Все стихи – отражения дум авторов. Каковы же были они, эти
люди, что остановили время, уловили миг и проникли в вечность своим лучезарным
гением?
Вячеслав Иванов – человек настолько ученый, что цитаты
вылезали не только изо рта, но и из остатка волос, из-под сюртука. Он
рассказывал об эпохе Возрождения так запросто, как будто он только вчера пришел
из этой эпохи. Он мог сказать, что встречал Петрарку, а жизнь Бокаччо он знал с
точностью до минуты. Это был чемпион знаний, вскормленник столетий, полководец
цитат и универсалист языков. Он родился 16 февраля 1866 года в городе Москве. С
детских лет, под влиянием матери, очень религиозной и любящей поэзию женщины,
поэт полюбил поэзию Пушкина, Лермонтова, Ломоносова, Державина. В возрасте
восьми лет он поступил в частную школу, где начал писать стихи и романы. Через
год поэт поступил в 1-ю Московскую гимназию, где увлекся греческим языком и
античностью. В пятом классе гимназии «внезапно и безболезненно сознал себя
крайним атеистом и революционером». После этого в жизни В. Иванова
наступила полоса пессимизма, выявившаяся в попытке отравиться. Затем он увлекся
Достоевским, а по окончании гимназии поступил в Московский университет на
филологический факультет, где получил премию за работу над древними языками.
Окончив два курса университета, поэт уехал в Германию, в Берлин, в семинарий
профессоров Зома, Моммзена и Гизебрехта. В это время он очень много работал по
истории. В те же годы в нем зародились серьезные «мистические
искания», и он принялся за изучение В. Соловьева. В 1891 году поэт
переехал в Париж, а затем в Рим. В это время В. Иванов
стал поклонником Ницше. В 1905 году поэт переехал в Петербург, где стал
центральной фигурой в кругу символистов. Он писал замечательные стихи.
Любовь.
Мы – два грозой зажженные ствола,
Два пламени полуночного бора; 
					







Мы – два в ночи летящих метеора,
Одной судьбы двужалая стрела!
Мы – два коня, чьи держит удила
Одна рука, — одна язвит их шпора;
Два ока мы единственного взора,
Мечты одной два трепетных крыла.
Мы – двух теней скорбящая чета
Над мрамором божественного гроба,
Где древняя почиет красота.
Единых тайн двугласные уста,
Себе самим мы – Сфинкс единый оба.
Мы две руки единого креста.
Борис Николаевич Бугаев (это его настоящее имя) родился 14
октября 1880 года в Москве. Детство и юность поэта протекли в «атмосфере
профессорской семьи». Он с детства полюбил музыку и поэзию, слушая игру
матери на рояле и чтение гувернанткой-немкой стихов Уланда и Гете и сказок
Андерсона. Эти впечатления навсегда определили любовь Белого к немецкой
культуре. В 1891 году он поступил в гимназию, где он заинтересовался философией
и увлекся буддизмом и брахманизмом. В 1903 году окончил естественный факультет
Московского университета. В эти годы поэт усиленно работал над
религиозно-философскими проблемами, сделался ярым последователем
В. Соловьева и символистом. Андрей Белый замечательно говорил. Его можно
было слушать часами, даже не все понимая из того, что он говорит. Он говорил
или конечными выводами или одними придаточными предложениями. Белый мог
говорить о чем угодно. И всегда вдохновенно (то, что он знал и то, чего он не
знал – было почти одно и то же). Андрей Белый был очень чуток к миру, но глух к
себе, как тетерев на току. Он слышал шорох прорастающей мысли и не слышал
грохота шагов мира. Белый мог стать бы капиталистом разума. Он намеренно
превращал себя в кустаря рассуждений. Белый всю жизнь любил осенние лужи,
наблюдал, как в них отражаются небо и облака, и ни разу не предпочел посмотреть
прямо на облака.
Солнце.
Солнцем сердце зажжено.
Солнце – к вечному стремительность.
Солнце – вечное окно
В золотую ослепительность.
Роза в золоте кудрей.
Роза нежно колыхается.
В розах золото лучей
Красным шаром разливается.
В сердце бедном много зла
Сожжено и перемолото.
Наши души – зеркала,
Отражающие золото.
Константин Бальмонт. Когда вдруг затрещали и завальсировали
бальмонтовские рифмы и послышались бальмонтовские размеры – поистине произошла
литературная революция. Свои стихи Бальмонт выпускал в люди так хорошо одетыми,
с такими великолепными манерами , они так чудесно пляшут, так изысканно
вежливы; они так забавны, находчивы, блестящи, что, право, иной раз забываешь
спросить об этих ловких строках: Да, полно, умны ли они? Глубоки ли они?
Интересны ли они сами по себе, вне манер, вне вальса, вне хорошего портного?
Однако входят эти  вереницы нарядных стихов в душу легко и свободно, как
светские люди в гостиную:
Вечер. Взморье, вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам черный челн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Челн томленья, челн тревог,
Бросил берег, бьется с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
Здесь красивый образ заменен изящным выражением, оригинальная
мысль – оригинальной фразой. Стихотворение подкупает внешностью, наружностью,
осанкой. Торопливость образов, изменчивость, хаотичность, безумие настроений,
иллюзионизм, ослепительность внешности, подделка красоты красивостью,
необычайная женственность, нежность, моложавость, пассивность характерны для
стихов Бальмонта.
Я не знаю мудрости.
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
Я ведь только облачко, полное огня,
Я ведь только облачко. Видите, плыву.
И зову мечтателей… Вас я не зову!
Брюсов создал мужскую поэзию, Бальмонт – женскую, мелькнув на
поэтическом небосклоне экзотической птицей.
Я ненавижу человечество,
Я от него бегу, спеша.
Мое единое отечество – 
Моя пустынная душа.
С людьми скучаю до чрезмерности,
Одно и то же вижу в них.
Желаю случая, неверности,
Влюблен в движение и в стих.
О, как люблю, люблю случайности.
Внезапно взятый поцелуй,
И весь восторг – до сладкой крайности,
И стих, в котором пенье струй.
Федор Сологуб. Разные судьбы бывают у поэтов. Одни, подобно
Блоку, вступают в историю бурными юношами и, бросившись в испепеляющее пламя
своей эпохи, гибнут вместе с ней. Но есть другая судьба – другие поэты. Они
начинают свой путь среди предрассветного сумрака и тишины, идут медленно и
осторожно, почти ощутимо, — зато сохранят свои силы до самого вечера жизни,
который застанет их все так же спокойно идущими своей дорогой, хотя и со
старческим посохом в руке. Судьба дает им горькую усладу. Такую судьбу история
даровала некогда Жуковскому, Фету, потом Ф. Сологубу. Звали его колдуном,
ведуном, чародеем. На людях он точно отсутствовал, слушал – и не слышал. Был радушным
хозяином, но жажда одиночества была в нем сильнее гостеприимства. Он никогда не
был молод и не старел. Сологуб писал очень много, быть может – слишком.  Число
его стихотворений выражается цифрой во всяком случае четырехзначной.
Федор Кузьмич Тетерников (это его настоящее имя) родился 17
февраля 1863 года в Петербурге в чисто-пролетарской семье: отец его был портным
из Полтавской губернии, мать – крестьянка. Отец умер, когда Сологубу было
четыре года, мать служила прислугой и поставила сына на ноги. В доме Агаповых,
у которых служила мать поэта, с детских лет он слышал рассказы о старине,
музыку, пение знаменитых артистов, читал много книг. Здесь он полюбил искусство
и театр. Поэт много читал, особенно увлекался «Робинзоном» и
«Дон-Кихотом», которые знал почти наизусть. Федор Сологуб сначала
учился в уездном училище, потом в Петербургском учительском институте, по
окончании которого работал учителем. В 1892 году поэт переехал в Петербург,
сблизился с группой Мережковского и Гиппиус и вскоре стал одной из видных фигур
в группе символистов. Его творения были очень стройными, легкими, лишенными
стилистической пестроты или разноголосицы. Стихи самых разных эпох и отдаленных
годов не только вполне уживались друг с другом, но и казались написанными
одновременно. Его мастерству не был сужден закат. Он умер в полноте творческих
сил, мастером трудолюбивым и строгим к себе.
Над безумием шумной столицы
В темном небе сияла луна,
И далеких светил вереницы,
Как веденья прекрасного сна.
Но толпа проходила беспечно,
И на звезды никто не глядел,
И союз их, вещающий вечно,
Безответно и праздно горел.
И один лишь скиталец покорный
Подымал к ним глаза от земли,
Но спасти от погибели черной
Их вещанья его не могли.
Александр Блок. О своей первой встрече с этим тогда еще студентом,
Зинаида Гиппиус оставила такие воспоминания: «Блок не кажется мне
красивым. Над узким высоким лбом (все в лице и в нем самом – узкое и высокое,
хотя он среднего роста) – густая шапка коричневых волос. Лицо прямое,
неподвижное, такое спокойное, точно оно из дерева или из камня. Очень
интересное лицо. Движений мало, и голос под стать: он мне кажется тоже
«узким», но он при этом низкий и такой глухой, как будто идет из
глубокого-глубокого колодца. Каждое слово Блок произносит медленно и с усилием,
точно отрываясь от какого-то раздумья. В спокойствии серых невнимательных глаз
есть что-то милое, детское, не страшное. Главная притягательность Блока в его
трагичности, его незащищенности. Пред поэтом стояли два сфинкса, заставляющие
его « петь и плясать» своими неразрешенными загадками: Россия и его
собственная душа. Первый – некрасовский, второй – лермонтовский. И часто, очень
часто Блок показывал их, слитых в одно, органически нераздельных. Блок стал
одним из чудотворцев русского стиха: он сбросил иго точных рифм, нашел
зависимость рифмы от разбега строки, его ассонансы, вкрапленные в сплошь
рифмованные строфы, да и не только ассонансы, но и просто неверные рифмы имели
колоссальный эффект. Обыкновенно поэт отдает людям свои творения. Блок отдал
людям самого себя.
О, я хочу безумно жить:
Все сущее – увековечить,
Безличное – вочеловечить,
Не сбывшееся – воплотить!
Пусть душит жизни сон тяжелый.
Пусть задыхаюсь в этом сне, —
Быть может, юноша веселый
В грядущем скажет обо мне:
Простим угрюмство – разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь – дитя добра и света,
Он весь – свободы торжество!
Они жили и творили на изломе века, смело отражали себя в
бесконечных зеркалах поэзии, создавали свои лирические миры и вживались в
реально существующий, врастая в него плотью, но не всегда душами. Они искали,
теряли, находили, любили, ненавидели, ошибались… Но строки их, хлесткие и
чарующие, мистические и обволакивающие, губительные и спасающие, живы, когда
авторы их давно уже отошли в «мир иной». Но это лишь физический уход,
а души их остались промеж живых людей. Они бродят, тоскуя и скорбя, в своем
безмолвии. Но стихи их кричат и шепчут. Они живы, они – навсегда!
Мне грезились сны золотые!
Проснулся – и жизнь увидал…
И мрачным мне мир показался,
Как будто он траурным стал.
Мне виделся сон нехороший!
Проснулся…на мир поглядел:
Задумчив и в траур окутан,
Мир больше, чем прежде, темнел.
И думалось мне: Отчего бы – 
В нас, в людях, рассудок силен – 
На сны не взглянуть, как на правду,
На жизнь не взглянуть, как на сон!
                                   К. Случевский
При подготовке данной работы были использованы материалы с
сайта http://www.studentu.ru