

7.
Джеймс У. Научные основы психологии. СПб., 1902.

8.
Дюркгейм Э. Самоубийство. Социол. этюд. СПб., 1912.

9.
Ионин Л. Г. Понимающая социология. Ист.-крит. анализ. М., 1979.

10.
Кон И. С. Социология личности. М., 1967.

11.
Лебон Г. Психология народов и масс. СПб., 1896.

12.
Леонтьев А. А. Психолингвистика. М., 1967.

13.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3.

14.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 13.

15.
Милль Д. С. Система логики силлогистической и индуктивной. М., 1914.

16.
Михайловский Я. К. Герои и толпа // Полн. собр. соч. СПб., 1907. Т. 2.

17.
Парыгин Б. Д. Основы социально-психологической теории. М., 1971.

18.
Плеханов Г. В. Письма без адреса // Избр. филос. произв. В 5 т. М., 1958. Т. 5.

19.
Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1966.

20.
Роговин М. С. Введение в психологию. М., 1969.

21.
Штейнталь Г. Грамматика, логика и психология // История языкознания XIX и XX
веков в очерках и извлечениях. М., 1960. Ч. I.

22.
Ярошевский М. Г. История психологии. М., 1976. 

23. Barnes H. E. An introduction to
the history of sociology. Chicago, 1948.

24. Ben-David J., Collins R. Social
factors in the origins of a new science. The case of psychology // Amer.
Sociol. Rev. 1966. Vol. 31, №4.

25. Bernard I.I. Instincts. A study
in social psychology. N. Y., 1924.

26. Cooley С. Н. Human nature and the social order. N.Y., 1964.

27. Cooley С. О. Social organization: A study of the larger mind. N.Y., 1962.

28. Coser L. Masters of sociological
thought. N.Y., 1971.

29. Ellwood Ch. A. Sociology in its
psychological aspects. N.Y., 1912.

30. Giddings F. H. The concepts and
methods of sociology // Am. J. Soc. 1904. Vol. 10.

31. Giddings F. H. Studies in the
theory of human society. N.Y., 1922.

32. McDougall O. An introduction to
social psychology. 20 ed. N.Y., 1926.

33. Mead G. H. Mind, self and
society. Chicago, 1934.

34. Milgrarn S., Toch H. Collective
behavior. Crowds and social movements // The handbook of social psychology /
Ed. G. Lindzey, E. Aronson. Reading (Mass), 1968. Vol. 4.

35. Misiak H., Sexton V. S. History
of psychology: An overview. N.Y., 1966.

36. Ross E. A. Social psychology. N.Y.,
1908.

37. Sorokin P. A. Contemporary
sociological theories. N.Y., 1964.

38. Steinthal H., Lazarus M.
Einleitende Gedanken iiber Volkerpsychologie // Ztschr. Volkerpsychol. und
Sprachwiss. 1860. Bd. 1.

39. Tarde O. Les lois de
1’imitation. 3 ed. P., 1890.

40. Tarde O. Etudes de psychologie
sociale. P., 1898.

41. Tarde O. L’opinion et la foule.
P., 1901.

42. Tarde O. On communication and
social influence.Selected papers / Ed. N. C. Terry. Chicago, 1969.

43. Timasheff N. S. Sociological
Theory. N.Y., 1967.

44. Trotter W. Instincts of the herd
in peace and war. N.Y., 1916.

45. Wallas O. Human nature in
politics. L., 1902.

46. Ward I. F. The psychic factors
of civilization. Boston, 1893.

47. Wundt W. Beitrage zur Theorie
des Sinneswahrnehmung. Leipzig, Heidelberg, 1862.

48. Wund W. Logik. Stuttgart, 1908.
Bd. 3: Logik der Geisteswis- senschaften.